Электронная библиотека » Юрий Михайлов » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 06:33


Автор книги: Юрий Михайлов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

3. Сколько стоят розы?

Лёшка заканчивал у мастера Калягина ученический срок. Резал болты на револьверном станке, «касторовое масло» отличал от эмульсии, Серафиму вспоминал с благодарностью: после её профилактики не только Степан, все другие в цехе позабыли об издевательствах над малолетками. Раз-два в неделю токарь ставил Лёшку на ДИП с одной целью: нарезать червячную резьбу. Из пяти-шести попыток пока ни разу не удавалось до конца довести дело, приходилось подключаться мастеру. Но на последнем заходе Калягин, молчавший всё это время, сказал:

– Хорошо руки держишь, правильно, не суетишься и не мандражируешь… Значит, скоро дело пойдёт. – И ученик выточил на седьмой раз деталь, да ещё как, с оценкой от учителя: «отлично». А Калягин слов на ветер не бросает.

К десяти утра в цех пришли начальник Зосимов: ходил он плохо, протез у него скрипел, плохо сгибался в колене, поэтому по длиннющим пролётам цехов он нередко разъезжал на механической коляске с рычагами для рук. Все мастера смен тут как тут объявились, Ухов да слесарный бригадир подошли к Калягинскому ДИПу, дядя Митя – ветеран, проползший всю войну рядовым пехотинцем, похлопал подростка по плечу, сказал на ухо: «Не дрейфь. Ты щас лучше всех нас в теории разбираешься. Ну, разве что мастер с ФЗО силён да Саня твой, Калягин. Мы с тобой… Смотри на нас, если что, подмигнём – подмогнём.»

Деталь досталась самая сложная, с внутренней червячной резьбой и элипсообразной головкой. Такую Лёшке ни разу не приходилось вытачивать: всё времени нет, надо «сделку гнать», не до финтов. Начальство постояло у станка минут десять и потихоньку все ушли в коптёрку мастеров: там и чай готов, и сахар, и пирожки, и печенье. Калягин занервничал, когда полработы было сделано, но ему категорически нельзя подходить к станку, даже на расстоянии что-то говорить ученику.

– Пройдись-ка до двери, – сказал хозяину ДИПа дядя Митя, – проветрись, подежурь на атасе, – а сам легонько отстранил Лёшку и встал к станку. Деталь он закончил за несколько минут, вытер ветошью руки и, как ни в чём ни бывало, пошёл к своему токарному гиганту с пятиметровой станиной. Бригадир Ухов вытер платком лоб, Леша Мартынов, фрезеровщик, обнял младшего Лёшку, сказал:

– Отрихтовал мастер, гордись, это – Митрич!

Бригадир пошёл в коптёрку, вернулся вместе с комиссией. Зосимов, мастер ФЗО, сменные мастера – все смотрели на деталь, одобрительно кивали, жали руку наставнику. Общую оценку выставили «отлично», повели Лёшку на теорию. Калягин до того перенервничал, что не мог идти в коптёрку, его Зосимов отпустил, сказал, чтобы он успокоился за работой. Ученик ответил на десяток, не меньше, вопросов, получил заслуженную пятёрку и был возвращён в цех. В комиссию пригласили Калягина и, как потом узнал Лёшка, мастер ФЗО извинился перед наставником: дескать, деталь он принёс с «перебором» по трудности изготовления, это уже попахивало 3—4 разрядами токарного искусства.


***


За Алексеем закрепили старенький, но вполне ещё надёжный (безотказный) револьверный станок, единственный, сохранившийся в цехе. На стенке закрепили табличку с надписью: «Токарь 2 разряда А. Сапрыкин, член КМБ (комсомольско – молодёжной бригады) В. Ухова» Столом с ним поделился Калягин, отдал два нижних ящика, куда и была бережно уложена деталь, выточенная на экзаменах по токарному делу. Душа у Лёшки пела, хотелось бежать на работу, но его сразу поставила на место нормировщица Клава: только с 8 утра до 14 часов дня и ни минутой больше, за эксплуатацию труда малолетки можно было серьёзно получить по шапке.

Пошли на заказ болты, разные по размерам, поскольку токари – сдельщики подстраивались под нужды ремонтников станков. «А мне какая разница, какие точить болтишки, – думал Лёшка, – правда, с крупными попроще и дело поскорее ладится… Но зато мелких можно, как семечек, налузгать». Готовую продукцию он складывал в брезентовую рукавицу, показывал бригадиру и бежал к Клаве: кто-то из девчат принимали выработку, записывали на его счёт.

В конце очередной недели к Алексею подошёл бригадир, попросил выключить станок, сказал:

– Брат, ты куда гонишь-то? За неделю обошёл всех пацанов… Я понимаю, мы на сдельщине, но отрываться-то тоже нехорошо. А если бы тебе полную смену надо было бабахать? Ты бы загнал нас всех, к едрене фене. Покури, походи по цеху, пообщаяйся пять минут с ребятами, переключись чуток…

– Так я не курю… А с ребятами общаемся в обед, чай пьём, бутерброды едим, за жизнь говорим.

– Понимаешь, Лёх, нам могут нормы увеличить, да, мало ли чего придумают, если мы так будем зарабатывать…

– Так я только ученические и получал три месяца. Хочется по-настоящему заработать!

– Я тебе всё сказал. Смотри, как бы не пожалеть потом, как бы поздно не было…

Калягин через час позвал молодого коллегу к станку, заговорил шёпотом:

– Лёш, есть нормативы, ты их кроешь только так… Значит, и остальные могут работать лучше и быстрее. А они не могут… Или не хотят, людям комфорт нужен, чтоб расслабиться можно было. Ты хотя бы первые месяцы после разряда не гони, встанешь на ноги, тогда и будем диктовать наши условия. А, усёк, малой? На-ка вот, покумекай, из болваночек можно насадки выточить на резец, ускоришь выработку ещё процентов на 30—40. Но это на будущее, я помогу, рацпредложение внесём, всё чин – чинарём… Тогда уж, и Ухов замолкнет.

Сдельная работа заставила бригаду работать без аванса, зарплату получали, в порядке эксперимента, раз в месяц. К окошку кассира Алексей пошёл вместе с Калягиным, наставник почему-то был немного возбуждён:

– Ну, Лёш, с первой получкой тебя! Будь осторожен с деньгами, в раздевалке не оставляй. Хотя ты сейчас переоденешься и домой побежишь, пораньше всех нас. Держи карман застёгнутым… Или дождись меня, вместе пойдём домой.

– Так мне в школу надо, дядя Саш. И мама, наверное, уже дома ждёт, обед сготовила, – отпарировал подросток.

По ведомости, у Алексея выходила сумма в сто тридцать два рубля 35 копеек. У мастера цеха с техникумом за плечами и десятилетним стажем работы месячный оклад составлял сто двадцать рублей. Лёшка расписался в ведомости, кассир пересчитала ещё раз деньги, нашла в столе конверт и сложила их туда, улыбаясь, смотрела на мальчишку, сказала:

– Поздравляю с первой зарплатой! Хорошо ты, сынок, поработал. Маму порадуешь, а денежки убери подальше, не потеряй, смотри.

Калягин растрогался:

– Ну, ты дал жару! Иди сразу домой, я сам проверю твой станок, всё отключу, не волнуйся.


***


Он шёл быстро, почти не чувствуя прокисшую зимнюю погоду, чавкающую под ногами снегом. Слева от дороги высились громады ТЭЦ, он видел сотни огней, в которых плыл красавец белый корабль с тремя трубами на верхней палубе, с музыкой, которая слышалась только в его ушах, мощные причалы и ленты жёлтых светящихся дорог, уходящих в небо… Он говорил себе: «Всё впереди, жизнь началась, надо бежать, надо успеть… Только куда?!» Лёшка почти остановился, смотрел на мизерные садовые участки нового товарищества, разбитого на склонах оврага, с фанерными жилыми коробками и проржавевшими пожарными бочками, приспособленными для полива, поднимающиеся из траншей чёрные стволы лип, осенью высаженных на субботнике, серо-грязные домишки частного сектора, расположенные справа от него по сползшему к реке берегу и думал: «Как здесь жить и куда бежать? Учиться, в столицу? А может, плюнуть на всё и зарабатывать деньги, много денег, чтобы, наконец, мама отдохнула, чтобы братья-сёстры почувствовали, что в семье вырос мужчина».

И только радость скорой встречи с мамой помогла мальчишке забыть тревожные мысли, ноги сами неслись к рынку, где в овощной секции, в самом углу прилавков, чтобы не погубить на морозе, торговал южными цветами татарин дядя Вазих, которого все звали Вазыхом. Прошёл всю войну, ни царапины, а кисть левой руки потерял, когда на маргариновом заводе налаживал оборудование, плевался-матерился потом, говорил, что руку потерял на фронте, когда вдруг начисто забыл профессию мастера-наладчика. Врачи раздвоили ему кость, и он действовал ею как щипцами. В клешне мог держать ложку, нож, спичечный коробок, ловко выхватывал ею из ведра несколько цветков. Самое забавное было смотреть, когда он вставлял в культю папиросу и курил, щуря глаз, будто заправский пират: только повязки не хватало. Увидел Лёшу, заулыбался:

– Подходи, дорогой Лёшка, рад тебя видеть! (звучало это, примерно, так: «Падхады, дарагой Лошка, рад тэба выдыть!»). Помню твоего отца, любил с ним в парилку ходить. Какой он парщик был! Мы до войны почти каждое воскресенье ходили вместе…

– Помню, дядя Вазых, ты рассказывал… А я прибежал за цветами маме, надо купить по случаю первой зарплаты!

– Слушай, ты настоящий батыр, уже зарплату стал получать! Ай, молодец… Учись, – он посмотрел на сына, которого в народе тоже прозвали Батыром за десять пудов живого веса и походку медведя. Тот приподнялся с лавки, вяло пожал Алексею руку, посмотрел несколько затравленно на отца. – Сидит со мной, бездельник, будто я без него не справлюсь! Ты поздно пришёл, Лёха, остались только розы. Но они очень дорогие… По рублю за штуку продаю. Но Шуре, маме твоей, мы сделаем подарок: ты купишь одну, я куплю вторую, от тёти Мявтюхи и детей наших – подарим третью. С тебя рубль, дорогой… Держи три цветка.

Алексей смотрел на татарина, ничего сначала не мог понять: почему с него берут рубль, а в бумагу заворачивают три прекрасных алых розы. Он достал из внутреннего кармана пальто конвертик, открыл его, долго искал трёшку, наконец, переворошив все деньги, протянул продавцу зелёную купюру.

– Ах ты, Лёша-Лёша, зачем деньги ворочаешь? Ты же на рынке. Я твой сосед, потом рубль отдашь, когда мелочь будет. Спрячь деньги, убери далеко-далеко. Тут всякий народ ходит, очень плохой народ есть… Угыл, – обратился отец к сыну, – проводи нашего соседа до дома, отнеси ему цветы, – и что-то ещё добавил на родном языке.

Когда Лёшка вместе с двухметровым Батыром выходил из овощного павильона, увидел, что за ними проследовали двое худощавых парней кавказской национальности.

Идти-то всего пять минут: дворами, мимо аптеки и вот она, благоустроенная четырёхэтажная общага – муравейник с горячей и холодной водой и паровым отоплением, с кухнями на 12—15 семей. Батыр, обычно молчавший, разговорился по дороге, пригласил Лёшку в воскресенье поболеть за него в Дом культуры: серьёзные соревнования будут проходить, у него нет соперника среди молодёжи, придётся бороться с мужиком – грузчиком из речного порта под сто пятьдесят килограммов весом.

– Если я уложу его, стану чемпионом области в тяжёлом весе, на первенство РСФСР поеду, чтобы, значит, завоевать кандидата в мастера спорта, – Батыр остановился, резко обернулся, почти нос к носу столкнулся с южанами. – Ризван, ты меня знаешь… Если что-то случится в семье Лёхи, я тебе хребет сломаю. Пошёл отсюда, шакал!

– Батыр, ты меня знаешь, я – не фраер, слово даю… Я не знал, что малолетка – друг дяди Вазыха. Не шуми, дорогой, мы все в воскресенье будем болеть за тебя! – Южане, не сговариваясь, развернулись на месте и пошли со двора.

– Спасибо, Батыр! – сказал Алексей, только сейчас осознав, что с ним могло произойти. – я и не знал, что на рынке столько шпаны…

– Это, Лёха, не шпана, бандиты, людей могут резать, шакалы, за копейки. А папа ругает меня, что я сижу с ним на рынке… Разве он справится с такими без руки? Вечером я в ШРМ иду, на тренировку иду или вагоны разгружаю… Так, для разминки и деньги хорошие платят, вчера двадцать рублей заработал. Вместе со студентами капусту разгружали.

На приглашение зайти в гости Батыр отказался, пожал протянутую Лёшкой руку, переваливаясь с ноги на ногу, зашагал к колхозному рынку. В подъезде Алексей вынул из бумаги три розы на длинных ножках, встряхнул их и зашагал по лестнице на четвёртый этаж. Дверь в комнату чуточку приоткрыта, значит, мама уже дома, ждёт его.

– Тук-тук-тук! Кто это дверь опять не закрывает? Ах, это вы, леди, неужели кого-то ждёте, не меня ли? – сын улыбался, в серых с голубыми искорками глазах светилось счастье, от зимней шапки русые густые волосы сползли на лоб.

– Ах ты мой, сокол, пришёл, а я уже заждалась, надо бы уж и на работу бежать, а тебя всё нет.

– Хочу вас поздравить, сударыня! Ваш сын получил первую зарплату, как токарь второго разряда заработал сто тридцать два рубля и аж, тридцать пять копеек… – и вручил маме цветы.

Она их приняла молча, не совсем понимая, что происходит: этот торжественный тон, три алых розы, какой-то конверт ложится на стол. Комната погрузилась в тишину. Мама растерялась, мотала головой из стороны в сторону, руки, обхватившие фартук, медленно поднимались вверх. Зажав рот, она едва слышно проговорила:

– Боже мой, живые цветы… Какие розы! И три моих зарплаты за месяц получил сын. Дай я тебя расцелую, кормилец ты мой… Как жаль, отец не видит, как бы он порадовался. На ноги встанем, сынок, пойдём по жизни твёрдо. Только ведь и учиться надо…

Мама ещё что-то говорила, обнимая и целуя сына, измочила его слезами, тут же вытирала лицо концами фартука, снова целовала глаза, щёки, волосы, приговаривая: «Мужчина в доме появился, скоро и старшего брата догонишь… Только из дома не уезжай, как остальные дети. Я умру одна, без тебя, сынок…»

– Мам, ну, что ты говоришь, успокойся, – сказал Алексей, зачерпнув литровой банкой воды из ведра и ставя в неё розы, – ну, куда я поеду, учиться надо-надо, работать надо-надо, а институтов и у нас в городе навалом… Вон, в наш, базовый, с тройками берут и отделение есть моё: обработка металлов резаньем…

Мама почти успокоилась, смотрела, как сын поставил на середину стола цветы, потом стал пересчитывать деньги, достав их из конверта: сложил аккуратной стопкой, пододвинул на край стола, ближе к ней, сказал:

– Ма, давай супа, есть хочу, как из пушки!

4. Агитбригада

Над худсамодеятельностью комбината почти десять лет шествовал актёр драмтеатра Иосиф Продэр. Профком приплачивал ему деньги, нечасто, но приличные. Почти каждый сезон труппа выпускала один спектакль, главреж искал, как правило, пьесы с большой массовкой: столько желающих приходило на занятия театрального кружка. На актёре висела и агитбригада, которая примерно раз в квартал выезжала с концертами и лектором общества «Знание» в подшефные колхозы-совхозы.

Как-то ещё осенью светило местной мельпомены Иван Шадрин, которому единственному из труппы драмтеатра разрешалось играть на сцене вождя мирового пролетариата, сказал Иосифу, что видел на конкурсе чтецов паренька, правда, репертуар у него – не популярный: отрывок из Льва Толстого – ранение князя Болконского при Аустерлице, слушали плохо и зал, и судьи. «Но я прослезился, а меня взять трудно… – подытожил разговор пожилой актёр за рюмкой водки с Иосифом в театральном буфете. – Пока собирался, то да сё, узнал, что он сбежал из школы на комбинат. То есть, у тебя он сейчас. Найди его, где-то в токарях-слесарях он, приветь… Я-то думал, год-два обкатаю его в студии и в Щуку отправлю, целевым, так сказать. Не получилось, дёргать его с работы – не вытяну, ему кормиться надо, а в массовках не заработаешь да и мал он ещё. Но голос – душу выворачивает…»

Актёр не поверил пьяненькому коллеге, чтеца не искал, но инструктору из профкома Эльзе Троян всё же сказал, чтобы она пригляделась к подросткам, пришедшим на работу осенью. А у той – не было полутонов, команду принимала сразу, исполнение доносила незамедлительно:

– В ремцех поступил Алексей Сапрыкин, десятиклассник, учеником токаря пробудет месяцев пять-шесть, в прошлом году вошёл в десятку финалистов городского конкурса чтецов, – отрапортовала Эльза, – какие будут указания?

– Да никаких, пусть профессию получит. Но держи его в поле зрения, может пригодится, – сказал Иосиф.

И про Лёшку забыли. Да и ему некогда: смена, чуток отдыха и занятия в школе, утром – опять на работу. Но профкомовская дама держала руку на пульсе: кадры доложили, что ученик успешно сдал экзамены, работает самостоятельно. За станком часто читает Маяковского, Твардовского, местных поэтов. «С ним не соскучишься, – подумала, улыбаясь Эльза, – пора вести его к Продэру на прослушивание.»

И повела, хотя Лёшка сопротивлялся, как мог. Куда там: мастер смены лично выключил его станок, заставил умыться, переодеться и проводил в административный корпус, где располагался профком. За самым большим из пяти канцелярских столов сидела худенькая востролицая женщина без возраста, смоляные крашеные волосы завиты в мелкие колечки, в ушах и на пальцах сверкают украшения. Она улыбалась, не вставая, протянула руку Алексею, хорошо поставленным голосом сказала:

– Рада познакомиться, Алексей. Сейчас подойдёт Иосиф Наумович, наш режиссёр, между прочим, заслуженный артист РСФСР, пройдём в красный уголок для прослушивания… Ты подумай, что можешь прочесть.

Молодой рабочий, ничего не понимая, думал только об одном: на фига, ему-то вся эта канитель, работать надо, в школу ходить, уроки делать и маме помогать… Двери открылись и высокий человек с львиной гривой пегих волос (тёмный каштан с серебром) и длинным носом стремительно очутился рядом с Лёшкой, сказал громко:

– Привет-привет, вот ты какой! Эльза, куда пойдём?

Женщина вышла из-за стола, повела мужчин по коридору. В красном уголке была приличная сцена, лёгкий, но видно, что дорогой, занавес, стояла трибуна с микрофоном и динамики-усилители.

– Ну что, что… Сначала расскажи о себе. Кто ты, что ты? – Продэр, потирая руки, уселся в первый ряд зала, рядом с ним расположилась Эльза: она такая маленькая, так аккуратно положила ножку на ножку, что половина кресла оказалась свободной. Лёшка смотрел на неё и чувство жалости полностью овладело им: хотелось приласкать эту женщину, погладить по вьющимся волосам, что-то сказать тёплое, ободряющее. – Ну-ну, я слушаю, молодой человек…

Алексей, всё ещё медленно соображая, рассказал, кто он, откуда, как учился, стал рабочим, что ходит ещё и в вечернюю школу.

– Семнадцатый идёт, так? Не густо, tabula rasa, как говорят, но зато всё впереди, если Шадрину не привиделось… Что хочешь почитать?

– Ничего, – сказал Лёшка, – мне бы, это, работать пора, станок стоит…

– Не хочешь, значит, артистом стать? – актёр выждал паузу, но по выражению лица подростка понял, что тот плевать на него хотел, – ну, ладноть, насильно мил… Прочти самый любимый отрывок из Аустерлиц, пару минут задержу и беги к своему героическому станку или как там его пролетарии называют?

Лёшку постепенно охватила злость на этого холёного хлыща, поднявшись на сцену, он постоял пару минут, сосредоточился и выдал отрывок, где раненый князь, упав на спину, смотрит в бездонное голубое небо и вся жизнь проносится перед ним: всё суета, ничего нет, кроме этого бесконечного неба…

В полной тишине Лёшка спустился в зал, облокотился поясницей на выпирающий бруствер авансцены, смотрел на Эльзу. Глаза у неё повлажнели, она достала из кармашка на платье платочек, держала его у носа. Режиссёр сказал:

– Кто с вами работал над этим отрывком, молодой человек? Актёр нашего театра, кто?

– Учительница литературы, Ольга Николаевна Фарфоровская…

Продэр посмотрел на Эльзу, та пожала плечами, промямлила:

– Узнаю, это подшефная школа, нет ничего проще. Но она явно не из тех, откуда у нас…

– Не скажи, в войну в город перевели часть институтов академии, театров, семья вернулась, а она могла выйти замуж, остаться, да мало ли что.

– Извините, мне пора идти, – сказал рабочий и пошёл к двери.

– Спасибо… Только вот что: вас зовут, кажется, Алексей? Вам надо серьёзно заниматься актёрским мастерством. У вас уникальный тембр голоса, правда, много ещё подросткового, срывающегося, но читаете вы потрясающе… И именно прозу, прав был, мой друг Иван Шадрин, вас надо забирать в студию и готовить в театральное училище.

– И вам, спасибо, за внимание, – произнёс рабочий, – но мне, правда, давно пора бежать…

И, не медля ни секунды, Алексей вышел в коридор.

***


Ни в какую актёрскую студию Лёшка, естественно, не пошёл, не до того было в конце зимы и начале марта: полная реконструкция отделочного производства заставила цех работать в три смены. Но на 8-е марта, тем не менее, по указанию профкома, режиссёр собрал агитбригаду, устроил несколько контрольных прогонов часового концерта и Эльза повезла самодеятельных артистов в подшефный район. Алексея назначили ведущим (слово «конферансье» никто не решался произносить), ему выдали чёрные костюм и туфли, две белые рубашки и бабочку. А он ходил жаловаться к мастеру смены, просил, чтобы его оставили в покое, но честнее всех в этой ситуации сказал Саня Калягин: «Начальству виднее, куда тебя заслать. Плетью обуха…»

Выступление агитбригады начиналось с приветственного слова, которое от имени рабочего класса произносила инструктор профкома Эльза Троян. Она очень походила на комиссара революции, только кожаной куртки и револьвера не хватало. Потом получасовую лекцию о соблюдении прав женщин на Земле читал молодой кандидат наук из вечернего отделения текстильного института при комбинате, член общества «Знание» Владимир Гусев. Вопросов из зала, как правило, не поступало, все с нетерпением ждали концерта. В феврале деревни и сёла так заметало снегом, что хлеб привозили с перебоями, соскучился народ по живому слову, общению. А тут, на-ка, почти три десятка артистов, живых, с баянистом и собственным микрофоном.

Первой на пути автобуса с артистами выпала деревня Морозовка, стояла на берегу реки, но клуб размещался в конце небольшой улочки, куда и подвезли ящики с костюмами. Две красавицы-солистки, Таня и Зоя, помогли ведущему одеть костюм, застегнули запонки на рукавах рубашки, поправили чёрную бабочку, сказали: «Ни пуха!» Занавеса на сцене не было, все артисты ютились в боковой комнате с дверью, переодевались за двумя приставленными друг к другу шкафами. Алексей вышел на сцену, посмотрел в зал, в котором не гасили лампочки – не было специальных прожекторов, громко, с улыбкой сказал:

– Добрый вечер, дорогие труженики села! Агитбригада комбината «Красное знамя» горячо и сердечно приветствует вас на нашем концерте… В канун праздника восьмое марта мы желаем всем женщинам колхоза «Гавриловский» трудовых успехов, здоровья, счастья вашим семьям, любви и мира!

Зал взревел, буря аплодисментов, Лёшка засмущался, не ожидал такой реакции: собралось человек триста, половина, если не больше, дети. Самые маленькие из них ползали по проходу, сидели на полу возле сцены, снизу вверх смотрели на конферансье. «Давай, парень, жарь!!», «Вдарь им, по самое некуда», – выкрикивали нетерпеливые зрители, – «Байку расскажи, посмеши, народ…»

– Послушайте «Стихи о советском паспорте» Владимира Маяковского, – зал затих, слушали внимательно, глаза широко открыты, детей с проходов, чтобы не шалили и не кричали, взяли на руки. Хлопали хорошо, искренне, по лицам было видно, что чтец им понравился. Алексей продолжил концерт, объявив:

– Мастер отделочного производства Станислав Поздняков исполнит на гитаре мелодии из оперетты «Корневильские колокола».

Как играл Станислав Иванович, красавец-мужчина испанской внешности, с чёрными усами и копной седеющих на висках волос. Ему – уже под шестьдесят, половину жизни он играет попурри на мелодии из этой оперетты. Зал долго не отпускал музыканта, кричали: «Бис! Браво! Ещё сыграй…» Лёшка выходил на сцену, показывал рукой на гитариста и просил его ещё поиграть, хотя бы пару минут.

Потом вышел дуэт красавиц, Татьяна и Зоя, ткачихи замечательно спели: «А снег идёт…", «Ландыши», «Синенький скромный платочек». Монолог деда Щукаря из Шолохова прочитал монтажник элетроцеха Сева Стулов, борьбу «Нанайские мальчики» исполнил на «бис» ремонтник прядильного производства Николай Зеленко. Зал замер, когда нанайцы спрыгнули в зал и продолжили борьбу в проходе между стульями. Николай вдруг вскинул руки, на которых он ходил, и все увидели одного борца. Дети заплакали, наверное, от испуга, а, может, от огорчения, что их обманули.

Алексей прочитал отрывок из «Василия Тёркина», все смеялись, долго не отпускали артиста. Лёня Горовой, музыкант и концертмейстер, исполнил на большом белом баяне «Токкату и фугу ре минор» Баха. Но дети уже устали, немножко стали баловаться, родители шлёпали их по попам, шикали, но дослушали музыку до конца. Дуэт – юноша и девушка – покорил всех бальным танцем выпускников школ. Солисты ансамбля песни и плясок комбината, брат и сестра Валерий и Наташа Тюленевы, прекрасно смотрелись в белых одеждах. И вот на сцену вышел настоящий артист, лауреат многих конкурсов, солист облмузтеатра, которого Продэр сумел уговорить съездить «на халтуру» – Станислав Железняк. Прекрасно пел арии из оперетт, но особенно понравилась всем сольная партия мужа Татьяны из оперы «Евгений Онегин». Солиста сопровождал Лёня – баянист, сумевший в этом номере заменить целый оркестр.

У всех – приподнятое настроение, переоделись, пошли в просторный дом в центре села, где располагалось правление колхоза. Во весь вестибюль – накрыт стол. Чего только на нём нет, но самое заметное блюдо разместилось посередке: запечённый поросёнок. Водка стояла дорогая, под «Белой головкой», несколько бутылок портвейна «Три семёрки» явно проигрывали крепким напиткам. Руки мыли под рукомойником, полотенце передавали друг другу. Все умирали от голода: ехали по зимней дороге около пяти часов, сразу – концерт, во рту маковой росинки не было. Лёшке досталось место между Железняком и Эльзой, тёплый мамин свитер с высоким горлом мешал есть и даже говорить. Эльза, увидев мучения конферансье, встала, заставила Лёшку поднять руки и тут же буквально сдёрнула с него свитер. Стол не заметил подобных телодвижений, все так хотели есть, что забыли даже выпить.

Наконец, председатель колхоза, длинный и худой мужчина в очках, работавший до того, как позже выяснилось, главным зоотехником, сказал тост, поблагодарил артистов за праздник для всего народа и… для детей. Так и сказал про детей. Все стали пить водку, а Лёшка вообще ничего не пил, хотя маленькая соседка налила соседу полстакана портвейна. Ему достались кусочек поросёнка, полкурицы, много солёных огурцов, помидор и картошка, ещё даже горячая. Ел он жадно, но не частил, тщательно пережёвывая вкусное домашнее мясо. Эльза поднесла к его стакану свой, с водкой, пригласила выпить. Лёшка, почти не пил, так, иногда шампанского пару глотков за компанию сделает, все знали об этом и не приставали к парню. Но здесь ему не захотелось позориться перед дамой, они выпили до дна почти одновременно.

Тостов говорили много, Эльза выдала пламенную речь о спайке города и деревни, налила Лёшке ещё полстакана вина и заставила выпить. Он схватил с тарелки белое яйцо и попытался откусить от него кусочек. Соседка чуть не упала со стула от смеха: яйцо было неочищенное. Потом она сказала громко:

– Кто самый трезвый? – после паузы добавила, – похоже, конферансье. Я похищаю его на полчаса, мы сейчас вернёмся, только принесём из клуба микрофон…

Зачем понадобился микрофон, что с ним делать на ужине, никто не уточнял, все опять занялись делами за столом и разговорами. Эльза надела на Лёшку свитер, тёплое зимнее полупальто, шапку и они пошли в клуб. Естественно, заведующая клубом собралась их проводить. Инструктор спросила:

– Он что, закрыт? – завклубом кивнула, – тогда дай ключ, мы сами управимся. – И смело пошла по скрипучему снегу. Её окликнул водитель автобуса, дядя Сева:

– Эль, я всё уложил в машину, аппаратура в салоне.

– Отдыхай, дорогой, смотри, чтоб не перепились, утром – едем… Я скоро вернусь.

Лёшка поплёлся за ней. Он посмотрел на небо, увидел миллионы больших и малых звёзд, глубокую черноту небесных сводов, размытые хвосты галактик. «Что её понесло в клуб? – думал парень, – и почему я оказался самым трезвым? Вон, Лёня Горовой, совсем не пьёт, по болезни, а она меня выбрала… Странно.»

***


В клубе только на сцене горела лампочка, вестибюль уже остыл, а зал до сих пор дышал теплом сотен людей. Эльза прошла на сцену, резко повернулась, стала декламировать: /«Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же. /Лишь тебе указала в тени обожаемый лик. /Было все в нашем сне на любовь не похоже: /Ни причин, ни улик…»/ Поманила пальчиком Алексея, и, когда парень поднялся по короткой лесенке на сцену, буквально бросилась к нему на грудь, повисла на шее, пытаясь дотянуться до губ. Лёшка почувствовал сильный запах алкоголя, его немного мутило, но он понял: от инструктора профкома не удастся отделаться. Подхватил её за подмышки, приблизил к лицу и неумело поцеловал. Эльза тут же показала, как надо целоваться. Почти одновременно с поцелуями расстегнула пуговицы на пальто, сорвала его с напарника, расстелила на полу подкладкой вниз…

Какое-то безумие длилось около получаса: женщина учила партнёра премудростям любви жёстко, молча, сосредоточенно, лишь изредка вскрикивая и приговаривая: «Это делается вот так! Меняем позу, малыш, так меняют жизнь… Ох, как ты свеж, юн и долговечен… Я в восторге, лучшие минуты жизни!» Потом лежали на спинах, смотрели в потолок, на лампочку. Отдышавшись, Эльза стала гладить грудь, живот… состоявшегося мужчины. И всё повторилось сначала. Только теперь Алексей уже имел опыт, он ничего не боялся, не работал по подсказкам, не суетился. Он отдыхал и наслаждался. Ему нравилось занятие, которое из-за робости перед женщинами и за элементарным отсутствием времени он так и не умудрился пережить.

Вернулись в дом правления колхоза часа через полтора, завклубом ждала их. Эльза предала ей ключ от входной двери, сказала, что всё нормально, свет погашен и на сцене.

– Вам сюда, – показала женщина Эльзе на дверь слева, – кровать разобрана. А вам, – обратилась к Лёшке, – к мужчинам, постелили прямо на полу, но натоплено хорошо, до обеда теперь не выстудится…

Алексей, не взглянув на женщин и не попрощавшись, ушёл в открытую дверь. В чьём-то просторном кабинете убрали столы, матрасы расстелены по стенкам, простыни лежали поверх байковых одеял, ближе к подушкам. Разделся он на стульях, стоящих у третьей стены, и нырнул под одеяло, предварительно завернувшись в простыню.

Впереди его ждали пять дней работы и три сотни километров зимних дорог…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации