Текст книги "СССР – потерянный рай"

Надо сказать, что и старшие товарищи мне подсказали как, да и сам я был уже не новичок, – и я умыкнул часть личного инструмента и унес домой – кушать он не просит, а всегда может пригодиться. И когда я услышал, что меня требует к себе начальник цеха, то немного перетрусил, а не потребуют ли у меня его возврата? Зашел в кабинет к Райнеру, он тут же встал, взял со стола папку, и мы спустились с ним в цех. Он подозвал мастеров, распорядился остановить работу и всем собраться на площадке механического участка. Минут через 10 вокруг нас собрались дневные смена и персонал, подогнала кран к месту события и моя прекрасная крановщица, наблюдавшая за всем сверху. Райнер объявил цеху, что я поступил в институт, и поздравил меня от лица моих товарищей. Народ загудел, захлопал, меня стали хлопать по спине: «Молодец, Юрка!» Затем Райнер открыл папку и сообщил, что администрация завода награждает меня грамотой за победу в соцсоревновании во втором квартале. Тут он снова пожал мне руку, а народ захлопал в ладоши. Далее Райнер достает еще одну грамоту и объявляет, что завком награждает меня за активное участие в художественной самодеятельности. Пожал руку, и снова аплодисменты. Затем достает третью бумагу и объявляет, что комитет комсомола и администрация признали меня лучшим молодым слесарем завода. Снова пожал руку, а народ согласно зааплодировал. (По утверждению моей жены, когда я еще до свадьбы, ухаживая за ней, сообщил, что был лучшим молодым слесарем, то для нее это было очень сильным аргументом.) Я был очень растроган, я стоял перед товарищами, что-то бормотал в ответ и боялся, что расплачусь.

Я потом и сам долго был начальником цеха, и неплохим начальником, сам вручил множество грамот, посему могу оценить Райнера, так сказать, профессионально. Подписав утром заявление об увольнении какому-то салаге 2-го разряда, он не забыл и не поленился позвонить в завком и комитет комсомола и убедить их принять решение и выписать соответствующие грамоты, не поленился остановить цех и торжественно вручить их. Я снимаю шляпу: с таким начальником я с удовольствием работал бы и рядом, и над ним, и под ним.

Выбор вуза

Когда я в 1966 году окончил среднюю школу (43-ю СШ в г. Днепропетровске), то, разумеется, очень плохо соображал, «где работать мне тогда, чем заниматься».

А это было время побед в космосе советского ума и трудолюбия, естественно, мне пришла в голову мысль поступить в Днепропетровский университет на физтех, о котором говорили, что он готовит кадры для космической отрасли. Однако в университете на физтех у меня не приняли документы на том основании, что у меня плохое зрение. Это основание и тогда выглядело бредом, думаю, однако, дело в том, что я окончил школу в год, когда одновременно выпустились в средних школах 11-е и 10-е классы, то есть на советские вузы упала двойная нагрузка по абитуриентам.

Названия никаких других специальностей в университете меня не прельщали, я вышел на улицу, поднялся вверх по проспекту Карла Маркса, равнодушно прошел мимо Горного института (романтика геолога меня, домоседа, не очень трогала), свернул направо, на проспект Гагарина, и подошел к ДМетИ – Днепропетровскому металлургическому институту. Тут ознакомился со списком предлагаемых специальностей и решил остановиться на ПА – промышленной автоматике. (Ну, знаете, в это время тоже тарахтели про кибернетику, роботов и т. д., романтика, короче.) Начал сдавать вступительные экзамены. Физику и устную математику сдал на «5», письменная математика оказалась очень легкой, я буквально в 20 минут решил все задачки, сдал листок и первым покинул аудиторию. И когда закрыл за собой дверь, то понял, какую ошибку сделал в одной из задач. Но было поздно, получил тройку. Как написал сочинение, не помню, поскольку оценка за него в сумму проходных баллов не входила, а 13 баллов по математике и физике мне не хватило.

Как написал выше, поступил на завод им. Артема учеником слесаря-инструментальщика в инструментальный цех, стал слесарем, и эта работа мне очень понравилась. Я даже думал до армии обучиться на резчика-сварщика, чтобы комплексно взять на себя все заготовительные работы (я хорошо читал чертежи и поэтому хорошо делал разметку). Но мой старший брат Геннадий не имел высшего образования и не собирался его иметь, средний, сводный брат Валера окончил только техникум и в институт тоже не стремился, а отец чуть ли не делом чести считал необходимым дать высшее образование хотя бы одному сыну. Пришлось мне и летом 1967 года снова сдавать экзамены.

На этот раз я выбрал специальность МЧ-3, поскольку она расшифровывалась как «электрометаллургия стали и ферросплавов», а у меня на слуху было, что в радиоделе применяются какие-то ферриты, вот я полагал, что тут речь идет о чем-то, связанном с радиотехникой. (Сейчас просто умиляюсь тогдашней своей глупости.) Химию и математику сдал на «5», физику тоже сдал бы на «5», но, разыскивая аудиторию, где ее сдают, начал расспрашивать об этом довольно симпатичную девушку, причем так ее и называл – «девушка». Девушку это почему-то сильно покоробило, а минут через 10 я понял и почему – экзамены по физике принимала она. Я не помню, как сдавал первые два экзамена, а вот физику запомнил. Я ответил на все вопросы билета без замечаний, и «девушка» начала методично задавать дополнительные вопрос за вопросом. Поскольку я впервые встретил такую обидчивую заразу, то вопросов через 10–15 меня это обозлило, тем более что до меня всем, даже плохо отвечавшим, она задавала только один-два добавочных вопроса.

– Единица индуктивности?

– Генри.

– Размерность?

– Вольт-ампер в секунду.

– Физический смысл?

– Не помню! – зло ответил я.

– Тогда я не смогу поставить вам «5».

– А я это понял. Вы ставьте «4», у нас проходной балл 12, а у меня после двух экзаменов уже 10, обойдусь вашей четверкой.

Обойтись-то я обошелся, но с трудом, так как получил за сочинение двойку. Самое страшное в этом было, что я очень расстроил отца, а сам я это переживал как-то мало и с удовольствием вернулся к своему верстаку, благо, что с завода я и не увольнялся. Отец, однако, так легко не сдавался, вместе с моим троюродным дедом П.А. Шкуропатом они нашли какие-то ходы в институте, отец дал взятку 150 рублей, и мою двойку исправили на что-то повыше.

Из-за этой аферы я до первой сессии учился с комплексом неполноценности: мне все казалось, что я учусь на месте какого-то более умного парня, который из-за меня не поступил в институт. Помню, накануне первой в моей жизни зачетной недели я заболел ангиной, но в этот день был коллоквиум по химии, я утром заглотнул по упаковке аспирина и норсульфазола и едва досидел до трех часов, когда он начался. Как ни странно, из всей группы я один сдал этот коллоквиум на «5», прямо с него пошел в находившуюся наискосок от института студенческую поликлинику, там мне замерили температуру, вызвали «скорую», и хотя я отчаянно упирался (у меня забрали ботинки, чтобы не удрал), отвезли меня в больницу, из которой, впрочем, я через три дня все же ушел. Зачет по черчению сдал на «3» (на 5-м курсе пересдал), а сессию сдал опять же лучшим в группе. Это меня успокоило – хоть и поступил за взятку, но все же оказался не хуже товарищей.

Понимай!

В своей жизни я встретил столько дубин с дипломами об окончании вузов, что прямо-таки считаю своим долгом дать хотя бы один совет тем, кто хочет такую штуку получить. Дело не в том, что у меня «красный диплом», т. е. диплом с отличием – это, по сути, чепуха, а дело в том, что я умудрился вместе с дипломом вынести из института и кое-какие знания, которые пригодились мне (и до сих пор они не лишние) в дальнейшей работе и жизни. А вот это, как я понимаю, не часто случается.

Поэтому давайте поговорим о моих достоинствах, которые (и это абсолютно точно) – продолжение моих недостатков. Поскольку речь будет идти о моих учебе и работе, а не о моих моральных устоях, то главным своим недостатком в этом плане я вижу плохую механическую память. Это надо понимать так, что я плохо запоминаю то, что нужно просто запомнить. К сожалению, я это понял очень поздно, иначе не стал бы после института терять год на спецкурс по изучению английского языка. Это – не мое! Просто так запоминать большой объем слов, которые остаются просто словами, мне трудно, и я такую информацию быстро забываю. Причем такое впечатление, что забываю навсегда. Это довольно неприятно, когда речь идет о людях, с которыми я познакомился и даже какое-то время чем-то занимался и которых потом я не могу вспомнить даже после не очень длительного промежутка времени.

Поэтому мне достаточно легко давалась и дается учеба только в случае, если я понимаю, чему меня учат, если я образно могу представить себе то, о чем речь, если я вижу, как данные знания применяются там, где их можно использовать. Между прочим, такие знания я тоже довольно быстро забываю, но штука в том, что я так же быстро вспоминаю их тогда, когда они требуются. Причем я вспоминаю их не механически – не по каким-то ключевым словам – не так, как извлекает из своей памяти информацию компьютер, а по принципиальным положениям той ситуации, в которой эти знания нужны. Чтобы не запутывать тему, из своей производственной практики пример того, о чем я только что написал, дам потом, а сейчас несколько забавных случаев из моей учебы в институте.

Вообще-то с математикой у меня никогда проблем не было, хотя, пожалуй, это та наука, где нужно много запоминать механически. Однако математику в моем случае спасало огромное количество задачек, которые нужно было решить в ходе обучения, а решать задачки мне всегда нравилось – это интересно. Однако без понимания сути того, что делаешь, решать задачки трудно, поэтому и в математике у меня были успехи именно потому, что я понимал суть формул, а не просто запоминал их. Вот, к примеру, бином Ньютона, т. е. формула того, чему равняется степень суммы двух чисел. Я и сейчас этой формулы не помню, но чему равно (a+b)2 или (a+b)3, напишу немедленно, поскольку сам выведу эту формулу, перемножая в одном случае (a+b) на (a+b), а во втором (a+b) на (a+b) и на (a+b). А в физике ещё легче. Мне нет нужды, к примеру, запоминать формулу второго закона Ньютона, я просто представляю себе, что мне нужно разогнать стоящую на рельсах тележку. От чего будет зависеть та сила, которая мне потребуется для этого? Чем скорее я её разгоню, т. е. чем больше буду придавать ей ускорение, тем большая сила от меня потребуется. И чем тяжелее будет тележка (чем больше будет её масса), тем большее усилие мне придётся приложить. Ну и много ли тут ума надо, чтобы самому сформулировать: сила равна произведению массы на ускорение?

Но вернемся к математике в институте. Ее нам читала Масаковская, как я сейчас понимаю, читала плохо – сухо, равнодушно, неинтересно. Может, я не прав, и все зависело от моего разгильдяйства, но мне на ее лекциях было очень скучно – я не улавливал сути того, о чем она говорила, а механически записывать ее слова в конспект было очень неинтересно. Спасали практические занятия, т. е. необходимость решать задачки, и думаю, что именно благодаря им я два семестра все же сдавал Масаковской математику на четверки. В третьем семестре все было как в предыдущих, и вот как-то решаю я домашнее задание и что-то плохо у меня получается. Я уже забыл суть, по-моему, надо было взять интеграл, а для этого выполнить алгебраические преобразования до вида табличного интеграла. А я хотя и пытался заучить табличные интегралы, но хорошо их не помнил и, как я потом понял, просто не замечал, когда в ходе алгебраических преобразований получал нужный результат. А при интегрировании получается и некая постоянная «С», сути я ее не понял и только запомнил из объяснений Масаковской, что эта «С» может быть любым числом. «А что, – думаю, – если я вместо «С» поставлю нужное для алгебраического преобразования конкретное число?» Поставил, то ли 1/2, то ли 2, не помню, преобразовал выражение уже вместе с этим числом, взял интеграл, посмотрел в ответы – сходится. Решаю таким образом второй пример, третий – ответы сходятся. На мою беду, или на мое счастье, мое домашнее задание никто в институте не проверил, и я пребывал в наивной уверенности, что решил эти задачки правильно.

Мне уже 59-й, и я могу на Библии поклясться, что чем дальше идет жизнь, тем в общественном плане она становится глупее и глупее. И уже в мое время это оглупление (а вызвано оно обюрокрачиванием общества) нарастало заметно. Я начал учиться в институте, когда преподаватели были, на мой взгляд, еще достаточно свободны, и они могли использовать эту свободу, чтобы хоть чему-то научить студента. Ректором у нас был старенький Исаенко, и при нем дело с этим обстояло так.

Если, по мнению преподавателя, студент знал явно меньше, чем на «удовлетворительно», то преподаватель возвращал ему чистую зачетку и предлагал прийти в другой раз. Никаких допусков к переэкзаменовке не требовалось. Попытки сдать экзамен можно было делать до бесконечности, у нас были упрямцы, которые сдавали какой-нибудь экзамен по году, и ходили они его сдавать раз 18–20. При таком подходе к делу преподаватель добивался, чтобы студент действительно выучил его дисциплину, а студента стимулировало отсутствие стипендии в период, пока у него есть задолженность.

А потом мудрецы решили «усилить дисциплину» и где-то в конце моей учебы ввели, что для пересдачи экзамена с двойки нужно было взять в деканате официальный допуск, причем количество допусков ограничивалось пределом, за которым студента отчисляли из института. И в какое положение попали преподаватели? Если они пару раз не поставят студенту оценку, то того выгонят из института, а кого тогда учить, за что деньги получать, если студентов не будет? Кроме того, получается так, что это преподаватель виноват, так как в ходе семестра не сумел студента научить. Другие ему поставили тройки – значит, сумели, а ты ставил двойку – не сумел. Раньше это было чем-то вроде личного дела между студентом и преподавателем, а теперь оно приобрело официальные и очень неприятные формы, скорее, даже для преподавателя, нежели для студента. И стали преподаватели не выгонять бездельников с экзамена, заставляя их хоть что-нибудь выучить, а ставить им тройки. Кто от этого «укрепления дисциплины» выиграл?

Экзамены

Но я, слава богу, учился еще до этого маразма, и были тогда в ДМетИ оригиналы-преподаватели, которые гоняли нашего брата-студента как сидоровых коз. Нам из этих оригиналов досталось двое, но, правда, очень оригинальных – заведующий кафедрой сопротивления материалов профессор Павленко и доцент кафедры теплотехники Аверин. Но о них позже. А с математикой нашей группе повезло с Масаковской, поскольку на этой кафедре был, по-моему, доцент Кисель. Этого студенты тоже боялись как огня.

И вот наступила сессия после третьего семестра, готовлюсь я к экзамену по математике, чувствую себя в ней не ахти как, но не особо боюсь, поскольку Масаковская и экзамены принимала как-то равнодушно, – авось, думаю, опять как-нибудь отхвачу у нее четверку. Бодренько прихожу на экзамен и еще издалека вижу, что у аудитории как-то много народу толпится. Выясняю, что Масаковская заболела, и что экзамен у нас будет принимать Кисель, и что толпа студентов не из нашей группы – это жертвы Киселя, которых он уже успел выгнать с экзамена и которые теперь пришли на очередную попытку. Ну, думаю, влип! Теперь, думаю, и тройку придется обмывать, как орден.

Захожу, взял билет, сел. Кисель принимал экзамен вдвоем с ассистентом, их столы были сдвинуты. Ну, думаю, есть шанс – надо попасть к ассистенту. Начинаю готовиться и слушаю, как принимает экзамен Кисель, а делал он это не как все. Все сначала слушают ответ студента на теоретические вопросы в билете, а потом смотрят, как он решил примеры, а Кисель, наоборот, – начинает с примеров и, если там ошибка, то выгоняет беднягу, не слушая ответов по билету. По сути он прав – если не умеешь применить математику на практике, то кому нужны твои теоретические знания? Прав-то он, может, и прав, но бедному студенту от этого не легче.

Что-то я по вопросам в билете вспомнил и написал, начинаю решать задачки, и первая из них такая, какие я решал доморощенным способом. Ну я ее так и решил. Решил как-то и остальные и затаился. Смотрю – удобный момент: ассистент взял зачетку, чтобы вписать оценку, а Кисель только выгнал студента, и к нему сел очередной. Я мигом подскакиваю к ассистенту, а тот вписывает оценку в зачетку так медленно, как малограмотный. Кисель же в это время трах-бах почиркал задачки и отпустил жертву, а я, как дурак, уже стою и изображаю готовность сдать экзамен. Ну он, само собой, и показал мне властным жестом, что нужно садиться к нему. Берет у меня листок с решенными примерами и сразу же:

– Это что за двойку ты здесь намалевал?

– Это я вместо «С».

– Что?! Да ты понимаешь, что такое «С»? Как ты вообще с такими знаниями посмел явиться на экзамен?

Но я уже был не салага-первокурсник, меня так просто с экзамена не выкинешь.

– А я именно таким способом решал эти задачи и раньше, и решение у меня всегда сходилось с ответом.

– Чепуха! – и двигает ко мне мою зачетку.

И вот тут случилось то, в чем я, как полагаю, силен. Поскольку я все же из-за решения задач понимал эту часть математики, то вспомнил тот табличный интеграл, который мне был нужен, – в мозгу моментально всплыло, как правильно этот пример нужно решить. Я беру у Киселя свой листок, разворачиваю к себе и начинаю под своим неправильным решением решать правильно. И что поразительно – я не только получил тот же ответ, но случилось и то, чего я не ожидал, – мое дурацкое решение оказалось короче правильного! И я говорю Киселю:

– Вот видите: мой способ гораздо эффективнее вашего!

Было очевидно, что я ошарашил Киселя, он сбавил тон, начал искать у меня ошибки в алгебраических преобразованиях, но их не было, начал объяснять мне смысл этой постоянной «С», говорить про то, что совершенно дико и неправильно заменять её произвольным числом, поскольку это число определяется при решении конкретных, практических задач. Мы поменялись ролями, теперь не он мне, а я ему задал вопрос, на который у Киселя не было ответа. Теперь мне впору было выгонять его с экзамена, поскольку, как ни крути, но не может быть совершенно неправильным способ, который даёт правильный результат! Кисель не стал больше ни о чём меня спрашивать, он взял мою зачётку и вписал «отл.».

По сей день я не знаю, разобрался ли Кисель в том, что произошло, – в том, почему при всей глупости моего решения ответ получался правильным, а решение – короче? Мне-то это было уже «по барабану». Получить у Киселя «5» – это было ого-го!

Не знаю, то ли инстинктивно, то ли в силу какого-то природного любопытства, но я в институте стремился понять те лекции, которые нам читали. Из-за близорукости я сидел обычно на передней парте и никогда не стеснялся перебить преподавателя и попросить его объяснить то, что мне было непонятно. Должен сказать, что помню только одного, который был этим недоволен, но он был молод и, думаю, что и сам по-настоящему не понимал, что читает. Остальные же преподаватели относились к этому очень спокойно и даже благожелательно.

(Спустя много лет я сам читал лекции бригадирам и понял, как тяжело это делать молчащей аудитории. Ведь не имеешь обратной связи и не понимаешь, в чем дело, – то ли ты так хорошо читаешь, что всем все понятно (чего быть не может), то ли ты читаешь так плохо, что тебя вообще никто не понимает и все тихо дремлют?)

Помню случай с профессором Павленко, мне он помнится крупным, седым стариком, который вечно ходил, как апостол Петр, со связкой ключей. На экзаменах тоже зверствовал, одному студенту нашей группы за наглость зачетку выбросил в форточку, и тому пришлось искать ее в сугробах, правда, кафедра сопромата была на первом этаже, и далеко зачетка не улетела. Сижу у него на лекции, он на доске выводит какую-то формулу и объясняет, откуда что берется. Вроде все понятно, я записываю, и вдруг после третьего или четвертого преобразования у него неизвестно откуда появляется коэффициент «7». Он продолжает преобразования и снова пишет этот коэффициент. Я бросил писать и спрашиваю:

– А откуда это у вас взялась семерка? – Павленко разворачивается, бросает мел на стол и, обращаясь к аудитории, гремит: – Балбесы! Вы что это переписываете с доски, не понимая что! Слава богу, что нашелся хоть один, который следит за мыслью и пытается меня понять!

Хорошо, что я успел его спросить, а то бы он и меня в балбесы записал. Я получил по сопромату пятерку, хотя уже не помню, сдавал ли я его Павленко или его ассистенту.

А с Авериным было совершенно по-другому. Ветеран войны, инвалид, читал он лекции хорошо, пытаясь донести до нас свой непростой предмет – теплотехнику. Вопросы ему можно было задавать в любое время лекции – отвечал он охотно. И вот однажды он выводит на доске какую-то формулу, я записываю череду символов и вдруг перестаю понимать смысл сделанного им преобразования. Я был уверен, что тот интеграл берется не так, но вместо того, чтобы спросить, почему он взял его по-другому, бросил записывать дальнейший вывод и записал только конечную формулу. Перед экзаменом Аверин сообщает нам, чтобы мы не трудились писать шпаргалки, поскольку он на экзамене разрешает пользоваться всем, чем угодно, – конспектами, учебниками и т. д. Кроме того, он объявил, что в качестве дополнительного вопроса он задаст один из двух: расчет тяги дымовой трубы или расчет производительности методической печи, при этом он написал на доске необходимые уравнения. Мы уже знали, что сдать Аверину экзамен очень непросто, и в его послаблениях видели какой-то подвох, но не понимали, в чем он.

Готовлюсь к экзамену и отмечаю, что у меня в конспекте оборвана запись вывода одной из формул, пытаюсь вывести сам – не могу. Ну, думаю, это всего лишь один из 70–80 вопросов, содержащихся в билетах. Какова вероятность, что он выпадет? У меня была привычка тянуть с подготовкой к любому экзамену до последнего вечера, с него я начинал и заканчивал в 4–5 часов ночи, с теплотехникой тоже так получилось. Прихожу на экзамен с распухшей головой, Аверин приглашает первых. А я имел примету – никогда не идти на экзамен ни первым, ни последним. Заходят 6–7 человек первых, берут билеты, и Аверин уходит с кафедры, пообещав вернуться через полчаса. Действительно, в его отсутствие можно было переписывать с чего угодно, разложить билеты так, чтобы взять нужный, ребята выходили в коридор советоваться, короче, как будто знали всё, что надо. Минут через 40 вернулся Аверин, начал принимать экзамен и бах– бах-бах – все первые вышли с двойками. Ну, ничего себе! Что же ему надо? Народ жалуется, что Аверин всех валит дополнительными вопросами, но как, если он обещал задать один?

Захожу, беру билет, и надо же какая подлянка – попадает именно тот, где у меня не дописан вывод! Сел, смотрю – все книги и конспекты под партами держат, а я свой вынул и начал открыто листать, но что толку – этот вывод за ночь сам по себе не появился. Аверин заметил мое чуть ли не демонстративное листание конспекта и спрашивает:

– Что, чего-то в конспекте нет?

– Да нет, Сергей Иванович, – отвечаю я, – в Греции все есть.

Смотрю, как он принимает экзамен, и понимаю, в чем дело. Садится к нему студент, Аверин берет у него написанные ответы, равнодушно просматривает и откладывает в сторону, не спрашивая. После этого задает свой дополнительный вопрос, и тут начинается то, о чем Аверин, правда, тоже предупреждал перед экзаменом. Он начинает спрашивать смысл всех величин, входящих в уравнение дополнительного вопроса, требует написать уравнения того, как они получаются, а потом физический смысл и входящих в эти уравнения величин. В результате нужно написать штук 20 формул и по сути продемонстрировать знание принципиальных основ всего начитанного им курса теплотехники.

Ладно, но раз он не дает отвечать на вопросы в билетах, то какой смысл их писать? Я как-то быстро смекнул, что если я не буду их переписывать в экзаменационный листок, то Аверин вынужден будет слушать мой устный ответ, и тем самым я часть экзамена буду отвечать то, что только что освежил в памяти по конспекту. Сажусь я к нему.

– А где ответы? – спрашивает Аверин. – Ты же говорил, что они у тебя есть.

– Да что их писать, Сергей Иванович, там и устно говорить-то не о чем.

– Ну, тогда говори.

И я бодро рапортую ему первый вопрос и по ходу ответа пишу на листке выводы необходимых формул, объясняю их. Так же бодро приступаю ко второму, дохожу до злосчастного уравнения и делаю попытку перехитрить Аверина. Бодро пишу исходную формулу, а дальше говорю, что путем длинных преобразований из этой формулы получается «вот эта» – и пишу ее. Ага, так тебе Аверин и купился! Он мне так ласково предлагает эти «длинные преобразования» написать. Деваться некуда: я бодро пишу несколько начальных дробей вывода, поясняя, что и откуда берется, дохожу до места, после которого бросил писать и говорю:

– А вот здесь, Сергей Иванович, вы непонятно почему взяли интеграл вот таким образом. – Я написал последнюю дробь, которая была у меня в конспекте. – Однако он-то ведь берется по-другому! – И я написал свое предположение, как это должно быть.

Аверин развернул к себе мой листок бумаги и, объясняя мне, почему я не прав, сам дописал вывод нужной формулы до конца. Вряд ли я его по-настоящему обманул, но, во всяком случае, я ему отвечал уже минут 10 и в целом отвечал хорошо. Наступило время дополнительного вопроса, и Аверин решил завалить меня дымовой трубой. А я, слушая его лекцию о ней, чтобы легче было понять, пытался происходящие в ней процессы представить образно, и образ у меня получился вот какой.

– С дымовой трубой все просто, – начал я. – Чтобы рассчитать ее производительность, нужно представить себе рычажные весы, на одной чашке которых стоит столб горячего легкого воздуха, равный по высоте дымовой трубе, а на другой чашке стоит такой же по высоте столб холодного тяжелого воздуха. Разница в весе между ними – это тяга дымовой трубы, теперь нужно подсчитать потери тяги на сопротивлениях в боровах, на поворотах, в самой трубе.

Мысль эта очень простая, и мне казалось, что она каждому должна была прийти в голову, но Аверин меня прервал.

– Молодец! И хотя на настоящую пятерку ты не ответил, но я тебе ее поставлю.

– Ну, Сергей Иванович, а я-то думал, что в последний раз повезло идиоту – сесть без билета на тонущий пароход, – брякнул я глупость от неожиданности. Аверин усмехнулся.

Потом вышел Алик Барановский и сказал, что Аверин поставил и ему пятерку с добавлением, что Алик отвечал даже «лучше, чем Мухин». Игорь Тудер тоже получил пять баллов, и еще пара человек сдала на тройки, а остальных Аверин заставил прийти еще раз. И, между прочим, это ведь и ему самому была дополнительная неоплачиваемая работа, но он ее делал. Да, были люди…