Текст книги "Как уродуют историю твоей Родины"

По степени индивидуального кретинизма академические геббельсовцы от прокурорских далеко не ушли, да и не собирались.

Аллегория «исполнить»

Давайте рассмотрим пример, который вам пригодится при чтении остатков геббельсовской продукции. Дальше вы прочтете у академических геббельсовцев: «А 5 апреля Д.С. Токарев доложил В.Н. Меркулову: «Первому наряду исполнено № 343». Это означало, что отправленные из Осташковского лагеря 343 военнопленных 5 апреля были расстреляны». У меня вопрос: почему слово «исполнено» означает «расстреляны»? А по кочану! – отвечают геббельсовцы. – Хотим так считать, вот и считаем!

Тут следует дать разъяснения. Через Особое совещание члены «пятой колонны» проходили следующим образом. Они сидели в следственных изоляторах в областях, а их дела областное УНКВД отправляло в Москву в 1-й спецотдел НКВД. В нем дела ставились на учет и передавались в секретариат Особого совещания, который готовил проект решения по данному вопросу и передавал дело на рассмотрение членам Особого совещания. Те принимали решение (к примеру – 3 года исправительно-трудовых лагерей), секретариат Особого совещания это решение оформлял и передавал в 1-й спецотдел НКВД СССР, а тот его отсылал обратно в УНКВД той области, в которой находился осужденный. Областное УНКВД объявляло осужденному решение Особого совещания и отправляло его из своего следственного изолятора в тот лагерь, который указывал 1-й спецотдел НКВД из Москвы. Из «Положения о секретариате Особого совещания…», утвержденного 26 ноября 1938 г., следовало, что секретариат (выделено мною): «5. Составляет протоколы заседаний Особого совещания и передает выписки из протоколов и рассмотренные дела в 1-й спецотдел НКВД СССР для исполнения. 6. Осуществляет контроль за исполнением решения Особого совещания»27.

Как видите, слово «исполнение» являлось стандартным и ни в малейшей мере не означало расстрела. Из-за стандартности этого слова, начальник УНКВД Калининской области Д.С. Токарев, получив от Управления по делам военнопленных из Осташковского лагеря партию поляков и переадресовав их под Смоленск в лагерь ГУЛАГа (объявляли пленным решение Особого совещания уже в этом лагере28), отчитывался перед Меркуловым словом, заданным инструкцией, – «исполнено».

А то, что поляки в УКВД г. Калинина не расстреливались, а отправлялись из лагеря военнопленных в г. Осташкове в лагеря ГУЛАГа под Смоленск, сегодня может «не видеть» только негодяй, поскольку доказательства этому имеются не только в документах нынешних геббельсовцев, но и в «Официальных материалах…» немцев, изданных в 1943 г. Сергей Стрыгин пишет:

«Особенно показательна в этом отношении история с так называемой «могилой № 8». Эта могила находилась в 200 м к югу от первых семи вскрытых немцами могил, в ложбине, называемой теперь «Долиной Смерти». Немцы начали её раскапывать, извлекли 13 трупов, тут же прекратили раскопки и засыпали могилу. Как минимум, два трупа из этой могилы были опознаны – поручик Михаил Карлинский (Michael Karlinski) и помощник писаря Владислав Чернушевич (Wladislaw Czernuszewicz), об этом написано в отчете доктора Бутца («Amtliches Material zum Massenmord von KATYN», стр.46). Но ни Карлинского, ни Чернушевича в официальном списке нет. Видимо, в могиле №8 немцы сразу же после начала раскопок обнаружили кое-что противоречащее их версии и быстро решили раскопки прекратить. Причем настолько противоречащее, что ни одной фамилии опознанных трупов из этой могилы они в официальный список не включили. Что они там обнаружили – теперь уже вряд ли возможно выяснить, но на определенные размышления наводит извлеченный немцами из могилы №8 овальный жестяной жетон из Осташковского лагеря УНКВД Калининской области с номером 9424. Внешний вид жетона подробно описан Бутцем на стр.46, там же приводится и немецкий перевод надписи на жетоне: «T.K. UNKVD K.O. 9424 Stadt Ostaschkow», – что по-видимому означает: «Тюремная кладовая Управления наркомата внутренних дел по Калининской области, № ячейки 9424, г. Осташков».

Дело в том, что обнаружение в Катынских могилах трупов поляков, содержавшихся в Осташковском лагере и этапированных в апреле-мае 1940 г. в распоряжение УНКВД по Калининской области, камня на камне не оставляет от немецкой версии событий. Попасть в Смоленскую область из Калинина содержавшиеся в Осташковском лагере поляки могли только в одном случае – если их в 1940 г. приговорили не к расстрелу, а к исправительно-трудовым работам и перевезли в лагеря в Смоленской области! А значит, расстреляли их немцы! Кстати, комиссия Бурденко в январе 1944 г. обнаружила на трупе № 46, эксгумированном из могилы № 8, документы (квитанции) на имя Арашкевича Владимира Рудольфовича, 1896 г р., этапированного 19 мая 1940 из Осташковского лагеря «в УНКВД Калининской области», а на трупе № 101 – аналогичные документы на имя Левандовского Эдуарда Адамовича, 1893 г р., этапированого из Осташковского лагеря «в УНКВД Калининской области» 27 апреля 1940 г.»

Поскольку в своей первой работе на эту тему – в «Катынском детективе» я об этом ничего не писал, то слово «исполнено» до сих пор является любимой цацкой геббельсовцев – их «надежным доказательством». В своем капитальном труде «Катынь. Пленники необъявленной войны» академические геббельсовцы пишут: «Учитывая, что российский читатель меньше знаком с катынской темой, чем польский, и что в последнее время появился ряд публикаций (книга Ю. Мухина «Катынский детектив», М., 1995, рецензия на нее в газете «Правда» от 28 марта 1996 г.), оспаривающих факт расстрела польских офицеров, полицейских и узников тюрем органами НКВД, редакция сочла необходимым поместить в разделе «Дополнение» фотокопии около 50 документов о реализации решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., снабженных расширенной преамбулой. В связи с этим по соображениям объема издания снимаются 6 обширных документов, касающихся истории Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей до того, как они стали спецлагерями, а также одна справка от 10 февраля 1940 г., касающаяся распределения военнопленных по территориальности, в соответствии со званиями. В этих случаях предшествующему документу присваивается двойной номер, чтобы не нарушать общую структуру книги, уже изданной в Варшаве на польском языке»29.

Из этого текста следует, что геббельсовские подонки вынуждены были изъять из своих писаний какие-то очень ценные документы, чтобы поместить фотокопии 50 документов, неопровержимо доказывающих лично мне, что поляков расстреляло НКВД. И в этой кучке информационного мусора блистают 9 жемчужин – на 9 страницах помещены копии шифровок, весь значащий текст которых состоит из слов: «Первому наряду исполнен № 343. Токарев; 14.04. восьмому наряду исполнено 300. Токарев;…22 мая исполнено 64. Токарев»30. И в следующем сборнике этим токаревским «исполнено» забиты страницы.

Ну хорошо, вы, геббельсовцы, договорились, что этим «исполнено» будете компостировать людям мозги, убеждая их, что «исполнено» значит «расстреляны». Но зачем же вы, поместив на страницах 123—125, а затем и на странице 166 токаревские «исполнено», между ними на странице 142 поместили донесение начальника Осташковского лагеря Борисовца Токареву об отправке в адрес Калининского УНКВД 208 поляков? Ведь донесение звучит: «10 мая исполнено 208. Борисовец». И 13 мая Борисовец доложил Токареву: «11 мая исполнено 198»31. Вы что, геббельсовцы, не понимаете, что опровергли всю свою болтовню о том, что «исполнено» значит «расстреляно», подтвердив, что в данном контексте «исполнено» значит «переслано из одного пункта в другой». Зачем надо было публиковать донесения Борисовца? Беда с этими придурками! Вот умру, что они без меня делать-то будут?

В результате ситуация сложилась невероятная. Для гражданина России полностью исключено какое-либо самостоятельное получение фактов по Катынскому делу: вы же видели, как даже со мной, плюнув на Закон о печати, разговаривает Генеральная прокуратура. А бригада Геббельса вольна и подтасовывать, и фабриковать любые факты. Однако из-за своей безголовости и своей безмозглости она рядом со своими фальшивками дает все необходимое, чтобы эти фальшивки разоблачить. Ну такие они люди! Поэтому мне, собственно, и ходить-то далеко не надо…

Порядочные устоять не смогли

За КГБ Крючкова числится немало подлых дел, и Катынское, возможно, не самое главное. Комитет государственной безопасности СССР не обеспечил государственную безопасность СССР, и у меня нет ни единого хорошего слова в их адрес. Но зная, как подонки в структурах управления парализуют всю организацию, понимаю, что в самом КГБ было много и порядочных, и умных сотрудников, однако они оказались и разрозненными, и не бойцами. Они сдались и во множестве покинули КГБ, превращенный в ФСБ, оставив эту службу подонкам. То, что ФСБ укомплектована подонками, видно по результату, вернее, по его отсутствию. Нынче ФСБ ни на что не способна, для отчета она сама провоцирует или фабрикует дела, но даже такие дела она не способна оформить до состояния, при котором это дело можно показать в суде людям. Приходится суды делать закрытыми и в качестве председателя суда приглашать наипаскуднейшую суку. (Правда, выбор тут богатый.)

В профессиональном плане ФСБ и КГБ просто невозможно сравнить. Скажем, ФСБ в «Норд-Осте» убила всех к тому времени уже беспомощных террористов – убила свидетелей. Наверное, они много знали, и это было первой причиной. Но нельзя полностью игнорировать вторую – живыми они были бы и подследственными, а смогли бы сотрудники ФСБ провести следствие? Хватило ли им ума выяснить каналы, по которым террористы вооружались и попадали в Москву? В противовес нынешней тупости ФСБ напомню совершенно пустяковый случай, хорошо характеризующий истинную мощь и возможности КГБ.

В 1962 г. правительство наградило в честь 80-летия орденом Ленина жену Ф.Э. Дзержинского. По этому поводу какой-то урод написал старушке крайне оскорбительное письмо. Написал измененным почерком и бросил его в почтовый ящик другого города. Сестра Дзержинского пожаловалась в Харьковскую прокуратуру, и это чрезвычайно трудное в раскрытии дело поручили следователю Шеховцову. Но за Феликса Эдмундовича очень обиделся и КГБ, и хотя такие дела не подведомственны ему, но местные чекисты, так сказать, в свободное от работы время быстро разыскали автора, и тот получил срок за злостное хулиганство. Это к вопросу о том, что значит наличие в организациях честных людей: когда они были – и КГБ раскрывало любые дела; не стало их – ФСБ уже не способна и на элементарные вещи, к примеру, подготовить в открытый суд ими же сфабрикованное дело.

Что касается Генеральной прокуратуры СССР и ее подразделения – Главной военной прокуратуры, – то в связи с Катынским делом честные прокуроры и следователи, прежде чем уйти или быть выгнанными, по-видимому, даже пытались дать бой подонкам, по крайней мере, кое-какие факты об этом свидетельствуют. Прежде всего сам Яблоков пишет о том (хватило ума!), как восприняли прокуроры и следователи ГВП поручение Горбачева сфальсифицировать Катынское дело: «О расследовании Катынского дела знали практически все сотрудники ГВП. Отношение к нему было неоднозначным. Многие считали его чисто политическим и к расследованию отнеслись отрицательно. Были и такие, которые считали, что движение к демократии иссякнет, сменится на обратный курс и тогда участники следственной группы сами могут быть подвергнуты репрессиям. В связи с этим некоторые прокуроры, которым первоначально было предложено работать в группе, от этого предложения отказались»32.

Надо сказать, что следователи и прокуроры – это определенные профессии, такие же, как сантехник или таксист. И честному следователю и прокурору как профессионалу, точно так же как и сантехнику или таксисту, глубоко плевать, иссякнет ли «движение к демократии» или нет. Их задача – честно расследовать дело, и какая им разница, какой там градус демократии на дворе? Другое дело, если нужно не расследовать, а фальсифицировать дело в угоду этой самой «демократии», тогда, конечно, «движение к демократии» будет очень сильно беспокоить. Но беспокоить оно будет только подонка.

Из этого воспоминания Яблокова видно, что Главный военный прокурор Катусев сначала пытался найти подонков среди своих умных сотрудников, но когда оказалось, что подонков среди них нет, то он вынужден был набрать следственную бригаду из Анисимова, Третецкого, Яблокова и т п. Кроме этого имеются данные, что честные люди в ГВП пытались оказать сопротивление подонкам. Я уже об этом писал в «Катынском детективе», но об этом хочется вспомнить еще раз. Напомню, что все эти третецкие и анисимовы отлично понимали, что они делают, и, затем, они отлично знали, что фальсифицируют результаты следствия, извращают его и этим совершают в угоду Горбачеву преступление. Доказывается это следующим.

Честный человек не может иметь никаких нечестных прав на своего начальника. Понимаете, он может иметь заслуги и может просить за них вознаграждения или еще чего, но только в пределах того и так, как это предусмотрено законом. Но если он ради начальника пошел на преступление и начальник это знает, и это преступление скомпрометирует начальника, то тогда подчиненный вправе заставить начальника также преступить закон: может потребовать от начальника незаконных услуг. Хочет начальник этого или не хочет, но вступает в действие закон «рука руку моет».

Известно одно интересное письмо на бланке Главной военной прокуратуры за № 3-6818-90 от 3 сентября 1991 года от юстиции полковников Анисимова и Третецкого вкупе с подполковниками Радевичем, Яблоковым, Граненовым и майором Шаламаевым, короче – от всей следственной бригады Главной военной прокуратуры по катынскому делу – Президенту СССР Горбачеву.

Письмо длинное, вкратце его содержание таково. У этой катынской бригады было два начальника: генерал-лейтенант юстиции Заика и генерал-майор Фролов, которые в курсе всех дел и сильно помогали бригаде найти не какие-нибудь, а именно нужные результаты. Очень хорошие эти генералы – и посол польский их благодарил, и бишоп полевой руку жал, и Римский Папа свое удовлетворение передал. Но есть в Главной военной прокуратуре и нехорошие генералы, и эти нехорошие генералы решили под видом реорганизации хороших генералов с должностей под зад коленкой, не исключено, что и именно за Катынское дело. Правда, бригада пишет не так откровенно, но именно это по сути, и, соответственно, жалуется: «…мы просим Вас, уважаемый Михаил Сергеевич, с пониманием и взвешенностью отнестись к выполнению функциональных обязанностей руководством Главной военной прокуратурой и не допустить неправильной оценки деятельности т т. Заики Л.М. и Фролова B.C. на занимаемых должностях»33.

Я понимаю, что не все читатели понимают всю замечательную наглость и самого письма, и содержащихся в нем требований. Поскольку это военная прокуратура, то все ее работники военнослужащие и на них распространяется действие Дисциплинарного Устава ВС, а это письмо аналогично тому, если бы группа рядовых написала генералу письмо, что их ротный командир решил заменить им сержанта, а они просят генерала сержанта оставить и в отношении командира роты, неспособного принять «взвешенное решение», в свою очередь, принять меры. А если еще короче, открытым текстом, то они пишут: «Мишка! Заика и Фрол с нами в деле, выгонят – и они начнут болтать лишнее!»

Здесь нагло попирается Дисциплинарный Устав, поскольку его 110-я статья запрещает военнослужащим обращаться куда-либо мимо своих прямых командиров, в данном случае – мимо Генерального прокурора, а статья 115 запрещает писать групповые жалобы либо ходатайствовать за кого-либо: каждый обязан обращаться только от своего имени.

Ну и что же главнокомандующий Горбачев? Посрывал погоны с наглецов? Нет, наоборот – полковник Анисимов стал генерал-майором, покорился наглецам и Генеральный прокурор. 28 ноября 1991 года его старший помощник ответил аппарату Президента СССР: «Действительно, возможная реорганизация органов военной прокуратуры может потребовать решения некоторых кадровых вопросов, в том числе и в отношении руководителей Главной военной прокуратуры. В этом случае указанные заявителем доводы будут, безусловно, учтены при оценке деятельности т т. Заики и Фролова на занимаемых должностях»34.

Вот так! Рука руку должна мыть, Горбачев это сообразил. Эти письма показывают, что и следователи, и Горбачев знали, что делали, не могли не знать, хорошо понимали, что то, что они делают – преступно и что они в одной банде.

Теперь, после этого знакомства с польско-капээсэсовскими геббельсовцами, я в следующих двух частях этой книги дам их версию Катынского дела и те доказательства, которыми они эту версию обосновывают. Подчеркну, за те 10 лет, которые я так или иначе занимался Катынским делом, геббельсовцы не дали из моих работ ни единого эпизода. Я же даю полностью все, что они считают «доказательствами» того, что польских офицеров расстрелял НКВД СССР. Во второй части перепечатана суммирующая статья академических геббельсовцев из их книги «Катынь… Расстрел…», изданной в 2001 году. То есть это их окончательный писк по этому делу. В третьей части я даю соответствующее место из экспертизы, которую заказала Генеральная прокуратура «специалистам», подписавшим это экспертное заключение. То есть эти специалисты прочли все чуть ли не две сотни томов уголовного дела № 159 и перечислили все обнаруженные в них «доказательства» того, что поляков расстрелял НКВД СССР. Итак.

Часть 2. Доказательства вины СССР, собранные академическими геббельсовцами

Академические геббельсовцы. (В скобках даны ссылки на документы их сборника.) Подготовка к «операции по разгрузке» лагерей и тюрем, как именовался во внутренней переписке органов НКВД предстоявший расстрел, началась сразу после принятия 5 марта 1940 г. рокового решения Политбюро ЦК ВКП(б) (см. № 1). С 7 по 15 марта был проведен ряд совещаний в Москве. На первом присутствовали 8-12 человек из центрального аппарата НКВД. Проводил его заместитель наркома внутренних дел СССР Б.З. Кобулов, член «тройки», на которую были возложены рассмотрение дел и вынесение решений о расстреле. На этом совещании присутствующим была предоставлена возможность прочесть выписку из протокола Политбюро от 5 марта, подписанную И.В. Сталиным.

Второе совещание проходило 14 марта в кабинете Б.З. Кобулова. Присутствовали 15-20 человек, включая начальников УНКВД по Смоленской, Харьковской и Калининской областям, их заместителей, являвшихся одновременно начальниками особых отделов военных округов, комендантов УНКВД, которые обычно осуществляли расстрелы заключенных. Докладывал о предстоявшей операции начальник Управления по делам о военнопленных (УПВ) НКВД СССР П.К. Сопруненко. Б.З. Кобулов заявил: «По решению высшего руководства четырнадцать тысяч поляков, арестованных в сентябре 1939 г., должны быть расстреляны».

13 марта начальники Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей и их особых отделений были вызваны в Москву (см. № 5), где 15 марта прошло совещание в УПВ НКВД СССР. По всей видимости, аналогичные совещания были проведены и с руководящими работниками НКВД УССР и БССР. Несколько ранее в Москву, в штаб конвойных войск были вызваны командиры бригад и дивизий, части которых несли внешнюю охрану трех спецлагерей и на которые была возложена обязанность конвоирования осужденных к месту расстрела.

В преддверии операции многие задействованные в ней лица были повышены в званиях: П.К. Сопруненко, общевойсковой майор, стал капитаном ГБ; начальник УНКВД по Харьковской области капитан госбезопасности П.Е. Сафонов – майором ГБ; звание старших лейтенантов госбезопасности были присвоены комендантам Харьковского УНКВД Т.Ф. Куприю, Калининского УНКВД A.M. Рубанову, Смоленского УНКВД И.И. Грибову, а также начальнику Козельского лагеря В.Н. Королеву, шефам особых отделений трех спецлагерей Г.А. Эйльману, М.И. Лебедеву и Г.В. Корытову. Соответствующие приказы были отданы и наркомами внутренних дел УССР и БССР.

Начиная с 7 марта проводится интенсивная подготовка и к депортации семей тех, кого высшая партийная инстанция предписала расстрелять. Решение о проведении депортации приняли 2 марта 1940 г. и Политбюро ЦК ВКП(б), и Совет народных комиссаров (СНК) СССР. 7 марта Л.П. Берия направил наркомам внутренних дел УССР И.А. Серову и БССР Л.Ф. Цанаве приказ о подготовке к выселению семей польских офицеров, полицейских и заключенных тюрем (см. № 2). Депортацию следовало подготовить к 15 апреля, семьи выселять на 10 лет в Казахстан. Строжайше предписывалось провести операцию в один день, начав ее на рассвете.

Для более четкого проведения массового выселения семей тех, кто подлежал расстрелу, Л.П. Берия приказал П.К. Сопруненко срочно подготовить списки военнопленных трех лагерей с указанием состава семей и их адресов (см. № 3). Реестры следовало составлять по городам и другим населенным пунктам западных областей Украины и Белоруссии и направлять в НКВД УССР и БССР. Нарком приказал подготовить и списки тех, чьи семьи проживали на территории Польши, оккупированной Германией (см. №№ 3, 6). Если данные о проживавших на советской территории людях представляли практический интерес для органов НКВД СССР в связи с планировавшейся депортацией, то адреса тех, кто находился в генерал-губернаторстве, не могли быть использованы ими. Не исключено, что списки живших в центральных польских воеводствах людей готовились по договоренности с Германией. Во всяком случае одновременное проведение печально известной нацистской «Акции А-Б» по уничтожению польской интеллектуальной и государственной элиты и сталинских операций по расстрелу около 22 тысяч поляков и депортации 25 тысяч их семей весьма симптоматично.

7 марта П.К. Сопруненко во исполнение приказа наркома направил распоряжение начальникам Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей о порядке составления списков с приложением его формы (см. № 4). Для организации этой работы в лагеря были направлены руководящие работники УПВ, которые со всей энергией взялись за выполнение «ответственного задания» (см. № 7). С предстоявшей депортацией был связан и приказ Берии наркому внутренних дел Казахской ССР С.Н. Бурдакову (см. № 11).

16 марта начинается работа по составлению справок на военнопленных трех лагерей и заключенных тюрем, по которым в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. «тройка» должна была принимать решение о расстреле военнопленного или заключенного. Справки на офицеров и полицейских должно было представлять Управление по делам о военнопленных, на заключенных – НКВД УССР и БССР. Форма справки поступила к Сопруненко от Кобулова 16 марта (см. № 8). В последнюю графу – «Заключение» следовало вписывать краткую формулу обвинения и статью УК РСФСР (для заключенных тюрем – УК УССР и УК БССР). В связи с этим из лагерей в Москву были отозваны сотрудники УПВ (см. № 9). Составлению справок придавалось огромное значение. Заказывать форму для них в типографиях категорически запрещалось ввиду сугубой секретности проводимых работ (см. № 15). Первые три графы справок заполнялись еще в лагерях, которые бросили все силы на выполнение этого задания. В одной из шифровок П.К. Сопруненко обращал особое внимание начальника Старобельского лагеря А. Г. Бережкова на необходимость отмечать во второй графе справок адрес семьи военнопленного с указанием названия населенного пункта, уезда, воеводства (см. № 15). 19 марта начальник Осташковского лагеря П.Ф. Борисовец сообщил в УПВ: «Работа начата 19-го. Дела будут доставлены 21-го нарочным». 20 марта П.К. Сопруненко предложил П.Ф. Борисовцу прекратить составление справок на тех военнопленных, в отношении которых были оформлены следственные дела (6050 таких следственных дел, в которых имелись обвинительные заключения, к 1 февраля 1940 г. были переданы на Особое совещание НКВД СССР). На остальных лиц следовало заполнить опросные листы и дополнения к ним, обратив особое внимание на пункт о служебной деятельности. В незаконченные следствием дела необходимо было вложить весь агентурно-оперативный материал на военнопленного и справку утвержденной Б.З. Кобуловым формы. 31 марта П.Ф. Борисовец доложил, что им посланы в Москву 345 дел с агентурным и иным оперативным материалом на тех лиц, по которым ранее следствие проведено не было. В Козельском и Старобельском лагерях справки-заключения составлялись на весь контингент, так как их дела ранее не готовились для передачи на Особое совещание и соответственно обвинительных заключений в отношении них не существовало. С 21 марта в УПВ стали поступать подготовленные в Козельском и Старобельском лагерях справки. В частности, из Старобельска в Москву к 23 марта были направлены материалы на 760 человек (см. № 14). 30 марта Сопруненко потребовал присылать справки в первую очередь на высший, затем на старший и средний офицерский состав, в последнюю – на врачей, учителей, агрономов, других гражданских лиц, на которых не имелся компрометирующий материал (см. № 18). Сопруненко пристально следил за тщательностью подготовки присылаемой из лагерей в УПВ документации. 29 марта он направил в Козельск шифровку: «[В] присланных личных делах пленных большая путаница. Искажены фамилии, имена [в] фотографиях и основных документах. Справки заполняются небрежно, [в] плохой редакции. Предлагаю обеспечить четкую работу [по] заполнению справок, уточнению всех вопросов на месте. Управлению высылать проверенные, уточненные учетные дела».

Наряду с оформлением материалов на контингент трех спецлагерей на местах принимались и другие меры по подготовке к операции. С 16 марта была запрещена переписка всех военнопленных. Начальство ужесточило пропускной режим, усилило охрану лагерей, сосредоточило на соответствующих железнодорожных станциях большое количество подвижного состава и т д. Представитель центрального аппарата НКВД СССР в Старобельском лагере капитан госбезопасности И.Д. Безруков сообщал в Москву, что в Харькове все готово, а в Старобельске имеются вагоны (см. № 14).

Главное транспортное управление НКВД СССР во главе с его начальником комиссаром госбезопасности III ранга С. Р. Мильштейном разработало подробнейший план доставки военнопленных из лагерей к местам их казни. На протяжении полутора месяцев Мильштейн ежедневно, а иногда и два раза в день, направлял Берии и Меркулову сводки, фиксируя малейшие отклонения от плана перевозок, количества отправляемого порожняка, загружавшихся и разгружавшихся вагонов и т д. (см. № 27).

Незадолго до начала операции в Старобельск выехали капитан госбезопасности М.Е. Ефимов, возглавлявший ранее оперативную бригаду центрального аппарата НКВД СССР в этом лагере, и В.Д. Миронов, работник 5-го отдела (ИНО) ГУГБ НКВД СССР, отвечавший за агентуру. В Козельский лагерь вновь прибыл майор госбезопасности В.М. Зарубин, в Осташковский – ст. лейтенант ГБ Д.К. Холичев.

В лагерях находились и представители Главного управления конвойных войск (ГУКВ) – И.А. Степанов (Козельск), А.А. Рыбаков (Старобельск), М.С. Кривенко (Осташков), ответственные работники Комендантского отдела АХУ, ГЭУ, ГТУ и др. подразделений НКВД СССР.

Тщательно готовился и расстрел узников тюрем западных областей УССР и БССР. 22 марта Л.П. Берия подписал приказ № 00350 «О разгрузке тюрем НКВД УССР и БССР» (см. № 13). Он был нацелен на то, чтобы централизовать расстрел заключенных, свести к минимуму число лиц, задействованных в операции. Для этого было решено сосредоточить заключенных, подлежащих расстрелу, в тюрьмах Киева, Харькова, Херсона и Минска, предварительно отправив из них заключенных в лагеря ГУЛАГа. Всю операцию по переводу заключенных из Львовской, Ровенской, Волынской, Тарнопольской, Драгобыческой, Станиславской, Брестской, Вилейской, Пинской и Барановичской областей в Киев, Минск, Харьков и Херсон следовало провести в 10-дневный срок. Для оказания помощи республиканским НКВД в Киев был направлен начальник Главного тюремного управления НКВД СССР майор госбезопасности П.Н. Зуев, в Минск – начальник отдела ГТУ НКВД СССР капитан госбезопасности А.А. Чечев. Перевозку заключенных украинских и белорусских тюрем должен был обеспечить нарком путей сообщения Л.М. Каганович (см. № 12).

Как и в лагерях военнопленных, в республиканских органах НКВД усиленно занимались подготовкой следственных дел и справок на заключенных. Начальники тюремных отделов составляли справки на заключенных, вносили уточнения в следственные дела и передавали их в 1-е спецотделы республиканских НКВД. Там заполнялась последняя графа справки – заключение. По мере готовности дел и справок они пересылались в 1-й спецотдел НКВД СССР, где и готовились списки-предписания на расстрел, которые затем штамповались «тройкой», или, как она называлась во внутренней переписке органов НКВД, Комиссией.

В ходе операции контингент заключенных тюрем продолжал пополняться. 4 апреля Л.П. Берия приказал И.А. Серову и Л.Ф. Цанаве арестовать в западных областях Украины и Белоруссии всех проводящих контрреволюционную работу унтер-офицеров бывшей польской армии, которые играли руководящую роль в подпольном движении. Остальных унтер-офицеров следовало взять на оперативный учет, обеспечив агентурным наблюдением за ними (см. № 22). В Киев и Минск свозились и заключенные – в недавнем прошлом граждане Польши, находившиеся в тюрьмах других регионов страны. Их также ждал расстрел (см. № 33, 83).

Распоряжения приступить к операции поступили в Старобельский, Козельский и Осташковский лагеря в последних числах марта – 1 апреля. 28 марта П.К. Сопруненко отправил А.Г. Бережкову и М.М. Киршину телеграмму-молнию с распоряжением выехать в Ворошиловград и связаться с ним по ВЧ. Начальнику же Козельского лагеря В.Н. Королеву он приказал связаться с ним по телефону ночью 1 апреля.

К этому времени в трех спецлагерях находились 14 857 человек, подавляющему большинству из которых был уготован расстрел (см. № 10, 34). Среди них – генералы, полковники, подполковники, майоры, капитаны, офицеры в других званиях, полицейские, пограничники, тюремные работники, а также ксендзы, помещики, крупные государственные чиновники и даже один лакей бывшего президента Польши… В процессе операции туда свозили все новых и новых выявленных в трудовых лагерях офицеров, полицейских, осадников, а также тех из них, кто находился в больницах и госпиталях (см. № 16, 38, 41, 48, 52, 77). Расстрелу подлежали и те, кого в конце февраля – первых числах марта отправили в УНКВД трех областей по директиве В.Н. Меркулова от 22 февраля 1940 г. (см. № 79, 80, 81).