Текст книги "Смеяться и свистеть"

Шпак

Так меня прозвали. Шпак – это скворец. Но я же не похож на скворца: у него перья чёрные, а у меня кожа белая. Он маленький, живёт в скворечнике на тополе, летает по двору, таскает к себе зёрнышки, пушинки тополиные, гусениц – птенцов кормит. А я, честно сказать, не очень занят по хозяйству: только раз в неделю мама попросит подмести пол или сходить за хлебом… Не вижу никакой связи между собой и этой птицей.

Ещё «шпаком» называют мирного человека, который не носит военной формы. В этом смысле каждого можно было бы назвать «шпаком», потому что военные появлялись у нас редко, только по праздникам, а если парень из армии домой приходит, то щеголяет в своей форме перед девчонками пару недель или месяц, а потом опять одомашнивается, в шпака превращается.

В нашем доме жил здоровый оболтус Петька. Он всё время болтался во дворе и обзывал меня разными прозвищами. По числу временных кличек я был рекордсменом – помню, Петька насчитал как-то чуть не тридцать кличек!

Плешь Водяная – это когда мне проломили голову новогодней ёлкой. То есть не само́й ёлкой, а стволом её, новогодней палкой. Наши друзья-враги, балбесы из соседнего двора, зимой повадились бросаться ёлками, что после Нового года в изобилии валялись в окрестных сугробах. Тоже мне копьеметатели!

Один раз шёл я себе тихо-мирно домой, вдруг чувствую: что-то не то… Шум какой-то – шорох и свист. Оборачиваюсь: летит по небу ёлка, прямо как спутник Земли! И неотвратимо приближается ко мне, иголками шелестит. Я чувствую, что уже не успеваю увернуться, сажусь на землю, закрываю лицо руками: бац! Своим остриём, которым к крестовине крепится, она приземляется прямо мне на темя…

Долго не заживала рана. Макушка была выбрита: там смазывали зелёнкой. Потом на этом месте проросла щетина – как зелёные иголки. Хорошо ещё, что ёлка не выросла на голове! Странное, конечно, зрелище – зелёная проплешина среди волос; видно, поэтому и прозвал меня Петька Плешью Водяной.

Бледной Поганкой он дразнился из-за того, что я просиживал целые дни над схемами из журналов, по которым безуспешно пытался спаять радиостанцию. От этого, конечно, портился цвет лица.

Обзывал он меня Лысой Башкой и Ёжиком, когда я сжёг себе волосы, играя с порохом.

Я обижался на новые прозвища. Это и нравилось Петьке больше всего: неожиданно оглушить новым словцом – и пронаблюдать развитие обиды. Сначала доходил смысл, и я решал, насколько это обидно, а потом уже обижался – более или менее сильно. Если обижался несильно – дулся. А если обида была сильной, если кличка брала за живое, то на глаза навёртывались слёзы. Я кричал, что он изверг и супостат, топал ногами, обзывал его сам и убегал. Так было с Бледной Поганкой. Поганка имеет ядовитый оттенок. Выбрал он не доброе прозвище Опёнок или хотя бы яркое – Мухомор, а самое противное – Бледная Поганка!

Петька, конечно, был вредным, но, кроме него, у нас во дворе в то время не было мальчишек, приходилось волей-неволей с ним ладить. Раньше он не был таким противным, мы играли вместе в казаков-разбойников и жмурки, но потом он прямо ополчился на меня! Наверное, его самого где-то прижимали – дома или в школе, – вот он и отыгрывался на мне!

Но все эти мерзкие прозвища не приживались, сами собой отпадали и не шли ни в какое сравнение по популярности с самой старой и непонятной кличкой Шпак. В нашем классе все мальчишки меня называли так. Во дворе – опять Шпак. И лишь дома эта кличка не прижилась. Папа удивился, когда услышал, – и этого хватило, чтобы сёстры больше так меня не дразнили. Получалось, что, выходя из дома, где жил с именем человека, я превращался в какого-то заурядного Шпака. Словно снимал мундир важной и загадочной армии…

Со временем я как-то обвыкся, притерпелся к этому прозвищу и перестал обижаться. Начал даже задумываться: может, не случайно у меня такая судьба, может, и правда в чём-то мы родственники со скворцом, что свистел у нас со скворечника на тополе. Я переживал за него, присматривался к этому бедному отцу семейства, который кормил свою орущую ораву. Птенцы высовывали жёлтые клювы, разевали их, как прищепки, и пищали истошно, если он подлетал к ним и притаскивал червяков.

Песни скворца меня радовали. Когда он щебетал по весне скрипучим голосом, было очень приятно. Не могу понять, почему считается, что соловей как-то необыкновенно красиво поёт – и от него все млеют. По-моему, слава его раздута. Слышал его несколько раз: ну, знает он пару-тройку коленец – ничего особенного. Скворец поёт не хуже. Скворец может по-разному петь. Он и щёлкает, и свистит, и чуть не хрюкает. Он и по-петушиному может кукарекать, и как свинья визжать. Я считаю его самым интересным певцом – с широким диапазоном.

Однажды я даже слышал, как он мяукал. Дело было так: рыжий кот Васька, бандит и хулиган, бежал по двору, подняв хвост трубой. Опять, наверное, набедокурил. Вдруг я слышу: «Мя-а-а-у!» Васька весь передёрнулся, к земле прилип, смотрит по сторонам сумасшедшими глазами: что это за нахал нарушил его территорию, вторгся в наш двор? Он по-пластунски пополз к сараю и ушами водит, глазами рыскает по сторонам. Опять слышу явственно: «Мя-а-а-у!» Звук доносится сверху – то-то Васька не может понять, откуда его дразнят. Я осмотрелся: нет никакого кота! На ветке сидит скворец – и преспокойно мяукает! Точно он! Потому что больше некому.

Тут и Васька догадался, в чём дело, – задрал морду, зашипел – и как прыгнет на дерево! И давай карабкаться по стволу вверх. До середины долез. А скворечник на самой вершине прибит – ещё столько же лезть надо. Тут Васька оглянулся, увидел, что земля далеко, – и завопил от ужаса. Потому что тополь у нас очень высокий! Забыл Васька про своего обидчика, про обиду – только о том думает, как спуститься. Так заорал, что сбежались соседи его выручать, притащили приставную лестницу, еле сняли…

А скворцу хоть бы что – сидит и сверху посвистывает. Хотя он и меньше Васьки в десять раз, и слабее, но птица гордая, смелая и с юмором. Так что я с тех пор и сам загордился: думаю, здо́рово, что меня Шпаком назвали! Это значит, что я могу летать и над дураками смеяться. У Чингачгука – Большого Змея и у Последнего из Могикан тоже были свои тотемы: змея и черепаха. Так и у меня есть своя любимая птица, с которой я породнился, – скворец.

С тех пор я перестал обижаться на это прозвище. Наоборот, даже почувствовал в себе добавочную силу, новые способности: как будто все люди – только люди, а я ещё и скворец, словно у меня появились ещё одна родина – небо и ещё один дом – скворечник.

И сны мне стали сниться новые: летаю я рядом со скворечником, парю́ над тополем, над крышей и проводами, сажусь на ветку, рот открываю и начинаю петь.

Не хуже соловья.

Конец библиотеки

У крыльца библиотеки росло тутовое дерево. Мы называли его «а-тю́-ти-на». Это слово – смачное, состоящее из мелких слогов-бусинок, – передавало ощущение вкуса. Когда положишь пухленькую ягоду в рот, зажмуришь глаза – она вспыхнет соком на языке. Вообще это дерево очень странное. Во-первых, непонятно, что за плоды оно даёт, потому что они не круглые, как вишни, не вытянутые, как груши, и не раздвоенные, с мягкой выемкой, как абрикосы. Больше всего они напоминают малину или морошку, но те ягоды растут внизу, в траве, в невысоких кустиках, а здесь огромное дерево их на такую высоту занесло, что никак нельзя достать, если не влезть наверх.

Ягоды эти похожи на кисть винограда, только очень маленькую, миниатюрную. Если наешься их – весь рот и руки становятся чёрными… И когда ягоды, напитанные чёрным соком, падают с высоты, то разбиваются о камни и оставляют следы, похожие на тёмных гусениц. Долго потом на крыльце библиотеки остаются чёрные крючки, тире и запятые, как слова древних текстов.

Камни крыльца шершавые, ласковые. Приятно на них сидеть летом, разглядывая картинки в книгах. Здесь можно встретиться со знакомыми, поглядеть, какие книги они принесли, что взяли, слазить на дерево, угоститься ягодами, написать во рту новые слова вкусными красками…

Потом библиотеку решили перенести из старого деревянного здания в новое каменное. Долго стоял заколоченным, с закрытыми ставнями, этот дом – у высокого дерева, полного ягод. А мы, проходя мимо, пускали слюнки – вот бы туда попасть!

На какое-то время книжки ушли – их вытеснили футбол, взрывпакеты, самопал, велосипед, – у человека бывают этапы в жизни, когда ему не до книг…

Потом книги снова вернулись, но уже не сказки, а приключенческие романы, в которых жизнь по накалу страстей была сравнима с нашей: дуэли, клады, порох, пираты… Мы начали меняться книгами: Фенимора Купера на Марка Твена, «Копи царя Соломона» на «Бравого солдата Швейка», «Королеву Марго» на «Собаку Баскервилей»… И вот тогда всплыла эта история про детскую библиотеку, где почему-то после переезда нечего было взять почитать. Теперь библиотека помещалась на первом этаже заурядного блочного дома, и никакая атютина под окном уже не росла.

Петька как-то рассказал, почему детская библиотека стала неинтересной. Рассказ этот позже стал одним из любимых в нашей компании, превратился в легенду. Мы слушали его, затаив дыхание, как, верно, наши предки внимали легенде об Атлантиде.

Обычно Петька рассказывал эту историю вечером, когда прочие развлечения уже недоступны: играть в футбол и стрелять из воздушной винтовки темно, гулять по городу – поздно. Он вскидывал свой длинный, с боевым шрамом посредине нос (по его версии, нос чуть не откромсало свалившееся из окна второго этажа стекло, но я-то думаю, что Петька сам его совал куда не следует)… так вот, восторженно хлюпая этим перерезанным напополам и вновь отросшим, как хвост у ящерицы, носом, Петька говорил, что есть такое место, куда он с приятелями спрятал ящик книг, и все отборные, высшего сорта: «Похитители бриллиантов», «Двадцать лет спустя», «Копи царя Соломона»… Эти книги они стырили из детской библиотеки и поэтому боялись приносить домой. Они, если верить Петьке, припрятали ящик с книгами на чердаке могучего сарая, что, как туша огромного динозавра, возвышался посреди нашего двора.

Дело было так: перед перевозкой книг из старого здания в новое образовалась неясная пауза: на старом месте книги стояли, но их никому уже не выдавали, а на новом их ещё не было, и поэтому их тоже никому не выдавали. Какие-то нетерпеливые любители литературы, которые дня не могли прожить без книг, решили проникнуть в библиотеку и взять на своё усмотрение, не тревожа библиотекарей, книги на дом. Решили они это вечером, и так как им здорово приспичило, то влезли через окно. Выбрали самые лучшие книги и взяли немного, но за ними в отворённое окно пошли уже читатели «широкого профиля». Пронёсся слух, что в библиотеке есть много бумаги, которая может быть полезна в домашнем обиходе. К библиотеке потянулись жители соседних домов. Они уже не смотрели на названия, а брали всё подряд: от скучных журналов до Марка Твена.

Тогда-то Петька, прослышав о таком позоре своего любимого Марка Твена, которого равняли с газетой, тоже ринулся в библиотеку, чтобы спасти от невежества лучшие тома из серий «Библиотека приключений» и «Научная фантастика» – и таких томов набралось пара десятков. Когда он изучал при свете карманного фонаря полки, подъехали на подводах жители окраин, и несколько серьёзных мужиков начали сгребать в мешки всё, что не взяли разборчивые любители чтения. Так за два вечера вся «наличность» библиотеки была «выдана» без волокиты, без заполнения формуляров и карточек учёта.

Петька с дружками решили, что у родителей могут возникнуть вопросы: откуда столько книг с библиотечными штампами появилось дома? Да и милиция могла заинтересоваться любителями приключенческой литературы. Потому книги были забиты в ящик и припрятаны на чердаке до лучших времён. Однако то ли кто-то нарушил обещание в одиночку не трогать этот клад, то ли сам хитрый Петька втихую перепрятал сокровище в лучшее место – в общем, из его рассказа следовало, что книги где-то потерялись.

Эта посылка с отборными книгами, застрявшими на полпути от библиотеки к читателю, бередила душу – я глотал слюнки, а Петька смеялся громко и утробно, наблюдая за моими рефлексами – как физиолог Павлов за своей собакой. Он ржал и тыкал в меня пальцем:

– Попробуй поищи!

Ему доставляло удовольствие рассказывать одну и ту же байку и наблюдать волнение младших корешей. Втайне от друзей я лазил на чердак и тщательно перебирал барахло, скопившееся там за десятки лет: старые перины, сломанные люстры, десятки пар древней обуви и дырявые кастрюли – в общем, всю рухлядь, в поисках желанных «Копей царя Соломона», «Секретного фарватера» и «Королевы Марго».

Но сокровища не находились, и каждый раз, обессилев от борьбы с пылью, я давал себе зарок больше не верить Петькиным вракам – чтобы после очередного рассказа опять лезть на чердак и искать в пыли «Копи царя Соломона»…

«Шипка»

Во дворе у нас был могучий сортир с двумя отдельными комнатками и одной общей залой. Сортир был построен на славу, как древний за́мок. Сложен он был из дикого камня, обмазан цементом и имел даже просторный чердак под двускатной крышей.

Однажды мы обнаружили, что в наглухо заколоченном чердаке этого дворца появилась прореха: одна доска была выкорчевана, а другая не имела гвоздя снизу, так что её легко было отодвинуть в сторону. Это открытие взбудоражило нас с Гришкой (он приезжал к деду на каникулы и становился моим главным другом во дворе). Что там может быть, на этом чердаке? Там кто-то скрывается или что-то спрятано, какой-нибудь клад? И вообще, как устроен этот заколоченный обычно чердак?

Мы решили заглянуть внутрь. Когда глаза привыкли к темноте, то в струйках света, сбегающих от дырочек под шляпками гвоздей, увидели деревянные стружки. В дальнем конце чердака было устроено гнездо – место, где побывал какой-то человек или зверь: стружки там были примяты так, что получалось что-то вроде логова, лежбища. Мы забрались туда и стали рыскать глазами и руками в поисках клада.

В углублении под самым краем крыши Гришка нашёл сигареты «Шипка». На пачке была нарисована четырёхугольная каменная башня.

Пачка была надорвана.

Гришка сказал:

– Попробуем?

Я никогда раньше не курил. Мы вытащили по сигарете, нашли спички и подожгли кончики сигарет. Я вставил сигарету в рот, набрал сквозь неё дыму и с видом заправского курильщика выпустил. Гришка закашлялся. Я продолжил упражнения, выпуская дым уже уголками рта. Гришка глядел на меня и млел от зависти:

– Как у тебя получается? Горло не дерёт?

Конечно, от горького дыма во рту было противно, горло подсыхало и прошибало соплёй. Но всё это была ерунда по сравнению с тем, что я мог так спокойно курить, а у Гришки ничего не получалось. У него даже сигарета потухла, пока он кашлял!

Гришка смотрел на меня, смотрел восхищёнными глазами, а потом вдруг и говорит:

– Да ты не затягиваешься! Курить надо с затяжкой, – начал учить меня Гришка. – Глотать дым внутрь, набирать в лёгкие.

Тут пришёл черёд удивляться мне. Глотать дым? Набирать в лёгкие? Эти слова вызывали недоумение. Чтобы я глотал эту едкую гадость, да ещё набирал её в лёгкие? Про таинственные эти лёгкие я слышал, будто они похожи на дерево с миллионом нежных листиков, которое растёт и дышит внутри нас…

– Нет, – говорю я Гришке, – каждый курит как хочет.

Я решил, что изобрёл новый вид курения, о котором раньше не догадывались. Безвредный, неопасный. Разве может быть, что Гришка курит правильно, а я неправильно? Нет, я курю правильнее!

В этот момент раздались шаги и заскрипела дверь в сортире. Мы перепугались и бросились гасить сигареты. Тот, кто внизу, мог почувствовать запах табачного дыма и обнаружить нас. Но гасить сигареты на чердаке, набитом тонкой стружкой, очень опасно! Тлеющие крупинки табака упали прямо в стружки, те сразу занялись, пустили искры, пришлось быстро давить их, под рукой ничего не было, так мы их ладошками накрывали: от одной искры весь чердак мог вспыхнуть в один миг! В общем, натерпелись мы: руки обожгли и до смерти перепугались. Нам угрожал крупный нагоняй от старших – поди докажи, что мы забрались сюда случайно, что это не наше логово…

Тот, кто внизу, повозился и ушёл. Стало противно: всё-таки мы сидели не во дворце и запах тут не самый лучший, хотя, конечно, не так шибает, как от сигареты.

Мы опять попробовали закурить. Тут меня поджидала неудача: я хватил-таки табачного дыма внутрь, горло запершило, продрало, словно щёткой, ёршиком для мытья бутылок с какойто мерзкой химией, провели по горлу. Ну и дрянь! Слёзы полезли из глаз…

– А-а-а, – протянул Гришка, – вот так надо, с затяжкой!

Ну уж нет, какой это дурак будет себя так изнутри травмировать! Может, и найдутся такие, но это занятие не для меня!

* * *

С тех пор я больше не пробовал курить. Гришка же пристрастился к сигаретам. У него даже испортился цвет лица: был раньше розовым, как у поросёнка, а стал свинцовым – небо ненастное.

Я очень хорошо и терпеливо отношусь к курильщикам. Зато они, как только узнают, что я не курю, начинают подозревать меня в страшных грехах. Тогда я им говорю честно, что раньше курил, но бросил. И они успокаиваются. За своего принимают:

– Давно бросил?

– Лет в восемь.

Ёжик и самопал

Ромашки тряслись и дёргались – что-то там шебуршилось…

Ёжик!

Мы накрыли его папиной шляпой и притащили домой. Папа был против того, чтобы отрывать ёжика от обжитых мест, но мы уговорили, уломали папу: у нас дома никакой живности нет, а очень хочется, и даже обязательно надо за кем-то ухаживать и заботиться… А если ёжику не понравится у нас, мы его выпустим обратно!

Ёжика поселили в гараже. Гараж достался нам в наследство от соседей: они как-то по весне сложили вещички, погрузились в машину и снялись с места, как перелётные птицы. В этом брошенном машиной, пустом гнезде остались запах мазута, верстак для ремонта и гулкое, свободное пространство. Гараж был огромный, каменный, сложенный из толстых блоков.

Ёжик забился под верстак и не подавал оттуда никаких признаков таинственной ежиной жизни. На первое время я оставил его в покое – пусть обвыкнется! Принёс ему плошку молока и запер гараж.

Однако и на следующий день он не проявлял никакой приязни, не благодарил за молоко, не шёл на контакт. Тогда я взял черенок от лопаты, сунул под верстак и, выгнав ёжика на середину гаража, принялся его изучать.

Для начала бросил в корыто с водой. В воде ёжик распрямился и жалко, по-собачьи поплыл, судорожно болтая маленькими кривыми лапками. Когда я его вытаскивал из корыта, надев на руки старые варежки, он фыркал и сворачивался в оборонительную позу. Там, где нос утыкается в зад, оставалось овальное углубление, по краю которого рос ряд волосков и виднелась кромка мягкого брюха. Лиса, наверное, этого не могла заметить, потому что не могла надеть варежки, и ежу во всех сказках удавалось её одурачить.

Но меня ежу провести не удалось – он был целиком в моей власти. Он лежал упругим серым мячиком, который я мог катать из угла в угол. Правда, при первой же возможности он старался развернуться и убежать под верстак, смешно семеня тонкими кривыми лапками. Он высовывал рыльце с заострённым, как турецкая туфля, носом, увенчанным блестящей чёрной бусинкой, и нёсся что было сил к спасительному верстаку. Но я его настигал всякий раз и опять пытался наладить контакт: совал к блюдцу с молоком, чтобы напомнить, кто его тут кормит, или пробовал развернуть и посмотреть в глаза. Ёжик фыркал недовольно, недружественно и старался свернуться потуже. Временами он пульсировал, каким-то хитрым способом заостряя и выпячивая иголки. В общем, я в нём совершенно разочаровался – видно, этот наш дремучий однопланетянин находился на столь примитивной стадии эволюции, что не мог понять мои исследовательские порывы.

В конце концов я забросил его под верстак и обиделся. К нему с лучшими намерениями – а он устраивает бойкот…

Я часто бывал в гараже – готовил горючие смеси, которые должны были заменить дефицитный порох, необходимый в стрельбе из самопала, или точил дюралюминий для взрывпакета. Ёжик иногда шелестел старыми газетами под верстаком. В общем, мы как-то сжились с ним.

И вдруг я обнаружил, что ёжик перестал подавать какие-либо признаки жизни. Я обшарил все углы, залез с фонариком под верстак – нигде его не было. Не мог же он прогрызть ход в каменной стене или в толстых деревянных дверях гаража?

Я обследовал все окрестности и в свалке досок, в узком проходе между гаражом и сараем обнаружил… что бы вы думали? Настоящий пиратский клад – пузатую бутылку из-под рома, доверху набитую мелкими серыми иголками!

Я притащил находку в гараж, высыпал содержимое на газету… Сомнений быть не могло – передо мной порох! С замиранием сердца я отложил щепотку, чиркнул спичкой – и иголки пыхнули ярким пламенем, оставив облако дыма; вначале дым скрутился в клубок, а потом выпустил тонкую ножку и пророс грибом… Вот это да! Сбылась моя мечта, я стал обладателем настоящего сокровища – серого пороха!

Он лежал компактной кучкой, похожий на пропавшего ёжика, только иголки были мельче. Но зато порох был полностью в моей власти: я мог поделить его на сколько угодно частей, мог сделать верную сотню выстрелов из самопала или изготовить несколько ракет!

Кто мне его подкинул, за что? Мне казалось, что это было связано с ёжиком, словно кто-то поменялся со мной, – живого, фыркающего, свободолюбивого ёжика забрал, зато пороху подсыпал. Я погружал руку в кучку пороха, закрывал глаза и блаженствовал. Порох мягко шелестел, сыпался между пальцами…

Порох этот потом был весь использован по назначению. Наступило упоительное время стрельбы и взрывов. Забор был изрешечён пулями. Но однажды, когда мой драгоценный запас уже кончался, один из простейших опытов завершился плачевно. Я положил щепотку пороха в трубку жестяной школьной ручки, сунул туда спичку и заглянул…

Шквал палящего пламени ударил в глаза, обжёг лицо. Я с воплем бросился к бочке с водой… Когда резкая боль прошла, оказалось, что я могу, слава богу, видеть обоими глазами, но… Ресницы были коротко оплавлены – они, как тычинки у цветков, кончались набалдашниками. Волосы спереди слиплись и превратились в одну сплошную, словно пластиковую массу. Стояла ужасная вонь: несло жжёной щетиной, как будто смолили свинью.

Папа меня ругал, конечно, и обстриг почти наголо. Пришлось пойти в школу на следующий день с новой причёской «под ёжика»! Выглядел я ужасно, особенно не хотелось показываться перед девочками… Дразнили меня потом долго, обзывали Лысой Башкой и Ёжиком!

Такая вышла странная история. Может, это было наказание за то, что я так неласково обходился с ёжиком? Ему, наверное, было неуютно в гараже, насквозь пропахшем бензином и машинным маслом. Мы к этому привыкли уже и не замечали.

Но кто так поступил со мной – ёжика забрал, а порох подложил? И потом меня самого превратил в ёжика смешного…