Текст книги "Крылья"

В нос мне ударил тяжелый дух сырости, немытых тел, мокрых тряпок, дешевого вина, прогорклого масла и какой-то овощной похлебки.

В воздухе висел сизый туман – должно быть, от сочетания влажности с дымом, просачивающимся из плохо сложенного очага. Сквозь этот туман тускло мерцали огоньки нескольких масляных плошек, но основным источником света был огонь в очаге.

В помещении находилось не меньше дюжины аньйо, в основном мужчины, но были и женщины. Сидя за грубо сколоченными столами, обитатели трущоб играли в фишки, пили или хлебали свое варево из глиняных мисок; какая-то женщина чинила одежду при свете масляной плошки, двое мужчин спали на лавках. Я бегло оглядела присутствующих: Шайны среди них не было.

Сидевшие за ближайшим столом заметили моих провожатых и подняли кружки в знак приветствия.

– А это еще кто? – спросил один из них – лохматый детина с подбитым глазом.

– Говорит, ищет Шайну, – ответил один из налетчиков.

– Точно, Шайна говорила, что познакомилась… – откликнулась старуха за соседним столом и вдруг оборвала себя: – Йалка, пойди позови ее.

Женщина, штопавшая одежду, отложила свою работу и, нехотя поднявшись, побрела к двери в углу комнаты. Она вышла, оставив дверь приоткрытой; я слышала стук ее башмаков – похоже, она поднималась по лестнице. Тем временем взгляды уже всех присутствовавших обратились на меня, и я бы не сказала, что в них читалось особое дружелюбие. Я к ним, впрочем, тоже не чувствовала большой симпатии.

Воры, попрошайки, грабители… Впервые я видела обитателей городского дна так близко и в таком количестве, и презрение к их образу жизни смешивалось у меня с чисто физическим отвращением к этой грязной дыре. И ведь подумать только – эти обитатели смрадных подвальных нор тоже считаются горожанами и кичливо задирают нос перед «неотесанной деревенщиной» – крестьянами, живущими на свежем воздухе и добывающими пропитание честным трудом! Подумав о своих родителях из крестьянского сословия, я вспомнила и об отчиме – хорошо, однако, что эта публика не знала, кто он. Наверняка много им подобных прошло через его руки…

Йалка долго не возвращалась, и мне становилось все более неуютно. Один из приведших меня рассказал историю нашего знакомства; некоторые встретили ее одобрительными смешками, другие по-прежнему смотрели угрюмо. Кто-то спросил, как меня зовут.

– Эрнийа, – ответила я, вовремя сообразив, что мое подлинное имя им знать необязательно. Шайна его, конечно, знает, но одно дело она, а другое – вся эта компания скопом.

Наконец хлопнула дверь и вернулась Йалка, а с нею и моя недавняя знакомая, зевающая во весь рот. На Шайне был все тот же наряд – возможно, то была ее единственная одежда, по крайней мере в это время года.

– Привет, – сказала она, не удивившись. – Тебя прихватили эти ребята или проблема посерьезнее?

– Она чуть не проткнула меня шпагой, – сообщил один из грабителей.

– Ты мог оказаться в высокородной компании, – ухмыльнулась Шайна, но, перехватив мой взгляд, смекнула, что не стоит публично развивать тему. – Идем, подруга, расскажешь, что случилось.

Я последовала за ней по каким-то темным коридорам и шатким лестницам, оказавшись в итоге в небольшой каморке, вся меблировка которой состояла из кровати (поверх тощего матраса валялось скомканное лоскутное одеяло; простыней не было), трехногой табуретки, ящика, заменявшего стол, и какого-то хлама в углу; на стене, впрочем, висела пятиструнная гайала. Все это озарял тусклый свет коптилки. Вопреки моему ожиданию, в каморке было довольно тепло.

– Можешь снять плащ, – сказала Шайна и указала на торчавший из стены ржавый гвоздь. После короткого колебания я так и сделала; вешая плащ, я чувствовала любопытный взгляд Шайны всей поверхностью крыльев. Я поспешила повернуться и оседлать табурет. Хозяйка каморки уже сидела на кровати.

Мой рассказ не занял много времени.

– Кто-то, выходит, все же усек, кто ты, и настучал, – резюмировала Шайна. – Вернее всего, хозяин той дыры, где ты остановилась. Я знаю этого стремного йитла, скользкий тип… И ты правильно сделала, что не назвалась нашим. Конечно, стучать на своих – это западло, за такое мигом на перо поставят… Но ты все-таки не из нашего города, да и по сословию не наша, а штука есть штука. К тому же выдавшему опасного преступника дают амнистию за собственные дела… Ну да ладно. Что делать думаешь?

– Выбираться из города, конечно.

– Это верно, но, если сейчас подымется большой шухер, придется какое-то время переждать.

– Ну правильно, сначала нужно вытащить Йарре!

– Это еще кто?

– Мой тйорл.

– Брось, подруга, что в полицию попало, то пропало. Нового купишь, у тебя ж, я вижу, кошель не пустой.

– Йарре – это не просто тйорл! Это мой друг!

– Ха, ну вообще-то ты права, конечно, в этом гадском мире только тйорлу и можно доверять… Ладно, есть у меня знакомый тйорлокрад, попробую его подбить на это дело, хотя не обещаю. И, конечно, тебе придется заплатить ему за работу. Но вывести вас обоих из города… хм. Сложно, подруга. Куда сложнее, чем тебя одну.

– Шайна, ну придумай что-нибудь… – Я вдруг поймала себя на том, что готова ее умолять. И куда только делось мое «достоинство сословия»?

– А потом куда думаешь податься? – спросила она.

– В Лланкеру.

– Чего?! Подруга, ты с крыши упала?

– Было дело, – усмехнулась я.

– Оно и видно! Лезть в самое змеиное гнездо, когда на тебя идет облава!

– Но мне очень нужно туда попасть! Я хочу встретиться с пришельцами.

– Час от часу не легче! Вся провинция в страхе трясется, а ты сама на рожон прешь! Эти-то тебе зачем сдались?

– Чтобы… Слушай, Шайна, неужели тебе самой не интересно? Ведь пришельцы со звезд!

– Интересно… – пробурчала она. – Северным туземцам, может, тоже было интересно, когда первые корабли приплыли. А их в цепи и на плантации…

– Пока что пришельцы никому зла не сделали.

– Во-первых, может, мы просто об этом еще не знаем, а во-вторых, те моряки тоже сначала вождей задабривали да стекляшки на серебро меняли.

– Нельзя же во всем видеть одно плохое!

– Ох, подруга, пожила бы ты с мое…

– Ты всего лет на пять меня старше, – уязвленно ответила я.

– Да, но ты небось не в трущобах родилась… Слово за слово, она рассказала мне о своей жизни, а я ей о своей, утаив, впрочем, профессию отчима, а также самые неприятные воспоминания и самые заветные мечты. Не знаю, как много утаила Шайна, но, уж наверное, рассказала не все, потому что иногда она замолкала, мрачнея лицом, и досадливо махала рукой. Однако и рассказанного хватило для того, чтобы мои школьные проблемы показались мне мелкой неприятностью. Я росла в прекрасном доме, среди мудрых книг, окруженная заботой и вниманием; Шайне с первых же лет жизни приходилось терпеть голод, брань и побои вечно пьяной матери (отца не было), а также издевательства старших детей, которые, получив свою порцию зуботычин от взрослых, были рады сорвать злость на ком-то еще более беззащитном, чем они сами. Чтобы добыть хоть какую-то еду, ей приходилось рыться в отбросах и попрошайничать; зимой мать нередко выгоняла ее на улицу босиком, и не потому даже, что нельзя было раздобыть хоть самые плохонькие башмачки, а просто рассчитывая, что так Шайне подадут больше.

С девяти лет она начала воровать, чтобы подняться на более высокую ступень трущобной иерархии; несколько раз ее ловили, били до полусмерти, но, так как она была еще слишком мала для тюрьмы, отпускали. Период с 12 до 13 лет она назвала самым счастливым временем своего детства: она как раз отлеживалась после очередных побоев, когда в их доме поселился спившийся мелкий чиновник в отставке – ему платили пенсию, и по трущобным меркам он был аристократом.

Шайна с подачи матери («что ты тут без толку валяешься, я, что ли, тебя кормить должна») напросилась к нему в служанки; были и другие желающие, но он предпочел взять девчонку, рассудив, что ей можно платить меньше всех. Шайна согласилась работать – стряпать, стирать и чинить одежду – только за еду, но у нее был далеко идущий план: заслужив своей прилежностью расположение старика, она упросила научить ее читать. Чиновник, в сущности, был добрый малый и не бил ее, даже когда напивался, вместо этого ей приходилось выслушивать слезливые рассказы о врагах-завистниках, погубивших его карьеру.

В те же времена, когда старик бывал трезв, он выполнял свое обещание и обучал юную служанку грамоте и другим школьным премудростям.

Он позволял ей читать свои книги; их скудный набор был, конечно, несравним с библиотекой моего отчима, но для Шайны и это было несметным богатством.

Так прошел год сравнительно сытой и спокойной жизни; зимой мать Шайны по пьянке замерзла насмерть на улице, и для девочки это отнюдь не стало потерей. Но все хорошее кончается: периоды трезвости у чиновника становились все короче, и следующим летом он, допившись до белой горячки, умер. Шайне вновь пришлось добывать пропитание на улице. Она пыталась устроиться в услужение, но в трущобах мало кто мог позволить себе такую роскошь, как прислуга, а из добропорядочных аньйо никто не взял бы в дом девчонку из трущоб, будь она хоть трижды грамотной («грамотная – это даже хуже: не просто сопрет первое попавшееся, а украдет самое ценное»). В ближайший же брачный сезон один из взрослых соседей предложил ей сделать с ним ребенка, мотивируя это тем, что с младенцем ей будут лучше подавать. Как ни противно было Шайне снова нищенствовать, воровать ей хотелось еще меньше – ведь с тринадцати лет уже наступает уголовная ответственность. Так что она согласилась. «А впрочем, подруга, – добавила Шайна, глядя куда-то в угол, – если бы я не согласилась, он бы просто сделал это силой, я по глазам видела». Я вспомнила безумные глаза Ллуйора и передернулась от отвращения. Мальчик родился ослабленным – сказались и слишком юный возраст матери, и ее скверное питание – и не пережил зиму.

Шайна снова пошла воровать и в конце концов попалась. Ее били кнутом и посадили на четыре года, однако через пару лет выпустили по амнистии в честь рождения наследника престола. В тюрьме сокамерницы обучили ее фокусам с фишками (правда, сперва пришлось пережить серию глумлений и издевательств, предназначавшихся каждой новенькой). Вернувшись домой, она попробовала использовать полученные навыки в игре, но была разоблачена и поколочена; впоследствии она уже не пыталась мухлевать, а показывала фокусы именно как фокусы, и этим ей порой удавалось заработать угощение или монетку-другую, но заработок был скудный и нерегулярный – многие в трущобах прошли тюремную школу и не хуже Шайны знали все эти штучки.

Позже в Нойар приехала бродячая труппа с цирковыми и театральными представлениями, и Шайне удалось проникнуть за кулисы – в надежде продемонстрировать свои фокусы и упросить принять ее в труппу.

Ей сказали, однако, что ее фокусы рассчитаны на пару-тройку зрителей, а не на большую аудиторию, и потому не годятся, но если она согласна работать за еду, ее могут взять в качестве прислуги. Шайна была рада вырваться из нойарских трущоб и на таких условиях. Она наблюдала представления из-за кулис, а потом, занимаясь своей работой – стиркой, починкой реквизита и т.п., – пела услышанные куплеты и песни. Тут-то и выяснилось, что у Шайны прекрасный музыкальный слух и красивый голос, на который прежде никто не обращал внимания.

Не всем в труппе это понравилось – кое-кто испугался конкуренции, но одна из артисток прониклась сочувствием к Шайне, помогла ей поставить голос и научила основным приемам игры на гайале.

Однако счастье и в этот раз длилось недолго. После турне по окрестностям труппа прибыла в Лланкеру, где и должен был состояться дебют Шайны. Но выступать на первом представлении ей не доверили – мало ли что может сорваться у новенькой, а впечатление от труппы будет испорчено, – а следующие не состоялись. Артисты не договорились с местными бандитами, заломившими слишком большую мзду за «безопасность» (все-таки не глухомань какая-нибудь, столица провинции!), и ночью балаган подожгли. Один актер погиб, еще несколько получили ожоги, но главное – сгорел реквизит и все имущество труппы, после чего о продолжении турне не могло быть и речи. Пришлось Шайне пешком брести в родной Нойар, где у нее были хоть какие-то знакомые; из огня ей удалось спасти лишь единственное платье из реквизита и гайалу. Но несла она с собой и кое-что более ценное: ее новое умение принесло ей больше пользы, чем все предыдущие. Слух о том, как здорово она играет и поет, быстро распространился по трущобам, и многие их обитатели приходили послушать или зазывали ее к себе. Сперва Шайна пела им то, что запомнила во время путешествия с артистами, а потом, чувствуя необходимость разнообразить репертуар, начала сочинять сама. Поначалу она стеснялась признаваться в этом и вместо «придумала» говорила «вспомнила», но потом поняла, что это глупо. Действительно, когда она обнаружила свои сочинительские способности, ее популярность возросла; теперь к ней обращались с заказами, и сам Йутарь Крюк, один из самых влиятельных трущобных атаманов (а их здесь несколько: воры и нищие делятся по цехам словно ремесленники), взял ее под свое покровительство. Теперь она всегда была сыта и даже могла позволить себе шикануть. Воровать ей больше не приходилось, но, поскольку песни она писала преимущественно о воровской жизни и от первого лица, многие по-прежнему считали ее воровкой. Ее это, впрочем, не смущало: в трущобах вор – это почетное звание, не считая, конечно, тех, кто крадет у своих, но таких здесь и не зовут ворами, для них есть более грубое слово.

– Так что, в общем, подруга, все устроилось, – закончила она, – хотя я понимаю, что это тоже может в любую минуту кончиться. Вот застужу, к примеру, горло… Сплошь и рядом такое бывает, даже с настоящими артистами.

Беспечный тон, которым она это говорила, мало вязался со значением ее слов, и я высказала свое удивление.

– Знаешь, какое самое главное правило жизни? – усмехнулась Шайна. – Справедливости нет и быть не может. И чем скорее ты это усвоишь, тем проще и спокойнее будет твоя жизнь. Каждый раз, когда с тобой случается беда, когда хочется плакать от обиды или рычать от злости, просто говори себе: «Справедливости нет и быть не может». А если случится что-то хорошее – помни, что это просто случайность, которой надо радоваться, пока она есть, а вовсе не награда за твои добродетели.

– А когда тебя выпорол тар Мйоктан, ты тоже успокаивала себя фразой про справедливость? – поддела ее я.

На мгновение губы ее сжались, но потом раздвинулись в улыбке:

– Тоже. А иначе я бы, наверно, его убила.

– Ну вот видишь, а я его убила. Разве это не справедливо?

– А то, что теперь у тебя на хвосте висит пол-Лланкеры сыщиков, хотя ты даже не нарушила этот дурацкий дуэльный кодекс, – это справедливо?

– Игра еще не окончена, – пожала плечами я.

– Верно, – зевнула она. – Игра кончается вместе с жизнью, и всегда одинаково. Это справедливо? – Она слегка отогнула уголок фанеры на окне. —Светает уже. Давай поспим хоть немного.

Она сбросила башмаки, стянула платье через голову и юркнула под одеяло:

– Иди сюда, места хватит.

– Да ничего, мне и на полу нормально, плащ мягкий, – ответила я. Шайне все-таки следовало бы почаще мыться. Расстелив плащ мехом кверху, я пристроила сумку в качестве подушки и заснула, едва закрыв глаза.

Когда я проснулась, в комнате было темно, но острые лучики солнечного света пробивались вдоль края забитой в окно фанеры, словно несколько шпаг и один довольно широкий меч. Шайны не было.

Я подняла и отряхнула плащ – целые вихри пыли тут же взвились в солнечных лучах, – повесила его на гвоздь, затем, послонявшись по комнате (учитывая ее размеры, это никак не могло занять меня надолго), села на кровать и сняла со стены гайалу. Увы, ничего, кроме немелодичного бренчания, мне из нее извлечь не удалось. Мне негде было этому учиться – отчим, при всей его начитанности, к музыке был совершенно равнодушен, да и мама, хотя и знала много деревенских песен (которые она, впрочем, стеснялась петь при отчиме), никогда не держала в руках инструмента.

В общем, я изнывала от скуки и хотя и понимала, что прогулка по трущобам в одиночестве может оказаться опасной, в конце концов все же направилась к двери. Но в ту же минуту дверь распахнулась и я практически нос к носу столкнулась с Шайной. С нею был какой-то длинноволосый парень, рослый, но тощий. Он стрельнул по мне любопытным взглядом, и я отступила в полумрак, невольно поджимая крылья за спиной.

– Привет, подруга, – сказала Шайна, зажигая коптилку. – Проснулась? Вот, это Пайве, я тебе о нем говорила. Расскажи ему про своего тйорла.

Не называя своего настоящего имени и причин моего конфликта с полицией, я кратко рассказала, где и как рассталась с Йарре, и перечислила его приметы. Пайве поскреб пятерней свою спутанную гриву.

– Полтораста йонков.

– Сколько?! – возмущенно воскликнула я. Не то чтобы мне было жалко денег ради Йарре, но, в конце концов, я была не такой уж «богатенькой крошкой», как могло показаться местной публике. Правда, если в Лланкере мне удастся встретиться с пришельцами, то (надеялась я) ранайские деньги мне больше не понадобятся… Ну а если нет? Если мне предстоит еще долгий путь?

– Если верно то, что ты о нем рассказала, он стоит больше, – осклабился тйорлокрад.

– Конечно. Но ведь я – не просто покупатель. Я его законная хозяйка, – настаивала я.

– Вот пойди и объясни это там, где ты его оставила.

– Пайве! – воскликнула Шайна. – Я же просила тебя! Не смотри, что она не из наших, Эрнийа сделала то, на что мало у кого здесь хватило бы духу, ей нужно помочь!

– Знаю я, что она сделала… Что у меня, глаз нет? Не прячь крылья, крошка, старина Пайве стукачом никогда не был. Но и за фу-фу тоже не работал. Дело-то гнилое. Если твоего Йарре прихватил хозяин гостиницы, ну тогда еще ничего. А если он достался тйарвам, тогда даже я ничего не обещаю. Из их тйорлена скакуна увести… – Он скептически покачал головой и поцокал языком.

Тйарвы – сторожевые птицы, и я поняла, что так здесь называют стражников. Я уже готова была согласиться на любые условия, но Шайна, лучше меня разбиравшаяся в местных нравах, продолжала торговаться, и в итоге сошлись на сотне. Получив десять йонков задатка, Пайве удалился, и Шайна сообщила мне другие новости:

– Мне пришлось сказать нашим главным, кого я прячу. Сама понимаешь, если сюда заявятся с облавой, мы должны быть готовы… В общем, они уважают тебя за то, что ты сделала, и согласны помочь. Мы спрячем тебя надежно, так, что никакие сыщики не найдут. Нойару много столетий, здесь от старых домов такие подземелья остались… Но стражники рыть будут серьезно, раз уж теперь знают, что ты в городе. Так что где-то месяц тебе придется посидеть под землей, а там все утихнет, и мы тебя спокойно выведем из Нойара.

– Месяц?! – взвилась я. – Пришельцы не будут столько ждать! Они улетят из Лланкеры, а может, и вообще из нашего мира!

– Тебе сейчас не о пришельцах, а о своей шкуре думать надо. Подруга, за убийство причитается виселица, ты в курсе? Хочешь попасть на небо быстрей пришельцев?

Я машинально отметила, как причудливо сочетаются новые знания с древними суевериями, а потом меня вдруг как окатило холодом: виселица! Нет, я знала, что моя жизнь в опасности, знала уже в тот момент, когда выбрала путь через Лланкерскую провинцию, но только сейчас по-настоящему почувствовала масштаб угрозы. Даже не смерть от кинжала подосланного убийцы, а позорная и мучительная смерть в петле, посреди площади, под насмешливые выкрики толпы, которая, конечно, не упустит такого зрелища – казни крылатой… Но ведь я невиновна! И могу требовать, чтобы меня судили в Йартнарской провинции, а не в Лланкерской, и там меня наверняка оправдают! Вот только науськанные старым Мйоктаном судейские не станут слушать моих законных требований.

– Ладно, – пробормотала я, – в любом случае надо сначала дождаться вестей от Пайве.

В этот момент откуда-то – как мне показалось, с крыши нашего дома – донесся залихватский свист. Для Шайны он был красноречивей любых речей.

– Стражники, – сообщила она, – и много. Уже на нашей улице. Быстро же они сунули нос в Гнилой Угол. Хотя, если ты убежала в этом направлении, почему не поискать здесь? Идем скорее.

Повторять ей не пришлось. Несколько мгновений спустя, набросив на ходу плащ, я уже бежала вслед за Шайной по ведущей вниз крутой лестнице. Когда мы спустились до первого этажа, в наружную дверь загрохотали кулаки, и я судорожно стиснула шпагу, но Шайна, увлекая меня за руку, свернула в узкий коридор, уходивший в глубь дома. Откуда-то доносился запах варящейся еды, но даже на голодный желудок я не могла назвать его аппетитным. Коридор под прямым углом изогнулся вправо – я еще расслышала за спиной шаркающие шаги и ворчание какого-то старика, пошедшего открывать стражникам, – а затем мы нырнули в низкую дверь. Все это происходило в полумраке, и без Шайны я бы, наверное, набила себе шишку, даже если бы знала, куда бежать. Стражникам, входящим с залитой солнцем улицы, темнота должна была казаться совершенно непроглядной. Впрочем, у них наверняка были факелы.

Мы оказались в каморке, принадлежавшей, судя по всему, ветхой старухе; хозяйка комнаты лежала на когда-то роскошной, но ныне рассохшейся и лишившейся спинки кровати, уставившись в икону на потолке и готовясь, похоже, навеки покинуть сию скорбную юдоль. В комнате чувствовался явственный запах застарелой мочи. Однако одного знака, поданного Шайной, оказалось достаточно, чтобы свершилось чудо выздоровления: старушка весьма резво вскочила на ноги и помогла нам отодвинуть кровать, под которой скрывался люк. Шайна потянула за кольцо; из открывшейся квадратной дыры повеяло сыростью и холодом.

Старушка протянула Шайне лучину, зажженную от светильника, и мы стали спускаться во мрак подвала.

– Помоги закрыть люк, – велела мне Шайна, не оборачиваясь.

Я, стоя на лестнице, подняла руки и приняла на них тяжелую крышку, плавно опустив ее. Сверху послышался глухой скребущий звук – старуха в одиночку двигала свое ложе на место. Впрочем, подумала я, она, должно быть, такая же старая, как и больная.

Лучина почти не давала света, к тому же я чуть не грохнулась, зацепившись шпагой за ступеньки. Шайна только цыкнула на меня, уверенно ступая по невидимой во тьме узкой лестнице, прилепившейся к стене. Наконец, спустившись на добрый десяток локтей, мы достигли пола.

– Здесь скользко, – предупредила моя спутница. Действительно, пол был покрыт наледью, и вообще холод стоял не меньший, чем на улице.

– Это и есть древние подземелья? – спросила я, почему-то переходя на шепот.

– Нет, это обычный подвал. Спуск в подземелья дальше. Где-то здесь должны быть факелы…

Мы практически на ощупь добрались до другой стены и двинулись вдоль нее, пока Шайна не наткнулась на большой сундук. Колеблющийся свет лучины выхватил из мрака пыльный ржавый замок, не открывавшийся уже, должно быть, много десятилетий. Но Шайна не стала воевать с замком, а ковырнула какой-то гвоздик на задней стенке, и та откинулась. В сундуке, сбереженные от сырости, лежали факелы и свернутая веревочная лестница. Шайна зажгла два факела и протянула мне один из них. Стало светлее.

– Туда, – она указала на проход в другую часть подвала. Пройдя под массивными полукруглыми сводами, с которых неритмично капала вода, мы оказались в закутке, заваленном всяким хламом – старой поломанной мебелью, пустыми винными бочками и полусгнившим тряпьем. Шайна прошла в угол и сдвинула в сторону здоровенную, почти в мой рост, бочку. Под бочкой оказались какие-то доски, на первый взгляд ничем не отличавшиеся от барахла вокруг. Но Шайна подняла их, и под ними оказалась пустота.

У края провала были вбиты два железных костыля. К ним моя провожатая привязала веревочную лестницу.

– Дальше ты одна, – сообщила она мне. – Лезь, не бойся, а потом я сброшу тебе факел. И не уходи там далеко, можно заблудиться.

– Если эти подземелья такие большие, может, по ним можно выбраться из города? – заинтересовалась я.

– Нет, – покачала головой Шайна. – В древности город был не таким большим, как сейчас. Подземелья нигде не выходят за нынешнюю стену.

Спускаться по раскачивающейся веревочной лестнице куда-то в непроглядный ледяной мрак – занятие не из приятных, доложу я вам.

Вдобавок в голову упорно лезли дурацкие мысли, что лестница может оборваться или костыль выскочить. И вот, в очередной раз опуская ногу в поисках следующей перекладины, я нащупала лишь пустоту. Я осторожно опустилась еще ниже, и моя нога коснулась твердой поверхности. Это был пол подземелья.

– Я внизу! – крикнула я, задирая голову.

– Поберегись, кидаю факел! – ответила Шайна. Горящий факел, пару раз кувырнувшись в воздухе и оставляя за собой след из редких искр, ударился об пол недалеко от меня. Я подхватила его, пока он не успел погаснуть.

Я находилась в большом куполообразном помещении; дыра, через которую я сюда проникла, была проделана в верхней точке купола, где-то в дюжине локтей у меня над головой. Кое-где на внутренней поверхности купола еще сохранились остатки штукатурки, но в основном она давно осыпалась; ее куски вместе с вывалившимися из кладки кирпичами валялись на грязном полу. Не ровен час, такой кирпич может свалиться и мне на голову…

Из купола в разные стороны уводили проходы, обрамленные полукруглыми арками. Двинувшись с факелом вдоль стены, в одном из таких проходов – скорее даже в глубокой нише – я увидела старую массивную кровать, укрытую толстым слоем слежавшейся соломы. Подземелье, очевидно, не впервые служило убежищем при облавах. Два соседних прохода были завалены и, похоже, давно, а следующий коридор вел, видимо, в другое помещение – света факела не хватало, чтобы сказать наверняка.

В этот момент меня сверху окликнула Шайна, сообщившая, что вернется, когда стражники уйдут. Впрочем, она тут же добавила, что в эти дни они будут наведываться еще не раз, стараясь застать трущобы врасплох. Я попросила ее принести поесть и, вспомнив тошнотворные запахи, витавшие в коридорах, добавила, что хорошо заплачу за приличную пищу.

– Ладно, подруга, не скучай! – крикнула Шайна, и веревочная лестница вдруг поползла вверх. Перспектива остаться здесь заживо похороненной заставила меня вцепиться в нижнюю ступеньку и уговорить Шайну оставить лестницу, хотя местные правила предписывали иное: даже если стражники и найдут дыру вниз, без лестницы им не спуститься. Затем сверху прошкрябали задвигаемые на место доски, и я осталась совсем одна.

По периметру стен шли позеленевшие бронзовые кольца для светильников; я воткнула факел в одно из них возле ниши и присела на кровать. Было холодно, хотя я куталась в плащ. Умом я понимала, что здесь вряд ли холоднее, чем на поверхности, но казалось, что холод этого древнего подземелья – особенный, что это место, принадлежащее умершим сотни лет назад, высасывает жизнь. Я не представляла себе, как здесь можно провести не то что месяц (чего, впрочем, по-прежнему делать не собиралась), но хотя бы один день. В конце концов я встала, разминая коченеющие конечности, и, несмотря на предупреждение Шайны, отправилась исследовать радиальные проходы.

Воображение рисовало мне жуткие казематы и скелеты в ржавых цепях, но ничего подобного здесь не было. Возможно, когда-то эти помещения использовались под склады или что-то в этом роде. Дрожащее пламя факела выхватывало из темноты одну и ту же картину: щербатые камни стен – пыльные, во многих местах обросшие бородой инея; замерзшие лужи на покрытом разводами полу; грязные сосульки, свисающие со сводов… И лишь в одном помещении я увидела нечто необычное. Плоская глухая стена была украшена мозаикой.

Я поднесла факел поближе. Конечно же, мозаика плохо сохранилась, многих камешков не хватало, а те, что были, поблекли под слоем грязи, и все же я отчетливо различила изображение фигуры. Фигуры, летящей по воздуху, раскинув крылья.

Неужели кому-то из нас это все-таки удалось? Мое сердце учащенно забилось, но я тут же сказала себе, что вряд ли панно воспроизводит историческое событие. Скорее это сцена из легенды или аллегория. Ведь крылатым долгое время, до самого Путнуройского Собора, изображали и самого дьявола.

Но если это и был дьявол, то не такой, каким его обычно рисуют церковные художники. Никакой злобной усмешки не было на его лице. Скорее оно было проникнуто мудрой печалью. Я приблизила факел вплотную, стараясь разглядеть получше, и в этот момент по щеке крылатого вдруг скатилась слеза.

Я вздрогнула и даже отшатнулась, но тут же поняла, что это просто капля воды, просочившаяся сквозь трещину в камне. Наверное, оттаяла от огня моего факела… Кто создал эту мозаику? Может быть, когда-то в этих подземельях нашла прибежище тайная секта, относившаяся к крылатым совсем не так, как официальная религия того времени? Может быть, и сам художник был крылатым?

Пламя затрещало и заметалось, и я поняла, что факел скоро догорит. Надо было возвращаться.

Строители подземелий вовсе не планировали создать лабиринт, но в темноте здесь было легко заблудиться. Я пыталась следовать простому правилу – сюда я все время шла вдоль правой стены, значит, возвращаться надо вдоль левой. Я прошла уже, наверное, половину пути, когда у меня над головой вдруг раздался шорох и сверху посыпался песок. Я шарахнулась в сторону, чудом увернувшись от упавшего камня, а земля валилась мне на голову, за шиворот, на плечи… Другой камень больно ударил меня по руке, и я выронила факел.

Тот упал и погас, тут же засыпанный. Я убегала от обвала, закрывая руками голову. На пятом прыжке я споткнулась и рухнула на четвереньки, но, к счастью, опасная зона была уже позади. Еще какое-то время сзади что-то шуршало, стукало и сыпалось, но наконец все стихло. Я осталась в кромешной тьме.

Это было уже по-настоящему скверно. Вытряхнув землю из волос, я вытянула руки и двинулась, как мне казалось, в сторону стены. Однако, пройдя, наверное, пару десятков локтей, никакой стены я так и не обнаружила. Я повернула левее, но стены не было и там. Выходит, я потеряла ориентацию в пространстве и уже не знала, куда нужно идти.

В конце концов я добрела до какой-то стены; все, что мне теперь оставалось, двигаться вдоль нее, но в какую сторону? Вернулась ли я к левой стене или пересекла помещение? Ощупывая ледяные камни, я двинулась вперед, пока пальцы не обнаружили пустоту уводившего влево прохода; был ли это новый коридор или тот, из которого я недавно вышла? «Спокойно, – сказала я себе, – самое худшее – это начать метаться, то и дело меняя направление. Правильный это путь или нет, я пойду по нему; в крайнем случае придется вернуться».