Текст книги "2039"

Часть 2

Глава 1

Голос Сюзанны врезался в мои мысли, как горячий нож в ломоть сливочного масла:

– Сагиб, сообщение!.. Наш отдел посетит директор.

Я переспросил, не веря своим ушам:

– Лично?

Она ответила щебечущим голосом:

– Да, в реале. Правда, здорово?.. У вас сразу и давление поднялось до нормы, и пульс участился до шестидесяти трех…

Я буркнул в глубочайшей озабоченности:

– Что хорошего?.. Любой визит начальства не к добру.

– Суеверие, – напомнила она строго. – А с гороскопами вы уже сверяться начали?

– Остришь? – огрызнулся я. – Не приемлю юмор женского разлива.

– Сексист, – отрезала она гордо. – Male pig!.. Харасменист!.. Угнетатель!..

– Всем сбор! – велел я. – Где он, кстати?

– Уже подъезжает, – сообщила она злорадным голосом. – Через три минуты…

– Сбор отменить, – велел я. – Все по местам и делать вид, что усердно работаете!.. И что от вашей работы зависит, быть человечеству или не быть!

На экране замелькали встревоженные лица, никто слова не сказал, только от дальнего стола Руслан Хусаинов осмелился пискнуть:

– Траву покрасить успеем?

Я переключил большой экран на последние новости с сегодняшнего заседания Корнуэльского института имморталистов, а на малом в напряжении следил за автомашиной директора.

Скурлатский почему-то сообщил о своем визите заранее то ли просто по старинке, как дань традиции, то ли с тонким расчетом, что буду перебирать все грешки и промахи и предстану несколько виноватым, а это значит, более податливым к давлению.

Раньше я такие нюансы не замечал, теперь схватываю, хотя сам и не пользуюсь, у нас другой коллектив, а за его рамки стараюсь не выходить, в недостаточно интеллектуальной атмосфере любителей футбола или вкусно поесть неинтересно и даже неуютно.

Черный лимузин проехал площадь наискось и плавно остановился перед подъездом нашего здания. На экранах дополненной реальности высветились данные автопилота и единственного пассажира, академика Скурлатского, профессора и доктора наук ряда крупнейших универов мира.

Сейчас старый, маститый и очень важный, но когда-то наделал шуму теорией о цикличности кризисов, связав со вспышками на Солнце, чем вызвал всеобщее негодование, дескать, отрицает свободную волю человека. Некоторое время блистал, но то ли его сломили, то ли сам устал воевать с дураками, смирился, начал принимать премии, звания, стал членом двух десятков международных академий, почетным доктором и все такое, однако бунтарский дух молодых ученых все же поощряет, покровительствует, прикрывает от нападок, словно еще помнит, как в покровительстве нуждался сам.

Правда, таких немного, теперь и наука стала прибыльным бизнесом, а в бизнес идут несколько другие люди, угодливые и податливые, поддакивающие и охотно развивающие идеи шефа, какими бы те ни были.

Меня он приметил еще со студенческой скамьи по моим редким работам, предложил место в коллективе, а когда я по излишней самоуверенности пару раз провалил полугосударственные проекты, защитил своим авторитетом и не позволил ни упечь, ни даже уволить.

На экранах видно, как Скурлатский, по-старчески неспешно и хватаясь за перила, поднялся по ступенькам в здание, в холле остановился для передохнуть, но осмотрелся с таким видом, словно намерен выставить все здание на продажу.

Лифта у нас нет, всего три этажа, я хотел было ринуться навстречу и помочь подняться, но он перевел дыхание и начал восхождение достаточно быстро, хотя за перила не просто хватался, но и наваливался всем весом.

Наверху лестницы третьего этажа остановился, восстанавливая дыхание, я все-таки вскочил в волнении и ждал в почтительнейшей позе, как местный сатрап всесильного халифа.

Наконец дверь распахнулась, узнав всесильного директора издали, я деревянно вышел из-за стола и сделал два протокольных шага навстречу.

– Макар Афанасьевич!.. Счастлив вас видеть!

Он величественно протянул мне руку, ладонь теплая, но рукопожатие слабое, что может говорить о слабой работе сердца и небольшом запасе лет жизни.

– У вас усталый вид, Чайльд Гарольд, – ответил он. – Простите, мое дурное воспитание в детстве сразу видит в вас Байрона… Тяжела шапка Мономаха?.. Ничего, будет еще тяжелее.

Я указал ему на мое кресло во главе стола, но он покачал головой и, придвинув свободный стул, сел, характерным для пожилого человека движением слегка опершись о сиденье обеими руками.

– Как работается? – поинтересовался он. – Знаю, вам не нравится, что не удаленка, но уж поверьте, когда несколько умов в одной комнате или пусть в разных, но рядом, творческий дух пробуждается чаще.

Я опустился в свое кресло. Скурлатский смотрит устало и умиротворенно, как человек, что свое дело уже сделал и теперь хочет посмотреть, кто сумеет сделать его лучше.

– В чем-то вы правы, – согласился я, сердце еще стучит в волнении часто-часто, но усмиряю, вдруг да неприятности будут небольшие. – Теряю время на дорогу, но здесь в самом деле… Такое пробуждается у крыс и леммингов, наверное?

Он сказал с ласковой насмешкой:

– Скажите еще у кузнечиков, что от скученности превращаются в грозную саранчу! И приобретают способность лететь сотни километров. Хотя, может быть, такое и для людей верно, хоть и не так заметно. Не вдавался в подробности, это просто опыт, который каждое поколение приобретает заново в определенном возрасте.

– Уже учитываю, – подтвердил я. – Старею, видать.

Он улыбнулся, но взгляд стал строже, мне даже показалось, что рассматривает меня с некоторой неприязнью и даже отвращением, как человека, что вдруг взял и положил ему на бумаги большую болотную жабу.

Я на всякий случай потупил глазки, а он вздохнул и сказал тяжелым голосом, словно начал ворочать большие обросшие мхом камни:

– Помню, вы предсказывали нынешний конфликт с самого начала своей карьеры футуролога, но вам не верили… Сейчас, похоже, частично сбывается.

– Цветочки, – проронил я.

Он спросил с гримасой неудовольствия:

– Будет жестче?

– Вы же чувствуете, – сказал я обвиняюще. – Это же последняя война человечества, не поняли?

Он хмыкнул.

– Сколько раз объявляли последней.

– В сингулярности войн не будет, – напомнил я. – Не должно. Да и простейших там не останется. Для зачеловечества любая война – выстрел себе в живот. Нет, сразу в голову.

Он вздохнул, покрутил головой.

– Ладно, придется на компромиссы.

– Идите, – ответил я, потому что и не примет другого ответа. – Правда, простейшие не знают такого понятия. Вас наклонят.

– А как-то договориться?

– С простейшими?

– Но у них же умные лидеры?

– Если не с нами, – ответил я, – какие умные?.. Видите, уже и мы принимаем их формулы «Кто не с нами – тот против нас». Но сейчас это в самом деле актуально. Договориться не сможете, но постарайтесь затянуть переговоры. Предлоги найдете, вы же теперь политик, вхожи к государю. Нам нужно выиграть время. Всего лишь.

Он вздохнул.

– Все же постараемся насчет компромисса. Я верю в добрую волю! Даже у своих политических оппонентов.

– Там не оппоненты, – напомнил я. – Толпа.

– Лидер у них Китайхолмский, – сказал он значительно. – Лауреат Нобелевской!.. И даже глава комитета при правительстве Краснокутский, с которым вы уже общались, на их стороне…

– Гуманитарии, – уточнил я. – Прекрасные люди, но зачем взялись спасать мир? Гуманитарии живут в придуманном ими мире… Потому опаснее террористов. И договориться с ними даже труднее, чем с террористами, те все же практичнее, хотя тоже… гуманитарии.

– Но-но, – сказал он предостерегающим голосом, – с такими высказываниями поосторожнее, зачем себе карму портите?.. Уже минус в репу, как у вас говорят.

Возможно, он ждал, что огорчусь, система социальных рейтингов становится все изощреннее и жестче, теперь даже женщины озабочены ею больше, чем продвинутой косметикой, но я ответил с наглостью бунтаря, которым меня считают:

– Минус в репутацию сейчас… через полгода обернется тремя большими плюсами, Макар Афанасьевич. Если, конечно, окажусь прав.

Он вздохнул.

– Хотелось бы, чтобы вы ошиблись. Мир в кровавой бойне… это ужасно.

– Нехорошо, – согласился я. – Хотя очистительная гроза и нужна, но если можно избежать очень большой крови, отделавшись малой… Ну вот как сейчас, когда погибло всего-то каких-то двенадцать миллионов с хвостиком…

Он воскликнул негодующе:

– Гарольд, опомнитесь!.. Это же людей двенадцать миллионов, а не каких-нибудь… В общем, ужасные вещи говорите.

– И еще погибнут, – подтвердил я. – Миллионов сто, не меньше. Это не я говорю, а расчеты!.. Правда, не Госстата или ООН, а мои, но все-таки расчеты, а не «я так вижу». Могу скинуть вам файлик…

– Уже вижу, – буркнул он. – Вы ж не запаролили в Облаке?

– А зачем?

Он сказал со вздохом:

– В самом деле, зачем… Теперь приоритет устанавливается по времени публикации в сети… Да, расчеты у вас убедительные, хотя не верю в такой ужас.

– Макар Афанасьевич, – сказал я уважительно, – вы же ученый, а не какой-то, простите за грубое слово, гуманитарий… Откуда у вас это «верю – не верю»?

Он посмотрел на меня отечески, даже с неким странным сочувствием.

– Гарольд, – сказал он, – с возрастом становишься выше ученого и даже гуманитария. Мудрость, гм, приходит вне зависимости, кто ты и чем занят. Или не приходит… Хорошо, я и эти расчеты покажу. Сейчас руки правительств всех стран связаны ограничениями и запретами, а волеизъявление масс возведено в закон, что вообще-то как бы правильно…

– Если бы массы были пограмотнее, – договорил я. – Ладно, надеюсь, в правительстве все же адекватные люди. Хоть руки и связаны, но развязать себе можно! Если захотят и не убоятся ответственности.

Он поднялся, ответил с грустью:

– Ответственности не страшатся только молодые. Ответственность бывает не только перед другими, но и перед собой… Будьте здоровы, Гарольд. Берегите себя. На мой взгляд, рискуете вы очень уж как-то вовсе…

– Время такое, – ответил я тоже несколько упавшим голосом. – Мне бы тоже хотелось работать в… более спокойном темпе.

Дверь за ним закрылась бесшумно, я не двигался, стараясь понять странное ощущение недоговоренности, словно он мог и даже хотел сказать нечто важное, но не сказал ввиду то ли незрелости оппонента, то ли моей слоновьей уверенности в своей правоте.

Глава 2

Участок мозга, отвечающий за связь с сотрудниками, перегрелся от их жарких эмоций, помалкивали, когда директор был в кабинете, но разом заговорили, как только он вышел в коридор.

Горячая волна сочувствия и поддержки нахлынула с такой силой, что я ощутил почти физические воздействие, а в коридоре послышался гулкий топот, вбежал запыхавшийся Денис Иванченко, для него с его весом вот так с первого этажа на третий уже подвиг.

– Шеф, – крикнул он с порога, уловив по моим хаотичным мыслям, что работе не помешает, – вы могли и жестче!.. Мало ли что заслуженный академик!.. Сейчас сдулся, уже на стороне либероидов!..

Я покачал головой.

– Он с нами.

Он вскрикнул патетически:

– Но почему тогда? Если надо, мы и все семь миллиардов простейших обнулим, чтобы не мешали науке и прогрессу!.. Наука может двигаться только вперед!

Я откинулся на спинку кресла, в доли секунды просмотрел заново весь разговор, сканируя и записи со всех четырех камер. Директор держался достойно, в то время как я горячился и спорил, но это можно отнести к возрастным особенностям, хотя в моей дерганости есть и ощущение некой неправоты, потому я где-то чуточку повышаю голос, а где-то торопливо перескакиваю на другой довод. Диана разобралась бы лучше…

И в тот же миг по ментальной связи прозвучал ее мягкий голос:

– Да, разобралась. Это ясно с первого взгляда, ты прав, но не хочешь обидеть старого учителя и всячески избегаешь жестких формулировок, из-за чего твои доводы становятся менее… весомыми.

Иванченко все еще нависает громадной тушей перед моим столом, Диана говорит по личной связи только со мной, я ответил ему усталым голосом, но так, чтобы слышали все:

– Он мудр, однако мудрость старого мира и старых ценностей может погубить мир. Потому мы, как новые варвары, должны безжалостно… или с жалостью, это неважно, рушить старый Рим ради Царства Небесного здесь на земле.

Иванченко просиял, словно я показал ему золотой ключ, которым вот прямо щас открою дверь в Сингулярность.

– Шеф!

– Отречемся от старого мира, – сказал я, – отряхнем его прах с наших ног.

– Весь мир насилья мы разрушим, – сказал он с чувством, – ну, а затем мы наш, мы новый мир построим!.. Блин, неужели апостолы уже тогда думали о сингулярности?.. Спасибо, шеф! Вы взбодрили всех… даже вздрючили!

Он убежал, словно окрыленный носорог, а я подумал, что Скурлатский все же заронил во мне даже не сомнение, а тягостную неуверенность, так ли уж я прав, когда отметаю ценности предыдущих веков.

Да, сейчас другие вызовы и другие проблемы, но мы все-таки те же люди и с теми же чувствами, что достались нам еще от амеб, кистеперых рыб, приматов и неандертальцев. Вся наша культура, вера и ценности выстроены так, что нам понятны запросы древних египтян и месопотамцев, у нас с ним основа совпадает почти на все сто процентов…

С другой стороны, входим в мир, где сами сможем не только чистить собственный генофонд, но и менять отношение к миру. Не так, как меняем сейчас, а хирургически, на генетическом уровне.

У меня уже изменилось даже с той малости, когда искусственные хрусталики моих глаз не просто обострили зрение в сто восемьдесят раз, но и позволили видеть в полной темноте, различать лучи ультрафиолета, инфракрасные и даже рентгеновские.

И самые устойчивые ценности изменятся даже от того, если станем жить, пусть даже ничего не меняя в себе, по двести или тысяче лет!

Так что не надо ля-ля о вечных ценностях, вечных не бывает. Ценности тоже меняются…

Но все же зачем директор заезжал лично? Не просто поговорить, он прекрасно пользуется виртуальной связью, экран у него дай боже каждому, может и голограмить, но заехал, всматривался в меня, получая от визуализации еще какие-то важные данные, чего я не усекаю, что-то решил для себя, но уехал, ничего особенно не сказав и не пообещав…

Слева вспыхнул экран, появилось лицо Касарина, он без всякой деликатности брякнул:

– Шеф, вы облажались!..

Я поинтересовался недовольно:

– В чем на этот раз?

– На конференции стран Африки, – сообщил он с торжеством, – послали Штаты на хрен на целую неделю раньше, чем мы напредсказывали в прошлом году!

Я ответил с неудовольствием:

– Но послали же. Дикари, можно было бы в последний день конфы. Как бы после продолжительного раздумья, так деликатнее.

Он ухмыльнулся, довольный, что отыскал, как укусить, экран погас. Глобализация глобализацией, но страны ревностно отстаивают остатки независимости и не отдают полностью управление глобальному контролю, то есть Штатам.

Правда, Штаты настаивают чисто формально, вроде бы для управления миром контроль необходим поплотнее, однако им уже не жаждется брать на себя слишком уж большую ношу по вытаскиванию из ям ленивых и нежелающих трудиться. Сами попали, сами и выбирайтесь, если вам так уж важна независимость даже от здравого смысла. Главное, чтобы атомные бомбы не начали делать в кустарных заводиках или еще какую-то гадость.

В раздражении я почесал кончиком пальца за ухом, туда в свое время вшили первый чип, модифицированный смартфон, только уменьшенный до размеров рисового зерна. Затем всобачивались и другие гаджеты, помощнее, с разными возможностями, но и первый остался, хотя им почти не пользуюсь.

Шрамик в минуты волнения начинает чесаться, словно организм зачем-то напоминает о самом первом шаге к киборгизации.

Дверь моего кабинета распахнулась, я поморщился, но это явился Камнеломов, всем своим видом напоминая, что это он заведующий нашим отделом.

– Ну чё? – поинтересовался он с вызовом. – Как бы работаешь, да?.. И когда смотришь порнуху, верно?.. Ты, дескать, смотришь порнуху, а твое подсознание высчитывает, в каком году в Индонезии будет переворот?.. Или землетрясение в Африке?..

– С землетрясениями не ко мне, – ответил я. – Хотя, правда, вы, Алексей Владимирович, так и не научились различать прорицателей, предсказателей и прогнозистов?

– Не вижу между вами разницы, – ответил он с наглой небрежностью. – Ты еще про авгуров забыл… А порнуху смотришь, знаю. Только зачем?

Хотя я демонстративно обратился к нему на «вы», он сделал вид, что не заметил, упирая не столько на то, что все люди братья, а что учились на одном курсе и часто пользовались одними и теми же записями, что делали более усердные студенты.

– Что, – поинтересовался я, – новая идея пришла?

– Как всегда, – подтвердил он, – гениальная. Не помешает взять под усиленную охрану твою квартиру. А продукты стоит вообще заказывать с доставкой…

Я спросил встревоженно:

– Что случилось?.. Супермаркет в соседнем здании! Ульяна привыкла закупаться там сама.

Он сказал значительно:

– Могут быть инциденты.

Я ощутил холодок по шкуре, Камнеломов смотрит победно, любая моя неприятность ему как маслом.

– Какие?

– Вплоть до похищения, – произнес он. – Мир все тревожнее, если ты как-то заметил.

Я отмахнулся.

– Да брось ты свои парижские тайны Ноттингемского собора. Для людей дела я один из болтунов, что мечтает, даже грезит о справедливом устройстве мира. Типа Томаса Мора или Кампанеллы. А ценят тех, кто реально работает в хай-теке.

– Есть мнение, – сказал он значительным тоном. – Да, есть мнение…

– Чье? – уточнил я.

– Мое, – отрезал он. – Про-гно-зи-ру-ет-ца мне вот так это вот!.. Слово-то какое, натощак не выговоришь!.. Хорошо, пообедал, а то бы колики схватил. Могу посодействовать насчет охраны. Ульяна даже не заметит. Но если к ней начнет приближаться какая-то агрессивно настроенная группа, наши люди мгновенно окажутся рядом.

Я поморщился, Камнеломов слишком уж напирает на свою значимость в области безопасности, но спорить с ним бесполезно, ответил вежливо:

– Ни меня, ни Ульяну похищать не будут. Мы ничего не решаем, а выкупать нас тоже никто не будет. Но кое-что я собираюсь и сам предпринять…

– Что?

– На этот случай у нас припасен домик в деревне, – напомнил я.

Понятно, он злится, не верит, что я еще несколько лет тому учел возможность такого сопротивления демократического большинства, потому и приобрел домик за городом. И хоть не в деревне, а в охраняемом коттеджном поселке, но все равно та же деревня, убежавшая от городской жизни.

Ульяну по связи я предупредил насчет переезда, она больше обрадовалась, чем огорчилась, жизнь на природе, по ее убеждению, куда лучше городской суматохи.

Голому собраться – только подпоясаться, все необходимое поместилось в две сумки. Я закинул их в багажник, Ульяна хлопнула себе по лбу и развернулась ко мне, довольная и сияющая.

– Ах да!.. Я тут договорилась с Дианой, что она там за тобой присмотрит…

Я дернулся.

– Договорилась? Это в каком смысле?

– В любом, – ответила она безмятежно. – Если несколько недель врозь, то позаботится и о твоем цвете лица. В смысле, о гормональном равновесии. Она хорошая, мы с нею быстро нашли общий язык.

Я поинтересовался с подозрением:

– А кому пришла в голову эта идея?

– Какая?

– Ну, чтобы она…

Она посмотрела на меня с интересом.

– Ты что, настолько старомодный? Другой бы обрадовался.

– Осторожничаю, – пояснил я. – Местами я совсем старый, битый, зашуганный.

– А ты не думай, – предложила она. – Разве есть разница, какая женщина в постели?.. И женщина ли?.. Главное, результат, а он, как говорят битые жизнью мужчины, всегда одинаков. Выеду через полчаса, а ты возвращайся прямо сейчас, не жди. На дорогах все неспокойнее. Хватит властям сопли жевать, пора прекратить эти безобразия. Я думала, демократия – это не обязательно безобразия, наивная…

– Я не теоретик, – ответил я и, притянув ее за уши, поцеловал в наморщенный от мыслительных усилий лоб. – Я практик-прикладник, говорю о том, что уже вижу на горизонте, пока другие считают ворон на обочине. Хорошо, отправляйся. Квартиру запру и поставлю под охрану, ничего не сопрут.

А если и сопрут, добавил мысленно, то сейчас все восстанавливается моментально. Потому квартирные кражи исчезли как явление, разве что у коллекционера какого уведут редкую картину или фабержатину.

Сами по себе городские квартиры неолудам тоже не интересны, громят научно-исследовательские институты и заводы по производству высокотехнологических штучек.

А вот благоустроенные загородные домики с огородом, садом и курами и есть в их понимании настоящий рай, в котором люди должны жить вечно.

Города же вообще сжечь и разрушить, чтоб и не пытались нарушать счастливую жизнь на планете.

Все-таки я помог ей собраться, а потом смотрел вслед автомобилю и чувствовал, что из меня выдрали частичку души. С Ульяной за годы срослись настолько, что «вторая половина» перестало быть красивым термином, и без мыслесвязи на все реагируем, как один организм.