Текст книги "Ярость"

– Здорово, – выдохнул он наконец после длинной, хоть и немой фразы, что как колокол звучала в наших ушах, потому что произносилась хором, – а митинги протеста против своего режима не само правительство организовывает?.. Жаль.

– А то бы организовали? – спросил Коган.

– Конечно, – заверил Кречет. – Ломать – не строить. И удовольствия больше. Марина, зови… нет, проси его прямо к нам. Да, прямо на заседание. Мы чуть прервемся, а то мозги уже скрипят, пусть отдохнут, а мы пока поговорим с правозащитником. А того, назначенного, не пускать! Это же анекдот, если правительство само пишет текст на лозунгах оппозиции или указывает, за что его критиковать!

Марина заколебалась:

– А может, все-таки в шею? Вам работать надо.

– Погоди, все-таки этот экземпляр из редкой породы бескорыстных. Их оберегать надо. Зови! Только принеси для него кофе. Посмотрим, кто кого использует.

Марина вышла, а Яузов буркнул:

– Какая длинная фамилия… По мне, уж Сруль Израилевич и то проще.

Я ощутил, что надо и мне что-то сказать, поучаствовать, а то вроде бы работа кипит, все что-то делают, торопливо записывают ценные указания Кречета, шепчутся, по-государственному морщат лбы и двигают бровями, только я глазею по сторонам, отмалчиваюсь.

– Да все просто, – объяснил я. – Был когда-то человек по имени Клен. Его дети на вопрос: чьи? – отвечали – Кленовы. Через тридцать-сорок лет дети мужика по фамилии Кленов отвечали на такой же вопрос: кленовские. Или – Кленовичи, если жили чуть западнее. Дети Кленовича уже были Кленовичичи, а дети Кленовичича – Кленовичичевскими. Хоть и длинная фамилия, но произносится легко. Попробуйте!.. Только везде упрощающие жизнь, как жаждется простому человеку, американцы сломают язык.

Коган с восхищением повертел головой:

– Здорово! Хочу посмотреть на его внуков.

– Эпоха образования фамилий уже закончилась, – разочаровал я его. – А то бы у нас были Компьютеровы, Телевизорские, Программистовы, Визажистичи, Факсовы, Факсовичи, Факсовские, Факсучи…

– Факсучи, – повторил Коган с сожалением, – как жаль, что эта эпоха у вас кончилась.

Яузов смотрел с неприязнью:

– Ничего, Сруль Израилевич. У нас, Сруль Израилевич, и других забав хватает. И без этого… Грамматикопоподоллопуса имена интересные, поверьте, Сруль Израилевич, встречаются…

ГЛАВА 13

Кленовичичевский вошел робко, но робость была не от страха перед высокими государственными лицами, а от природной застенчивости, которую многие ошибочно принимают за слабость. Он вздрогнул, увидев в кабинете столько народу, замялся, опять же из-за повышенной интеллигентности, проще выкладывать всесильному диктатору правду с глазу на глаз.

Кречет пошел навстречу, пожал руку, проводил к столу. Краснохарев без особой приязни протянул ему пустую чашку, взял кофейник:

– Вам покрепче или как?

Кленовичичевский сказал застенчиво:

– Лучше «или как». Сердце, знаете ли…

– Знаю, – пробурчал Краснохарев. – У меня оно тоже где-то есть. Не зря же что-то в пятках шебаршится.

Коломиец придвинул Кленовичичевскому сахарницу:

– Потребляете белый яд?

– Да, пока еще…

– Сколько?

– Одну ложечку. Спасибо, довольно.

Он взял чашку обеими руками, словно грея ладони о жестяную кружку возле лагерного костра. Близорукие глаза застенчиво щурились. Кречет сказал благожелательно:

– Пусть белый яд борется с черным! Кофе от этого только слаще. Что вас привело к нам, Аполлон Вячеславович?

Кленовичичевский сказал смущенно:

– Честно говоря, я ожидал, что буду добиваться приема много недель. Но вот так, сразу, у меня в голове все смешалось… Помню, что в числе целого ряда вопросов был вопрос о правах осужденных, что постоянно нарушаются… Суд неправедно осудил Сидорчука, а этот убийца на самом деле несчастный человек. Его надо лечить…

Я ощутил неловкость, справа и слева хмыкали, отводили взоры. Яузов смотрел на правозащитника с откровенной враждебностью, взгляд был оценивающий, словно надел на него двойную выкладку и гонял по грязи. Но уже не привлечь даже на сборы, слишком стар, правозащитник чертов…

Кречет, словно чувствуя общее настроение, развел руками:

– Права преступников?.. Меня больше заботят права тех людей, которых они убивают, грабят, насилуют! Этот Сидорчук, судя по прессе, изнасиловал и убил троих женщин, а вы требуете его лечить?

– Да, это принято во всем мире…

Кречет зло оскалился, как хищный волк:

– Да плевал я на весь этот мир! Лечить преступника, в то время как добропорядочным гражданам не хватает лекарств, мест в больнице, врачей? Пуля их вылечит!

Кленовичичевский отшатнулся в ужасе, с трясущимися губами, растерянный. Пролепетал:

– Но как же… Если у нас правовое государство…

– Вот и будем соблюдать, – сказал Кречет бодро. – Но на все раны йоду не хватит. Давайте сперва самые тяжелые перевяжем, согласны?.. От которых общество вовсе копыта откинуть может. А потом и царапины залечим. Скажем, по вашему настоянию, в интересах защиты прав человека, я отдал распоряжение представить на телевидении, в прессе и на радио… где еще?.. ага, на митингах, если таковые будут, интересы всех конфессий. Как вы говорили, в России есть не только православные, но и католики, мусульмане, даже ламартины… нет, ламаисты, кажется. А со стороны создается впечатление, что православная церковь все подмяла под себя. А это касается всего населения, а не горстки преступников!

Кленовичичевский хлопал глазами, даже открывал и закрывал рот, словно рыба на берегу, явно пытался сообщить, что он такого не говорил, а если и говорил, то кто-то другой из правозащитников, но Кречет речь не прерывал, и на скорбном лике Кленовичичевского отразилось раздумье. Попробуй скажи, что такое не говорил, что Кречет с кем-то спутал, тот может передумать, а он прав: права мусульман и католиков ущемлены, а их побольше, чем всех осужденных. К тому же, если выбирать, о ком заботиться в первую очередь, то все же о честных и свободных гражданах, опять же проклятый диктатор прав…

Кречет умолк, вопросительно посмотрел на правозащитника. Тот понял, встал, поклонился:

– Спасибо. Распоряжение… вы сказали… скоро будет готово?

– Указ, – поправил Кречет значительно. – Вон бумага на столе, видите? Мирошниченко, наш пресс-секретарь, уже набрасывает проект. Считайте, что я его только что подписал.

Мирошниченко пробежал глазами листок:

– Да, пожалуй… все. Можете ознакомиться.

Кречет быстро прочел, я видел, как он мгновенно вгрызается в каждое слово, перефразируя его со всех сторон, затем подписал и протянул Кленовичичевскому:

– Вот видите, как иметь дело с военными? Никакой волокиты. Возьмите с собой, ознакомьте прессу.

Кленовичичевский торопливо взял листок, даже не пробежал глазами, доверяет, бедолага, мало его дурачили, поклонился еще и так же торопливо попятился к выходу. Президентский указ прижал к груди.

Кречет внезапно сказал в спину:

– Да, вот еще…

Кленовичичевский остановился, медленно повернулся. Листок все еще прижимал к груди, но лицо приняло обреченное выражение, будто отняли права всех людей земного шара.

– Передайте прессе, – сказал Кречет, – что я пригласил вас в свою команду. В малый совет!

Когда дверь за ним захлопнулась, Яузов сказал недовольно:

– Что за кукукнутый у нас президент? Сам отдал ему всю славу! Еще и в сумку сложил.

– Да, – согласился Коган язвительно, – теперь отцом потепления в вопросах религии назовут Кленовичичевского. А борзописцы придумают, как он вынашивал эту идею в лагерях, добивался у предыдущего президента, а у этого зверя буквально вырвал из окровавленной пасти, откуда еще капала кровь невинно замученных жертв!

Кречет смерил его недобрым взглядом:

– Я уже знаю, кто будет первым невинно замученным…

– Это не я, – быстро сказал Коган. – Я виноват даже в том, что Христа распяли.

– Это ваше внутреннее дело, – определил Кречет великодушно. – Евреи еврея – нам-то что? Жаль, что одного. Могли бы хотя бы пару сотен. Мелочь, конечно, но приятно… Редкий случай доставить радость всему свету и всем народам!.. Словом, пусть Кленовичичевский будет отцом этого потепления, но и все шишки на него. Мне бы от вас отгавкаться, и то подвиг. Тут еще одна задачка, помимо старых… Казаки снова потребовали вернуть им три района, которые в пятьдесят седьмом были зачем-то переданы Чечено-Ингушетии. А если не вернем, то берутся их вернуть сами. И плевать им на мое правление. И плевать на то, что я могу кровью залить все Ставрополье!.. По сути, это ультиматум. У меня выбор небогат: либо поссориться с казаками, а это не худшая часть народа, совсем не худшая! – либо с Чечней, с которой и так в ссоре. Понятно, что надо плюнуть на казаков, а Чечню поцеловать в зад, у нас всегда плевали на свой народ, до того доплевались, что более заплеванного и затюканного народа нет на свете…

Я не поверил своим ушам:

– Плюнете на требования казаков?

– Я сказал, что раньше всегда плевали на своих, а чужих целовали… Но мы начинаем возрождение России или нет?

Коломиец откашлялся, сказал бархатным голосом:

– Вообще-то это была подлейшая предательская политика предыдущего правительства! Весь Кавказ до предела набит оружием, каждый чеченец или ингуш с автоматом ходит в кино и гуляет по улицам, а казачеству не разрешается иметь даже пистолетов!

Мирошниченко, пресс-секретарь, подхватил:

– А если бы казаки вздумали вооружиться сами, как это сделали чеченцы… представляю, с какой жестокостью бросили бы все танковые армии против них! Со своими у нас привыкли не церемониться. А если не уважаем свой народ, то как нас будут уважать те же чеченцы, грузины, американцы?

Что-то меня беспокоило с самого начала, и только сейчас начал понимать причину. Слишком быстро Кречет нашел единомышленников. Когда эти люди говорят так, будто это Кречет говорит другими голосами… Я – другое дело, Кречет настолько выучил мои книги, что буквально говорит цитатами, но эти люди совсем недавно работали в кабинете, который вел совсем другую политику. Либо лгали все годы, либо лгут сейчас, поддакивая и угождая. Но скорее второе, ибо Кречет высказывает совсем не то, что привыкли слышать от президента.

Краснохарев, молчаливый Усачев, медведистый Яузов… Все они следили за президентом очень внимательно, а Краснохарев, улучив минуту, сказал глубокомысленно:

– Раз уж заговорили о казачестве, о праве на личное оружие… Есть идея, как привлечь на свою сторону самую многочисленную партию.

Кречет скривился:

– Демократов?

– Куда демократам, – усмехнулся Краснохарев с победностью в голосе, – сейчас силу быстро набрала партия Валерия Полозова!

– А, это те, кто требует право носить оружие?

– Да. Почему не пообещать, что право на ношение гражданами оружия будет записано прямо в Конституции? Как в США. Конечно, сперва только избранным… Ну, как при Хрущеве, когда собирались разрешить иметь дома оружие членам партии. Теперь партии нет, но остались люди, что прожили на данном месте не меньше десяти лет, психически здоровы, не были, не привлекались, не участвовали… еще какие-нибудь ограничения, а дальше постепенно можно расширять круг владельцев оружия.

Он в задумчивости покачал головой:

– Да, партия Полозова быстро набрала силу и сторонников… Вообще-то я целиком за то, чтобы население обзавелось оружием. У мужчины, обладающего оружием, распрямляется спина. Он начинает смотреть гордо, в глазах появляется достоинство. Но обязательно будут случаи, когда пьяный муж застрелит неверную жену, а в тещу так и вовсе всадит всю обойму… А при нынешнем крике о сверхценности человеческой жизни выдержать будет непросто.

Яузов покряхтел, сказал:

– Я против, хоть убейте. Боюсь я вооруженной страны. Когда все оружие в моих руках…

Коган произнес с двусмысленной улыбкой:

– Ваших?

Яузов понял не сразу, нахмурился:

– Моих! А я сам – правая… или левая рука Кречета. Пусть десятая, если у него их как у осьминога.

– Тогда уж кальмара, – поправил Кречет. – У осьминога, судя по названию, восемь. Сергей Павлович, сколько в Москве за год погибает людей? Не умирает, а погибает?..

Черногоров, министр МВД, развел руками:

– А что я могу поделать?.. Два-три человека ежедневно в автокатастрофах на месте, с десяток… которые еще не всмятку, увозят в больницы. Опять же два-три при разборках, пьяных драках. Один-два погибают при пожарах. Вот и считайте, сколько в год набежит только по Москве… За день больше, чем за месяц войны в Чечне.

Кречет удовлетворенно кивнул:

– Это наша обычная жизнь. Две тысячи в год только по Москве и только в автокатастрофах! Но люди от авто не отказываются. Ездят, нарушают правила, превышают скорость, обгоняют… И никому не приходит в голову запретить автомобили.

– Тогда уж запретите и курение, – сказал Коган ядовито. – А то от рака легких…

Кречет хотел бросить что-то злое, видно по лицу, я опередил:

– В США оружие есть у населения лишь потому, что народ сперва обзавелся всякими «кольтами» да «винчестерами», а потом создал страну и правительство. А теперь правители ломают головы, как отобрать. Вспомните их любой фильм, книгу, сюжеты на ТВ! Везде одно и то же: ежели вас остановит грабитель и потребует кошелек, ни в коем случае не оказывайте сопротивления. Отдайте все: деньги, часы, одежду, обувь, пусть изнасилует – неважно, какого вы пола, – пусть нагадит, искалечит, надругается, но ни в коем случае не оказывайте сопротивления!.. Если выживете, то заявите в полицию, а мы начнем розыск и поиски преступника… нет, пока только подозреваемого в преступлении, а потом, если отыщем, его ждет наказание по закону. Если он, конечно, будет арестован, а его адвокаты не посадят вас и всю полицию за клевету. Так что, Платон Тарасович, взвесьте хорошенько. Мы будем единственной страной, где законы об оружии не ужесточаются, а… А вы станете первым в мире президентом, который не отбирает оружие у населения, а совсем наоборот…

Яузов заметил с ухмылкой:

– Ну, насчет первых и единственных загнули. Вон и Чечня, и Саддам Хусейн, и Кувейт…

– Наш футумартиролог, – отпарировал Коган, – говорит о цивилизованных странах! По крайней мере о тех, кого принято именовать цивилизованными.

– Кто сам себя называет так, – поправил Кречет. – Впрочем, какая беда от того, что население получит право иметь оружие?.. Бандиты и так обвешаны им, как опереточные герои. Если разрешить продажу оружия частным лицам, то покупателями будут только добропорядочные граждане. Ведь почему власть не желает позволить простым гражданам иметь оружие? Да потому, что труднее их будет грабить!

Я посмотрел с удивлением:

– Я что-то не понимаю. Как будто не вы президент!

– Значит, первый грабитель?

– Просто самый крупный, – уточнил я. – Как вы понимаете, это не оскорбление, а констатация. Еще наши первые князья ездили на полюдье, что на современном языке именуется иностранным словом «рэкет»…

Он отмахнулся:

– Да знаю-знаю, что и терроризм, и рэкет, и захваты заложников – это чисто русское изобретение. И слоны тоже все наши. Мне кажется, что оружие можно не давать англичанам, у них и так прямые спины, а смотрят прямо в глаза. А русским надо! Оружие в самом деле придает гордость. Когда я беру в руки пистолет, у меня раздвигаются плечи. Черт, да не обязательно держать в руках: достаточно купить и запереть в шкаф, но само сознание, что у тебя есть оружие, делает твой взгляд гордым.

Министр МВД деловито положил перед собой калькулятор:

– А давайте сперва прикинем, сколько олухов погибнет в первые месяцы, пока привыкнут, пока установятся новые отношения.

Кречет смотрел нетерпеливо. Коган вытащил свой калькулятор, огромный, почти ноутбук, принялся демонстративно пересчитывать, не давая министру передернуть цифры.

– Ну, – спросил Кречет нетерпеливо, – сколько у вас было в школе по арифметике?

– Так мы ж не в столбик, – бодро откликнулся Коган, он торопливо складывал, делил, множил, пальцы порхали по клавиатуре, как кузнечики по лугу. – Тут потруднее, техника-то какая…

– Что за министры, одни второгодники…

Коган придвинул к Кречету калькулятор, предлагая посмотреть на итог, а заодно позавидовать импортной штуковине:

– Что-то около шестисот-семисот.

Кречет повернулся к силовому министру:

– Сколько, говоришь, у тебя гибнет людей на дорогах?

– Как гибнут, так у меня… За год около двух тысяч. Примерно втрое больше, чем у Яузова.

Яузов грозно засопел, повернулся к нему всем корпусом. Зрелище было устрашающее, словно в сторону берега развернулась корабельная башня. Острые глазки из-под мощных надбровных дуг уставились, как жерла орудий:

– У меня?

– За всю войну в Чечне, – поправился силовой министр после рассчитанной паузы.

– Тогда не я был министром, – возразил Яузов сварливо.

Кречет сказал жестко:

– Пусть Кленовичичевский с его командой наплюют на мою могилу за несоблюдение прав и прочего словесного дерьма, что превратило наших людей… да только ли наших!.. в не знаю что… но оздоровление народа стоит крохотного кровопускания. Для начала разрешим вооружиться казакам. Если у горцев национальная традиция ходить при оружии, то была она и у казаков. Это Советская власть отобрала, а мы где с нею распрощались, а где держимся. Причем казакам разрешим вооружаться не только личным оружием, а как было встарь. Каждый с личным оружием, на станицу два-три танка. Пару бронетранспортеров, с десяток гранатометов. Может, танков и бронетранспортеров даже побольше. Ведь они вместо коней, а каждый казак должен был содержать дома боевого коня со всем снаряжением… А за недельку-другую разработаем и примем закон и о гражданах России.

Он потянулся сладко, взглянул на часы, удивленно покачал головой. Я с трудом разогнул затекшую спину. Уже за полночь.

Яузов тоже посмотрел на часы, буркнул:

– Что-то, мне кажется, при таких темпах мы его примем уже завтра.

– А что? – откликнулся Кречет бодро, только темные круги под глазами выдавали усталость. – Мы неплохо поработали. Посмотрим, во сколько приползете завтра.

Министры переглядывались, а Коган откашлялся и сказал нежным бархатным голосом:

– Значит ли это, Платон Тарасович, что нам не стоит… пока переходить на те теплые местечки, которые многие уже присмотрели?

Кречет кивнул:

– Не стоит. Я не виню вас, как и других, что ни бе ни ме ни кукареку в старом кабинете. Трудно что-то сделать, когда связан по рукам и ногам. Но вы хоть не воровали направо и налево, не продавали земли и заводы за бесценок, не открывали счета в швейцарских банках. Думаете, не знаю? На всех вас есть досье, мерзавцы!.. Но ваши руки самые чистые. То ли такие хитрые, что не поймаешь, то ли в самом деле моете, как Фурманов, выходя из туалета.

ГЛАВА 14

Не знаю, сова я или жаворонок, могу работать ночи напролет, но могу завалиться спать среди бела дня. После рабочего дня в четырнадцать часов был уверен, что просплю до обеда, но открыл глаза чуть ли не на восходе солнца.

Хрюка бесстыдно спала. На спине, растопырив задние лапы, открыв брюхо, покрытое редкой светлой шерстью. Губы отвисли, открывая страшные клыки.

Я поднялся почти ощупью, как всегда встаю утром, даже если сна ни в одном глазу, смолол и сварил кофе, и лишь когда влил в себя большую чашку, горячего, крепкого, обязательно сладкого, ощутил, что начинаю медленно просыпаться.

Хрюка раскрыла глаза только при звуках ножа на доске: режу ли ее любимую колбасу. Еще медленнее, не спеша, долго потягивалась, равнодушно приняла пару ломтиков, только в глазах был вопрос: пойдем или полежим еще?

– В холодильнике пусто, – объяснил я. – Даже хлеба нет! А ты, бесстыжая, все жрать требуешь.

Ночью прошел короткий дождь, небо блестело синее, но люди, как тупой скот, ходили с раскрытыми зонтиками, тыкали острыми концами друг другу в глаза, раздраженно ругались. Никому не приходило в голову, что пора свернуть, небо чистое. А если и упадет капля, то все же вода, а не ящик с гранатами.

Зазвонил телефон. После третьего звонка поднял, молодой сильный голос попросил вежливо:

– Виктора Александровича, пожалуйста!

Обычно в таких случаях отвечают: «Я у телефона», но я ответил, как надо:

– Чо?

На том конце провода повторили:

– Виктора Александровича, пожалуйста. Никольского!

Я повторил, уж погрубее и нетерпеливее:

– А чо те надо, козел?

На этот раз там заколебались:

– Это квартира Никольского?

Я проревел, изображая поддатого и злого мужика, которого оторвали в тот миг, когда мог сделать рыбу, имея на руках всего ничего, а противник – полные руки:

– Ты, козел, тычешь пальцем не знаешь куды? Похмеляться надо!

Там торопливо бросили трубку. Как я и ожидал, прозвенело тут же, явно там кнопочный, набирается быстрее. На определителе пошли прочерки.

Я поднял трубку:

– Але?

Там вроде бы беззвучно чертыхнулись, но трубку после колебания не положили, мог слесарь-сантехник взять в отсутствие хозяина, тот же голос сказал нерешительно:

– Неужели я опять набрал неверно?.. Мне нужен Никольский Виктор Александрович…

В другое время я еще поиграл бы, изображая пьяного грузчика, на хамство любой интеллигент имеет полное моральное право отвечать таким же хамством, даже если тот, звонящий, не подозревает, что он сейчас хам, но, как говорят юристы, незнание законов не освобождает от ответственности… но дел хватало, и я сразу все объяснил с пьяной доброжелательностью опытного завсегдатая пивнушек тупому новичку:

– А чо ты, мужик, ждешь?.. Что сам Никольский примчится отвечать на анонимные звонки? Может, тебе еще и Индиру Ганди подать?

– Почему… анонимный?

– А чо ты не назвался? Значитца, либо дурак, либо жулик… Если дурак, которого мало пороли, то честь поговорить и со мной, ума наберешься, а если жулик… Маня! Брось кастрюли, зайди к Верке напротив. Пусть позвонит в милицию. У них аппаратура лучше, проверят и адресок запишут, а то чой-то у меня номер не высвечивается…

На том конце провода трубку бросили с такой поспешностью, словно рвануло током.

Воздух был чист, я брел неспешно, Хрюка с независимым видом трусила в сторонке, делая вид, что со мной незнакома. Так с нею заговаривают чаще, в надежде, что собака потерялась. Она рассматривала прохожих как высших существ, которые могут покупать колбасу, а я – как существа, с которыми вынужден жить и общаться. Скот, конечно, озабоченный скот, но другого человечества нет ни на Марсе, ни на Тау Кита. Нужно жить с этим, с этим решать те задачи, ради которых вселенная, развиваясь, и создала наконец нас, высшее, что смогла. Я могу так себе позволить думать, ибо дети подросли, живут самостоятельно, а мои запросы столь невелики, что небольших гонораров хватает, чтобы жить сравнительно безбедно. Машины нет, дачи нет, как и дорогой любовницы или пристрастия к картам. Я свободен, как бомж, как разбойник, а компьютерная сеть позволяет бродить по всему миру, не поднимаясь с дивана.

В голове все еще гудели, как тупые шмели, голоса министров, советников, а ноздри даже от быстро просыхающего асфальта ловят запах настоящего кофе, чертов Кречет, как он его получает?..

У памятника Долгорукому, несмотря на утро, собралась толпа. Судя по расцветке, правозащитники. Несколько человек взобрались на трибуну из широких ящиков. Один с такой яростью кричал в мегафон, что я слышал сперва только лязг железа, словно оратор грыз металлический край.

Потом разобрал слова:

– …была навязана силой не только… Советская власть… чуждый нам жидовский марксизм… это порождение Запада!.. Учение жида Карла Маркса!.. Еще раньше силой оружия было навязано раннее жидовское учение такого же жида по имени Иисус Христос!.. Почему как власти, так и подкупленные ученые… все они жидовня!.. старательно умалчивают, что жидовские комиссары не только уничтожали русское офицерство Белой гвардии, не только насиловали благородных девиц, но еще раньше силой оружия принесли из чужих земель так называемое христианство! Почему молчат, что своя русская вера была уничтожена, русские храмы сожжены, наши жрецы казнены, распяты, замучены лютой смертью? Были убиты все, кто остался верен русской вере, не желал принимать эту жидовскую!..

Слушали кто сочувствующе, кто со смешками. Судя по реакции, не все пришли сюда, зная о митинге, многие просто подошли, завидя толпу. Кто-то из новичков широко распахнул невинные глаза:

– А разве… разве православная вера не исконно наша?

Оратор сардонически расхохотался:

– Вы слышали?.. Вы слышали агнца божьего… Он трижды в день говорит: «Слава нашему Богу Израиля…» и еще спрашивает!

Я быстро оглядывал лица вокруг. Язычнику нельзя отказать в логике. Да и момент подходящий. Сбросили Советскую власть, навязанную извне, возвращаемся к досоветским порядкам, так почему же не сделать еще шажок: не вернуться к предыдущей идеологии?

Он как чувствовал, язычник простер руки:

– Я не говорю ничего необычного! Та же Япония, на которую теперь оглядываются чаще, чем на Америку, сохранила свою древнюю веру, своих японских богов!.. И никакое христианство, как ни пытались его насаждать, никакой буддизм, индуизм, ламаизм или ислам не сумели поколебать их веру, их национальное достоинство, что держится на вере!

Хороший ход, отметил я. Напор, ругань, поиск врага, но фразы строит верно, отточенно, мгновенно ловит настроения, интуитивно пытается отыскать ту самую русскую идею, на основе которой возродилась бы Россия. Конечно, с ним во главе.

– Сейчас мы должны вернуться к истокам! – кричал он в рупор. – Обязаны! Мы начали освобождаться от чужого наследия, так освободимся же до конца!.. Иначе застрянем на полпути, а там сразу превратимся в придаток разжиревшей Америки, этого тупого и толстого помещика…

Все не любят Америку. Но опять же и этот говорун считает момент удачным. Есть политическое чутье. Россия так глубоко в дерьме, что, в какую бы сторону ни поползла, все равно будет лучше.

– Слава Руси! – прокричал он во весь голос. – Настоящей!..

Из толпы закричали:

– Слава!

– Да здравствует!

– Слава Сварогу!

Рядом кто-то спросил у соседа:

– Сварог – это кто?

– Бог, – ответил тот, подумав. – Славянский. Или русский… Не то бог войны, не то победных походов…

Спрашивающий оглянулся на оратора:

– Наверное, бог войны… Слава, слава Сварогу!!!

Несколько голосов дружно и весело закричали: «Слава!» – кто-то проорал, выказывая знакомство с русской мифологией, славу Перуну, потом еще и славу Велесу, богу скота. Возможно, тоже считал его богом войны или наркотиков.

Рядом со мной парень присел, на плечи деловито и привычно влезла девица. Он распрямился, кряхтя и надуваясь, а девица начала хлопать в ладоши, ерзать, показывая крутую грудь в тоненькой маечке с глубоким вырезом. На том конце толпы на плечах крепкого парня возникла другая, тоже с длинными ногами, которые кокетливо скрестила на груди парня. Хлопала, как на концерте, раскачивалась.

– Кто это? – спросил я с интересом соседа.

– Казанов, – ответил тот гордо. – Лидер… тьфу, слово-то какое поганое!.. глава нашей партии. За нами будущее!

– Не сомневаюсь, – согласился я. – Как называется? Я на случай, если вступить…

Он придирчиво оглядел меня с головы до ног:

– Что-то ты черноват больно… На русского не похож. И нос крючком, как у пархатого.

– Я с Украины, – сообщил я. – Так все такие, южные славяне! А здесь жили восточные, посветлее…

– А, – согласился он, – тогда можно. Хохлы тоже люди, хоть и похуже. Но жидов резали по-настоящему! Не то что у нас – одни дурацкие погромы… Не обижайся, по вас там постоянно то турки ходили, то татарва. А мы – чистая раса.

– Так вы националисты?

– Нет, – ответил он с неопределенностью. – Для нас нация – не главное. Мы – язычники. Возрождаем истинно верную веру. В капище к нашим богам хоть черта поставь – мы веротерпимы.

Я предположил:

– Тогда вы родяне. Или сварожичи. Язычники – бранное слово. Так называли всех нехристиан сами христиане. Как нас украинцы зовут москалями да кацапами, а мы их – хохлами… Так что подумайте о правильном названии!

Я попятился, начал проталкиваться обратно. Толпа собралась уже нешуточная. Милиция подошла ближе, прислушивалась к выкрикам, но пока не вмешивалась. Да и вроде бы не антисемиты, не фашисты, не националисты – религиозные какие-то, евреев винят не за то, что весь мир заграбастали и опять Россией правят, а что Христа не удавили еще в колыбели. Им, евреям, кровь пустил, да и русских согнул так, что задница к услугам каждого…

В булочной рассеянно сгреб пару свежих батонов, глаза больше шарили по лицам, и сердце сжималось от горечи. Россия первой попыталась воплотить в жизнь лучшую из лучших и самую благородную из идей… самую сокровенную, о которой мечтали и писали лучшие умы… коммунизм! Пыталась построить. Но на рывке и самоотречении построить не удалось, а когда энтузиазм выгорел, когда пошли будни, началась та нелепость, когда признаться, что не удалось всем утереть нос своим совершенством, что мечта так и остается мечтой, никто не решился. Да и зачем, когда всю власть прибрали ловкие люди, которые из всего умеют извлекать личную выгоду, как сумели и из мечты о светлом будущем, где не будет обиженных? А кто начал тревожиться, говорить о каких-то переменах, того объявляли ни много ни мало как врагом всего народа…

Мечта о построении коммунизма рухнула под напором серости, как все светлое гибнет под его напором. Людей, которые думают о том, как поиметь жену соседа, всегда больше, чем тех, кто мечтает облагодетельствовать человечество. Интересы американцев выше пояса не поднимаются, разве что у тех, у кого там интересов уже нет. И когда они настойчиво восхваляют свой образ жизни, когда главная цель – вкусно жрать и мягко спать, никаких запретов в сексе, никакого риска и высоких слов о служении Родине, то рано или поздно даже у самых устойчивых появляется некая душевная усталость: не махнуть ли и мне на все рукой? Вон как те скоты живут! Ведь жизнь коротка… Отдать Отечеству, себе ничего не останется.

В США никогда не было дворян, не было дуэлей, кодекса чести и прочих подобных предрассудков Старого Света, будь это Старый Свет Европы или Востока. За океан переселялись простые рабочие и крестьяне в поисках лучшей доли, золотоискатели, авантюристы, религиозные гонимые… Дворянство там не возникло. Американцы как были, так и остались людьми, которые над высокими проблемами голов не ломают, от умных книг их клонит в сон, над рассказами Старого Света о любви и верности самодовольно посмеиваются, ибо знают, что взаимозаменяемы и мужчины, и женщины, а в самых трудных случаях разве что стоит полистать брошюрку о технике секса.

Если кто-то на улице начнет созывать народ на балет Чайковского, а другой тут же позовет на концерт Пугачевой, то понятно, куда пойдет большинство. Американцы как раз и побеждали тем, что всегда предлагали что-то ниже того, что предлагала цивилизованная Европа. Вместо любви, такой трудной и обязывающей, они сумели без особого труда навязать секс, а верность Отечеству объявили предрассудком, ну а честь – так и вовсе пережитком феодализма.