Текст книги "Князь Рус"

Глава 18

Ракшас шел ровно, только уши изредка прядали, когда прямо из-под ног выпрыгивали крупные, как воробьи, кузнечики. Крылья вспыхивали, как крохотные молнии, а кузнечики уносились без нужды далеко-далеко, будто радуясь случаю поменять место. А серые кобылки взлетали высоко, трепеща красными и синими крыльями, в воздухе делали кувырок через голову, глаза так и прикипали к яркому цветному пятну, а кобылки тем временем складывали крылышки и плюхались на серую землю, сами такие же серые, неотличимые от комочков земли.

А мы просто бежим, подумал Рус невесело. Даже не заметаем следы, как кобылки. Увы, мы не кобылки, нам так не спрятаться.

Впереди показался скачущий навстречу всадник. Золотые волосы развеваются по ветру, еще не посвящен во взрослые, несется так, что конские бока уже в мыле. А уж визжит, гикает, свистит и орет так, что и в ночи каждый признает Буську.

– Впереди река! Большая!

– Что-то случилось? – крикнул Рус. – Где Баюн?

– Остался на берегу. Говорит, русалок видел… Песнь складывает.

Он повернул коня и, не дожидаясь слова от князя, ринулся обратно. Рус взмахом подозвал Сову, велел готовить меха, быть готовыми к переправе.

Так и получилось: с ходу брода не отыскали, да река и не загораживает путь, можно еще долго тащиться вдоль берега, а потом, как всегда бывало, отыщется широкое место, где воды даже на глубоком будет не выше колена.

Рус с сомнением смотрел на широкую водную гладь. Переправиться не трудно, каждый привяжет по козьему бурдюку, это поможет и человеку, и коню, но с повозками будет возня. Добро Леху, ушел налегке… Оглянулся на Сову, тот на Корнилу, а волхв в свою очередь вскинул голову, всмотрелся в небо совсем не старческими глазами:

– Пойдем по берегу. Голова не будет болеть, как и где напоить скотину. А нам все одно на север… Только не за водой, а навстречу! Добрая примета.

Сова одобрительно прогудел:

– Хороший волхв. За неделю – ни одной плохой приметы.

Корнило зыркнул зло:

– Нам боги благоволят! А ты что ж, супротив богов?

– Что ты, – испугался Сова, даже в лице переменился, конь под ним опасливо пошел в сторону. – Как же я супротив богов, когда у них такие вот лютые помощники…

Ускакал, Корнило довольно хмыкнул. Русу почудилась неуловимая насмешка в голосе Совы, но ломать голову не стал, оба шибко умные, словами играют, а мужское дело – играть мечом.

Вдоль берега двигались еще медленнее. И повозки не ахти, скот достался худший, но главное – все помнили о страшной хвостатой звезде, шли с опаской.

Корнило с помощниками на первом же привале резал в жертву скот, кропил кровью мужчин, после чего Корнило сбривал им головы. Вид был несколько странный, когда на голых головах оставался длинный клок волос. Сперва посмеивались, потом заточенные до немыслимой остроты ножи взяли Ерш и еще несколько дружинников, и за неделю уже все блестели на солнце бритыми головами. Длинные пряди волос кто лихо закручивал за ухо, кто оставлял небрежно полоскаться по ветру сзади, а кто даже вплетал цветные ленты.

Рус заметил, как Ис сдерживает усмешку. Спросил подозрительно:

– Очень плохо?

– Нет-нет, – поспешила она. – Ничуть! Так даже более… мужественно. Вид более гордый. Только зачем серьга в ухе?

Рус поморщился:

– Корнило новые обряды придумывает. И кольца, видишь? На большом пальце – воин, на среднем – кузнец, на безымянном – торговец, на мизинце – отрок… Если кольцо золотое, то не простой дружинник, кузнец или торговец – простым велено носить серебро… Я, честно говоря, еще не запомнил. Корнило каждый день что-то да придумывает. Пока нам не до его игр.

К его удивлению, она сказала уважительно:

– Он великое дело творит.

– Да ну?

– Великое, – повторила она убежденно. – Он из толпы беглецов делает народ.

– Народ создается мечом, – бросил он резко, брови сдвинулись. – Силой!

– Обычаями, – возразила она. – Ритуалами. Запретами.

Он все еще хмурился, когда ее тонкие руки обхватили его могучую шею. Жаркие губы коснулись его уха. Он пробурчал:

– Не подлащивайся. Это у вас, наверное, волхвы в большой силе… А у нас – воины!

Он ехал, погруженный в сладкие думы. Настанет ночь, и Ис примет его в сильные объятия. С каждым днем крепнет та нить, что связывает их. И уже не снятся другие женщины. Как те, которых выбирал сам, так и те, которых ему предлагали в жены мать, дяди, вуи, друзья. Все эти красавицы блистали в Напии, а он уже начинает забывать стольный град. А Ис особенная… И как хорошо, что все до единой остались там, в исполинском дворце великого тцара Пана.

Громкий стук копыт заставил вскинуть голову. Впереди по берегу реки росло пятно, распалось на бешено скачущего коня и крохотного всадника. Тот так пригнулся, что золотые волосы струились в темной гриве, словно золотые струи в темной реке. Рус ощутил, как злая рука сжала сердце. Еще не слышал, что крикнет Буська, еще не видел его лица, но по коже уже вздулись пупырышки, а волосы на затылке зашевелились.

Буська подлетел вплотную. Оглянулся по сторонам и, притишив голос, сказал сдавленно:

– Впереди – люди!

– Люди? – не понял Рус. Он тоже понизил голос. – Ты что говоришь? Мы идем по пустым землям!

– Да? – возразил Буська. – Какие же они пустые, когда там дома, скот…

– А где Баюн?

– Баюн сегодня в дозор не ходил. Я один!

Рус сказал взволнованно:

– Буська, ты рассмотрел их хорошо? Это не двухголовые чудовища? Не великаны?

Буська помотал головой так, что едва не свалился с коня.

– Говорю ж, люди. В деревянных хатках из бревен. Поля! На лугу стадо коров.

Рус оглянулся на отряд дружинников, едут почти полуголые, доспехи и оружие везут в телеге, что отстала далеко. Спросил чужим голосом:

– Тебя не заметили?

– Скажешь, – обиделся Буська. – Я наблюдал издалека. Там селение! Очень большое. Людев там как мурашвы! Конечно, сомнем… но не знаю, есть ли за ним еще.

– Правильно, что вернулся сразу, – сказал Рус чужим голосом. Он огляделся, кивком подозвал Сову. – Побудь пока вместо меня. Я проедусь вперед.

Сова подъехал медлительный, спокойный, уже обросший тугим жилистым мясом. Теперь это был крепкий воин без возраста, такие встречаются нечасто, но, глядя на их дубленые лица, любой опасается задеть такого бывалого, тертого, умелого как с любым оружием, так и без оружия.

– Стряслось что?

– Просто хочу проехаться вперед, – объяснил Рус. – Засиделся с бабами.

– Добро, – кивнул Сова. Его безразличные глаза скользнули по взволнованному Буське, потом взор обратился к Русу. – Но я буду держать хотя бы десяток в полном вооружении.

Рус кивнул, Сова чует беду, послал коня вслед за Буськой. Тот погнал коня сперва рысью, потом начал бить пятками в бока, взял даже плеть, и конь перешел в отчаянный галоп.

Так они мчались долго, наконец Буська придержал коня. Дальше поехали шагом, а еще через версту Буська слез с коня, и Рус, понимая безмолвно, тоже соскочил на землю. Ведя коней в поводу, они пошли уже осторожнее, прислушиваясь и присматриваясь к кустарникам, стайкам деревьев.

– Здесь, – прошептал Буська.

Впереди был густой орешник, ветви со спелыми орехами клонились к земле, под ними был папоротник, и они проползли под ним, пока впереди не засиял свет.

Они находились на возвышении, а новая долина расстилалась чуть ниже, и отсюда хорошо были видны крыши домов, огороды, колодцы, коновязи. На дальнем лугу паслись тучные стада, от озера шли, важно гогоча, толстые, неповоротливые гуси. Пастух шел пешком, длинный кнут был перекинут через плечо и тащился по пыли. Домов Русу показалось больше сотни, а чуть погодя он понял, что их меньше тридцати, а остальное – сараи, конюшни, амбары, клети для скота, крытые тока для обмолота хлеба. Даже колодцы прикрыты навесами на крепких столбах: невиданное дело, говорит о богатстве и зажиточности.

Далеко за последними крышами тянулись распаханные огороды. Похоже, их готовили уже на зиму, и при напоминании о зиме сердце Руса болезненно дернулось.

Буська прошептал рядышком:

– Я могу как мышь по краешку! Погляжу, что за этой весью.

Рус посмотрел на солнце:

– Поздно.

– Я быстро!

– Не успеешь. А возвращаться в потемках – попадешь в чужие руки.

– Я могу схорониться до утра.

Рус покачал головой:

– Утром здесь будет вся дружина. К тому времени мы уже должны знать, что делать.

Он окинул долгим взглядом роскошную и богатую долину. Справа бросает петли речка, вдоль которой шли, видны лодки, плоты. Роскошный луг, дубовая роща, а по ту сторону веси – еще одна. Так что леса вдоволь, как и раздолье для скота…

Затаившись, он настороженно, как зверь, осматривал широкую долину. От нее веяло таким миром и покоем, что защемило сердце. Деревья гнутся от плодов, орехи над его головой крупнее желудей, а желуди здесь как яблоки. Трава сочная, душистая, от такой кони быстро набирают силу, даже старые резвятся, как жеребята.

Над ухом прожужжала тяжело нагруженная пчела. Он проводил ее непонимающим взглядом. Пчела летит из лесу по направлению к домам. Как будто рой диких пчел нашел дупло где-то в селе, где живут люди!

Буська тоже проводил пчелу вытаращенными глазами:

– Там их не видят, что ли?

– Может, у них пчелы живут прямо во дворах, – сказал Рус язвительно, но шутка не получилась. – А люди столь слабы, что боятся их тронуть.

Буська скривился:

– Пчел не удавить – меда не есть!

Ползком, ни одна былинка не шелохнется, они отползли в заросли, где кони торопливо обдирали кусты. Эта весь, как понял Рус с мрачной решимостью, лежит на их пути, запирая проход между рекой и лесом!

Когда возвращался, его так шатало от горя, что едва не падал с коня. Уже уверился, что все эти необъятные земли принадлежат ему и его потомству, коего должно быть как песка морского, как росы на траве, как звезд на чистом небе!

Перед рощей его встретили Бугай и Моряна. Бугай громыхнул:

– Беда?

– Чужаки, – ответил Рус. Он чувствовал, как в душе сквозь горечь поднимается злоба, а затем приходит холодная ярость. Кто они, посмевшие остановить русов на дороге к счастью? Не важно, они должны умереть. – Кто-то сюда забрался раньше нас!

– Они умрут, – ответил Бугай просто, он хлопнул себя по бедру, где висел короткий меч-акинак. – Грады?

– Пока только малая весь. Земледельцы.

Моряна повела дланью в сторону деревьев:

– Сова что-то учуял. От твоего имени велел перенести стан за деревья. Никто не узрит. А повозки остановил еще раньше.

– Добро, – кивнул Рус. – Сова взыграет… Наконец-то пришло время мечей и топоров!

Бугай прорычал с недоумением:

– И что ты такой черный, будто из-под земли? Не будет воинской славы? Наши внуки добудут, когда пойдут на внуков Коломырды. Когда ворвутся в их земли, разнесут города, вырубят сады, знатных дочерей обрюхатят, а то и продадут в дальние страны!.. Сейчас же нам нужны просто эти земли. А местных пустим под нож, как скот. Пусть и без славы.

Буська вклинился, заверещал быстро и счастливо, как белка, обнаружившая в дупле груду орехов:

– Они мелкие, как козы!.. Самые рослые не выше меня, оружия не носят вовсе! Они вдвоем одно ведро воды поднимают!

Рус гневливо повел бровью. Буська исчез, будто смахнули веником. Моряна громыхнула так же мощно, как и Бугай, но в голосе было сомнение:

– Их много, князь?

– Немало, – ответил Рус.

– Но все же, – допытывалась она, – сможем перебить?

– Думаю… сможем.

Она широко распахнула глаза. Рус ощутил на себе недоумевающие взоры. Сам спохватился: что с ним? Разве не достойнее взять мечом то, что можно было просто подобрать по дороге?

Он тряхнул головой, и несвойственные сынам Скифа думы, явно навеянные богами этих земель, растаяли.

– Готовить оружие, – велел он. В голосе звучала прежняя мощь, он ощутил, как могучее тело наполняется силой. – Пришло время! Мы победим или умрем.

Вечером в шатре собрались те, кого теперь называли боярами. Бугай, Моряна, Сова, Ерш, были приглашены даже Шатун и Твердая Рука. Бугай предложил позвать и Баюна, Рус зло воспротивился: нужны головы, а у певца только сердце и громкий рот. Последним явился Корнило. В руке волхва была горящая ветка можжевельника.

Рус вдохнул всей грудью прогорклый запах, отгоняющий бесов, стиснул зубы. Да, он чувствовал, что после расставания с братьями повзрослел, перестал улыбаться, стал злым и подозрительным. Но сейчас, встретив новую преграду, не станет ли вовсе стариком?

Я раньше погибну, пришла быстрая злая мысль.

Он поднялся, оглядел всех из-под насупленных бровей. На сердце было холодно. Когда заговорил, слова двигал тяжело, словно раздвигал скалы:

– Мы не можем их обойти. Они запирают вход в зеленую страну. Путь только через их укрепления, через их трупы, горящие дома!.. И тогда эта зеленая долина, вся эта страна будет наша.

В тишине кашлянул Корнило:

– Рус… а если вернуться? Всего неделю пути, а потом можно пойти по следам Чеха или Леха. Мы не можем сейчас сражаться. Наши руки не держат мечей, наши ноги не держат тяжести наших тел. Нас заклюют даже воробьи. А за нашими спинами – женщины и дети! Что будет с ними?

– Мы не можем сражаться, – сказал Сова трезво, – но нам придется сражаться.

– У нас нет сил, – подтвердил Бугай, – но мы будем сражаться.

– Мы не воины, – бросил Твердая Рука, – когда в желудках по три дня не было еды… Но мы можем найти ее в сараях и кладовых захваченной веси.

Рус с болью и горечью оглядел своих бояр, лучших и сильнейших из своего нового народа:

– Тогда умрем. Нам нет дороги ни назад, откуда нас изгнали, ни по следам моих братьев. Да, они наверняка протоптали дороги. Но тот народ, который ходит чужими тропами, не заслуживает жизни. Боги уготовили нам тяжкое испытание. Да, возможно, мы погибнем. Но племена и народы исчезают с лица земли каждый день! Мы не будем первыми. Но ежели захватим эти плодородные земли…

Он сел, уронил голову на скрещенные пальцы. А всегда немногословный Шатун, на удивление, сказал самую длинную за свою жизнь речь:

– Князь забыл сказать, осень всегда коротка. Скоро морозы. Возвращаться к развилке, а затем по следам братьев – поздновато… Либо захватим теплые дома врагов, либо замерзнем с первым же снегом.

Часть вторая

Глава 1

Костры жгли в глубоких ямах, дабы отсвет в ночи не был замечен в весях. Огонь разводили малый, только бы разогреть похлебку. Воздух к утру остыл, и когда на востоке посветлела полоска рассвета, а потом там робко заалело, даже Рус ощутил, что губы застыли то ли от долгого ожидания, то ли от холода.

– Седлать коней, – велел он сдавленным голосом.

Губы его дрожали, зубы выбивали дробь. Воины как тени неслышно скользнули в разные стороны. Зажимая ноздри коням, быстро вывели на опушку леса. Чернота еще лежала на земле, но на светлеющем небе четко вырисовывались далекие крыши, верхушки деревьев, навесы над колодцами. А присмотревшись, глаза различали паутинки дорог и тропок, межу между грядками и полями.

Из густой травы каркнул ворон. Ему ответил другой, хрипло и злобно. Рус знал, что его люди в ночи прокрадутся по траве, не колыхнув и былинку. Ползут как серые волки, а тем, дабы укрыться, довольно низкой травы. Каждый сумеет схорониться в кустарнике, где и заяц не найдет места, за камешком сольется с землей так, будто утонет, среди камышей не найдешь и с собаками…

Подошел Корнило. Старый волхв был бледен, но на лбу от волнения выступили бисеринки пота.

– Что скажешь, верховный волхв? – спросил Рус. Он впервые назвал так старого волхва, увидел, как воспаленные глаза старика вспыхнули огнем, будто в тлеющий костер подбросили новую охапку сухого хвороста.

Лицо Корнила заострилось, но не как у покойника, старый волхв за последние дни помолодел, ожил. Даже голос из старчески хриплого стал звонче, а повозку все чаще менял на верховую лошадь.

– Все это, – он обвел рукой, – наше по праву.

Его длань очертила земли до виднокрая, захватывая села, ухоженные поля и далекие луга, на которых Рус вчера вечером видел несметные стада. Рус ощутил, как распрямляется грудь, зажатая словно новая бочка железными обручами. Сердце застучало радостнее.

– Боги за нас, – прошептал он с облегчением. – Что глаголят?

– Что народ, – проговорил Корнило негромко, – живущий в неге и довольстве, заслуживает ярмо раба. И когда из пустынь придет народ сильный и свирепый…

Рус прервал осторожно:

– Мы даже не видели пустынь.

– …Из пустынь, лесов или с дальних морей! – прервал Корнило строже. – Сильные, но бедные народы, могучие духом, сильные честью и жаждущие свежей крови врага. Им свыше дано право брать те богатства, на которых сидят слабые и ленивые. Сидят, но не могут защитить. Сейчас пришли мы. Наши боги за нас, а местные не смеют вступиться за свой народец. У богов тоже законы, кои преступить не вольны.

Рус обернулся. На молчаливый призыв подошли двое гигантов, Бугай и Моряна, следом подошел озабоченный Сова. Встретившись взглядом с Русом, кивнул успокаивающе. Рус сказал дрогнувшим голосом:

– Напомните всем, что нам нужны только земли. Все остальное да предать мечу, будь это мужчина, женщина, дитя или домашний скот.

– А скот зачем? – удивилась Моряна.

Рус огрызнулся:

– Буде встанет поперек пути! Скот – наживное. Но не земли. Без крика! Как можно быстрее. Ни один не должен схватиться за меч!

– Сделаем, княже.

– Ты, Сова, иди по правому краю. А ты, Бугай, не дай уйти в лес.

– Будь покоен, княже.

– С вами будешь, – огрызнулся Рус. – До могилы доведете.

– Сам ты где?

– Ударю в середку. Где-то ихний войт. Его надо взять живым.

Бугай оскалил зубы:

– Да подвесить над костром, чтобы заговорил охотнее… Ох, люблю я жареное мясо!

– Боги с нами, – закончил Рус. – Так кто же против нас?

Рука привычно потянулась за спину. Пальцы вместо теплой рукояти палицы наткнулись на холодный металл. Он медленно потащил меч через голову, палица – оружие богатырей из простого люда, а князю полагается благородное оружие. Острое лезвие словно бы дотянулось до крохотных серых домиков, на кончике блеснула искорка, пробежала по длинной полосе железа к рукояти, исчезла на миг, пальцы Руса вздрогнули от укола крохотной молнии. По телу прокатилась горячая волна. Сердце начало стучать чаще и сильнее, нагнетая кровь в руки для тяжелых ударов.

– Боги подали знак, – сказал он перехваченным от волнения голосом, – так не посрамим же!

Вдоль кустов пронесся птичий щебет. Из травы и просто из земли, как призрачные серые волки, метнулись тени. Топот копыт оставался в земле, всадники, словно ласточки в непогоду, летели низко, стелясь над верхушками трав. Когда выметнулись на дорогу, загрохотала земля, за каждым всадником потащился пыльный след.

– Нам нужны эти земли! – крикнул Рус яростно. – Руби! Круши! Убивай!

– Убивай! – рыкнул Бугай страшнее разбуженного льва. – Убивай всех!

– Убивай начисто!

– Жги! – донесся голос Ерша, который больше всего на свете любил жечь такие костры, чтобы пламя поднималось выше самого высокого дерева.

Мечи и топоры заблистали, когда они ворвались на околицу. Многие всадники с дикими криками на полном скаку метали в соломенные крыши горящие факелы, дротики с пылающими наконечниками, стрелы с зажженной паклей.

Пожары начались, когда первые дружинники проскочили весь до конца. Люди выбегали в страхе, их рубили, топтали конями, протыкали копьями. Тут же врывались в дома, там слышались отчаянные крики, плач, звенело железо. Выбегали уже окровавленные, с горящими глазами, бросались в соседние дома, сараи, конюшни.

Промчался Ерш, хохоча, как Чернобог:

– О сладкий миг победы!!!

Рус успел увидеть, как он, убив двоих во дворе, ухватил выбежавшую девчушку, заголил ей подол и нагнул над плетнем. Всадники неслись как ревущие от восторга бесы. Крыши полыхали, из окон на свободу рвалось ревущее красное пламя.

Мы сильнее всех, успел подумать Рус с восторгом. Его меч с легкостью развалил надвое чужака: не выбегай навстречу так ошалело. Мы сильнее, свирепее! Мы как хищные волки в стаде глупых блеющих овец. И теперь это все наше… Не было войны, которая велась бы не для грабежа. Не было на свете войска, которое не избивало бы безоружных. Победитель всегда обыскивает карманы побежденного, снимает одежду и сапоги!

Он огляделся, не выпуская меча из длани. Его воины уже словно бы отупели от обилия пролитой крови, забрызганные красным. Поскальзываются на размокшей от крови земле, красно-коричневая жижа хлюпает под ногами, запах крови и внутренностей забивает даже запах гари. Многие держат мечи в руках: иззубренные и выщербленные, даже погнутые, уже не входят в ножны.

По селу еще метались самые ненасытные: добивали раненых, шарили в карманах и за пазухами, снимали сапоги с убитых. Рус привстал на стременах, огляделся:

– Сова, Бугай!.. Сколько убитых?

Бугай отмахнулся, проскакал дальше, а Сова крикнул издали:

– Да кто ж их считал?

– Я говорю о наших!

Сова заорал счастливо:

– Ни одного!

Рус ощутил, как радостно екнуло в груди.

– Быть не может. Как же так?

– Не знаю. Даже раненых вроде бы нет. Разве что Комар провалился в погреб, пару ребер сломал. А так все веселы, как волки в стаде овец!

От горячей крови, что хлестала из широких ран, над весью поднялся легкий туман. Трупы лежали на улице, на порогах горящих домов, повисли на перелазах. Иные застыли с торчащими к небу руками, а в резне перед домом войта, или как он тут у них зовется, было убито народу столько, что высился пологий холм, что еще кое-где вздрагивал, пробовал шевелиться, из глубин доносился хрип. Рус со свирепой радостью увидел, как снизу истекают красные ручьи, а сам холм оседает, сплющивается, как куча грязного снега под лучами солнца.

Рус остался на другом конце села, с великим облегчением оглянулся на пылающие дома. Там уже не метались чужие. Изредка на полном скаку проскакивал всадник, но все дружинники уже собрались вокруг Руса на окраине. Сова приложил ладонь козырьком к глазам, озирал дали:

– На севере, чуть к востоку, еще весь… А поля-то какие! И стадо, гляди-ка, уже гонят на луг… Что велишь, княже?

Рус перевел дух, стараясь делать это незаметно, чтобы не видели, как он волнуется и трусит своего первого боя в роли вождя, князя, предводителя воинской дружины. Выпрямился, вытянул руку с мечом. Голос прогремел звонко и страшно для него самого:

– И ту весь предать огню! Не останавливаться! Чем больше успеем застигнуть врасплох, тем выше будет победа!

Внезапно раздался сильный голос Баюна. Он орал веселое, но героическое, и Рус ощутил, как сердце застучало сильнее, а кровь, и без того горячая, почти вскипела, как в котле над жарким огнем. Эту песнь он не слыхал раньше, Баюн умеет складывать быстро, а сейчас Рус видел, как выпрямились в седлах воины, как на лицах появились хищные волчьи оскалы, а гордость в глазах разгорелась как пламя.

– Не останавливаться! – крикнул Рус уже в спины. – Буде за той еще одна весь, и ее предать огню и мечу!

Повозки, не дожидаясь слова от князя, двинулись в захваченную весь. Волы хрипло и тоскливо ревели, когда копыта ступали на еще горячие угли, потряхивали головами, сбрасывая горячие лохмотья пепла.

Еще слышались душераздирающие крики. Уцелевших вытаскивали из подполов, били, требовали указать золото, спрятанные ценности. Молодых женщин тут же гвалтовали.

Рус повернул коня, убедившись, что сопротивление сломлено всюду. В головной повозке Ис встретила его встревоженным взглядом, полным любви и ласки. Ее нежные руки потянулись, и Рус наклонился с коня, чтобы ее трепетные пальцы коснулись его щеки.

– Береги себя, – шепнула она.

– Я уцелею, – ответил он, смеясь. – Хотя бы для того, чтобы снова ощутить вкус твоих спелых губ.

Она слегка покраснела, но глаза ее смеялись.

– Все равно берегись. Иногда даже женщины могут ударить ножом.

– Для этого к ним надо подойти слишком близко, – ответил он весело. Посмотрел в ее ясное лицо, полное любви и преданности, сказал внезапно: – Ты не поверишь… но я просто не представляю, чтобы я подошел к другой женщине.

Ее высоко вскинутые брови взлетели еще выше.

– Врешь.

– Ис, мне достаточно тебя одной. Я люблю тебя.

– Скажи это еще, – потребовала она.

– Ис, я люблю тебя!

– Еще!

– Ах ты ж ненасытная…

В их сторону подуло жирным черным дымом, совсем близко раздавались дикие крики. Двое мужчин вытащили из ямы, накрытой корзиной, девчушку, сорвали с нее одежду. Один тут же ухватил ее за волосы, другой с гоготом срывал остатки одежды, но Рус видел только вспыхнувшие счастьем глаза Ис. Он знал, что они прекрасны, но не думал даже, что ее лицо может так преобразиться.

– Я люблю тебя, – ответила она счастливо. – О, как я тебя люблю, чудовище!

Он наклонился, ехал рядом с повозкой, поцеловал ее. Она тихонько шепнула:

– Я так ждала, чтобы ты это сказал! Но не думала, что скажешь. Вы, скифы, почему-то боитесь таких слов.

– Ис, я люблю тебя.

– Я люблю тебя, мой витязь… А теперь езжай, ибо ты – вождь. Мне жаль отпускать тебя, но ведь я жена вождя? Как это у вас звучит: князя! Тебя ждут.

На захваченные поля сразу же пригнали стада своих тощих коров, выпрягли и пустили пастись волов, похожих на скелеты. На лугах с обильной травой бродили брошенные стада, и скифы поспешно ловили оставленных коней, загоняли в загоны коров, овец, коз, сразу били домашних гусей и кур, дивясь изобилию и богатству здешнего простого люда.

Если последние дни степь радовала непривычным изобилием, то здесь русы ошалели от богатства. Там забивали туров, косуль, диких коней, а здесь даже облавы не надобно: бери голыми руками.

А Корнило сразу сообщил радостно, что здешние яблоки, груши, сливы – все крупнее, чем в их родном краю. Хотя здесь север, но, видать, руки здешних выросли на нужном месте, а головы не только для длинных волос. Да и хлебные зерна заметно крупнее и полновеснее. Судя по уцелевшим стеблям, каждый колос почти вдвое длиннее, чем в землях тцара Пана, а зерна крупнее и тяжелее!

Четвертая захваченная весь была расположена двумя кругами, а в середке оставалось пустое утоптанное место. И дома, выходившие окнами на этот майдан, выглядели самыми добротными. Когда Рус прискакал от Ис, радостный и окрыленный, туда уже согнали толпу захваченных мужчин.

Треть была в крови, шатались. Другие поддерживали, помогали перевязывать тряпками. Русы держались в трех шагах, выставив копья. У двоих острия были обагрены красным.

Корнило стоял перед пленниками, что-то говорил, жестикулировал. Услышав конский топот, живо обернулся:

– А, княже… Ни хрена не разумеют. Уже на всех языках говорил. Тупые как валенки. Дикий народ!

Рус соскочил на землю. Буська подхватил повод, увел коня. Рус внимательно рассматривал захваченных. Все мужчины на голову ниже, намного легче, тонкокостные, со слабыми руками. У скифов даже подростки крупнее.

С растущим презрением бросил:

– Они нам не противники. Ежели там и дальше будут такие же веси, мы пройдем через них, как тур проходит сквозь паутину.

– А если их как муравьев? – хмыкнул волхв. – Все-таки трое у нас ранены.

– Сильно?

Корнило растянул рот в широкой улыбке:

– Царапины. А один вовсе ногу сломал, когда в подпол устремился чересчур спешно.

– Опять? Что у них за подполы!

Пленники прислушивались, внезапно один произнес несколько слов, которые показались Русу странно знакомыми. Он встрепенулся, поманил ближе:

– А ну-ка, что речешь?

Пленник заговорил медленнее, и Рус начал улавливать смысл, который то проскальзывал, как зверь в чаще, то снова ускользал за деревьями:

– … мы… люди… земля… издавна никто… зачем напали…

Дальше смысл исчез вовсе, потому что человек начал торопиться, слова полились быстрее и взволнованнее, а на повязке выступили свежие пятна крови.

Рус отмахнулся:

– Зачем напали?.. Да потому что встретили. А вы б не напали? Дикий народ. Тебя как зовут?

Человек понял, ткнул себя в грудь пальцем:

– Нахим.

– Нахим? – переспросил Рус. Когда пленник кивнул, удивился: – Ну и придумали имечко. Видать, батя на тебя здорово осерчал! Так ты Нахим, а я – Рус, князь русов.

Человек, назвавшийся Нахимом, смотрел исподлобья, потом медленно и внятно сказал несколько слов словно бы на языке скифов, но каком-то странном, будто их говорил сам Скиф, а то и деды Скифа, всмотрелся в лица победителей, спросил тихо, еще не веря себе:

– А так разумеете?..

– Да! – воскликнул Рус бодро. – Это почти наш язык.

Нахим несколько мгновений стоял дрожа как лист на ветру. На лице был ужас, словно бы вместо скифов внезапно увидел что-то намного ужаснее. Повязка на голове уже намокла от крови. Губы дрожали, голос прерывался:

– Тогда вы… Гог и Магог, о которых сказано в наших священных книгах…

Рус видел, как при словах «Гог и Магог» заволновались пленники, сгрудились в кучу, хотя их не тыкали копьями. Все смотрели выпученными глазами, вздрагивали, на лицах было больше чем просто страх смерти. Озадаченный Рус возразил на всякий случай:

– Да скифы мы!

– Скифы?.. – переспросил Нахим бледным голосом, в глазах вспыхнула надежда, но тут же погасла. – С жадными и дикими очами… Но в ваших лицах больше ярости, чем жадности. Значит, вы Гог и Магог!

Рус беспечно пожал плечами. Смех его был веселый, грохочущий как гром:

– Пусть Гог и Магог. Какая разница?

Нахим, смертельно-бледный, смотрел на него с невыразимым ужасом. Его соратники застыли как деревянные изваяния. Лица уже стали цвета молодой липы, с которой сняли кору. В глазах было отчаяние, а губы посинели, как у мертвецов. Нахим прошептал, как замерзающий в лютую стужу:

– Для нас, иудеев, это разница между жизнью и смертью.