Текст книги "Тангейзер"

Глава 3

Тангейзер жадно смотрел на приближающийся город, чувствуя острое разочарование. В воображении уже много раз победно врывался через проломы в стене, раздавая направо и налево удары разящего меча, разбивал ворота, водружал знамя императора на самой высокой башне, захватывал в плен главного эмира, а то и самого султана…

Он продал в Германии имение и деревушку, чтобы купить настоящего рыцарского коня, способного выдерживать вес всадника в полных доспехах и мчаться с ним в стремительную атаку. Все остальные деньги истратил на доспехи, подогнанные по его фигуре, и великолепные меч и щит, ибо от них зависит его жизнь, а если он имение сохранит, а жизнь потеряет… то не глупость ли это будет?

И вот теперь он въезжает в широко распахнутые ворота Яффы, жители, правда, на всякий случай стараются не попадаться на дороге, но из окон выглядывают бородатые мужчины и смеющиеся женщины, все смотрят с любопытством на огромных франков, закованных в железо с ног до головы, страха на их лицах Тангейзер не увидел…

Появился Манфред, сообщил, что основная часть войска останется за городом, где разобьют лагерь, но ему нужны рыцари, которые согласятся жить в городе, демонстрируя, что он отныне принадлежит рыцарям Креста.

Константин явно хотел сказать, что они предпочитают лагерь, но Тангейзер опередил вопросом:

– А как более угодно императору?

Манфред помедлил с ответом, затем ответил почти уклончиво:

– Все вольны в выборе. Но он был бы рад, если часть наших достойных братьев займет центральный квартал города.

– Тогда остаемся, – сказал Тангейзер бодро. – Не правда ли, друзья?

Константин вздохнул.

– Ну, если это нужно…

– Я с вами, – пробасил Карл.

– И я, – подтвердил Вальтер. – Как вас тут оставить, пропадете же без меня!

Манфред сказал с облегчением:

– Ну вот и прекрасно. В городе с вами будут еще с десяток рыцарей и пара сотен воинов, этого вполне достаточно.

Он отсалютовал и, повернув круто коня, умчался, только пыль взвилась следом, а Константин спросил:

– Тангейзер, тебе так этот городишко нравится?

– Разве мы не за этим ехали? – спросил Тангейзер. – Новый дивный мир!.. Непонятные деревья, странные птицы, удивительные животные, непохожие на нас люди… А какое небо, я еще не видел даже облачка!.. А это море, в котором вода, наверное, такая же жаркая, как и песок под ногами!

Их разместили в одном из брошенных домов, где даже в комнатах пахнет морем, но, когда ветер меняется, Тангейзер отчетливо слышал запах хлеба, ванили и пряностей, недоумевал, пока не рассмотрел на пристани приземистые сараи складов.

В городе много развалин, слишком уж много раз он переходил из рук в руки, на окраине огромное кладбище, а совсем рядом шумный базар. Их разделяют только остатки стен, ужасающе древних. Но строили не сарацины, не иудеи, сама Яффа выстроена на месте давно-давно исчезнувшей финикийской гавани.

На другой день их посетил Манфред, поинтересовался, как им здесь, не слишком ли дико, сообщил, что здесь в давние-давние времена гавань называлась Водоемом Луны, финикийцы поклонялись ей, луне, и ставили статуи в ее честь, но почти ни одна не дожила до наших дней.

– Смотрите, – сказал он, – на север отсюда простирается знаменитая Саронская долина. Когда-то она была цветущим садом, здесь зрели виноградники иудейских царей, лучшие сады, персики, инжир…

– А что на юге? – спросил Тангейзер. – А то я смотрю на эти пески, и что-то у меня мороз по коже… Это в такую жару.

– Здесь жили филистимляне, – ответил Манфред. – Слышал о них?

Тангейзер покачал головой.

– Только в легенде о Самсоне… Нет, еще пастушок Давид кого-то из них убил… Только не помню кого. Не Самсона?

– Филистимского богатыря Голиафа, – подсказал Манфред, – после чего и стал царем Иудеи.

– Здорово, – восхитился Карл. – Я бы и сотню порубил, если бы за это сразу в цари! Даже иудейские.

Манфред снисходительно посмеивался, а Тангейзер посмотрел на него с великим уважением.

– Как много вы знаете!

Манфред самодовольно улыбнулся.

– Проживешь здесь двадцать лет, всю историю будешь знать назубок. А я еще и Библию прочел! Правда-правда. Всегда интересно читать про места, по которым ходишь.

– Это точно, – подтвердил Карл. – Я бы и сам почитал. Осталось только читать научиться…

Он гулко захохотал, эхо в испуге вырвалось из комнаты и понеслось по городу, больно ударяясь о стены.

– Может быть, – проговорил Манфред, – и научишься. Тут всякие чудеса случались… Вот смотрите сюда, да не на палец, а на горизонт! Вон туда на восток, видите? Там и есть цель нашего крестового похода.

– Иерусалим? – спросил Тангейзер жадно.

– Он самый, – подтвердил Манфред гордо, словно Иерусалим был его личным огородом. – Но он пока далековато.

– Там вроде бы горы…

– Как раз за горами, – объяснил он с покровительственной улыбкой.

Ночь прошла спокойно, не пришлось даже выставлять часовых. По распоряжению императора охрану лагеря крестоносцев и самой Яффы несли сарацинские войска. Часть из них пришли из Палермо, где охраняли императорский дворец, как личная гвардия, а часть набрали здесь, на месте.

Утром Константин молча протянул Тангейзеру бедуинский платок, и тот так же без слов набросил его поверх шлема и укрыл широкими краями железные плечи доспеха, пряча от нещадного солнца.

В город со всех сторон входили крестоносные войска: император Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен первым делом сделал то, что и следовало: срочно начал укреплять портовую крепость Яффе. Для этого солдаты гигантской армии таскали глыбы и укладывали в стены, кроме того, он привлек к работе местных иудеев и сарацин, обещая щедрую плату.

Расплачивался он не слишком щедро, зато справедливо, никто не получил больше, но и никто из работающих не оставался без оплаты его труда.

Постепенно подтянулись к лагерю крестоносцев женщины, что приносили сперва только своим мужьям еду, а потом начали предлагать козий сыр, молоко и мясо прибывшим из-за моря белолицым франкам, говорящим на чужом языке.

Тангейзер, как и остальные, прибывшие из Германии, сперва вздрагивал при виде сарацинских всадников в прекрасных доспехах и с кривыми мечами наголо.

Их тысячный отряд занимал центр лагеря, окружая шатер императора, иногда казалось даже, что держат его в плену, но ко всему еще они и носились всюду, оглашая воздух гортанными воплями, и он долго не мог отделаться от впечатления, что все крестоносцы попали в гигантскую ловушку.

Манфред был в числе тех, кто руководил возведением стен, часто подходил к Тангейзеру, которого отметил как за отвагу в схватках, так и за великолепные песни о чести, достоинстве, рыцарской верности.

Спор зашел о предыдущих крестовых походах, все кончились неудачами. Особенно катастрофическим был тот, которым взялся руководить король Англии Ричард Львиное Сердце, когда он перессорился с другими европейскими королями, что привели свои войска, отказывался помогать им, когда они посылали своих людей на штурм крепостей, а своих посылал, когда те отходили на отдых, чтобы не делиться славой.

Константин защищал Ричарда, доказывая, что тот один дрался против двадцати сарацин и побеждал, Вальтер тоже ахал и восторгался, только рассудительный Карл наморщил нос.

– Он же король, – обронил он наконец.

– Вот именно, – сказал Вальтер гордо.

– И что тут хорошего? – спросил Карл.

– Как что? – изумился Вальтер. – Король героически ведет все войско в атаку, а сам впереди всех!

– Ну?

– Что «ну»? – озлился Вальтер. – Разве это не героизм?.. Первым вступает в бой, последним из него выходит!

Карл изрек солидно:

– Дурость.

– Ты что? – ахнул Вальтер. – А кто еще из наших королей таков?

– Ты прав, – согласился Карл. – Таких дураков еще поискать.

– Что?.. – вскричал Вальтер гневно, лицо его стало наливаться недоброй багровизной. – А как, по-твоему, надо? Как Саладин, что оставался на вершине холма?

Карл ответил гулко и веско:

– Саладин потому и выигрывал, что с холма видел все поле битвы и успевал кому-то послать подкрепление, кому-то мог велеть отступить… а Ричард, сражаясь своим знаменитым топором, как мясник, не видел даже, что делается в трех шагах! А заходят сарацины с левого фланга или правого… ну, тебе объяснять на пальцах?

Вальтер огрызнулся:

– Меня эти мелочи не интересуют! Король Ричард дрался, как лев!..

– Да, – согласился Карл, – это совсем мелочи: выиграть или проиграть битву, а с нею и весь крестовый поход. Главное – покрасоваться своей силой и умением работать топором. Удивительный король. Жаль, рано погиб, а то бы совсем Англию уничтожил, и отец нашего императора присоединил бы и ее к нашим владениям.

Вальтер сказал гордо и надменно:

– Какие вы все… приземленные! Рыцарские подвиги ни во что ставите! Да пусть весь мир погибнет, лишь бы честь жила!

Манфред слушал их перепалку, в этом месте зааплодировал, сказал с удовольствием:

– Люблю людей чести. С ними так надежно. Хотя я не понял, как бы честь жила, если бы мир погиб… но это неважно. Кстати, не удивляйтесь, если при слове «Саладин» не сразу поймут, о ком речь. Его звали Юсуф ибн Айюб, что значит – Юсуф, сын Айюба, а Салах ад-Дин – это почетное прозвище, означающее «благочестие веры». Ну, как у нас Фидель Дефендор – Защитник Веры…

Карл хмыкнул:

– У нас несколько этих Защитников Веры.

– У них тоже, – ответил Манфред. – С этого краешку исламского мира именно этот. А Ричард Львиное Сердце… гм… был франком, а они все такие показушные. Потому англичане так часто их и били. Сам Ричард родился во Франции, воспитывался там, жил, обучался, вел войны сперва с соседями, потом с братьями, затем со своим отцом, королем Генрихом Вторым, который тоже жил во Франции… В Англию он съездил дважды: чтобы короноваться там английским королем, а второй раз, чтобы собрать вторую армию и ограбить своих подданных еще раз. Но на этот раз он не рискнул снова идти в Святую землю, а принялся воевать во Франции, где и погиб. Сейчас же ситуация иная…

– В чем?

– Фридрих II Гогенштауфен, – сказал Манфред значительно, – внук великого Фридриха Барбароссы – настоящий германец, хотя да, ты прав, часть детства провел в Италии. Но он не дикарь с топором! И вы увидите, что, хотя с ним армия в десять раз меньшая, чем приводил Ричард, наш император добьется большего!

Карл прорычал довольно:

– Я на своего императора надеюсь. Не хотелось бы, чтоб как у Ричарда, что и армию всю погубил, и даже сам в плен попал на обратном пути!

– Не попадет, – заверил Манфред твердо и уверенно, но даже поддерживающий его во всем Карл посмотрел со скептицизмом.

Тангейзер с тревогой вспомнил, что все крестовые походы заканчивались разгромом и беспорядочным отступлением уцелевших. А если учесть, что император привел с собой буквально горстку войск, и часть из них – сами же сарацины…

Глава 4

Он вместе со всеми таскал камни, укреплял стены, заделывал пробоины, рядом трудились сарацины, он быстро научился от них самым обиходным словам, это император владеет арабским, будто и родился в их городах, а ему достаточно десятка-другого слов…

От самих сарацин и рыцарей он уже знал, что сарацины очень уважают императора Фридриха, он не только владеет в совершенстве арабским, но и на равных спорит с муфтиями о тонкостях веры, о различиях в понимании Корана шиитами и суннитами, прекрасно знает арабскую литературу и наизусть читает стихи арабских и персидских поэтов.

Более того, Фридрих прекрасно разбирается в тонкостях арабской философии, может цитировать по памяти большие куски из работ мудрецов, Коран знает на уровне муфтия, а в математике достиг таких вершин, что один из изумленных арабских мудрецов воскликнул: «Франк, мы уже ничему не можем тебя научить, учи нас ты!»

А еще, что узнал Тангейзер здесь в Яффе, общаясь с людьми, близкими к императору: он вообще издавна поддерживает самые дружеские отношения с семьями многих исламских султанов, бывал у них. Более того, что совсем непостижимо для европейца, в конце концов завел и свой гарем! Правда, не в суровой Германии, там бы не поняли, а в своих владениях на Сицилии.

Манфред сообщил с почтением, что в Европе его называют за великую ученость и колоссальные знания Stupor Mundi, что означает «Чудо мира», арабские мудрецы считают его равным себе мудрецом, который одновременно еще и зачем-то является крупнейшим светским правителем, что умному человеку вроде бы совсем не нужно, а то и мешает…

Константин посмотрел на изумленного Тангейзера, расхохотался гулко и мощно.

– Здорово? Это не песенки сочинять!

Тангейзер встрепенулся, ответил обиженно:

– Это не песенки.

– А что?

– Это то, – сказал Тангейзер, – что может тебя поднять даже со смертного одра и бросить защищать свой дом или страну!.. Это то, что заставляет тебя смеяться и плакать, хотя на тебя не подействует ни щекотка, ни зверские пытки.

– Гм, – сказал Константин, – ладно-ладно, ты прав. Эдэм дас зайне!

– Чего-чего?

Константин отмахнулся:

– Да уж не помню. Это я ученостью побахвалился.

Тангейзер сказал, несколько раздраженный, вдруг показалось, что старшие боевые товарищи над ним подшучивают:

– Человек, придерживающийся фактов, и поэт никогда не поймут друг друга.

Константин сказал с радостным удивлением:

– Правда? Тогда Библия для тебя должна быть Книгой из Книг!

Тангейзер возразил:

– Но Библия… разве там не все факты?

Константин покровительственно похлопал его по плечу.

– Да, – сказал он, – конечно. Но настолько опоэтизированные, что под пластами поэзии их и не рассмотришь… Но ты, похоже, Библию знаешь плохо?

– Почему? – спросил Тангейзер настороженно. – Я ее прочел всю!.. Начиная с сотворения мира. Правда, про людей пропустил, неинтересно, но сотворение мира – красотища неописуемая! Каждая строфа дышит величием… Я пытался положить на музыку, но не сумел, слишком грандиозно. Нужно много разных инструментов, а не одна моя лютня…

Константин повторил медленно:

– А про людей пропустил… Хорошо сказано. Люблю я тебя, Тангейзер! Весь ты какой-то…

– Какой?

– Не такой, – сообщил Константин. – Но, наверное, поэты и должны быть немножко иными?

– Все люди немножко иные, – ответил Тангейзер. – Поэт должен быть иным очень даже множко! Одной ногой вообще в другом мире…

– Сумасшедшим?

– На грани.

Поздно вечером, натягавшись камней, усталый и голодный, он пришел в их дом, плотно поужинал, хотя поэты должны голодать, сочиняется вроде бы лучше на пустой желудок, ага, поговорите там, знатоки, а он еще и запил целым кувшином вина, после чего достал лютню.

Когда пришли Константин и Вальтер, тоже запыленные, Тангейзер уже сидел на подоконнике и задумчиво перебирал струны, наигрывая легкую мелодию, останавливался, подтягивал струны, снова начинал пощипывать серьезно и сосредоточенно.

Константин разделся и с наслаждением мылся, хмурая немногословная сарацинка в длинном пестром платье притащила из своего дома кувшин с водой и лила тонкой струйкой, бережно расходуя, крестоносцу на голову, в ее глазах Тангейзер видел тщательно скрытое изумление мощной фигурой франка.

– Лей больше, – потребовал Константин.

– Утонешь, – ответила сарацинка.

– Лей!

– Воды мало.

– Я заплачу, – пообещал Константин.

Она тут же перевернула кувшин вверх дном и вылила всю воду ему на голову и плечи.

Вальтер раздевался медленно, неспешно, с интересом поглядывал на Тангейзера.

– Новую песнь складываешь?

Тангейзер покачал головой.

– Нет, очень старую вспоминаю. Ее сочинил участник… даже вожак третьего крестового похода.

Вальтер удивился, даже рубаху задержал над головой.

– Кто? Ричард Львиное Сердце?

– Да, – ответил Тангейзер. – Это меня и удивляет…

– Что король умел складывать песни?

Тангейзер ответил задумчиво:

– Нет, другое…

– Что?

– Королю Ричарду, – ответил Тангейзер с некоторым смущением, – прозвище Львиное Сердце дали не за храбрость, как теперь некоторые начинают думать по невежеству, а за невероятную звериную жестокость, которую он проявлял… И вот этот человек складывал такие нежные и точные песни, где каждое слово уложено, как умелым ювелиром камешек в короне, а каждая нота звучит именно так и так, как может затронуть сердце!

Вальтер сдвинул плечами.

– Тебе кажется, злодейство и талант певца несовместимы?

– Лучше, – сказал Тангейзер, – если бы это было так…

Вальтер отшвырнул рубашку, подумал.

– Видимо, – произнес он веско, – Господь решил не облегчать нам работу уж настолько, чтоб мы вообще сидели сложа руки. И не намечал людей краской: это черные, это белые, это синие, это малиновые… Даже с сарацинами вон как… Вроде бы самые лютые враги, вообще нехристи, но сам видишь, что некоторые куда лучше наших братьев по Кресту.

В сторонке послышался визг, это Константин обхватил огромными лапищами сарацинку и мощно прижал ее к себе с такой силой, что у нее вылетело дыхание.

Освободившись, она погрозила ему кулаком, но уходить не спешила, а лицо, как показалось Тангейзеру, стало уже не таким уж и хмурым.

Яффу укрепили со всех сторон, любой натиск выдержит, штурмом не взять, а осады обходятся нападающим намного дороже, чем тем, кто спрятался за стенами.

Наступили дни вынужденного безделья. В лагерь императора зачастили послы и делегации от султана аль-Камиля, брата великого Юсуфа ибн Айюба, известного в Европе как Саладин, что умер несколько лет назад, оставив власть менее воинственному, но более мудрому брату.

Манфред, появляясь все реже, сообщил гордо, что эмир Фахруддин ибн ас-Саих, лучший друг султана и его личный посланник, привез императору удивительный трактат под названием «Алгебра» великого ученого аль-Хваризми. Император, владея арабским так, словно это родной язык, не только прочел, но и моментально ухватил суть, пришел в восторг от изящности и простоты сложнейших вычислений.

А если учесть, что он из-за тесных связей с исламскими учеными уже знает арабские цифры и давно отказался от сложных и неудобных при вычислениях римских, то с трактатом по алгебре он носится, как с величайшей драгоценностью, что превышает стоимость его короны.

– И что, – прогудел Карл недовольно, – и мы будем учить эти трактаты вместо свершения славных подвигов?

Манфред заверил:

– Подвиги будут! Наша цель – Иерусалим, забыли?

– Мы нет, – ответил Константин, – а император?

– Император ничего не забывает, – сказал Манфред. – Просто он заглядывает вперед дальше нас всех.

Тангейзер, укладываясь поздно ночью, слышал, как восторженно и самозабвенно верещат жабы, здесь они не квакают, а выводят замысловатые трели, прямо болотные соловьи, в комнату залетели и неспешно плавают в воздухе, как в плотной темной воде, светлячки, но ближе к утру наконец-то потянуло прохладой.

Под утро вместо луны поднялся полумесяц шафранного цвета, весь сарацинский, повис над миром, как предвестник нового мессии, свет от него не холодно-призрачный, как в Германии, а теплый и оранжевый…

Он набросил на плечи плащ, от жаркого солнца нужно спасаться заранее, Константин приоткрыл один глаз и сонно поинтересовался, куда это дурного поэта несет в такую рань.

Тангейзер сказал тихо:

– Спи, спи…

Константин проворчал:

– Тут заснешь… Ишак целую ночь орал!

– Но сейчас же не орет?

– Уже поздно, я разозлился. Это не ты его?

– Нет, – ответил Тангейзер. – Зачем мне ишак, я тут одну измаилтянку присмотрел…

Константин пробормотал:

– Какое счастье, что я стихи не пишу…

Тангейзер, пригнувшись, вышел из палатки, горячий воздух сразу напомнил, что это не суровая и холодная Германия, здесь он в другом мире, расскажи кому дома про здешние чудеса – не поверят.

Сильно прищурившись, он взглянул в пылающее синим огнем небо, безумно яркое, немыслимое на его родине. Солнце едва только поднялось, а хрустальный купол уже раскален так, что на землю падает тяжелый сухой жар, и хотя еще утро, но только местным оно кажется прохладным, а он уже чувствует этот зной, проникающий под одежды.

В десятке шагов от их жилища эти странные пальмы, он никак не может привыкнуть к их диковинному виду, а за ними длинная непролазная чаща померанцев, их сарацины совсем недавно завезли из Индии, как говорит Манфред, но распространились они здесь моментально, признав своим это жаркое солнце и сухие пески, хотя народ зовет их горькими апельсинами.

Пышные магнолии, олеандры – что за неведомый мир, и как же, оказывается, он велик, и сколько в нем чудес, и как дивны эти черные, обожженные солнцем молодые и старые семиты, в странных платках на головах, что падают на плечи и закрывают от немилосердного солнца даже спины…

Из-за деревьев вышла молодая женщина в длинном темном платье до самой земли, настолько простом, что больше похоже на ночную рубашку, гордо и красиво, с грацией аристократки, она идет с огромным кувшином на плече, легко придерживая его рукой, ее маленькие ступни в легких сандалиях, тонкие ремешки уходят под платье, он представил себе, что они заканчиваются у колен, и сердце заныло в сладостной неге.

Измаилтянка или иудейка прошла мимо, настороженно бросив в его сторону быстрый взгляд огромных черных очей, обрамленных густыми черными ресницами, и снова его сердце дрогнуло в сладостном предчувствии.

– Салям, – сказал он.

Она лишь чуть-чуть повернула голову, необыкновенно черные и таинственные глаза дико блеснули. Тангейзер ощутил, как остановилось его дыхание, а она прошла мимо, непостижимо прекрасная в своей смуглости, хотя он твердо помнил, что лишь белолицые могут считаться красавицами, а любая смуглость огрубляет, потому дочери аристократов всегда избегают прямых лучей солнца, чтобы не быть похожими на простолюдинок.

Он перевел дыхание только после того, как она прошла мимо, но ему казалось, что за ней остался аромат ее тела, такого же остро-жгучего, как и здешняя еда.

Он, не чувствуя под собой ног и не отдавая себе отчета, двинулся за нею следом. Она словно ощутила его присутствие, оглянулась через плечо, взгляд дик, но не испуган, просто выглядит удивленной, но не уронила кувшин, не вздрогнула и даже не ускорила шаг.

Напротив, как ему почудилось, пошла чуть медленнее. Тангейзер с сильно стучащим сердцем догнал и пошел рядом. Она скосила на него глаза, сейчас почти круглые от удивления, но такие же таинственные и темные, как воды лесного озера в ночи.

– Здравствуй, – сказал он хриплым голосом. – Меня зовут Генрих… Генрих фон Офтердинген Тангейзер. Но это для вас длинно, так что просто Генрих. А тебя?

Она поняла, ответила тонким звенящим голоском:

– Айша…

– Здравствуй, Айша, – сказал он. – Я думал, ты сама Сусанна, за которой даже патриархи подглядывали, когда она купалась… Ты прекрасна, Айша-Сусанна.

Он говорил и говорил, она все замедляла шаги, он видел, как ее лиловые губы чуточку дрогнули в улыбке. Они почти дошли до странных кубических домиков, она остановилась и, посмотрев ему в лицо, произнесла с сильным акцентом:

– Дальше я.

Он остановился, в груди сразу стало пусто, и, наверное, как-то отразилось на его лице, она посмотрела внимательно и сказала:

– Завтра.

Он кивнул, не в состоянии выговорить слова от волнения, она повернулась и пошла уже быстрой походкой, а он все смотрел, как двигается ее тело под платьем-рубашкой.