Текст книги "Арьергард"

Арьергард
Юрий Анатольевич Никулин

© Юрий Анатольевич Никулин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Взвод поручика Слукина четверть часа назад сменился с караула. Развалившись на траве перед избой, в которой их юный командир засел проигрывать в карты старшим друзьям-офицерам присланные из дома деньги, егеря обсуждали непростые взаимоотношения между командующими Первой и Второй Западными армиями, слухи о которых с легкой руки штабных офицеров распространились по всей русской армии.

– Прав Багратион, – убежденно говорил слушавшим его с большим вниманием солдатам-первогодкам служивший третью кампанию лучший полковой запевала Борис Нефедов, – Барклай – изменник! Он бы французов в Москву привел, если бы не Петр Иванович. Теперь, когда армии соединились, ему уже нечем оправдывать отступление! Небось, и не хотел, да надо наступать, раз Багратион приказал: Петр Иванович-то чином повыше будет!

– Путаешь ты чего-то, Нефедов, – отозвался сидевший рядом капрал Чернов, только что закончивший чистить недавно полученный штуцер и теперь внимательно прислушивавшийся к разговору. Тут же все внимание молодых солдат переключилось с Нефедова на него, а он, весьма польщенный данным обстоятельством, рассудительно продолжил:

– Багратион не может приказать Барклаю. Да, он выше чином, но Барклай – военный министр, и пока государь не назначит Петра Ивановича главнокомандующим, он хотя бы формально будет в подчинении у Барклая. Так что приказать ему он никак не мог, а вот убедить начать наступление, это – да, это он мог. Теперь-то уж точно погоним Бонапартия обратно в Париж!

– Ну, так я и говорю – если бы не Петр Иванович… А что он не приказал, а убедил – так это я просто не так выразился. Для солдата ведь слово «приказ» – понятливей, – начал оправдываться Нефедов, но, видя, что Чернов неторопливо разглаживает поседевшие в суворовских походах усы, собираясь продолжить свои поучения, запевала, развернувшись всем корпусом в другую сторону, ткнул кулаком в плечо сидевшего слева крепыша Егора Тарасова:

– Слышь, Егор, купи топор!

Молодежь весело рассмеялась. И только простой деревенский парень Егор не понял шутки:

– Да зачем мне топор, я пока хозяйством обзаводиться не собираюсь. Вот вернусь после службы домой, тогда и приходи со своим топором.

– Эх, Егор! Двадцать лет на свете прожил, а простых вещей не понимаешь! Вот сойдемся с францем врукопашную, ты что, собрался одним ружьем обойтись? Ну, кольнул штыком, ну, ударил прикладом… Штык – погнулся, приклад – вдребезги! Кулаками махать будешь? А топором – раз, раз! Коли их, как дрова в своем хозяйстве! А ты – домой, домой… Деревня!

– Дядь Борь, – уставившись на Нефедова круглыми воробьиными глазами, робко встрял в беседу светловолосый Саша Бутищев, даже среди низкорослых егерей выделявшийся малым ростом и получивший за это прозвище Сашка-клоп, – а если наши наступают, чего мы-то здесь ждем? Так ведь и война без нас закончится!

Нефедов снисходительно хлопнул ладонью по Сашкиному киверу, нахлобучив его тому до самого носа:

– Военная стратегия – это тебе не девок на завалинке щупать! Это там: сам – в наступлении, сам – в обороне. А здесь: одна дивизия наступает, другая – обеспечивает фланг, третья – в резерве. Потом меняются. Погоди, и до нас очередь дойдет.

В открытом окне избы показалась пушистая белая кошка с рыжим пятном на спине и черным хвостом; тщательно облизав лапу, спрыгнула в огороженный невысоким забором сад, вскочила на забор и пошла по верхней перекладине.

– Буська, Буська! – позвал ее Нефедов.

Кошка, едва удостоив его мимолетным презрительным взглядом, важно прошагала мимо.

– У-у, шкурка линючая! – одобрительно прогудел егерь.

– А ты-то откуда знаешь, как ее зовут? – спросил Егор.

– А вчерась-то, как пришли, не слыхал, что ли, как ее хозяйка звала?

– Имя-то какое странное – Буська, – пробормотал Сашка-клоп. – Вот Муська – это по-нашему. А тут – чисто басурманка какая…

На дороге, ведущей из местечка Ляды в Красный, показался скачущий галопом всадник. Крикнув дозорным:

– Срочное донесение генералу Неверовскому! – он промчался мимо заставы в направлении Ратуши, где размещался штаб двадцать седьмой пехотной дивизии.

Из избы выскочил поручик Слукин, вопросительно взглянул на капрала Чернова.

– Так что, ваше благородие, – бодро отрапортовал тот, – вестовой из Ляд к генералу со срочным донесением! – И, доверительно понизив голос, полувопросительно прибавил:

– Никак, французы близко. А то что бы так было гнать?

– А, – небрежно махнул рукой Слукин, – какой-нибудь фуражный эскадрон заблудился, а наши панику подняли. – И, мечтательно оглядев чистое августовское небо, вернулся в дом, к картам.

– Как же, – проворчал вслед ему капрал, – будет Лужин из-за какого-то отряда гонца слать! Тут дело покрупнее будет…

Догадка Чернова была верной. Узнав, что контратакующие русские армии оставили Смоленск почти без прикрытия, Наполеон принял решение фланговым маневром захватить город и окружить сконцентрировавшиеся у Рудни главные силы русских, что неизбежно повлекло бы за собой их капитуляцию или полное уничтожение.

Выполняя этот план, кавалерия Мюрата, пехотные корпуса Нея и Даву и гвардия, при которой находился сам Наполеон, переправились у Расасны на левый берег Днепра и форсированным маршем двинулись по Новой смоленской дороге в направлении Ляды-Красный-Смоленск.

Барклай-де-Толли, начиная контрнаступление, опасался обхода с севера, но Багратион все же направил к югу, в Красный, дивизию Неверовского, авангард которой, заняв Ляды, и обнаружил приближающуюся французскую армию.

Авангардом дивизии служили два драгунских эскадрона при двух орудиях, под командованием подполковника Александра Лужина.

Получив от высланных к Днепру дозорных известие о форсировании реки крупными силами французов, Лужин немедленно послал вестового в Красный и отдал распоряжение о подготовке к бою.

Пока солдаты седлали коней и проверяли вооружение, Лужин совещался с офицерами:

– Господа, судя по всему, Наполеону удалось обмануть наше командование, и теперь от нас с вами зависит, успеет ли дивизия приготовиться к бою, – неторопливо, взвешивая каждое слово, начал он, обводя взглядом собравшихся вокруг него офицеров. И, не найдя ни в одной паре устремленных на него глаз признаков малодушия, продолжил, воодушевляясь все больше и больше:

– Мы, конечно, можем, бросив пушки, скакать в Красный следом за посланным мною гонцом, но следом за нами придут французы, и неизвестно, успеет ли дивизия приготовиться к бою или отступить к Смоленску, что, вероятно, при данных обстоятельствах будет лучшим решением. Будучи уверен в мужестве каждого из вас и каждого нашего солдата, я предлагаю остаться на этой позиции и удерживать ее, пока хватит сил. Если нас не сомнут сразу, мы выиграем для дивизии необходимое время. Прошу каждого высказать свое мнение: да или нет.

– Да.

– Да.

– Да.

– Да.

– Да.

– Иного я от вас и не ожидал, – загорелое лицо Лужина осветилось мягкой улыбкой. – Мой план таков: обмануть французский авангард представлением о засаде, подобной той, в какую французская кавалерия угодила под Миром. Я послал предупредить жителей, что, возможно, Ляды подвергнутся артиллерийскому обстрелу, чтобы уходили отсюда. Эскадроны выведем навстречу врагу, завяжем бой, при этом один-два взвода должны держаться позади, в свалку не лезть. Если получится, назад, к деревне, повернем все разом, если нет – то хотя бы эти два взвода. Пушки у нас хорошо начищены, издалека будут видны. Вон как блестит! – одобрительно кивнул в сторону одного из орудий. – За домами спрячем артиллерийских лошадей, приставим к ним двух солдат, чтобы время от времени ржать их заставляли, заодно и сами будут создавать видимость засады, перебегая от дома к дому по пустым улицам… Глядишь, и облапошим дорогих гостей. С Богом, господа!

Офицеры разошлись раздавать приказания. Зная, что все сказанное им будет исполнено в точности – на своем первом смотре дивизия недаром получила оценку «отлично», Неверовский знал, чего требовать от солдат – Лужин подошел к своему коню Росу, провел рукой по гладкой тонкой шее, почувствовав ладонью ритмичную пульсацию скрытых под кожей вен. Рос, довольно всхрапнув, приблизил морду к его лицу, мягкими черными губами пожевал правое ухо и тихо блаженно заржал.

Ласково гладя коня, Лужин вспоминал, как пять лет назад, в Тильзите, был готов принести в жертву свою двадцатисемилетнюю жизнь ради разрыва этого позорного для России мира и новой войны с Наполеоном.

И вот война началась. Но не где-то там, в Австрии или Польше, а здесь, на его родной земле. И сейчас он так же охотно отдал бы свою жизнь, лишь бы этой войны не было никогда…

– Ваше высокоблагородие, – вклинился в мысли Лужина скрипучий старческий голос.

Лужин, не сразу сообразив, что обращаются к нему, продолжал поглаживать коня, и только когда тот же голос раздался вновь, вернулся к действительности.

Перед ним стояло десятка три мужчин разного возраста с топорами и вилами в руках. Впереди всех стоял высокий жилистый старик лет восьмидесяти, с тесаком, заткнутым за подпоясывавшей просторную холщовую рубаху веревкой.

Видя, что взгляд офицера приобрел осмысленность, старик заговорил, глядя ему в лицо выцветшими немигающими глазами:

– Мы тут баб своих с ребятишками отправили в соседнюю деревню, а сами с мужиками решили вот вам помочь громить супостатов.

Лужин еще раз, теперь уже внимательно, оглядел местное воинство. Двоим «мужикам» явно не исполнилось еще и семнадцати лет, троим лет под шестьдесят. В основном же – здоровые мужчины от двадцати до сорока лет. Лужин покачал головой:

– Нет, невозможно. Я бы мог принять вашу помощь, если бы у нас был хотя бы один шанс на успешную защиту, а так – нет, не могу. Спасибо вам, прощайте.

Но старик и не подумал уходить:

– Шанс, шанс… Мы – ваш шанс. За мной, ребята! – И решительным шагом направился к ближайшей пушке. За ним двинулись и остальные.

Задерживать их силой не имело смысла. Но – подставлять мирных жителей под пули?

– Подождите! – крикнул Лужин им вслед. Подошел к старику, приложил два пальца к козырьку:

– Подполковник Лужин, командир авангарда двадцать седьмой пехотной дивизии!

Старик встал по стойке «смирно», представился:

– Отставной матрос Алексей Шуров!

– Ну, что ж, матрос… Диспозиция у нас уже готова, боевая линия сформирована, а вот резерва, как видите, нет. Так что определяю ваш взвод в резерв! Видите, артиллерийских лошадей прячут за домами? Спрячьтесь там же; когда появятся французы, изредка легонько покалывайте лошадей в бока, чтобы ржали. Иногда перебегайте между домами, чтобы французы подумали, что здесь засада. Без моего приказа в бой не вступать!

Вскочив на коня, склонился к Шурову с седла и тихо прибавил:

– А вот мальцам здесь не место. Пошлите их курьерами в ту деревню, куда мамки ушли, пусть доложат, что у нас здесь все в порядке. – И поскакал к выстроившимся перед деревней эскадронам.

Генерал-майору Дмитрию Петровичу Неверовскому шел сорок второй год. Убежденный сторонник суворовской военной школы, он, как и вся его сформированная буквально накануне войны двадцать седьмая пехотная дивизия, как и вся русская армия, с самого начала войны лелеял мысль о переходе в контрнаступление, и когда, наконец, после соединения Первой и Второй Западных армий оно началось, был уверен в скором разгроме наполеоновской армии.

Известие о приближении французских корпусов вызвало в его душе минутное смятение, быстро сменившееся обычными для него сосредоточенностью и энергией.

Прекрасно зная Лужина, Неверовский нисколько не сомневался в том, что лихой подполковник не упустит возможности потрепать французам нервы, и потому сразу же велел вестовому взять свежую лошадь и возвращаться в Ляды:

– Если он еще не успел ввязаться в драку, пусть немедленно бросает пушки и идет на соединение с дивизией. А если успел – пусть отрывается. Пасть на поле боя он всегда успеет!

Отослав драгуна, несколько минут обдумывал сложившуюся ситуацию.

На левом берегу Днепра – восемь вражеских дивизий, возможно, следом за ними идут еще несколько; сила, вполне достаточная для неожиданного захвата Смоленска и удержания его до подхода всей французской армии.

Занять оборону в Красном – значит заранее обречь дивизию на уничтожение. Единственно возможное решение – не теряя времени отходить к Смоленску на соединение с седьмым корпусом Раевского.

Отправив вестовых к Багратиону и Раевскому и отдав приказ об отправке двух артиллерийских рот в Смоленск и о подготовке дивизии к отступлению, Неверовский вызвал к себе командира егерской бригады полковника Воейкова.

Объяснив ему обстановку, отмерил несколько шагов от одной стены к другой, и, повернувшись, посмотрел полковнику в глаза:

– Алексей Васильевич, в Красном для прикрытия нужно оставить несколько рот, лучше всего егерских. Поэтому я прошу вас выделить один батальон, которому будут приданы орудия второй артиллерийской роты. Из Ляд прибудет отряд Лужина, который наверняка пожелает остаться здесь. Может, вместе и вырвутся. Багратиону под Шенграбеном удалось со своим отрядом выстоять против целой армии, будем надеяться, что и нашим ребятам удастся…

Отпустив Воейкова, снова зашагал по комнате, размышляя о судьбе оставленных им здесь солдат. Обреченные на подвиг…

Потом обратился мыслью к будущему уходящих из Красного: до Смоленска – более пятидесяти километров; зная, что их движение обнаружено, французы наверняка ускорят темп, их конница настигнет дивизию на первом-втором десятке, значит, оставшуюся часть придется идти с непрерывным боем. Окопанная небольшими рвами и обсаженная березами Новая смоленская дорога способствует отражению кавалерийских атак, но против пушек березы не помогут. Удастся ли спасти дивизию?

Вошедший дежурный офицер доложил, что полки к походу готовы. Неверовский молча кивнул и решительным шагом, отбрасывая сомнения, вышел на улицу.

Здесь, глядя на выстроенные шпалеры войск, ожидающих его приказа, он окончательно уверился в благополучном исходе отступления.

– Воины! – громко, но без надрыва заговорил Неверовский. – Прямо на нас движутся вражеские корпуса, стремящиеся захватить Смоленск. Если мы останемся здесь, мы не сможем помешать врагу осуществить задуманное: он просто обойдет Красный и двинется дальше, оставив против нас часть своих сил. Поэтому, и только поэтому, мы отступаем к Смоленску, где и дадим неприятелю решительный отпор!

В Красном остаются наши товарищи. Они отвлекут на себя французскую пехоту, но за нами погонится кавалерия. Бой с ней неизбежен. Помните, чему вас учили ваши командиры: подпускайте врага как можно ближе и стреляйте прицельно в упор; передние шеренги стреляют, задние быстро перезаряжают ружья и передают передним; дорвавшихся до ваших рядов кавалеристов принимайте на штык! Мы будем вынуждены обходиться без поддержки артиллерии, потому что она стала бы легкой добычей неприятеля, но наше мужество и умение заменит нам любую артиллерию! Напра-во! Шагом – марш!

Дивизия, построенная в походные батальонные колонны, темно-зеленой змейкой потянулась по улицам Красного.

Гусарский полк Мишеля Гартье на рысях подходил к Лядам. Солнце, не достигшее зенита, мягкими лучами бликовало на амуниции кавалеристов. Разведчики, ехавшие метрах в семистах впереди полка, перебрасывались шутками, смеялись, – для них этот обходный маневр превратился в легкую увеселительную прогулку.

Лежащая впереди деревня, десять минут назад казавшаяся темной бесформенной массой, на глазах приобретала конкретные очертания. Несколько оставленных позади метров, и стали отчетливо видны дома, огороды и…

Шутки кончились. Темная линия на окраине деревни, только что представлявшаяся французам зарослями кустарника, оказалась изготовившимся к атаке русским кавалерийским отрядом.

Гусары, натягивая поводья, останавливали лошадей. Кто-то догадался предупредить подходивший полк пистолетным выстрелом, и разведчики поскакали назад.

Русские, переведя лошадей с шага на рысь, следовали за ними. Лужин видел, что не готовый к такому повороту событий вражеский полк не успевает перестроиться из походной колонны в боевые шеренги, и надеялся воспользоваться этим обстоятельством. Еще несколько метров, и кони подняты в галоп. В воздухе сверкнули выхваченные из ножен сабли.

Французы, понимая, что, даже успев перестроиться, будут смяты этой набравшей скорость горсткой русских, нестройной толпой двинулись навстречу.

Когда до противника осталось не более 70 метров, русская конница перешла на карьер. В головы ударила кровь, предчувствие близкой схватки притупило чувство страха у тех, для кого этот бой был первым, а таких в отряде Лужина было подавляющее большинство.

Сшиблись. Драгуны, вдвое меньшие числом, но имевшие преимущество в набранной скорости, легко опрокинули первую шеренгу неприятеля и увязли в следующих. Все перемешалось; конная масса топталась на одном месте, звеня сталью и ежесекундно сбрасывая на землю одного-двух обливающихся кровью всадников.

Мужики в деревне, забыв наказ подполковника, столпились возле пушек, обсуждая с артиллеристами перипетии схватки:

– Эва, как столкнулись! Наши – молодцы: здорово вдарили!

– Францев-то поболе будет, как бы не одолели. Пора уж, наверное, и резерву в бой идти.

Командиры двух выделенных для обманного маневра взводов, как бы соглашаясь с этим мнением, дали сигнал к атаке, и еще одна горстка драгун устремилась вперед, оглашая воздух яростным «Ура!».

К этому времени численный перевес французов заметно поубавился: драгуны, волчками крутясь в седлах, оголтело рубили направо и налево, пуская в ход, если представлялась возможность, и кулаки, и ботфорты со шпорами.

Сам Лужин, подхватив левой рукой саблю зарубленного им французского лейтенанта, с удвоенным эффектом опустошал гусарские ряды.

Французы уже отчаялись одолеть этих бешеных русских, и подумывали об отступлении, когда на поле боя появился еще один драгунский отряд.

Это было уже слишком. Нервы гусар не выдержали, и они обратились в беспорядочное бегство.

Бросившиеся было вслед за ними драгуны были остановлены своими офицерами, понимавшими, что основные силы французов уже на подходе, и преследование гусар, приведя к измождению лошадей, легко может обернуться разгромом самих преследователей.

Ловя оставшихся без всадников коней и подбирая своих и чужих раненых, драгуны возвращались в деревню, встречаемые радостными криками крестьян и артиллеристов. Лужин, ехавший позади своего отряда, с тоской подсчитывал потери: двадцать восемь убитых и тяжелораненых – такова была цена победы.

Второй бой будет для эскадронов последним: усилив авангард, французы массой задавят его отряд. Нужно отходить…

Приказав разместить раненых в домах и оказать им помощь, Лужин обратился к Шурову:

– Отец, это был только их передовой отряд. Скоро сюда придут главные силы.

– Да мы что ж, не без понятия, – закивал головой старик. – Уходить вам надо.

– Да. Но когда-то мы обязательно вернемся. А сейчас… – Лужин огляделся, собираясь с мыслями, потом продолжил:

– Оружие свое спрячьте, ухаживайте за ранеными. За ихними – как за нашими, чтобы французам вашу деревню спалить не захотелось… Впрочем, – прибавил с хитрой улыбкой, поймав нужную мысль, – я с одним взводом пока здесь останусь, посмотрим, что тут еще можно сделать.

Распорядившись снять с орудий замки – а то, чего доброго, мужикам пострелять захочется, когда драгуны уйдут – Лужин отправил артиллеристов и большую часть драгун в Красный, оставив при себе десятка три солдат на самых резвых конях. Игра со смертью продолжалась.

Промчавшись с километр, гусары начали понемногу приходить в себя. Поняв, что погони за ними нет, полковник Гартье навел порядок в изрядно поредевшем отряде – более ста человек осталось лежать возле русской деревни с созвучным французской речи названием Ляды.

Километрах в двух были видны развернутые знамена приближавшихся французских полков, перед которыми шли эскадроны бригадного генерала Брюнера из корпуса Нея.

Завидев подъезжавшего Брюнера, Гартье поспешил к нему с докладом:

– Господин генерал, впереди – засада. Нам удалось раскрыть ее благодаря предусмотрительно высланному вперед эскадрону, который выявил в деревне Ляды крупные вражеские силы, понеся при этом некоторые потери!

Брюнер, окинув взглядом покрытых пылью и забрызганных кровью гусар Гартье, распорядился блокировать Ляды силами бригады, и отправил адъютанта к Нею с просьбой о подкреплении пехотой и артиллерией. В Ляды был послан парламентер с предложением сдаться; заодно он должен был уточнить численность оборонявших деревню войск и выяснить судьбу брошенных на поле боя раненых французов.

Эскадроны уже покинули Ляды, когда им встретился вестовой драгун. Узнав, что Лужин все еще в деревне, он поскакал туда.

Лужин в это время собирался ехать навстречу парламентеру, в сопровождении трубача отделившемуся от вновь появившегося перед Лядами полка Гартье, за которым шел конноегерский полк и катились четыре шестифунтовые пушки.

Выслушав вестового и несколько успокоившись насчет будущего дивизии, Лужин в сопровождении юнкера Зякина поскакал навстречу парламентеру.

Подполковник хорошо знал французский язык, но, едва парламентер раскрыл рот, перебил его фразой на русском языке:

– Понятия не имею, что вы хотите сказать. У вас что, никто по-русски, что ли, не говорит? Зачем тогда парламентеров шлете?

Опешивший гусарский лейтенант на своем языке пролепетал что-то вроде того, что, как известно, русские дворяне прекрасно понимают французскую речь, на что Лужин по-французски ответил:

– Мы понимаем язык друзей, но не врагов! – И, поворачивая коня, добавил:

– Ваши раненые находятся в Лядах. Сейчас за ними ухаживают местные крестьяне. Прошу в будущем так же позаботиться о наших раненых. – И, уже по-русски, Зякину:

– Поехали, сейчас времени терять нельзя. – Пришпоривая коня, закончил:

– Может, поостерегутся по деревне из пушек палить, раз свои там.

Вернувшись в Ляды, Лужин тепло простился с крестьянами и тяжелоранеными, которых не мог взять с собой, и, пользуясь бездействием противника, ожидавшего подкрепления, скрытно вывел свой маленький отряд из деревни в направлении Красного.

Ней с Мюратом ехали бок о бок, оживленно споря об известных качествах молодой немецкой графини Гундерт, с которой оба не раз делили постель в бытность Наполеона в Берлине.

Свиты маршалов перемешались, однако с первого взгляда можно было отличить офицеров Неаполитанского короля от офицеров герцога Эльхингенского: первые, старавшиеся во всем подражать своему командиру, носили такую же яркую и пышную одежду, что и Мюрат, были так же хвастливы и многословны, у многих даже прически были такие же.

Нашедший Нея ординарец Брюнера доложил, что расположенную впереди деревню Ляды обороняет русский отряд, усиленный кавалерией, что авангард понес потери, и что Брюнер, не имеющий достаточно сил для штурма деревни, принял меры для ее блокады.

Прислушивавшийся к словам адъютанта Мюрат рассмеялся:

– У Брюнера недостаточно сил!? Мой Лассаль в прусскую кампанию с одним конным полком взял Штеттинскую цитадель, а здесь два полка не могут взять какую-то деревню! Ха-ха-ха! Ней, как насчет пари? Я возьму Ляды с двумя эскадронами легкой кавалерии!

Легкое облачко пробежало по лицу Нея.

– Нет, Иоахим. Брать Ляды будет Брюнер. – Обернувшись к адъютанту, сказал:

– Передайте генералу, что для него делом чести будет войти в Ляды впереди своих солдат. Позволить им обогнать себя он может только в случае тяжелого ранения. – Понимая, что фактически обрекает своего подчиненного на смерть, Ней все же не стал произносить этого слова, чтобы не давать адъютантам лишнего повода позлословить на досуге.

Адъютант ускакал. Маршалы, позабыв о первоначальной теме разговора, продолжали путь, вглядываясь в открывшийся впереди вид деревни.

– Не понимаю, – пожал могучими плечами Ней, – кто здесь сошел с ума: русские, решившие обороняться в этой деревушке, или Брюнер, узревший здесь возможность размещения крупных сил? Во всяком случае, сегодня он меня сильно удивил.

Брюнер же, разворачивая свои эскадроны в линию для атаки, наоборот, все больше убеждался в правоте Гартье: улицы Ляд пустынны, но вот у самой околицы блестят жерла двух пушек, там, подальше, еще и еще; возле орудий лежат готовые вскочить и открыть убийственный огонь артиллеристы, а из-за ближайших изб раздается конское ржание. Не иначе, русские, воодушевленные своим успехом под Миром, решили устраивать такие вот ловушки при всяком удобном случае.

Обернувшись назад, увидел подходившие батальоны вольтижеров и фузилеров, за которыми блестели шитые золотом мундиры маршалов и их свиты.

Терять времени было нельзя: Ней, храбрейший из храбрых, по определению Наполеона, не любил проволочек. Выехав вперед и привстав на стременах, Брюнер скомандовал:

– За мной! – и поскакал вперед, чувствуя, как по спине, в ожидании пушечного залпа русских, разбегаются мелкие мурашки.

Проскакав метров триста и не услышав грохота выстрелов, мимолетно удивился выдержке русских, и, понимая, что они будут бить в упор, подлетая на всем скаку к деревне, закрыл глаза, чтобы не видеть несущейся навстречу смерти…

Спустя мгновение, показавшееся часом, не слыша выстрелов, разомкнул отяжелевшие веки, кинул быстрый взгляд по сторонам… Проклиная и Гартье с его трусостью, и свою собственную тупость, натянул поводья, останавливая проскакавшего до середины деревни жеребца: русских солдат в деревне не было. Два орудия, на которые он несся с такой лихостью, были настоящими, стволы же остальных имитировали гладко отесаные бревна. Притаившаяся у пушек прислуга – переодетые в артиллерийскую форму трупы павших в недавнем бою солдат…

Боевой клич несущейся позади кавалерии вскоре стих, атаковать было некого…

Таким идиотом сорокапятилетний бригадный генерал почувствовал себя впервые в жизни. Прекрасно понимая, что его военная карьера окончена – Ней никогда не простит ему такого позора – он уже собирался пустить себе пулю в лоб, но острое желание мести остановило его потянувшуюся к кобуре руку.

Месть! В первую очередь – этому негодяю Гартье, так беззастенчиво обманувшему своего генерала; ну, теперь до Москвы-то он точно уже не дойдет! И хорошо бы добраться до того русского офицера, который все это устроил; его фамилию можно узнать у местных жителей, они должны знать… Да здесь, наверное, есть раненые русские солдаты…

Гусары, несколько минут назад так же ждавшие смерти, и так же не заставшие ее в этой деревне, пользуясь священным правом войны, обшаривали избы, сараи, бани в поисках женщин и драгоценностей. Ничего не найдя, выволокли на улицу крестьян, которых нашли возле раненых солдат, и побоями пытались добиться от них золота.

Брюнер, приказав оставить крестьян в покое, слез с коня, подошел к ним, без тени страха смотревшим, казалось, прямо ему в глаза, и на довольно хорошем русском, поскольку лет двадцать пять назад был гувернером в семье одного русского князя, спросил:

– Знаете ли вы фамилию русского офицера, так храбро и искусно защищавшего эту позицию?

Вперед выступил старик Шуров, пригладил рукой растрепанную седую бороду:

– Хто ж его знает, он нам не докладывался. Приказал только за ранеными присмотреть, да и уехал.

Брюнер с сомнением посмотрел на бывшего матроса и пошел к дому, в котором находились русские раненые. Здесь, разговаривая с драгунами, он не уставал восхищаться их мужеством, и минут через пять, осторожно подведя разговор к интересующей его теме, узнал, что имя его заклятого отныне врага – Александр Лужин, подполковник третьего драгунского полка в армии Багратиона.

Выйдя из избы, Брюнер, еще раз посмотрев на Шурова, решил, что старик все же солгал, и приказал расстрелять его.

Шурова отвели в сторону, поставили к забору. Напротив выстроилось двенадцать конноегерей с ружьями. Мужиков, бросившихся на выручку, избив прикладами, оттеснили в соседний переулок.

Солдаты, обступившие место казни, неожиданно зашевелились, выстраиваясь в линию, брали на караул. Из-за домов выехали маршалы. Оба молчали, но во взгляде Мюрата сквозил неприкрытый сарказм, Ней же был мрачнее тучи.

Мюрата заинтересовала картина расстрела. Тронув Нея за рукав, он что-то тихо сказал ему. Ней подозвал Брюнера:

– Что здесь происходит?

– Я приказал расстрелять русского шпиона, Ваше сиятельство, – четко отрапортовал тот, – он пытался поджечь дом, где находились наши раненые.

Ней, сурово посмотрев на Брюнера, потом на Шурова, двинулся дальше. Брюнер, облегченно вздохнув, дал ожидавшим решения начальства солдатам знак продолжать. Через несколько секунд прогремел ружейный залп.

Солдаты Лужина, достигнув Красного, не спешили появиться в нем без своего командира, и с пол-часа провели на одном месте в полутора километрах от города в томительном ожидании.

В конце концов, решив, что подполковник, скорее всего, попал в плен, поскакали назад, надеясь как-нибудь выручить любимого командира. Завидев его издали, скачущего навстречу впереди остававшегося с ним в Лядах отряда, драгуны не пытались скрыть нахлынувших чувств: смеялись, кричали «Ура!», палили в воздух из коротких драгунских ружей…

Лужин и сам смеялся от души, обнимал и офицеров, и рядовых, поднимал Роса на дыбы…

В Красный въехали шумной веселой толпой. Узнав, что дивизия час назад ушла в Смоленск, и что в городе остался батальон майора Горбнина при десяти орудиях, развеселились еще больше. Удивленному майору Лужин объяснил, что в Лядах из пушек пострелять не удалось, а так хотелось… Даже вот замки с собой прихватили, вдруг где пушка попадется. А тут – сразу десять! Да еще вот считали себя авангардом, а выходит – давно уже арьергард!

Улыбнувшись, показывая, что понял шутку, Горбнин про себя отметил, что Воейков, похоже, был прав, когда говорил ему, что драгуны, скорее всего, останутся в Красном вместе с его отрядом, но все же обратил внимание Лужина на то, что тот теряет драгоценное время, не спеша уходить вслед за отступившей к Смоленску дивизией.

Лужин, не задумываясь, ответил, что его отряд остается здесь, устраивать новые Фермопилы, и что он сам охотно поступит под начало «начальника гарнизона», как Лужин окрестил майора еще в первый момент их встречи.

Светские условности здесь были излишни. Крепко пожав руку молодого, лет на двадцать младше его, подполковника, Горбнин повел его осматривать позиции, занятые обороняющимися.

Проведший двадцать лет в гарнизонах, Горбнин принял наилучшие меры для размещения своих солдат и пушек: окраины Красного занимали пятьсот пятьдесят егерей, образовавших стрелковые цепи; в наиболее удобных для штурма местах расставлены восемь пушек. Семьдесят егерей при двух пушках, поставленных по обе стороны Ратуши и прикрытых брустверами из мешков с песком, составляли резерв.