Текст книги "Погружение во мрак"

– Да ладно, я продал всего три звена. Видал камушек? – он снова осклабился бриллиантовой улыбкой. – Не хотел тебя расстраивать, Ваня, но… ведь ты мне сам обещал привезти чего-нибудь, ведь я тебе тогда здорово помог, верно?!

Иван похлопал его по локтю.

– Помог, Дил, помог. Без твоего возвратника гнить бы мне на Хархане или в Пространстве. Я тебя даже спрашивать не стану, где ты его раздобыл, какие радетели тебе подсунули эту самоделку… Меня чудом вынесло, Дил! – По спине словно холодная змейка проползла, лучше не вспоминать.

– Главное, вынесло, Ваня! А я на эти три звена еще одну обсерваторию купил, уже пристыковал, понял? Да еще наземный пункт слежения, и еще виллу в Греции. И на мелочи осталось! – Дил щелкнул языком. – Ваня, нам с тобой на эту цепочку можно всю жизнь жить, кататься в маслице и иметь столько девочек, сколько не заездят насмерть! А ты мне про какую-то Гиргею! Ваня, с такими денежками можно на Земле местечко отхватить, да, можно и кое с кем потягаться, Ваня. А чего, мы лыком, что ли, шиты, думаешь, всякие губернаторы-сенаторы из другого теста сделаны? Давай-ка присядем.

Столик торчал прямо под пальмой. Три полупрозрачных стула. Один Бронкс сразу отпихнул ногой – тот отлетел, перевернулся, начал съеживаться в псевдобиошар. По зеркальной поверхности столика заскользили названия блюд и напитков. Бронкс щелкнул пальцем. Столик погас. И из его внутренностей выползли два хрустальных бокала с прохладным морковным соком.

– Пей!

Сам Дил опрокинул оранжевое содержимое бокала в свою непомерную пасть тут же, не дожидаясь особого приглашения. Иван смотрел на хрусталь тоскливо, ему виделось иное.

– Я неспроста тебя разыскал, Иван. Выслушай меня. Одного звена цепи хватит на самую лучшую боевую капсулу с разгонниками. Но это все детство, мальчишество, поверь мне. Нельзя без конца мотаться по этой проклятой черной пропасти! Ты знаешь, из чего сделана цепь?

– Нет, – ответил Иван прямодушно, – не до ерунды всякой.

– Такого металла нет на Земле, Ваня, – проговорил Бронкс шепотом, – такого металла нет во всей Федерации, его нет нигде… и не может быть, понял?!

– Много чего не может быть, – философски заметил Иван, – а оно есть. Я не собираюсь продавать цепь, это моя память, Дил, пусть она будет со мной.

– Я сам все сделаю, тебе не придется дергаться, – Бронкс начал спешить, он нервничал, видно, какая-то идейка заела его совсем, не давала спать. – Это огромные деньжищи, Иван. С ними можно начинать… все! Это не просто богатство, понимаешь, это путь наверх, к власти! Ты знаешь, что такое…

– Брось! – С лица Ивана сбежала блуждающая улыбка, желваки заиграли, заходили под кожей. – Ты не успеешь ничего начать, ты не успеешь сделать и трех шажков по ступеням, ведущим вверх. Они уже рядом, понимаешь? Им нужна одна маленькая дверка. Может, они уже приоткрыли ее, Дил. И еще – у них здесь есть свои!

– На-ка, охладись! – Бронкс протянул бокал с соком.

Иван отхлебнул глоток, другой, Нет, объяснять бесполезно. Ни Бронкс, ни Серж Синицки, ни тем более Гуг его не поймут. И никогда не поверят. Его мог понять отец Алексий, только он. Но батюшка в земле сырой, не вернешь его, не воскресишь.

– Ты хочешь многого достичь, Дил, да?

– Да, Ваня! – Бронкс говорил открыто, искренне. – Я жадный, Ваня, я хочу многого, очень многого – я хочу, может быть, даже больше, чем смогу проглотить. Но я хочу, понимаешь?! Я не могу сидеть под пальмой и ждать, когда сверху свалится банан, у меня, наверное, что-то с генами, Ваня. Я очень жадный и я очень многого хочу!

– А терять свое ты хочешь?

– Свое не отдам, Ваня, не потеряю!

– Тебя не спросят, Дил!

– Глотку перерву!

– Это не люди, понимаешь, С ними не придется драться, они раздавят тебя как червячка, как слизня, прихлопнут как комара – походя, Дил. И все, чего ты достиг, что приобрел, станет золой.

Дил Бронкс откинулся на спинку, задрал ноги, расхохотался, скаля огромные белые зубы, сияя своим бриллиантом, тараща глаза. С моря налетел порыв прохладного ветра, донесло гомон чаек и запах гниющих родорослей, приторный и сладкий.

– Нет ни на Земле, ни в Федерации никого, кто б мог раздавить Дила Бронкса, десантника-смертника, который прошел сквозь ад там! – Он махнул поднятым большим пальцем в небо. В голосе звучали злые нотки. – Не надо меня пугать. У меня еще крепкие кулаки. У меня есть десяток верных и смелых парней. Мы же кое-что умеем, Ваня, ну чего ты разбабился, нюни распустил?!

– Слушай меня!

Иван положил руки на стол. И уставился на приятеля.

Он смотрел на него, не отрываясь, прямо в черные маслянистые зрачки. Он говорил с ним иным языком – языком, в котором нет слов. Он видел, как зрачки Бронкса расширяются еще больше, как начинает в них светиться ужас, как дрожат веки и текут капли пота со лба и щек. Иван бессловесно и беспощадно вбивал в мозг Дила психообраз Системы и Пристаиища. Это было страшно, это требовало не только возврата в преисподнюю, но и чудовищного напряжения. И все-таки он обязан был это сделать. Еще, еще немного. Еще немного!

Бронкс встряхнул головой, прикрыл глаза своей черной лапищей. Тело его как-то сразу оплыло, стало бесформенным.

– Хватит, – простонал он, – хватит, Иван!

Наглая чайка с истошным криком пронеслась над самыми головами, выписала немыслимый пируэт и снова ушла в морскую синь, белой молнией над волнами. Иван вытер лоб. Неторопливо допил прохладный сок. Поставил бокал на столик – тот через несколько секунд съежился, стекся в дрожащую прозрачную пирамидку и пропал в чуть менее прозрачной поверхности. Вот тебе и Хрусталь! Иван не очень любил все эти новшества, он уважал вещи старые и добротные.

– Этого не может быть! – просипел очухивающийся Бронкс.

– Ты видел это.

– Паранойя!

– Я тоже так думал.

– Во всей Вселенной, Иван, нет такой злобы и ненависти, ты знаешь это не хуже моего! Мы протопали Пространство от края до края, там нет этого.

– Ты забыл, я пришел из Иной Вселенной.

– Да-а…

Дил Бронкс был в растерянности. Он не видел того, что видел Иван в Пристанище и на Хархане. Но он ощутил тот Мрак, что стремительно полз к Земле, почти накатывался на нее. И это было невыносимо, как невыносимо человеку, ощущающему себя здоровым, счастливым, беспечным, вдруг узнать, что он смертельно болен, что остались считанные часы, что это подступает неотвратимый, безжалостный конец. Конец всех надежд, радостей, тягот, забот, удовольствий, стремлений… конец всего. Бронкс знал, спроектировать психообраз нельзя, нельзя придумать его и породить из мозга, из фантазии, из ничего, он – всегда отражение реальности. Может, больной реальности?! Может, больной разум все же способен…

– Нет, Дил, я не сбрендил, ты это хорошо знаешь! – сказал Иван. – Ну, а теперь решай – с кем ты?

– Я дам тебе капсулу, самую лучшую капсулу! – Он умолк на минуту. Потом спросил неожиданно, в лоб: – Когда?!

– Не знаю, – ответил Иван. – Может, сегодня, может, через месяц, через год… а может, они пришли еще вчера. Не знаю, Дил.

– Ладно, дружище. Дай мне хотя бы пару недель. Мне надо уладить свои дела.

– Когда можно забирать капсулу?

– Бери хоть сегодня, – Бронкс понизил голос до шепота, он не любил отступать, сдавать позиции, – и все же, Ваня, оставь мне хоть крохотный шансик, ну пообещай хотя бы!

Иван широко улыбнулся, пригладил рукой длинные волосы, которые он все собирался остричь, кивнул.

– Твоя взяла, Дил, – проговорил он, щуря глаза, – ежели мы выстоим, займемся твоим делом, где наша не пропадала. Только… – он вновь стал серьезен, – только без лишних слов, ты меня понимаешь?

Бронкс не удостоил его ответом.

Они понимали друг друга с полуслова. И все же они были очень разными. Ветер нагнал огромное кучерявое облако. Тень упала на полупрозрачный столик. Иван вглядывался в его поверхность, все пытался уловить смысл меняющихся линий, наплывов, затемнений и проблесков там внутри. Досмотрелся до того, что – вот мелькнул вроде бы разлапистый хвост, блеснуло чешуинкой, изогнулся костистый хребет… нет, это от перенапряжения. Он встал.

– Слушай, Дил, – сказал, расстегивая еще одну пуговицу на рубахе, – попроси своих ребят, чтоб в капсулу положили все необходимое, ладно?

– Обижаешь, Ваня! – Дил снова сверкал своим бриллиантом. Но голос у него малость подсел все же, появилась хрипотца и уверенности, металла стало поменьше. – Ты знаешь, какое у меня осталось ото всей этой бодяги впечатление, а?

– Какое?

– Был ты, Ваня, один трехнутый. А теперь нас двое таких, с поехавшей крышей… Ладно, ладно, не закипай. Недельку ты мне дал. Как перед казнью, последнее желание, текут часы-минутки. Раньше не терзай.

– За неделю я могу не обернуться. Но ты без меня никуда не суйся.

– Не буду, – согласился Дил.

– Может, с кем из ребят поговоришь…

– Гиблое дело.

– Попробуй. Нужно человек семь-восемь, не больше.

– И куда?

– Маршрут отменный – Калифорния, Триест, Антарктика – сам знаешь, курорты. Потом и подальше махнем… – он прервался. – Кстати, Дил, ты ведь теперь большой мастак по радиоастрономии и всяким таким штучкам, да?

– Есть немного, – согласился Дил Бронкс.

– Ответь, что такое невидимый спектр?

– Ваня, ты заболел или память у тебя отшибло, любой школяр скажет, что глаз видит не во всем диапазоне…

– Заткнись! Я про другое, при чем тут школьные премудрости! Во Вселенной есть Невидимый Спектр, в который можно входить, в котором все видится иначе… этого не описать на земных языках, Дил, там, в черной Пустоте – сказочные миры, сверхсложные, невероятные.

– Не знаю, не морочь мне голову, Ваня, ни в один радиотелескоп ты ни хрена сказочного не увидишь, это я тебе могу сказать точно. Пить надо на работе поменьше, особенно в космосе.

– Ты знаешь, я не пью! – Иван перестал понимать шутки. Ему сейчас нестерпимо хотелось поговорить с сельским священником, с отцом Алексием. Тот бы не стал скалить зубы и хохмить. Хватит уже, хватит, нельзя хохотать, стоя над пропастью!

– Ну, давай руку. Мне пора.

– Ты куда сейчас? – спросил Иван.

– Мой возвратник всегда при мне. Стартовать будешь с Дубля?

– Да.

– Тогда на вот, держи, – Бронкс задрал широкий рукав, отцепил черный ремешок. – Нажмешь один раз. Ничего не меняй. Капсула будет готова к вечеру.

– А ты как же?

– А я вот так!

Иван услышал тихий писк – так мог пищать только фирменный, мощный возвратник неограниченного радиуса действия.

– Красиво живешь, Дил, – сказал он с наигранной завистью.

Но Дила Бронкса рядом с ним уже не было. Как появился, так и отбыл. Ну и пусть, у каждого свои манеры. По-настоящему к путешествию на Гиргею надо было бы основательно подготовиться, вспомнить старое, войти в роль тут, на Земле. Нет! Это раньше так можно было готовиться перед Дальним Поиском, перед очередной геизацией. Раньше много чего можно было.

Иван оторвал глаза от меняющейся поверхности столика. И заметил на себе чей-то пристальный взгляд. Он давно ощущал спиной направленную неприязнь. Но не придавал значения, разные люди, всегда кому-то что-то или кто-то не по душе. Но не до такой же степени… Худощавый паренек, через два столика, за третьим, потягивает зеленое энгорское пиво. Наводит?.. Да, наводит!!!

Иван рухнул под стол, вздернул голову к небу – он успел в последний миг, увернулся. Еле приметное сизое облачко застыло над стулом, там, где только что была его голова.

Сканнатор! Они работают, внаглую, чересчур самоуверенно.

Теперь он видел и второго, точнее, вторую – вон, сидит красотка, смотрится в кругленькое зеркальце, мажет губки, косит на него. Она! Такие штуковины вышли из моды лет двадцать назад, это не пудреница, не черт ее знает какая женская бирюлька, это сканнатор! Облачко медленно пошло вниз. Ивану стало холодно, промедли он миг – и сидел бы сейчас с парализованным мозгом, из которого эти двое считывали бы все подряд… нет, не они, они лишь передатчики, ретрансляторы. Они лишь ноготки на щупальцах тех, «серьезных»! Они нашли его. Как некстати! Иван, в долю секунды прокрутив все это в голове, успел даже усмехнуться над самим собой. Конечно, такое всегда некстати!

Он видел, как окаменели лица у обоих. Видел, как повернулись в его сторону еще трое отдыхавших здесь, в оазисе тишины и неги.

– Эй, приятель, вам нужна помощь? – крикнул какойто подвыпивший мужик в цветастой майке.

– Нет, спасибо, – Иван приподнялся, стряхнул пыль с брючины, – все в порядке, мне уже лучше.

Надо было что-то делать. Он знал, худощавый вот-вот нажмет на спуск. Что там у него – пистолет? парализатор? инъектор? Но главный здесь не он, что бы там у него ни было. Главная она! С ней и надо разобраться сперва. Он нарочито повернулся к худощавому, но тут же, крутанувшись на месте, сделал три быстрых шага к красотке и ухватил ее за длинные черные волосы. Сканнатор уже был в его руке – тяжелый полушар с вмонтированным в крышечку зеркальцем, примитив!

– А ну полегче! – к нему бежал мулат в голубых плавках, с огромной золотой серьгой в ухе. Заступник! С такими всегда тяжело, ведь правы-то они.

Но Ивану не пришлось оправдываться. Мулат рухнул замертво – пуля, предназначавшаяся Ивану, вошла ему в шею, сзади, вырвала кадык. Кровь брызнула на столик. И тут же пропала – поверхность впитывала в себя все капли, крошки, брызги, это была самоочищающаяся многослойная скатерть – вещь модная, но нужная.

Вторая пуля расщепила спинку стула. Третьей Иван не стал дожидаться. Красотку, притихшую с перепугу, он сбросил наземь. Прыгнул к худощавому, вышиб из руки пистолет, ударил в челюсть – не рассчитал, паренек оказался хлипким, отключился. Теперь жди, когда он придет в себя и с ним можно будет побеседовать по душам. Нет, ждать нельзя! Ему сейчас вообще слишком много нельзя, особенно устраивать потасовки в общественных местах, ведь он здесь как на ладони. Плевать! Вон как смотрят, толстяк в цветастой майке вот-вот завизжит. Нет, пора отсюда уходить.

– Ничего, ты у меня прочухаешься быстро!

Дисколет стоял в двадцати метрах. Иван подхватил паренька. Нагнулся было за красоткой. Но та вдруг ожила, забилась, задергалась, закричала истерически – припадок, это был самый настоящий припадок, с такими связываться нельзя. Черт с ней!

– Держи его! Хватай!!

Иван вбросил худощавого внутрь как куклу. Оглянулся.

Черноволосая красотка все еще билась в судорогах. Наркоманка. Трое бездельников глазели на нее. Никто не гнался вслед, но где-то стонала сирена, кто-то дал сигнал. Пора!

На высоте в полкилометра, далеко в море он открыл нижний грузовой люк. Пнул паренька ногой.

– Антигравы есть?

Тот покачал головой.

– Вот и хорошо, – Иван отечески улыбнулся, – щас я тебя туда отправлю. Плавать умеешь?

Парень затрясся, снова закатил глаза. Его побелевшие руки нервно нащупывали, за что бы ухватиться, но пол был гладкий.

– Я не сам, – лепетал он бессвязно, – я только прикрывал, я только наводил. Вот – все, что они мне дали! – Он вытащил из кармана жиденькую пачечку евромарок. – Это все она.

– Ну, а стрелял зачем? – поинтересовался Иван. – Это тоже она дала такую установку, она приказала?

– Нет, – сознался парень, его трясло еще сильней, он не мог удержать головы, бился ею об пол. – Я испугался. Она говорила – не стрелять, но я испугался. Я и сейчас боюсь, я ее боюсь, она… Она подчинила меня, у нее аппарат! Она уже пробовала на мне, два раза! Я не хочу больше! Не хочу!

– Да успокойся ты, что случилось!? – Иван не мог ничего понять. – Не трону я тебя, не выброшу…

Глаза у парня остекленели неожиданно – это были не его глаза. Они налились кровью, все лицо его вдруг сделалось багровым. Он уже не трясся, он вставал.

– Что с тобой, малыш?!

Иван тоже привстал.

С неожиданным остервенением, непонятной дикой злобой худощавый Просился на Ивана. Зомби! Они управляют им. Гады! Нелюди! Иван увернулся. Но цепкая рука выдрала клок из рубахи, ободрала кожу. Парень развернулся и снова бросился на Ивана. Это был запрограммированный, обездушенный убийца – он стал таким прямо на глазах.

Надо бить. Бить – и он придет в себя. Этого еще не хватало. Заботиться об этом подонке, беречь его жизнь? Иначе нельзя. Иван трижды уворачивался, потом сбил парня с ног, отбросил к стене, к переборке. Дисколет шел на автопилоте, но его немного бросало из стороны в сторону от их возни.

Успокоить и обезвредить убийцу-зомби не так-то просто. Иван знал это. Приемы, которыми можно было отключить на несколько минут обычного человека, на зомби не действовали. Его можно было только убить. Или… Иван выждал удобный момент и во время очередного броска, ухватил худощавого за руку, вывернул ее до хруста в плече. То же самое он проделал и с другой рукой, потом загнул к позвоночнику обе ноги, кисти и лодыжки спутал ремнем, выдернутым из брюк худощавого. Поза, конечно, не самая удобная. Но придется ему потерпеть немного, тем более, что сейчас этот малый в бесчувственном состоянии, он потом даже не вспомнит, кем был, что делал.

– А охладиться тебе бы не помешало! – Он с тоской поглядел в распахнутый люк. Солнце скользило бликами по синеве моря, бежали тонюсенькими ниточками белые барашки-бурунчики, окаемы терялись в дымке и не было видно берегов – двести миль до ближайшего, доплыть тяжеловато будет. Эх ты, стихия поднебесная! Глубота ты, глубота, – окиян-море!

Он закрыл люк. Придется немного повозиться с малым, авось пригодится еще, не зря же он его тащил на себе, проще было сразу бросить.

Зомби рычал и исходил желтой пеной. Говорить с ним было бесполезно.

Венеция, старая нетронутая Венеция, проявилась из дымки сказочным миражом. Иван резко пошел на снижение. Здесь у него был надежный человек. Здесь вообще было нечто такое, что грело душу. Венеция! Город, заложенный в седой древности его предками, славянами-венедами – еще в те времена, когда европейские варвары бегали в шкурах и с дубинами в руках, охотились друг на дружку, чтобы полакомиться человечинкой. Земли предков, Срединное море, Расения-Этрурия, Эгеида, Балканы, Реция-Росия, Малая Азия… и вверх, на север по Лабе-Эльбе – все исконные земли росичей, предков. Сейчас тут живут иные племена – германцы, греки, которых скорее можно называть турками, италийцы… это все пришлые, каких-то два-три тысячелетия назад было все иначе, а если взять пять-шесть, так и вообще трудно вообразить. Так всегда бывает в истории, жил один народ, одно племя, потом ушел или вымер, пришло племя новое. И все равно у Ивана всегда замирало сердце – он душой ощущал связь с теми, кто лежал в этой земле, тысячелетиями она копила в себе останки его предков. Это они взывали к потомкам, тихо, безгласно, настойчиво. Россия! И здесь Россия – Великая Святая Русь.

Пусть сейчас здесь живут люди другие, пусть им счастливо и богато живется. Но память есть память, от нее не избавишься.

Ивану вдруг привиделось, что летит он над краями московскими, владимирскими… а их населяют иные племена, что и оттуда ушло его племя – ушло куда? может, в землю? может, растворилось в пришедших? Так было здесь. Так может случиться и там. И только земля будет хранить истлевающие останки. Новые племена сотрут чужую память, забудут, кто им дал язык, слово, образ, как забыли римляне и италийцы, что им дали все расены, что это они, предки росичей, вывели из дикости племена незнаемые и темные.

Древняя, древняя матушка-Русь! Ты дала жизнь, слово, мысль Европе. Азии, Индии… Ты породила величие древних цивилизаций, вынянчила их, выпестовала. Ты ушла на Восток, затаилась в лесах, отмахиваясь от наиболее прытких из выкормышей твоих, приходивших к тебе с огнем и мечом. Это был твой Путь! Твоя Схима. Твой Крест. И все, что сверху – так и лежит поверху, поверхностное есть, ты же во глубинах, ты во всем: в этих горах и долах, недрах и пещерах, водах и огнях, ты растворена в этом воздухе, во всем. Оттого и щемит сердце у каждого русского! Оттого и тянет сюда словно магнитом. Колыбель индоевропейской, древнейшей на Земле цивилизации расенов-росичей. Тысячелетия невостребованной, замкнутой на таинственные замки памяти) тысячелетия загадок и умолчаний, пелены и недоступности. Тысячелетия Великой непостижимой России!

Иван сбросил худощавого на давно некрашенную крышу приземистого домика возле самого берега. Спрыгнул сам. Дисколет поурчал немного, вздрогнул и отправился восвояси, на базу – пара монет, оставленных в приемнике «малого мозга» вполне удовлетворили его. Перед тем как выпрыгнуть, Иван бросил на пультик черную гранулу – средство было надежным, через минуту газ выест внутри дисколета все следы и при этом ничего не повредит. Им не удастся засечь его во второй раз!

Луиджи наверное спал. Иван снова ударил ногой по гулкой старинной трубе, но как и прежде никто не отозвался.

– Отпустили бы вы меня, – неожиданно попросил связанный. Он пришел в себя и казался вполне безобидным человеком.

– Отпущу, – заверил Иван самым серьезным образом, – при первом же удобном случае.

С пятого захода старик Луиджи выбрался через обитую проржавевшей жестью дверцу наверх. Был он явно с похмелья, растрепан, зол и дик.

– Щас мы разберемся, какая каналья испытывает мое терпение! – ворчал он нарочито грозно, мешая итальянский с новонемецким. – Разберем и надерем уши паскуднику!

Луиджи Бартоломео фон Рюгенау, измельчавший отпрыск старинных родов, пять лет торчал на Ицыгоне и периодически откачивал Ивана с Хуком Красавчиком, которых биокадавры вытаскивали из Внешних Труб. Цель поиска была неясна. Но Иван уже не хотел останавливаться. Эти Трубы могли доканать любого десантника, вот только ответов на поставленные вопросы они не давали. Кто их соорудил? Когда? Зачем? И что это вообще за сооружения?! Ни один из автоматических зондов, даже сверхпроникающих, не вернулся из труб. Автоматика и электроника глохли в них. Трубы принимали и отпускали только живое. По ним ползали, бродили, в них летали жуткие существа – вне всякого сомнения разумные, но неуловимые и не идущие на контакты. И главное. Трубы куда-то вели, существа откуда-то приходили… Сектор Ицыгона был блокирован, отгорожен, закрыт всеми видами силовых полей. Но существа в Трубах, открытых со всех сторон, переплетеных безумным плетением, возникали и появлялись невесть откуда! Поговаривали об угрозе и прочих таких вещах, но разговоры оставались разговорами, а дело не прояснялось. Кроме Труб на Ицыгоне были аборигены, они никогда не лазили в Трубы. Зато они все время лезли на станции слежения. У аборигенов была добрая традиция красть все подряд. Больше всего они любили красть людей. Иван собственными глазами видел шестерых своих знакомых в Янтарном зале – Высшем Святилище Ицыгона. Все шестеро просвечивали сквозь трехметровый слой прозрачнейшей янтарной смолы и казались вполне живыми. Лица их были искажены гримасами непередаваемого ужаса, рты разинуты, глаза выпучены. Там было много и других, очень много, наверное, капище существовало давно. Объяснять аборигенам, что они не правы было бесполезно. Наказывать их – тем более, если аборигены кого-то и уважали, любили, боготворили, так это были люди. Они боготворили людей настолько, что дедали из них богов – не потом, когда-нибудь, а сразу, немедленно.

Земная миссия терпела, уважая святыни аборигенов и их верования. Даже достать несчастных из янтаря не было возможности – при фантастической набожности аборигенов это стало бы циничнейшим, немыслимым кощунством, весь мир и покой тотчас бы оказались порушенными.

Иван по простоте своей сокрушил идиллию. Это получилось случайно. После того, как Луиджи оживил его в последний раз и дал недельку на восстановление, Иван понял, что возня с Трубами бесперспективное дело. Что-то внутри у него перевернулось, начал расти черный комок неприязни ко всему этому ненормальному Ицыгону. И поэтому, когда санитарка Сонечка примчалась в палату с визгом и писком, размахивая руками, указывая в сторону Скалистых Озер, Иван не стал рассуждать – он взял плазмомет, два парализатора и голышом сиганул в «веретено». Машина была зверь-птица! И потому ему пришлось еще немного подождать у Нижнего входа в Святилище. Он не ошибся: из-за развалин прямо на него перли два аборигена – четверолапые, шипастые, с пучками щупальцев на загривках, пылающими желтыми глазищами и носами-трубками. В бокобых суставчатых крюколапах они дожали извивающегося врача станции У-П Луиджи Бартоломео Орбатини фон Рюгенау. Иван отбросил оружие, вышел на дорогу. Он бил аборигенов смертным боем. Он их искалечил, изуродовал до неузнаваемости, несмотря на то, что они и так были страшными уродами. Иван просто ве хотел, чтобы в янтарной смоле застыл седьмой, тем более, чтобы этим седьмым оказался врач, много раз выхаживавший его, возвращавший жизнь.

Ивана вышибли с Ицыгона. Луиджи после этого случая запил горькую, развелся, опустился – что-то у него внутри лопнуло. Но он был благодарным человеком, он знал, что по гроб жизни обязан Ивану – янтарь не Труба, даже если вытащишь, не откачаешь. Луиджи вернулся в родную Венецию, там и осел в одиночестве и внезапно накатившей старости.

Иван смотрел на старика, и слеза наворачивалась на глаза, горло перехватывало.

– Вот я вам щас… – Луиджи уже поднял свою железную клюку. Но тут взор его прояснился, голова затряслась, ноги подогнулись – и он упал.

Иван еле успел подхватить старика, усадил прямо на выступ трубы.

– Не ожидал? – спросил он грубовато, вместо того, чтобы поздороваться.

– Тебя ж убили, Иван? – Луиджи перешел на русский.

Но говорил с сильным акцентом, наверное, давненько не практиковался.

– Кто это меня убил?

Лукджи поднял глаза кверху, намекая на нечто, таящееся за облаками. Гдаза у него были налитыми, кровавыми. Изо рта несло многолетним перегаром. Ивану опять стало тоскливо – ну почему?! почему вдруг судьбина такая горькая у поисковиков: или смерть, или безумие, или калекою на всю жизнь, или пропойцей, он не мог привести почти ни одного примера, когда поисковик, бросивший цело, выходил в люди, пробивался наверх, или хотя бы доживал в благополучии свой земной срок. Беда! Непонятная, общая беда, до которой никому нет дела. Иван слышал, что прежде, много лет назад так же кончали жизнь ветераны земных войн, про них все забывали, они или уходили воевать в новые места, или гибли, спивались, сходили с ума. Непостижимо! Лучшие из лучших, самые здоровые и крепкие, самые сильные и умные! Эх, Луиджи, Луиджи!

– Ну, слава пресвятой Деве Марии, рано я тебя похоронил. Давай-ка обнимемся!

Они надолго застыли. Наверное каждый вспоминал то старое, от чего невозможно избавиться, Ицыгон, Трубы, станцию, погибших ребят.

– Нет, Луиджи, не время! Потом! – Иван отстранился. – Я к тебе на минуту. Выручишь?

– Не отпущу, – зло ответил старик, – даже не говори! Пошли вниз. Там у меня на столе как раз скучают две бутылочки хорошей водки, вашей, Иван. Надо отметить такую встречу!

Иван заглянул в красные, обагренные муками и выпивками глаза Луиджи, глубоко заглянул. И Луиджи все понял.

– Обижаешь, Иван, – проскрипел старик, – ну да не привыкать мне, говори – чего надо, с чем пожаловал?

Иван махнул рукой в сторону связанного.

– Видишь этот мешок с дерьмом?

– Не слепой покуда.

– Его надо сохранить, Луиджи. Это одна-единственная виточка, понимаешь?

– Сколько?

– Неделю, две… от силы три.

Луиджи повернулся к худощавому.

– Как тебя зовут ублюдок? – спросил он по-испански.

– Умберто, – ответил парень.

– Слушай, Умберто, – проговорил старик, – я хотя и давал клятву Гиппократа, но если ровно через три недели мой друг не придет за тобой, я положу тебя в мешок с добрым камнем на пару – и ты отправишься исследовать основания свай, на которых стоит моя милая Венеция, понял?

Парень не стал отвечать, он был хмур и бледен.

– Вот деньги, – Иван протянул несколько банкнот.

– Да брось ты, – Луиджи Бартоломео Орбатини фон Рюгенау отвернулся от того, кого прежде сам возвращал к жизни, с неожиданной силой, сноровисто подхватил связанного и сбросил его вниз, под крышу, прямо в тот лаз, из которого выбрался на свет Божий. – Что я, не прокормлю эту падаль? До встречи, Иван, надеюсь, через пару неделек ты не побрезгуешь беседой со стариком! Пошли! Или ты собираешься оставаться на крыше?

– Меня никто не должен видеть, – сказал Иван. – Не беспокойся обо мне.

– Ну, как знаешь.

Задребезжала ржавая жесть, дверца упала.

Иван сполз по стене. Перешел через два канала по узеньким мостикам, выбрался на берег, прошел квартал, Другой, и затерялся в толпе.

Больше всего ему не хотелось тащиться в Триест. Воспоминания о диких попойках, мордобоях и прочих мерзостях наждаком продирали растравленную душу. И все же через полчаса после прощания с Луиджи он стяял на углу площади Процветания и бульвара Желтых Роз. Оставалось сделать несколько шагов. Адреса надежные, Гуг не стал бы подставлять своего друга. Вот только если их всех накрыли… нечего гадать. Иван шагнул за угол, распахнул дверь, скрылся за ней – всего лишь миг. За ним никто не следил, никого поблизости не было, хотя всякое бывает. За дверью таилась еще одна – решетчатая, узорная с овальной кнопкой старинного звонка. Иван нажал, но вместо дребезга дверь раскрылась, и он прошел во внутренний дворик – над головой засияло безоблачное небо, пахнуло запахом роз. Тут все пропитано этим пряным навязчивым запахом, аж тошнит от него.

– Вы что-то хотели? – из ниши в стене вышел молодой человек в красной рубашке поверх белой короткой юбочки с вышитой золотом монограммой. Иван терпеть не мог этой идиотической молодежной моды, но вида он не показал.

Надо было говорить напрямую. Иначе он и не мог.

– Гуг Хлодрик дал мне этот адрес. И сказал, что здесь всегда помогут.

– Надо спуститься вниз. Там надежней, – молодой человек улыбнулся, сверкнув заостренной стальной коронкой – это была отличительная черта членов Гугова клана, Иван все вспомнил, значит, он не ошибся, значит… Молодой человек продолжил резковато: – Там спокойней. Да и… если вы не тот, за кого себя выдаете, вам там придется остаться навсегда. Пойдемте?

– Да, – обрубил концы Иван.

Лифт спускался долго. Но никакой это был не лифт. Иван сразу понял – камуфляж. Это кабина продольных перемещений. Куда они волокут его? Может, Триест уже не наверху, может, они под морем? Спрашивать не годится, недоверчивых не уважают. Иван молчал.

Дверь распахнулась в темноту и сырость. Опять подземелья, опять трубы, заброшенные коммуникации, позабытые ходы-выходы!

В мрачной комнате с низким потолком сидели двое. И смотрели на экран – отслеживали весь их путь, Иван сразу понял это. Молодой человек в юбочке обратился к плешивому толстяку.

– Ганс, проверь этого парня.

– Может, сразу шлепнуть? Так надежнее! – предложил сутулый блондин с наколкой у виска. Наколка была русской: православный крест и буква «В». Но говорили все на новонемецком.