Текст книги "Лезгинка на Лобном месте (сборник)"

Зачем человеку одна голова, а орлу две?

В последнее время я часто вспоминаю популярный анекдот времен застоя. Одного гражданина, нахально подчеркивающего свое сходство с Лениным, вызвали в КГБ и потребовали прекратить безобразие. В ответ он заявил: «Допустим, я сбрею бороду и усы, перестану картавить и щуриться, галстук в горошек заменю на какой-нибудь другой… Но мысли! Куда я дену мысли?» Мне мысли тоже девать некуда, поэтому по профессиональной привычке спешу поделиться ими с читателями.

Первая мысль, которая приходит в голову, когда смотришь сегодня телевизор или читаешь большинство газет, такова: меня считают за полного идиота, страдающего к тому же и склерозом. С раннего утра до глубокой ночи меня с чисто агитпроповской навязчивостью пугают возвратом коммунистов, а следовательно, и всего социалистического кошмара. Пугают, а мне не страшно. Я, как и большинство нынешних россиян, жил при социализме и, хотя не достиг в ту пору таких высот, как, скажем, нынешний наш президент и его ближайшие сподвижники, сохранил от той эпохи не самые худшие воспоминания. Нет, я прекрасно ориентируюсь во всех пороках того строя и даже (в отличие от многих нынешних неистовых рыночников) посвятил этим порокам некоторые свои книги: «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей» и др. Но я не понимаю, зачем же человека, пожившего в бедноватой, с достаточно строгим режимом профсоюзной здравнице, убеждать, будто он был в Бухенвальде? Кто-нибудь, отдыхающий ныне во Флориде, гневно возразит против слова «здравница». Я его понимаю, но худо-бедно в те времена население страны увеличивалось, а теперь стремительно уменьшается, количество же самоубийц в СНГ в 5 (пять?) раз превосходит общемировую норму, если слово «норма» вообще применимо к трагедии человека, лишающего себя жизни. Так что все-таки плохонькая, но здравница.

Меня изо дня в день пугают возвратом в прошлое, а в самый канун выборов, слыхал, даже покажут новый художественный фильм «Если завтра будет вчера», где продемонстрируют все прелести социализма: от совершенно пустых прилавков до массовых убийств инакомыслящих инородцев. Сначала о пустых, а точнее, пустоватых прилавках. Да, действительно, при советской власти слово «дефицит» было одним из наиболее употребимых, и дефицитами в разное время являлись и туалетная бумага, и гречка, и импортная мебель, и автомобили. Хорошо ли это? Ясное дело – плохо.

Если когда-нибудь решат поставить памятник разрушителям социализма, то слева надо будет изваять диссидента с приемником, настроенным на волну радио «Свобода», справа – партократа с газетой «Правда» в руке, а посередине – большой шар с надписью «дефицит». Ныне это слово из языка, кстати, ушло, ибо дефицит – это когда не хватает товаров, а когда при полных прилавках не хватает денег на хлеб, потому что полгода не выдают зарплату, – это уже нищета. Решайте сами, что лучше…

А теперь – о кровопролитиях. Я не понимаю тех поглупевших от избытка патриотизма людей, которые уверяют, будто страшные человеческие жертвы в советский период нашей истории – клевета русофобов. Нет, к сожалению, это правда. XX век был кровав во многих странах, а Россия вообще чуть не захлебнулась кровью, причем коренных россиян погибло во много раз больше, чем «инородцев». Впрочем, в нашем многонациональном Отечестве это словечко вообще употреблять не стоит. Но пролитая кровь – трагедия России, а не повод для презрения и ненависти.

Вы не задумывались, почему католики, прекрасно зная о кошмарах инквизиции, продолжают исправно молиться Деве Марии? А почему американцы с неизменным уважением относятся к седовласому миллиардеру-филантропу, хотя хорошо осведомлены, что в основании его фамильного состояния – сотни тысяч негров, скормленных акулам по пути из Африки к берегам Нового Света? А почему латыши обожают свою довоенную буржуазную республику, хотя именно тогда в Латвии появился первый концлагерь и количество репрессированных по отношению ко всему населению было вполне сопоставимо с размахом террора в СССР? Отвечу: потому что о любом народе надо судить по его вершинам, а не провалам, в противном случае вся мировая история и все народы без исключения будут напоминать заспиртованных монстров из Кунсткамеры. А из темных вод своей истории нужно черпать не ненависть, а этническую мудрость – и делать практические выводы.

Кстати, те, кто называет себя ныне коммунистами (хотя, по-моему, они классические социал-демократы), этот вывод сделали в 91-м – ради сохранения власти на кровопролитие не пошли. А вот люди, именующие себя демократами (хотя, по-моему, они классические большевики), в 93-м кровь пролили, вернув нас в состояние гражданской войны. Так что про кровь после Белого дома лучше бы помалкивать! Между прочим, о необольшевистских замашках нынешней власти теперь пишут многие, поэтому, чтобы не выглядеть, как говаривали в детстве, «повторюшкой», я позволю себе самоцитирование, а читатель сам пусть решает, кто «повторюшка».

Итак, «Московская правда», декабрь 91-го: «Я боюсь, что мы опять получим не возникшую естественным образом общественно-экономическую структуру, а нечто спешно сколоченное, как раньше, – социализм. Прежде говорили: построим социализм за 2–3 пятилетки! Сейчас призываем построить капитализм за 500 дней… Та же штурмовщина, тот же чисто большевистский подход к истории, которую пытаются перекроить по законам, кажущимся в настоящий момент наиболее перспективными».

Это было сказано пять лет назад. А сегодня меня каждый божий день спрашивают, неужели я хочу вернуться в прошлое. Отвечаю: «Не хочу! Ни в 75-й, ни 85-й, ни в 91-й! Я хочу в будущее, в котором не будет ни глупостей прошлого, ни мерзостей настоящего!» Но ведь, по сути, вопреки нашей воле нас уже вернули в гораздо более отдаленное прошлое! Положите рядом карту России XVI века и карту РФ. Сравните. Вопросы есть? Вопросов нет. Бойня в Чечне отбросила нас на 150 лет – во времена кавказских войн. А по количеству беспризорных и неграмотных подростков мы скоро выйдем на показатели периода Гражданской войны. Сифилис лютует, как в Средние века. Что же касается свободы слова, главного, так сказать, завоевания, то се, конечно, больше, чем при Брежневе, а тем более при Сталине. Но даже такая весталка демократии, как Белла Куркова, вынуждена была сознаться: в конце 80-х свободы слова на ТВ было больше. А в конце 80-х (сообщаю исключительно для тех, кто появился на свет в начале 90-х) у власти была КПСС, еще окончательно не разделившаяся на партократов и демократов. Ну в самом деле, чем предвыборные встречи Б. Ельцина, показываемые по телевизору, отличаются от читательских конференций по бессмертной книге Л. Брежнева «Малая Земля»? Одним: на встречах с нынешним президентом охраны больше. А чем телевизионные разоблачения козней оппозиции сегодня отличаются от разоблачения козней мирового империализма в застойные годы? Одним: в передачах того же Н. Сванидзе ненависти к внутреннему супостату, к «красно-коричневым» (попросту говоря, голодным), гораздо больше, чем у достопамятного В. Зорина к врагу внешнему… И вообще нынешняя предвыборная кампания напоминает групповое идеологическое изнасилование народа!

Мне говорят, что при социализме жили бедно. Да – небогато. Я вырос в заводском общежитии, и, когда в начале 60-х пошел в школу, в нашем Балакиревском переулке была одна-единственная личная машина – «Победа». Я даже помню имя владельца – Фомин. Если у него садился аккумулятор, это было событие общепереулкового значения. Когда я заканчивал школу, автомобилей стало гораздо больше, а в начале 80-х, когда я, повинуясь внезапному ностальгическому чувству, как-то заехал в мой Балакиревский переулок, то просто не смог припарковать свои «Жигули»: вдоль тротуара бампер к бамперу стояли личные автомобили. Рост благосостояния, как ни противно заездил это словосочетание тогдашний агитпроп, у нас наличествовал на самом деле. Конечно, рост этот был медленным и скромным, но касался основной массы населения. Вспомните, подавляющая часть тех же садовых участков была получена и застроена, несмотря на всяческие дефициты, до 91-го, а основная часть роскошных особняков, напоминающих баронские замки, – уже после 91-го. Может, подумаете вы, я против богатства? Нет, я против бедности. Богатый, живущий среди обеспеченных, – это первый среди равных. Богатый, живущий среди нищих, – это объект ненависти, которая заканчивается обычно очень печально и для «баронов», и для их замков.

Считая, вероятно, что голову я использую исключительно для ношения кепок, газеты и ТВ с утра до ночи доказывают мне, что сегодня богатым может стать каждый, – нужны лишь ум и предприимчивость. Об уме не будем: это как раз главная тема анекдотов о «новых русских». Слава богу, наш народ после нескольких лет шокового молчания снова вернулся к анекдотному творчеству, и это говорит о нравственной мощи нации. А что касается второго качества, то это уже полный бред, ибо не может каждый зарабатывать себе на жизнь предпринимательством, открывая свое дело. Это как если бы газета «Правда» в году 75-м заявила: все, кто хочет хорошо жить, должны пойти работать в райком. Но до такой дури даже застойная печать не додумалась! В самом деле, а кто будет пахать, варить металл и борщ, учить, лечить, творить (не только уличный террор), выдумывать (не только очередные «пирамиды») и пробовать (не только продавать технический спирт под видом «Абсолюта»)?! Лично для меня символом эпохи стал мой знакомый врач, доктор наук, уникальный специалист, которого несколько лет содержал сын, сменивший университет на уличный ларек. Естественно, многие уезжают за границу. В свое время всеобщими усилиями удалось отменить чудовищный проект переброски северных рек в места, которые теперь стали ближним зарубежьем. Но другой проект – переброски отечественных мозгов в дальнее зарубежье – работает вовсю!

Мне объясняют: нет денег! Я, конечно, в экономике дилетант, но меня давно волнует один вопрос. Вот был СССР, который расходовал огромные средства на Варшавский договор, на СЭВ, на поддержку дружественных режимов по всему миру, на содержание гигантских армий и ВПК, немало денег уходило и на пропаганду тогдашней идеологии, но худо-бедно оставалось на культуру, науку, здравоохранение, образование, библиотеки, пионерские лагеря… Теперь этих расходов нет, более того, Россия стала гораздо меньше давать осуверенившимся республикам, а газа и нефти добывает даже больше, чем прежде… А денег нет не только на перечисленные выше «гуманитарные» нужды, но даже на армию, на зарплаты. Куда же все делось? Мне, непрофессионалу, представляется, что эти немыслимые средства пошли на очень дорогостоящее дело – срочное создание класса собственников. Кстати, примеры таких авральных созиданий у нас в Отечестве имеются: строительство Северной столицы Петром Великим, сталинская индустриализация и т. д. Тогда народ тоже заставляли затягивать пояс, а то и петлю на его шее затягивали. Но Петербург-Ленинград – вот он! Заводы-гиганты спасли нас во время Великой Отечественной…

А что мы имеем от класса, созданного ценой общенациональных лишений и страшных территориальных утрат? Имеем горы западного, не очень качественного ширпотреба и еды, ввезенных в страну при умирающих собственной промышленности и сельском хозяйстве, а еще имеем 400 млрд. долларов, вывезенных из страны. Имеем 25 млн. русских, проживающих зачастую на исконных российских землях, но оказавшихся при этом за границей. Имеем дикую, обнаглевшую преступность. Имеем запредельную коррупцию среди чиновничества, включая самый высший эшелон. Имеем островки сверхбогатых и океан бедствующих. Поэтому социализмом сегодня можно напугать только тех, кому телевизор заменяет или желудок, или голову. Но если первые встречаются крайне редко, то вторых, увы, немало! На них, собственно, и рассчитана предвыборная кампания нынешнего президента.

Кстати, во время выборов в Думу мне попалась памятка, разработанная одним из демократических блоков сугубо для своих кандидатов в депутаты. Так вот, в ней рекомендовалось во время встреч с избирателями как можно чаще употреблять слово «справедливость» и как можно реже – слово «капитализм». Надо заметить, этой рекомендации ныне прилежно следуют практически все кандидаты в президенты, начиная с Б. Ельцина. Что это – предвыборная уловка? Нет, скорее признание пока на словесном, как говорят ученые, вербальном, уровне очевидного факта: сплошной капитализации ни в экономике, ни в общественном сознании не получилось. Но ведь и сплошной социализации тоже не вышло – в этом мы с вами убедились еще раньше. Наверное, не зря все-таки у российского орла две головы: одна смотрит в социализм, другая – в рынок. Как примирить эту разнонаправленность, которая таится прежде всего в человеческой природе? Как сделать, чтобы богатство немногих не оборачивалось нищетой для большинства?

Как сделать, чтобы справедливость не превращалась в мертвящую уравниловку? Ответ на этот вопрос я и хочу услышать от кандидатов в президенты и голосовать буду за того, кто ответит мне честнее и внятнее остальных. А для того, чтоб сделать правильный выбор, и дана человеку голова. Одна, но смотрящая в будущее…

Газета «Мир новостей», май 1996 г.

Десовестизация

Приснопамятный процесс десоветизации в нашем Отечестве проходил громко – под рев тысячеглоточных митингов, требовавших больше социализма, под залпы показательных парламентских стрельб, под плач беженцев, потерявших кров в кровавой суматохе суверенитетов, под обиженный клекот слетавшихся в страну диссидентов. Зарубежная общественность наблюдала за происходящим в России с чисто спортивным интересом, делала ставки и выигрывала. Оно и понятно – десоветизация на первый взгляд шла успешно: вместо серпа с молотом – двуглавый имперский орел, вместо советской империи – геополитический оглодок с гордым именем Свободная Россия, вместо мелких расхитителей социалистической собственности – крупные банкиры и предприниматели, вместо советов народных депутатов – мэрии и префектуры…

Впрочем, по поводу успешности этой десоветизации у меня есть свои соображения. Скажем, после окончательного развала Золотой Орды, полагаю, на Руси тоже проводилась своего рода «детатаризация», однако не мной сказано: поскреби русского – найдешь татарина. Да, попытка создать нового, советского, человека в целом потерпела крах, но, в частности, все мы немножко советские люди. Навсегда. И дети наши будут таковыми, и внуки, и правнуки. Иногда это будет почти незаметно, иногда будет поражать своей внезапной очевидностью: так в вызывающе славянской семье порой рождается маленький очаровательный чингисханчик… Но я о другом!

Дело в том, что одновременно с десоветизацией шел и другой процесс, тихий, неприметный, почти невнятный нам самим, не говоря уже о наших заморских болельщиках, переживающих как личную победу каждый гол, забитый нами в собственные ворота. Процесс этот, понимая всю его неоднозначность и сознавая условность любого термина, я решил назвать десовестизацией. О ней и пойдет речь.

Поверьте, я далек от того, чтобы представить доперестроечную Россию в виде заповедника, где обитали показательно нравственные и примерно совестливые жители и где верхи с заботливостью опытного любовника все время спрашивали у низов, хорошо ли им… Кабы так – советской власти сносу бы не было! Помнится, в начале семидесятых, будучи семейным студентом, я подрабатывал на стройке, почти как Шурик из «Операции “Ы”». Мы возводили дом по спецпроекту: так в те относительно совестливые времена именовалось жилье, которое в нынешнее откровенное время именуют попросту «элитным». Наша бригада состояла в основном из лимитчиков и очередников, работавших, как в ту пору выражались, «за жилье». И вот один каменщик, многолетний, надо сказать, очередник, поинтересовался, что это за странное помещение – без окон, без дверей – наблюдается в каждой возводимой квартире. «Комната для собаки», – заглянув в спецпроект, простодушно ответил прораб. Что же тут началось! «У вас совесть есть? Мне с тремя детьми жить негде, а вы комнаты для собак строите!..» – кричал каменщик. Был он хоть и не в фартуке белом, но весьма революционно настроенный. Началась стихийная забастовка, понаехало страшное количество начальства на черных «Волгах». И вот что любопытно: начальники не ругались, не возмущались, а, наоборот, чувствовали себя как-то неловко, уверяя, что в их собственных квартирах никаких комнат для собак и в помине нет. Думаю, кое-кто из них лукавил. В общем, пролетариев успокоили и вернули к общественно полезному труду, а зачинщика, бесквартирного многодетного каменщика, потом вызвали куда следует и потихоньку дали жилье из какого-то райкомовского фонда…

Но нечасто в те годы бунты против «комнат для собак» заканчивались столь удачно. Кстати, в том самом спецдоме получил квартиру мой знакомый, а вся его заслуга перед Отечеством заключалась в том, что женат он был на дочке кандидата в члены Политбюро. Именно жажда социальной справедливости погнала наш народ из чахлого оазиса социализма в барханы демократии и зыбучие пески рыночных отношений!

Я недавно перелистал прессу первых лет перестройки. Так и есть: среди самых употребимых слов – «совесть» и «справедливость». А потом сравнил с текущей периодикой: эти два слова в ней почти не встречаются, а если и попадаются, то исключительно в каком-то постмодернистско-ироническом смысле. Эта заурядная лексическая подробность на самом деле – свидетельство огромных и страшных по своим последствиям сдвигов в общественном сознании. Вспомните, как нетерпимы мы были к любым проявлениям несправедливости! В багажнике у партийного босса обнаружили связку копченой колбасы… Позор! У маршала Ахромеева на даче два холодильника… Срам! Опять полуговорящего Брежнева на трибуну вынесли… Они что там, наверху, нас за идиотов считают? Увы, считали и считать продолжают до тех пор, пока не оказываются внизу или на кладбище…

Помнится, в школе нас заставляли наизусть учить признаки гипотетической революционной ситуации. Но судьба удружила наблюдать революционную ситуацию воочию. И теперь, на основании личных впечатлений, я хотел бы добавить еще один пункт к хрестоматийным признакам. А именно: резкое обострение у граждан чувства социальной справедливости в формах, неадекватных конкретной политико-экономической ситуации. Грубо говоря, это такая общественная ситуация, когда слезинка ребенка может непоправимо переполнить чашу народного терпения. И пусть потом историки выясняют, что это, оказывается, были слезы радости по поводу покупки внепланового мороженого.

Шучу? Только наполовину. Вспомните сарказмы и анекдоты в связи с жилищной программой, обещавшей каждой семье отдельную квартиру до 2000 года. Только идиоту было не ясно, что полностью ее выполнить невозможно. Но, с другой стороны, только идиот мог не заметить, что в ходе попытки выполнить эту неосуществимую программу миллионы семей улучшили свои жилищные условия. Не заметили… Вспомните взвинтивший общество страшный рассказ академика Сахарова о том, как наши солдаты в Афганистане расстреляли своих раненых товарищей, чтобы те не попали в плен к душманам! И не важно, что вся эта история впоследствии оказалась вымыслом. Любой ценой народная совесть должна быть воспалена – иначе серьезные социальные взрывы невозможны… Хотели разбудить совесть. А разбудили лихо! Теперь власть и на самом деле попросту бросила своих солдат сначала в огне, а потом в чеченском плену. Кого это волнует, кроме обезумевших от горя матерей?

А помните, как радовались мы тому, что посадили Чурбанова – и таким образом справедливость настигла генсековскую семейку?! Это теперь мы поняли: если за то, что сделал Чурбанов, сажать в тюрьму, значит, за то, что творят иные сегодняшние политики, чиновники и бизнесмены, нужно вешать на фонарях вдоль Москвы-реки, предварительно обжарив в подсолнечном масле! Это я, разумеется, в гиперболическом смысле. Но публицистические гиперболы довольно скоро становятся рутинной очевидностью истории.

Однако вернемся к обнаруженному мной новому признаку революционной ситуации. В 91-м целенаправленно перевозбужденное народное чувство справедливости содрогнулось в пароксизме удовлетворенной страсти и задремало, восстанавливая силы для новых битв за социальную гармонию. Тут-то и начались реформы. Кто знает, может быть, с этим естественным после многолетнего перенапряжения ослаблением социальной бдительности и связан тот известный факт, что всякое послереволюционное устройство общества поначалу менее справедливо, нежели дореволюционное? Ведь нынешний бесквартирный строитель не только о комнате для собак шуметь не станет, а будет с умилением возводить четырехэтажный особняк с зимним садом, тихо радуясь, что зарплату хоть раз в три месяца, но дают…

Справедливости ради надо отметить, люди довольно скоро поняли, что происходящее в стране совсем не то, чего ждали они от реформ, но борьба за выживание уже не давала им возможности сконцентрироваться на жажде социальной справедливости. Так в 18-м году приват-доцент, которого вели расстреливать по приговору рев-тройки, вряд ли вспоминал про то, как волновал его в 13-м году вопрос: имеет ли право надзиратель обращаться к политическому заключенному на «ты»? Почему так произошло? Почему такое могло произойти? Объяснюсь метафорически. Представьте себе, что на ваших глазах пьяный мужик бьет женщину. Реакция очевидна. Смелый человек бросается в драку. Рассудительный вызывает милицию или кличет общественность. А теперь вообразите: на ваших глазах тысяча пьяных мужиков бьет тысячу женщин. «А может, это и есть шоковая терапия?» – подумают как смелый, так и рассудительный.

Советское общество было, как выражаются ученые, традиционным, и очень многие отношения в нем регулировались не законами, а издавна сложившимися, порой даже нигде не зафиксированными представлениями о том, что делать можно, а что делать нельзя. Совестью, иначе говоря. Мое детство прошло в общежитии маргаринового завода. Понятное дело: рабочие выносили то пачку маргарина, то пару банок майонеза, к празднику, случалось, вытаскивали и поболее. Но вот выяснилось, что новый наладчик в специальных мешочках под телогрейкой выносит столько, что даже приторговывать стал. «Совсем совесть потерял!» – был общий приговор, после чего мужики вызвали зарвавшегося несуна на лестницу покурить. Отбюллетенив две недели, наладчик стал как все. Собственно, даже история директора Елисеевского гастронома укладывается в эту традиционную схему. Просто вызвавшие его «на лестницу покурить» мужики оказались посуровее наших, маргариновых…

А теперь представьте себе, что в результате реформ с «территории» социализма предстояло вынести заводы, газеты, пароходы и т. д. Ведь для того, чтобы стать собственником в стране, где все общее, нужно было взять чужое, украсть, причем в особо крупных размерах. О том, как это делалось, какими разнообразными способами, включая ваучеры, осуществлялось, написано много. Я хочу обратить ваше внимание на другой аспект – нравственный. Ведь через закон переступить никто уже не боялся, ибо призыв обогащаться любыми средствами был прочмокан тем же Гайдаром достаточно отчетливо, а Гавриил Попов вообще объявил взятку, получаемую чиновником, чем-то вроде «прогрессивки» (если помните, была при социализме такая премия за рост производительности труда).

Но оставалась совесть. Один «новый русский» рассказывал мне: когда он из скромного инженера превратился в предпринимателя (старшие товарищи доверили ему прокрутить госбюджетные средства) и стал носить домой деньги чемоданами, жена на полном серьезе уговаривала его оставить себе немножко, а остальное перевести в детские дома. А то, мол, перед людьми неловко… Понятно, что с таким человеческим материалом далеко в капитализм не уедешь. Богатый должен быть абсолютно уверен: он богат, потому что умнее, а не безнравственнее бедного! А как же быть, если еще руки – после того, как взял чужое, – трясутся?

Тут-то десовестизация и приняла размах государственной программы. Осуществлялась она разными путями. Например, почти исчезла из средств массовой информации нравственная оценка представителей нарождающегося класса и способов их обогащения. Рыцари пера и микрофона сделали все возможное и невозможное, чтобы убедить общество, будто одновременный рост числа богатых и нищих – два абсолютно не зависящих друг от друга процесса. На мой взгляд, журналистика стала повивальной бабкой ублюдочного российского капитализма.

Хороший пример бессовестности подали и политики. Они меняли свои убеждения с такой же частотой, с какой топ-модели меняют на подиуме наряды. Они никогда не сознавались в совершенных ошибках, даже в тех случаях, когда в результате этих ошибок приходилось заново перерисовывать политическую карту мира, и явно не в пользу России. За иными из них тянется такой хвост компроматов, что не только суровый капитан Жеглов, но даже гуманный Шарапов забрал бы их на Петровку не задумываясь. Нынешний политический серпентарий сделал невозможное: самим фактом своего существования он полностью реабилитировал советский режим со всеми его немалыми, надо заметить, пороками!

Посильный вклад в десовестизацию общества внесла и интеллигенция, особенно ее гуманитарный подвид. Оговорюсь сразу, я имею в виду ту часть интеллигенции, которая в эти годы вела себя не как национальная элита, радетельница Отечества, а как особое сословие, даже каста, озабоченная исключительно своими узкими корпоративными интересами. И тут гораздо уместнее слово «интеллигентство» – по аналогии с мещанством или купечеством. Трагикомизм ситуации заключается еще и в том, что именно представителей интеллигентства время от времени объявляют «совестью народа», о чем извещают этот самый народ через средства массовой информации.

Именно интеллигентство прилепило к пострадавшей, основной, части общества ярлык «красно-коричневые» и старательно при всяком удобном случае натравливало власть на народ. А ведь помимо чисто политического маневра тут крылся глубокий нравственный, точнее – безнравственный смысл: если это действительно отребье (или ублюдки, как любил выражаться бывший министр иностранных дел интеллигентнейший Андрей В. Козырев), то и нечего мучиться совестью по поводу их обнищания и вымирания. Произошла довольно тонкая подмена понятий: неумение зарабатывать деньги было приравнено к неумению работать. Таким образом, Эйнштейн со всей своей не приносящей доходов теорией относительности был бы у нас сегодня бездельником, а человек, укравший у него в трамвае часы, был бы тружеником, ибо сумел-таки заработать детишкам на молочишко! Кстати, та сердобольная новорусская женщина, о которой я рассказал выше, очень быстро сообразила, что переводить деньги на свой счет в швейцарский банк гораздо выгоднее, чем на счет детского дома.

Бескорыстие и энтузиазм стали главными мишенями интеллигентства. Например, один актер в телешоу очень весело изображал уморительного Павку Корчагина, нелепо вкалывающего на строительстве узкоколейки. А ведь ее строили, напомню, не для бронепоезда Льва Троцкого, а чтобы привезти дрова и спасти замерзающий город. Неужели человеку нужно окоченеть в нетопленой зимней квартире, чтобы понять: есть вещи, над которыми смеяться нельзя? Но, увы, в последнее время мы часто принимаем скудоумие за остроумие. А по поводу актеров и вообще существует мнение: чем они глупее, тем легче вживаются в сценический образ.

Между прочим, причины разгула преступности скрыты не только в экономике, но и в той деформации общественного сознания, которое я называю десовестизацией. Ну на самом деле, в чем сегодня смысл предпринимательства? За большие деньги купить деньги очень большие, то есть дать взятку чиновнику и получить доступ к госбюджету. В чем сегодня смысл политики? Опустить соседнюю ветвь власти как можно ниже, а если не получается, выстрелить первым, лучше всего из танковых орудий. Скажите, может уголовный авторитет в такой обстановке чувствовать хоть какой-то нравственный дискомфорт? Может в нем, как писал Некрасов, «совесть Господь пробудить»? Нет, он чувствует себя полноправным членом такого общества. Вспомните, какими частыми гостями телеэфира стали уголовные авторитеты в начале 90-х! О сращении криминалитета, чиновничества и политиков сегодня говорят так, словно речь идет о нормальном социальном партнерстве, о чем-то наподобие нерушимого союза рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. А это уже пропасть…

Почему же мы в нее не падаем? Лишь по одной причине: процесс десоветизации не зашел столь далеко, как процесс десовестизации! Мы с постсоветской обреченностью уже не верим в социальную справедливость, но мы пока еще с советским угрюмством, уходящим корнями во времена Бусовы, верим в спасительную силу государства. Это и держит. Пока… А то ведь какую отличную тачанку можно сварганить из пулемета, купленного у нищего комбата, и джипа, угнанного у банкира!

Но и эта реликтовая державность иссякает. Молодые люди не хотят служить в армии, ибо защищать бессовестное государство никто не желает. Вот и ходит полуанекдот-полубыль про то, как солдат пишет домой: «Дорогая мама, когда ты получишь это письмо, со мной уже будет все в порядке, я буду в плену…» А какой Жеглов станет по-настоящему бороться с преступниками, если у тех все наверху схвачено? Вот и получается, за подделанный проездной билет тебя посадят, а за жульнически приватизированный металлургический гигант, который вся страна громоздила аж три пятилетки, назовут современным Саввой Морозовым. Если пользоваться хрестоматийным сравнением, то государство – сторож, охраняющий наши покой и имущество. Следовательно, налоги, которые мы должны платить, – это как бы его, сторожа, зарплата. Но какой же дурак будет платить жалованье сторожу, когда тот постоянно приворовывает у охраняемых обывателей? Вспомните историю ваших денежных вкладов в сберкассах! Вспомните, как благосклонно взирало государство на бесчисленных пирамидостроителей, обокравших миллионы людей! Вспомните, когда вы в последний раз получали зарплату или пенсию!

А теперь давайте вспомним, что сказал Борис Ельцин после операции на сердце! Он сказал, что не платить пенсии – безнравственно. Прошу отметить, он не сказал, что это антиконституционно, противозаконно, политически вредно… Он сказал – безнравственно. То, что такой несентиментальный и философски относящийся к страданиям сограждан политик, как Ельцин, вдруг заговорил о нравственности, свидетельствует лишь об одном: процесс десовестизации, как, впрочем, и десоветизации общества достиг нижней точки – и граждане относятся теперь к государству почти с таким же презрительным равнодушием, с каким государство относится к ним. От социального энтузиазма, которым даже в самые глухие годы славился наш народ, осталось лишь шоссе Энтузиастов в Москве.