Текст книги "Мехлис. Тень вождя"

Глава 3. Дан приказ ему – на «правду»

Огонь по оппортунизму всех мастей

«Сильнее огонь по замораживанию кредитов». «Сильнее огонь по оппортунизму и гнилому либерализму». Эти призывы из передовиц «Правды» поставлены рядом не столько нами, сколько их автором – ответственным (главным) редактором центрального печатного органа ВКП(б) Мехлисом (первый материал увидел свет 11 декабря 1931 года, второй – 25 декабря). В одно и то же время, даже, как видим, одними и теми же словами, но с одинаковым запалом, с безудержной страстью боролся Лев Захарович с оппортунистами всех мастей, неважно, были они от кооперации или от политики. Кажется, мелочь, но как раз через такую мелочь, деталь, штрих лучше всего просматривается его представление о той роли, которая отводилась ему с назначением в мае 1930 года в редакцию «Правды».

Новому редактору было доверено завершить разгром бухаринского «охвостья» в главной партийной газете, которую до апреля 1929 года редактировал Бухарин и где сотрудничали многие его сторонники. В условиях острой внутрипартийной борьбы Сталину и его сторонникам надо было окончательно вытеснить отсюда враждебных или недостаточно лояльных сотрудников.

Еще в июне 1929 года Политбюро упразднило в редакции «Правды» должность ответственного редактора, а для руководства текущей работой назначило бюро редакционной коллегии в составе Г.И. Крумина, Н.Н. Попова и Е.М. Ярославского. Отвечая на протест А.И. Рыкова по этому поводу, Политбюро 6 сентября утверждало, что правильность такого решения доказана успешной работой редакции. Но уже через неделю, 13 сентября, своим сторонникам В.М. Молотову и Г.К. Орджоникидзе Сталин написал совершенно противоположное: «Вина ЦК состоит в том, что он на минуту выпустил руль из рук в отношении бюро редакционной коллегии “Правды”, забыв, что там, в бюро, сидит спортсмен от самокритики т. Ярославский, обладающий счастливой способностью – не видеть ничего дальше своего носа». В новом письме 25 декабря он вообще высказал мнение, что «с редакцией “Правды” неблагополучно» по той причине, что там «заправляют» бывшие троцкисты[43]43
  Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925–1936 гг. М., 1995. С. 135, 165, 172.


[Закрыть].

Вначале Мехлис стал секретарем редакции – с самой революции в этой должности работала сестра Ленина М.И. Ульянова. И лишь в следующем году занял кресло главного редактора без всяких оговорок. Судя по всему, сталинскую проверку, насколько он хваток в условиях, когда на все сферы духовной жизни набрасывалась прочная партийная узда, насколько жестко способен проводить линию вождя и насаждать единомыслие как норму, Мехлис выдержал успешно.

Ученик был благодарен учителю. Мало кто потрудился так, как он, над закреплением в сознании масс сталинского культа, организацией пропагандистской шумихи вокруг личности вождя и его любого шага в политике. Так что у одного из наиболее яростных противников режима М.Н. Рютина были все основания в своей знаменитой платформе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» назвать «Правду» «личным непосредственным рупором» вождя.

Главный партийный журналист был уже достаточно искушенным политиком, чтобы понять: его выбор Сталиным сулит немалые перспективы только в том случае, если газета станет пропагандистским оружием вождя против действительных или выдуманных конкурентов и противников. «Место ленинской “Правды” в системе всех газет… – заявлял он, – совершенно очевидно. “Правда” должна возглавлять борьбу за генеральную линию нашей партии… Должна возглавлять борьбу и возглавлять ее против всех разновидностей оппортунизма»[44]44
  РГВА, ф. 40884, оп. 1, д. 44, л. 59.


[Закрыть].

Став у руля газеты, Мехлис много публиковался в «Правде» сам, особенно поначалу. Диапазон его выступлений широчайший: от славословий в адрес сталинской гвардии до проблем обеспечения промышленности рабочей силой и ликвидации обезлички в кредитовании предприятий. Излюбленный жанр – передовая статья. Характерные для передовиц как газетного жанра прямолинейность, директивность тона еще более усиливались желчной, лишенной образности, сухой, барабанной манерой письма.

Все, кто окружал главного редактора, отмечали его прямо-таки нечеловеческую работоспособность. Многими часами он писал, правил. Неизменно лично подписывал номер в печать, уезжал домой ближе к рассвету, когда запускались ротационные машины, а уже через час-полтора звонил дежурному, проверяя, выдерживается ли график печати и рассылки. И так изо дня в день.

Но не личное творчество, а политический контроль газеты был для него главным делом. Писатель Лев Никулин отзывался в те дни: «Каждый человек в стенах редакции знает, что в номере “Правды” нет ни одной строчки, которую бы не обдумал, не выносил в себе тов. Мехлис. Каждый сотрудник “Правды”, начиная с автора большой и научной статьи и до автора заметки в 10 строк, знает, что рукопись его будет прочитана и отредактирована тов. Мехлисом». Никулин хотел польстить редкому трудолюбию начальника. Но против своей воли подчеркнул главное – стремление того проконтролировать все и вся. Ни заметка, ни строка, ни единое слово не могли попасть на газетную полосу, минуя густое сито самой откровенной политической цензуры.

В соответствии со своим пониманием задач центрального печатного органа большевистской партии, новый редактор предпринял коренную ломку. Он перетряхнул весь аппарат и изменил его структуру. Ввел жесткое планирование: к трехмесячным добавлялись тщательно разработанные декадные планы, ежедневно проводились летучки. Была существенно расширена местная сеть штатных и нештатных корреспондентов. Словом, все, что в организационном или творческом плане осталось от прежнего руководства, шло на слом.

Приход Мехлиса в газету совпал с выходом в свет постановления ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1930 года, которое отражало недовольство партийной верхушки составом редакционных коллективов, а также работой по подбору, подготовке и переподготовке журналистов и других категорий работников печати. Посему проблема кадров – их подбор по принципу абсолютной политической преданности, подготовка, расстановка – стала первоочередной в его деятельности как редактора. Были уволены все, кто так или иначе оказался связанным с любой оппозицией, имел сомнительные с политической точки зрения знакомства или связи.

Перестраивая работу газеты, Лев Захарович добился многого: значительно расширил сеть корреспондентских пунктов на местах, организовал подготовку кадров, для чего был открыт коммунистический институт журналистики имени «Правды», увеличил тираж, который уже в 1931 году достиг почти 2 млн экземпляров, осуществил переход на новые технологии – с июня 1931 года газету начали печатать с матриц в крупнейших промышленных городах страны.

От подчиненных Мехлис требовал знания обстановки, жестко упрекая за слабую информированность, кабинетный стиль: «Вам нужно всем скорее разъехаться, разъехаться на 100 процентов. Вы не знаете, что делается в стране, что делается в промышленности… Вы не имеете информаторов ни на фабриках, ни на заводах, ни в наркоматах», – наставлял он журналистов.

Усилиями главного редактора серьезный импульс получило рабселькоровское движение. Имея в декабре 1930 года 10 тысяч рабкоров, через полтора года газета располагала уже 50-тысячным активом внештатных авторов. В постановлении ЦК ВКП(б) от 16 апреля 1931 года был одобрен опыт «Правды» по созданию бригад печати, признанных «образцом коллективной работы рабселькоров». Газете было поручено общее руководство этим движением по всей стране. В практику широко внедрялась также организация выездных редакций на крупнейших стройках первой пятилетки – Сталинградском тракторном заводе, Днепрогэсе, Магнитке.

Требование к подчиненным хорошо знать обстановку на местах, владеть полной информацией выглядит резонным: факт для журналиста – это его хлеб. Только вот вопрос, какую действительную роль играла информация в сталинском государстве и отражала ли она реалии жизни?

При гарантированной законом свободе печати широкая информированность работников СМИ является не просто нормой, но и профессиональной обязанностью, поскольку в противном случае читатель, зритель, не получив интересующей его информации, не сможет реализовать своего конституционного права на ее обладание. В СССР же газеты и радио, а позднее и телевидение были не столько каналами информирования, сколько пропаганды, и работники СМИ чаще всего сами не обладали правдивой информацией по значимым вопросам. В таких условиях призыв к журналистам знать обстановку и писать правду на деле означал требование говорить и писать так, как выгодно власти.

С другой стороны, у них и выбора-то особого не было: вся советская печать, а уже тем более партийная, работала строго по директивам, поступавшим «сверху». Чего стоит, например, такое указание Сталина (о нем он 2 сентября 1930 года прямо писал Молотову): необходимо «перевооружить “Правду” и всю нашу печать в духе лозунга: “в колхозы”, обязав их посвящать ежедневно и систематически по крайней мере страницу фактам о приливе в колхозы, фактам о преимуществах колхозов перед единоличным хозяйством… Словом, открыть соответствующую систематическую и настойчивую кампанию в печати за колхозное движение…» (везде подчеркнуто Сталиным. – Ю.Р.).

То, что на самом деле большая часть крестьянства всеми силами открещивалась от вступления в якобы выгодные ему колхозы, партийных идеологов в данном случае не интересовало. Если выступления печати не соответствуют фактам реальной жизни, то тем хуже для фактов.

Объектом мехлисовских нападок становились любые отклонения от задававшегося режимом курса. Как-то резкий упрек заработал экономический отдел: речь шла о необходимости организовать разоблачение тех ученых, кто печатался больше за границей, чем дома, «причем без гонорара, ничего не получают – только напечатайте». Наше молчание при виде такого низкопоклонства перед Западом – позор, кипятился Лев Захарович. А ведь, когда захотим, можем. Вот появилась в «Известиях» маленькая, но «нездоровая» заметка академика Н. Лузина, никто внимания не обратил на нее, кроме «Правды». Ничего, что уважаемый ученый: в два дня развернули разоблачение этого низкопоклонника. Теперь уж ему неповадно будет соваться в зарубежную прессу.

В 1935-м за статью в иностранной печати можно было подвергнуться несправедливой и обидной критике. Через два года за это можно было лишиться и жизни.

Вообще говоря, репрессивная политика на протяжении всей советской истории была необходимым условием жизнеспособности системы: она позволяла удерживать общество в повиновении, подавлять инакомыслие и оппозиционность, манипулировать общественным мнением, укреплять единоличную власть вождя, поддерживать экономику путем прямого принуждения к труду.

Деятельность «Правды» в полной мере отразила диалектику 30-х годов. На одних и тех же страницах соседствовали правда и вымысел, проявления искренних чувств и официозная пропаганда фальшивых моральных ценностей (вроде доносительства). С одной стороны, газета жила в едином ритме со страной, показывая поступь индустриализации, отмечая передовиков социалистического соревнования. Многие события в стране были освещены обстоятельно и в целом объективно, посредством различных газетных жанров, с привлечением широкого круга как профессиональных журналистов и литераторов, так и рабселькоровского актива. Ввод в строй Днепрогэса, Челябинского тракторного и Уральского машиностроительного заводов, многих других промышленных гигантов, ход стахановского движения, освоение Арктики и строительство ирригационных каналов в Средней Азии, беспосадочные перелеты советских авиаторов и развитие национальных культур – то, чем жил тогда Советский Союз, отражалось на газетных страницах. Излишний пафос, приподнятость стиля журналистов вряд ли были большим грехом, учитывая трудовой энтузиазм масс.

Газета много и часто обращалась к темам патриотизма, дружбы народов, воинского долга, рассказывала о событиях в Испании, славила героев боев на озере Хасан, пограничников, отличившихся при охране рубежей страны, что, безусловно, способствовало духовной и моральной подготовке советского народа к будущим военным испытаниям.

В то же время газета пугала читателей массовым вредительством, кулацкой опасностью, сеяла в обществе подозрительность и недоверие, назойливо воспитывая пресловутую бдительность. Многие даже очень крупные, затрагивавшие миллионы советских людей события, если правдивая информация о них шла вразрез с интересами политического руководства, отражения в ней не находили.

Попытайтесь найти в «Правде» тех лет, например, хоть малейший след голода начала 30-х годов, в который страна была ввергнута сталинской «революцией сверху», и уж тем более имена его подлинных виновников. Между тем, по далеко не полным данным, голод 1932–1933 годов унес жизни не менее 7,7 млн человек. В ходе коллективизации было разгромлено не менее 1 млн крестьянских хозяйств, объединявших 5–6 млн человек. Более одной трети раскулаченных, или 2,14 млн человек были в 1930–1933 годах высланы. Насильственная коллективизация не только резко ослабила экономику, но и поставила страну на грань гражданской войны[45]45
  Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1996. С. 224, 278.


[Закрыть].

В газете же эта трагедия российской деревни, трагедия страны подавалась как победа колхозного строя. Аналогичным образом беспредел органов НКВД восславлялся как пример священной борьбы от лица народа с его врагами, покушающимися на социалистические завоевания трудящихся. Вот вам и пресловутая «информированность»…

Нет, иные темы разливанным морем затопляли газетную площадь. Побываем на состоявшейся в августе 1935 года заседании редколлегии. Обсуждается лицо газеты – передовые и «подвалы». Заранее их намечено шестьдесят, да в ходе совещания еще около сорока. О чем же они должны быть, что волнует правдистов?

Разработку темы «Провинциализм и местничество» Николай Попов, ответственный секретарь, предлагает поручить Ильфу и Петрову.

Евгений Петров: «Что имеется в виду?»

Мехлис: «У народа было настроение, что у нас провинциальных тем вообще нет и провинциализма нет. Все мы строим социализм и на Игарке, и здесь. Мы были после этого по провинциальным городам… говорили о косности, волоките, местничестве, которое перерастает политически в очень резкое отрицательное явление. Нужно с этим бороться, поднимать людей, чтобы они не чувствовали себя чухломой, чувствовали себя членами великой партии пролетариата, гражданами великого Союза».

Михаил Кольцов: «Эту тему я беру позитивно… Что можно сделать для поднятия уровня нашего провинциального города…»

Петров: «Иногда провинциализм есть и в Москве, я понимаю, что в таком смысле надо ставить. Эта тема очень интересная…»

Илья Ильф: «Мы попробуем первый раз в жизни».

Попов (читает дальше): «О командире Красной Армии».

Кольцов: «Давайте я попробую».

Мехлис: «Мы много раз подчеркивали, что когда в Японии назначают командира полка, то об этом знают за границей… А у нас командир полка это замарашка…» (передовая в конце концов поручается Кольцову).

Попов (читает список): «Храни государственную тайну».

Мехлис: «Я утверждаю то, что эта передовая произвела бы фурор. Сейчас будет открытый процесс японских шпионов в Хабаровске. Не надо обязательно Японию, разве мало немецких шпионов, разве мы не помогаем своей болтливостью шпионам. Здесь речь идет об охране предприятий, передоверии и т. д.».

Список обсуждают дальше, в результате Льву Никулину поручается писать на тему «Хулиганство и вежливость», Попову – о гибкости руководства, Анатолию Аграновскому – «Профсоюзы, женщины и дети». Здесь же наметили темы для фельетонов: о болтовне, о скрытой работе церковников, об интуристе, о домработнице, о служащих ресторанов и т. п. Воистину, в стране «победившего социализма» не было более важных и волнующих тем, не было конфликтов, за которые зацепилось бы перо фельетонистов!

Явно проигрывала творческая сторона в работе журналистского коллектива. «В самый короткий срок не только бесследно улетучилась привычная для редакции атмосфера, но сама “Правда”, которая, хотя и именовалась центральным органом партии, но была, в общем, нормальной газетой, превратилась в некую безапелляционно-директивную инстанцию, – вспоминал один из старейших сотрудников карикатурист Борис Ефимов. – Любые возражения и даже малейшие сомнения по поводу каких бы то ни было мнений, напечатанных на осененных высшей партийной благодатью полосах “Правды”, стали невозможны и просто немыслимы».

Было бы, однако, наивным полагать, что Мехлис забывал, разбираясь в проблемах провинциализма и вреде болтовни, о главном – формировании культа Сталина, борьбе за чистоту «линии партии», разоблачении всех, кто вольно или невольно отказывался жить по сталинским законам.

Руководитель «Правды» всеми силами поддерживал претензии вождя на единоличное толкование марксизма-ленинизма и истории партии. При этом шел порой даже на формальное нарушение установленного порядка. В 1934 году, даже предварительно не заручившись согласием ЦК ВКП(б), он объявил десятилетний юбилей книги Сталина «Об основах ленинизма».

При этом его не останавливали никакие моральные соображения, никакая правда истории. Так, 9 мая 1934 года «Правда» опубликовала рецензию Поспелова на воспоминания Н.К. Крупской о Ленине. Флер нарочитой объективности был не в состоянии скрыть резкие упреки в адрес вдовы вождя Октябрьской революции в том, что в ее мемуарах недостаточно отражена «руководящая роль» Сталина в создании и развитии большевистской партии.

Лев Захарович умело подыгрывал генеральному секретарю и в большом, и малом. Известно, что, играя на публику, Иосиф Виссарионович позволял себе отдельные жесты «скромности». Об одном из них главный редактор поведал на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года. Он зачитал полученное еще в 1930 году письмо вождя, причем для вящего эффекта подчеркнул, что делает это без разрешения автора: «Тов. Мехлис! Просьба пустить в печать прилагаемую поучительную историю одного колхоза. Я вычеркнул в письме слова о «“Сталине” как “вожде партии“, “руководителе партии” и т. д. Я думаю, эти хвалебные украшения ничего, кроме вреда, не дают (и не могут дать). Письмо нужно напечатать без таких эпитетов».

Вот это настоящая преданность! Семь долгих лет бывший помощник хранил записку хозяина, чтобы пустить ее в дело. И нашел самый подходящий момент, дабы подкрепить миф об «исключительной скромности товарища Сталина».

Как и в бытность сталинским секретарем, Мехлис продолжал оказывать вождю серьезные услуги в его борьбе с политическими противниками. Историки располагают сведениями о том, что в начале 30-х годов, несмотря на репрессии, еще возникали локальные оппозиции курсу Сталина.

Так, председатель Совнаркома РСФСР, кандидат в члены Политбюро С.И. Сырцов вместе с единомышленниками, координируя свои действия с группой члена ЦК ВКП(б), первого секретаря Закавказского крайкома партии В.В. Ломинадзе, обсуждал возможность пресечения сталинских командно-бюрократических методов осуществления политического курса. Видный в прошлом партиец М.Н. Рютин, вел «разговоры антипартийного характера», утверждая, что «политика правящего ядра в партии во главе со Сталиным губительна для страны», и предрекал ее полнейшее банкротство. Исключенный за это из партии, он вместе с В.Н. Каюровым и М.С. Ивановым в августе 1932 года создал «Союз марксистов-ленинцев» – организацию, которая «не противопоставляет себя партии, а противопоставляет лишь Сталину и его клике».

В архиве Гуверского института войны, революции и мира, в фонде П.Б. Струве, хранится присланная в 30-е годы из СССР неким Василием Молотобойцем (явно псевдоним) «Поэма о бедлаге»[46]46
  См.: Власть и оппозиция. С. 150–151.


[Закрыть]. Это, пусть с поэтической точки зрения не очень совершенное, произведение свидетельствует, что далеко не все в нашей стране были оболванены официальной пропагандой и хорошо понимали суть политики «большого скачка»:

 
Жрать хочу, живу, не мывши рыла,
От марксизма на сердце тоска:
Без мытья, завшивевши, без мыла,
Я дождуся скоро сыпняка.
Плохо жить, коль стало пусто в брюхе,
Коль кругом нехватка, нищета.
Кто виновен в этакой разрухе?
Знают все, но скованы уста.
 
 
Заглушая гнев народных криков,
Сталин свищет звонче соловья:
«Виноват во всем товарищ Рыков.
Раньше – Троцкий, но никак не я!
Так по плану силы мы утроим,
На рожон полезем сгоряча,
Разорив крестьян, насильем строим
Коллективы – в память Ильича.
 
 
Созидаем фабрики и домны,
Человечьих жизней не щадя…
Достиженья знаете, огромны.
Ни доски для пола, ни гвоздя.
Не страшны мне кулаков угрозы,
Им теперь не сосчитать костей.
Я отправил в ссылку на морозы
Сотни тысяч женщин и детей!
 
 
Мужиков – на лесозаготовки.
Стариков – на Мурман и в тюрьму.
Служат мне наганы и винтовки
Побеждать невежество и тьму.
Разум мой какой-то гад окутал.
Будто жить мне несколько веков.
Второпях я с кулаками спутал
Средняков и даже бедняков.
 
 
Ну их к черту! Вижу через призму
Дальней жизни яркие цвета.
Легче нам шагать к социализму,
Коль дорога кровью залита.
Все одни и те же монологи:
“Наш успех”, “Мы строим”, “Мы должны!”
Не пройдя и четверти дороги,
Я разбил основы всей страны.
 
 
В СССР-ре каждую минуту
Деспотизм мой не проходит зря.
Я затмил жестокостью Малюту,
Иоанна Грозного царя.
Знай меня, крестьянин и рабочий.
Соревнуйся, пота лей ручьи.
В городах и селах дни и ночи
Жмут тебя опричники мои».
 

Ставшие доступными исследователям документы позволили раскрыть роль Мехлиса в выявлении и разгроме «право-“левацкого” уклона» в лице С.И. Сырцова, В.В. Ломинадзе и их сторонников. Сырцов попытался уличить генерального секретаря в одном из самых страшных после X съезда РКП(б) преступлений против партии – фракционности. По его мнению, которым он поделился с Ломинадзе и группой других единомышленников, Сталин предпочитал опираться не на весь состав Политбюро, а лишь на избранный круг сподвижников, собирая их на отдельные, строго конспиративные совещания, где и предрешалось большинство важнейших партийных и государственных решений.

К такой запрещенной уставом практике фракционных заседаний с ближайшими на каждый данный момент сторонниками Сталин действительно прибегал еще с 20-х годов, о чем Мехлису было хорошо известно. В случае если бы Сырцову удалось предать свои обвинения широкой огласке, репутация генсека могла оказаться серьезно подмоченной. Все эти вопросы Сырцов ставил на нескольких неформальных встречах с небольшой группой единомышленников[47]47
  Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. документов. М., 1995. С. 96—106.


[Закрыть].

После одной из таких встреч 21 октября 1930 года близкий к Сырцову Б.Г. Резников написал донос и обратился с ним не к кому-нибудь – к Мехлису. Тот, не мешкая ни минуты, ночью, доставил донос вождю. Наутро в разбирательство включились Центральная контрольная комиссия и ОГПУ. 4 ноября состоялось совместное заседание Политбюро и ЦКК, рассмотревшее по докладу Орджоникидзе вопрос «О фракционной работе тт. Сырцова, Ломинадзе, Шацкина и др.». Первых двух обвинили в создании «право-“левацкого” блока», платформа которого якобы совпадала с взглядами «правого уклона». Они были выведены из состава ЦК, а их единомышленник Л.А. Шацкин (в 20-е годы руководитель комсомола), – из ЦКК, о чем Мехлис не замедлил проинформировать читателей «Правды». Но то была лишь временная передышка. Ломинадзе в 1935 году под гнетом подозрений покончил с собой, а Сырцов и Шацкин в 1937 году были осуждены к высшей мере наказания и расстреляны.

Даже глухие и редкие свидетельства, прорывающиеся сквозь заслоны спецхрана, свидетельствуют о прямой причастности Мехлиса к последующим расправам над противниками кремлевского владыки. По показаниям Бухарина, главный правдист вызывался и инструктировался Сталиным в декабре 1934 года при расследовании обстоятельств убийства Кирова, при этом ему указывали на «зиновьевский» след убийцы. Последствия этого инструктажа отражают страницы «Правды», заполненные площадной бранью по адресу Зиновьева и Каменева.

Газета активно готовила общественное мнение страны к восприятию в качестве заговорщиков, агентов иностранных разведок, шпионов и диверсантов также лидеров «правого уклона». Для этого Мехлис прибегал к самым недостойным приемам. 28 октября 1936 года «Правда» опубликовала передовую статью, в которой Рыков изображался как «меньшевистский прихвостень», якобы выступавший за явку Ленина на суд Временного правительства (за это, к слову, выступал сам Сталин). Протестуя против этой явной лжи, Рыков направил письмо генсеку, оставшееся без ответа. Резко возражал против создаваемого вокруг него ореола врага и Бухарин. В письмах в феврале 1937 года Сталину и в Политбюро он протестовал против того, что «Правда» уже исходит из доказанности обвинений в его адрес, называет его агентом гестапо. Но что за дело было до этих протестов редактору «Правды» и его всемогущему куратору!

И разумеется, ни один из многочисленных политических процессов – а они в основном выпали на времена, когда Мехлис стоял у руля газеты, – не миновал ее страниц. Именно «Правда» первой опубликовала стенограммы судилищ над Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и другими действительными или мнимыми оппозиционерами, с ее страниц громче всего раздавались призывы «раздавить гадину». Материалы такого характера были рассчитаны на политически наивного, невзыскательного и уже в немалой степени оболваненного официальной пропагандой читателя и потому достигали своей цели.

На неблаговидную роль советской печати в целом и ее «авангарда» в нагнетании истерии и шпиономании обращали внимание даже зарубежные друзья Советского Союза. Так, накануне третьего московского процесса над Бухариным, Рыковым, Крестинским и другими участниками «правотроцкистского блока» в марте 1938 года руководители II Интернационала и Международной федерации социалистических профсоюзов направили в Москву телеграмму, в которой обращали внимание на тот вред, который наносили «эти процессы и казни» международному рабочему движению. Особая тревога была высказана по поводу официальной печати, «осуждающей всех подсудимых без различия еще до того, как представлены какие бы то ни было доказательства их вины. Такое поведение представляется нам совершенно противоречащим элементарным принципам правосудия и способным создать атмосферу, вредную для беспристрастного ведения процесса». Но устроителей московских процессов усовестить было не так просто.

Руки Мехлиса задолго до того, как он возглавил главный политорган Красной Армии, были замараны расправами над высшими военными чинами. В январе 1937 года к нему попало письмо собственного корреспондента в Берлине А. Климова, в котором содержались якобы достоверные сведения о том, что в Германии «среди высших офицерских кругов упорно говорят о связи и работе германских фашистов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве. В этой связи называется имя Тухачевского». Он направил письмо Сталину, став тем самым одним из каналов дезинформации, умело сработанной, как выяснилось впоследствии, в ведомстве В. Шелленберга, шефа VI отдела РСХА – управления имперской безопасности фашистской Германии. А с другой стороны, Мехлис с готовностью публиковал заведомо лживые, рожденные в недрах ЦК и НКВД измышления о заговорщиках с маршальскими звездами в петлицах. Спрашивается, кто же в таком случае был подлинным врагом народа?

Главный редактор «Правды» блокировал появление в прессе информации о фактах беззакония, творившегося в партийных организациях армии и флота, и, наоборот, мужественного поведения военнослужащих, встававших за честь оклеветанных товарищей. В апреле 1937 года из статьи крымского корреспондента он узнал о происшедшем на линкоре «Парижская коммуна». Там партбюро вынесло военкому корабля Бакулину строгий выговор за попытку огульно обвинить честного человека в связях с «врагами народа», а начальник политуправления флота армейский комиссар 2-го ранга Г.И. Гугин ходатайствовал перед ПУ РККА о снятии Бакулина с занимаемой должности. Об этом написала флотская газета «Красный черноморец». Получив статью собственного корреспондента в Крыму, Мехлис 14 апреля информировал Сталина, Кагановича, Андреева, Жданова, Ежова и Ворошилова: «Мы его корреспонденцию печатать в “Правде” не намерены. Факты, о которых пишет корреспондент, а равно и то, что все это размалевывается на страницах “Красного черноморца”, заставляют бить тревогу. Вряд ли целесообразно такие вопросы и в такой форме обсуждать на страницах местных красноармейских газет». Как говорится, и весь сказ.

Лев Захарович, конечно же, зорко следил за малейшими изменениями в Кремле, твердо усвоив правила игры, позволившие ему быть все время в стане «верного ученика и продолжателя дела Ленина». Вместе с тем в рамках дозволенного этими правилами был вполне самостоятельным, напористым.

Писатель Д.И. Ортенберг рассказывал автору: «В 1937 году я работал собкором “Правды” по Днепропетровской области. Как-то состоялся партийный актив. Хотя в повестке дня стоял вопрос о критике и самокритике, речь секретаря обкома Хатаевича была округлой, примиренческой к недостаткам, о чем газета и напечатала мою критическую корреспонденцию. Я получил записку от Хатаевича: буду, мол, требовать, чтоб вас из области убрали. Я помчался в Москву. Пошел к Мехлису, показал записку секретаря обкома. Лев Захарович взял ее – и к Сталину. Редактор “Правды” – пост, конечно, заметный, но и Хатаевич имел в партии большой авторитет. Однако Мехлис смело пошел с ним на конфликт, смело встал на защиту своего корреспондента».

Зная судьбу Хатаевича, большевика с дореволюционным стажем, не пережившего 1937 год, можно предположить, что не для защиты истины и корреспондента побежал Мехлис к хозяину. На секретаря Днепропетровского обкома к этому времени уже собирался компромат.

В любом случае не Хатаевича редактор «Правды» предлагал в качестве образца юношеству, задумывавшемуся, делать жизнь с кого. Сохранилась стенограмма заседания редколлегии, на котором обсуждалась подготовка к выборам в Верховный Совет СССР. Говоря о необходимости рассказывать перед выборами о «героях наших дней», Мехлис назвал имена партийных руководителей: «Леваневского (летчик, первый Герой Советского Союза. – Ю.Р.) в Союзе знает каждый пионер, каждый ребенок, а если вы возьмете Варейкиса (секретарь Дальневосточного крайкома ВКП(б), позднее был репрессирован. – Ю.Р.), то его знают значительно меньше. Возьмите Берия, Хрущева (руководители парторганизаций соответственно Грузии и Москвы. – Ю.Р.) – это все кадры, популяризировать которые нам нужно».

Среди тех, кого «популяризировала» газета, были и многие военачальники, еще не ставшие к тому времени «шпионами» и «диверсантами». Кое с кем из них Лев Захарович был знаком еще с Гражданской войны, например, с легендарным маршалом Блюхером, чье имя гремело со времен Каховки и Волочаевки. Интересный эпизод рассказала автору вдова маршала – Глафира Лукинична. В 1935 году, в дни, когда отмечалось 15-летие взятия Крыма, «Правда» (вероятно, сам Мехлис) и одновременно «Известия» договорились с Блюхером о статье к этой дате. Не желая никого обижать, Василий Константинович без огласки передал материал одновременно в обе газеты. Через несколько дней статья была опубликована: в «Правде» в сокращенном варианте, в «Известиях» – полностью. Муж тогда сказал Глафире Лукиничне: «Когда-нибудь я дорого заплачу за это». Он имел в виду не только возможную обиду главного правдиста на то, что статья была одновременно передана и в «Известия». Главное, что Василий Константинович не упомянул о его, Мехлиса, некоей особой роли в боях на каховском плацдарме. К сожалению, проницательность не подвела маршала.