Текст книги "Джокер старого сыскаря"

Глава 3. Встреча старых друзей

Звонок в дверь отвлёк художника-реставратора Павла Николаевича Кузнецова от компьютера, за которым он обрабатывал фотоснимок копии «Чёрного квадрата» Малевича, поступившей вчера в его мастерскую на реставрацию. Полотно в общем-то неплохо сохранилось для своего девяностолетнего возраста, но его владелец, молодой напористый обладатель дедова наследства, как он заявил при регистрации заказа, настаивал на необходимости косметического поновления. Причём срочно. Ну что ж – кто платит, тот и музыку заказывает.

Сунув ноги в поношенные тапочки, без которых для Павла Николаевича немыслимо было пребывание в домашних условиях, и на ходу заправляя рубашку в вылинявшие джинсы (в отличие от тапочек, мужской халат в этом доме с презрением отвергался как верх мещанства, с детства ненавистного), он заторопился в прихожую.

– Привет, старик! Не ждал? А я в вашем районе по случаю оказался, и дай, думаю, забегу. Давно не виделись.

– Здорово, Серж, проходи… Конечно, не ждал. Тебе и позвонить-то лень, а не то что объявиться собственной персоной. Снимай свои меха, проходи.

Чтобы не мешать другу раздеваться в крохотном коридорчике, Кузнецов вернулся в комнату, служившую и гостиной, и кабинетом одновременно, и с нетерпением стал ждать гостя.

– Ну наконец-то! Дай хоть поглядеть на тебя. Считай, с весны не виделись.

Сотрудник городской «вечёрки» Сергей Михайлович Шведов ни характером, ни внешностью не походил на своего друга – высокого, сухопарого художника Кузнецова, который, несмотря на недавно стукнувшую сорокапятку, оставался по-прежнему импульсивным жгучим брюнетом с едва пробивающейся сединкой на висках. Зато умеренная полнота, заметно поредевшая сивая шевелюра, подпираемая неброскими бакенбардами, и серебристая щётка аккуратно подстриженных усов на волевом лице придавали Шведову некоторую солидность. Говорил он просто, без манерности, громко, размеренно и чётко, по-уральски слегка поокивая. Жестикуляцией не злоупотреблял, но когда горячился при разговоре, то мог очень выразительно усиливать руками восприятие сказанного им самим или собеседником.

– А уже зима, скоро Новый год, Рождество. Представляешь, пятнадцатый год двадцать первого века. Боже, как летит время! Того и гляди состаримся мы с тобой, Паша! – потирая замёрзшие руки, Шведов обошёл коричневый прямоугольник журнального столика посередине комнаты, служивший Павлу Николаевичу рабочим местом. Остановился, разглядывая на мониторе «Чёрный квадрат».

– К реставрации готовишься?

– Да, приволок один чудак своё унаследованное сокровище. Хочет подновить и продать, скорее всего. Между прочим, неплохие деньги может получить.

– И получит. Не сомневайся. А ты хотя бы нормальную цену назначил за работу? Или как всегда, за «спаси Господи»?

– Нет, мне сейчас деньги во-от так нужны. – Павел Николаевич сделал характерный жест у подбородка. – И что ты думаешь? Даже не рядился!

– Крутой, видимо. Может, из князей каких-нибудь новоявленных? Их сейчас полно развелось: то князь, то граф… Куда ни плюнь – того и гляди в «их сиятельство» попадёшь. Чудно́, честное слово.

– Я, грешным делом, тоже так подумал. Полотно, конечно, не авторское, но копия превосходная, причём давняя, судя по кракелюрам[32]32
  Трещина красочного слоя или лака в произведении живописи.


[Закрыть]. А такие вещи, брат, по простым рукам не ходят. Да мне без разницы! Не в полицию же заявлять. Мы с тобой, Серж, этой правды-справедливости наискались за свою жизнь. И остались при своих. Впору аскать[33]33
  Попрошайничать (жарг.).


[Закрыть] начинать, чтобы концы с концами свести.

– Ну, старик, ты чего-то пресно заговорил. Гробовые, что ли, копишь? Так вроде рановато ещё, – громко рассмеялся Шведов.

– Типун тебе на язык! «Гробовые»! Летом мы с Верой решили автостопом на Кавказ махнуть. А что? Тряхнём стариной, похиппуем месячишко, как бывало. А то: «гробовые»! Тоже мне, придумал.

– Вот теперь я тебя узнаю, старина! Это по-нашему.

– Компанию не составишь? А то бы Лору за бока – да и вчетвером на обочину.

– Здесь я тебе не попутчик, старик. Заманчиво, романтично, от души рад за вас, но такой экстрим не по мне. Я же с вами, хиппарями, и раньше-то не тусовался, а уж Лора тем более. Ведь мы с тобой просто школьные, нет, детсадовские друзья, Паша. Закады-ы-ычные! Так или нет?

– Так оно, Серж, так. Хотя ты и ходил у нас во флавовых[34]34
  Сочувствующий хиппи, доброжелательно к ним относящийся (жарг.).


[Закрыть], но всё-таки подумай, порция адреналина не помешает. Особенно в нашем возрасте… Слушай, а чего мы стоим? Садись, я сейчас кофеёк изготовлю. В кои-то веки свиделись – и не посидеть, не поболтать? Так не бывает у друзей! Особенно закадычных.

Павел Николаевич скрылся на кухне. Шведов поудобнее уселся в продавленное, но облагороженное чистенькой шерстяной накидкой кресло, задумался. Встречи со старыми добрыми друзьями всегда погружали его в омут воспоминаний, а вместе с ними невольно наводили на разные мысли, в том числе и не совсем приятные.

Неторопливым взглядом Сергей Михайлович обвёл, казалось, до последней мелочи знакомую ему комнату. Всё та же полированная «стенка» – предел мечтаний каждой «совковой» семьи четверть века назад. Телевизор на тумбочке, диван и два кресла, одно из которых приняло его могучую стать. Журнальный стол с ноутбуком… Ну, его уже видел. Так, а это что-то новенькое. Прямо перед ним на стене были со вкусом разбросаны в изящных, тонкой работы рамочках добротные фотографии на тканевой основе – Гребенщикова, Цоя, Шевчука, Кинчева…

Не поленившись, Шведов встал из уютного кресла и вплотную подошёл к столь необычной портретной галерее. Всматриваясь в эти давно знакомые лица, ясно сознавая сущность объединяющего их начала, он с очевидностью понимал и то, почему эти фотографии занимают почти всю «красную» стену в квартире его друга – бывшего хиппи и фана[35]35
  Поклонник, фанат.


[Закрыть] рока.

– Ага! С тобой мне всё ясно. – Павел Николаевич, бесцеремонно сдвинув ноутбук, поставил на журнальный стол поднос с ароматно парящей туркой, двумя симпатичными чашечками на блюдцах и тарелкой бутербродов с сыром. – Серж, давай подгребай, кофе ждать не любит… Вот бутерброд бери, не с икрой, конечно, но вполне съедобный.

Шведов с удовольствием сделал глоток горячего кофе и, прихватив бутерброд, вернулся к фотографиям. Павел Николаевич, повторив манипуляции друга, встал рядом.

– Как-то пришла мысль развернуть наше прошлое на видном месте. В альбом когда ещё заглянешь, да и по отдельности эти фотографии совсем не то…

– А ну-ка, колись, старик: откуда у тебя эта картинка? – Шведов поднёс руку с остатком бутерброда к их коллективному снимку середины восьмидесятых или чуть позже. – У меня такой нет…

– Разве? Так я тебе сделаю!

– Ловлю на слове… – Шведов одной рукой крепко обнял друга за плечи. – А скажи мне, где сейчас обитает Костя Гром? Он ведь тоже хипповал с вами. Или нет?

– Ну как же! Это был наш пипл[36]36
  Человек (жарг.).


[Закрыть], рокер до мозга костей. Ты забыл, что ли? Вот же он стоит, с гитарой. – Павел Николаевич осторожно прикоснулся ногтем указательного пальца к изображению волосатой, экстравагантно одетой и широко улыбающейся личности с гитарой на плече. – Это и есть Костя Громов. Сейчас он отец Константин, в Пригожинском районе служит, на Сосновском приходе.

– Да? А я и не знал. – Шведов достал из кармана пиджака очки, чтобы лучше рассмотреть застывшее мгновение безвозвратно улетевшей молодости. – Интересно встретиться бы, поговорить. Чудно́ как-то: хиппи – и поп! Да ещё рокер вдобавок.

– Ничего странного, Серж. У каждого человека свой путь к Богу, если человек этот путь находит, конечно.

– Пожалуй, ты прав…

Шведов молча вернулся в облюбованное кресло, только придвинул его поближе к столу, закурил. Павел Николаевич разместился напротив, избрав в качестве седалища старый пуфик, служивший ему за работой на компьютере вместо стула. Остававшийся в турке кофе остывал, забытые бутерброды подсыхали.

– Считай, уже больше двадцати лет, как развалили Советский Союз, а ведь ничего не меняется, – продолжил прерванный разговор Кузнецов. – Хоть ты наизнанку вывернись! Как держали нас в совке за быдло, так и по сей день держат. Свобода слова? Демократия? Плюрализм мнений? Да туфта всё это, чистейшая профанация. На молодёжь – ноль внимания. Пей, колись, развратничай и… убивай. Ведь что только одно телевидение творит! Это же кошмар, преступление в чистом виде… А правительство молчит! А депутаты молчат! Какие-то партии снова появились – и они молчат! Слава Богу, что ещё среди священников находятся люди, пытающиеся на равных говорить с молодёжью. Хотя бы уж они помогали выбираться ребятишкам из трясины, куда их упорно загоняют наши «благодетели». Пусть не всем, частичке какой-то, но и то хорошо. Как нам, хиппанам, в своё время помогали верующие. Не забыл?

– Согласен, нам помогали. А мы кому помогли? Что мы доброго сделали? И вообще, старик, ради чего мы с тобой лезли на рожон в молодости? Протест ради протеста? Или… – Шведов снова поднялся с кресла и настежь открыл балконную дверь. – Накурил я у тебя, пусть проветривается до Вериного прихода.

– Проветрится, она ещё не скоро с работы вернётся. Ты сядь, сядь. Давай ещё по кофе, я мигом сварганю. И больно-то не тормошись, зачем зря нервы напрягать? А может, дринкнем[37]37
  Выпить (от англ., жарг.).


[Закрыть] по маленькой? У меня есть хорошее питьё, рукодельное. Я сейчас…

Не дожидаясь согласия и не сомневаясь во вкусах друга, Кузнецов проворно пополнил скудную сервировку стола запотевшей после холодильника бутылкой и толстостенными гранёными стограммовиками, чудом сохранившимися у него с незапамятных времён. Выпили не чокаясь. Холодный крепкий настой приятно обжёг пищевод, оставив во рту мягкий привкус разнотравья.

– Вы раньше вроде бы вермут да портвейн обожали, – подколол друга Шведов, напоминая ему хипповское прошлое, при этом с аппетитом жуя бутерброд.

– А-а, что под руку подвернётся – вермут ли, портвейн… На безрыбье и рак рыба. Но это тогда. Сейчас вино в магазине покупать опасно – загнёшься и даже не узнаешь от чего. Поэтому я давно рукодельничаю. Мне много не надо, а так, для случая всегда имеется и с гарантией качества. Ещё?..

– Нет, старик, ты же знаешь – я перебор не люблю. Давай лучше кофе повторим.

На кухню пошли вместе. Не хотелось прерывать задевший за живое разговор. Пока Павел Николаевич возился с туркой, Шведов курил в открытую форточку и продолжал рассуждать:

– …Вот ты сам говоришь, старик, что ничего вокруг не меняется. В лучшую сторону, конечно. Обидно, если задуматься. Меня в восьмидесятых чуть в психушку не упекли за мою писанину, на тебя как на придурка волосатого смотрели. А ведь мы протестовали, пусть каждый по-своему, и всё-таки протестовали… ради торжества справедливости. Патетика, но это так! Лезли на рожон, не задумываясь о последствиях. Дуроломы! Донкихоты! Выходит, за что мы с тобой боролись, на то и напоролись? – Шведов глубоко затянулся и выпустил в форточку облако серо-сизого дыма.

– Так об этом ещё мой дед Степан говорил, – засмеялся Павел Николаевич, – когда понял, кого они привели к власти в семнадцатом году. Простой народ в России ни при какой власти нормальной жизни не видел. Но дуроломили мы с тобой, Серж, всё-таки не напрасно…

Сергей Михайлович с удивлением и любопытством посмотрел на друга.

– Ты задумывался когда-нибудь над тем, что всегда объединяло и по сей день, кстати сказать, объединяет протестующих против произвола, несправедливости, ханжества, ну и прочего бардака? – спросил Кузнецов, осторожно сняв с огня турку. – Идём в комнату, что нам здесь тесниться. Была бы кухня нормальная…

– …Искание! – на ходу ответил Сергей Михайлович.

– Вот именно, Серж. Искание. – Разлив кофе по чашкам, Павел Николаевич снова примостился на пуфике. – Искание воображаемого идеала, а ещё – Истины. Той единственной, непреложной Истины, которая удовлетворяла бы представлениям ищущего об идеале. Понятно выражаюсь?

– Валяй дальше, не отвлекайся…

Выпитая рюмка домашней настойки и аромат арабики вернули Шведову благостное настроение. Он не спеша смаковал кофе и внимательно слушал друга, чистосердечная философия которого освежала в памяти, казалось, безвозвратно забытые страницы их бурной молодости.

Ходили в один детский сад, учились в одном классе… А потом как-то так получилось, что на несколько лет потеряли друг друга из виду. Встретились они на хипповской тусовке в начале лета восемьдесят пятого года. Это было время, когда в горемычной России, больше известной тогда миру как Советский Союз или Страна Советов, начиналась эпоха пафосного словоблудия новоиспечённого генсека-демократа. Но пока его страстные призывы к какой-то мифической перестройке без особого ускорения добирались до провинции, корреспонденту «молодёжки» Сергею Шведову поручили подготовить разгромный материал об «отбросах советского общества, поклоняющихся западной, враждебной субкультуре» – о хиппи и рокерах. Молодой журналист понятия не имел ни о тех, ни о других. И когда он впервые появился в сквере Пушкина на их так называемой тусовке, ему едва не стало дурно. Разнополая, косматая, чудовищно одетая публика сидела, лежала, ходила, стояла… Одни, изображая подобие шаманского танца, неистово прыгали, издавали какие-то странные звуки; другие, молча заламывая руки, извивались всем телом в такт ревущей из облупленных усилителей музыки…

Зайдя со стороны, Сергей споткнулся о кабель, идущий к щитку управления ночным подсветом небольшого фонтана, вокруг которого и проходила тусовка. У электрощитка стояли два милиционера, время от времени что-то выкрикивая в мегафон. «Кто вас здесь услышит?» – усмехнулся Сергей. Три волосатых парня и одна, судя по голосу, девица были, как потом он узнал, рок-группой «Чиф». Они пели очень эмоционально, если не сказать надрывно. Но сколько Сергей ни прислушивался, ни слова понять не удалось. «Они что, не по-русски поют?» – решился он спросить у неожиданно выскочившего к нему из толпы длинного худого парня с давно нечёсаными, свалявшимися патлами до плеч, в разодранных на коленках джинсах и яркой, пёстрой рубашке навыпуск. На шее у него висело крупное, вишнёвого цвета ожерелье, а запястья были унизаны непонятно из чего вырезанными или сплетёнными странными украшениями. «Ты чо, мажор[38]38
  Представитель «золотой» молодёжи (жарг.).


[Закрыть]? Ты мажор или пипл? Послушай, какой у них драйв! Я на них давно завис, лабухи[39]39
  Музыканты (жарг.).


[Закрыть] клёвые…» Сергей вытаращил глаза и молчал… Он узнал своего друга – Пашку Кузнецова!

Неожиданно для себя Сергей Михайлович громко, от души расхохотался.

– И что я такого сказал? – с лёгкой обидой в голосе удивлённо спросил Кузнецов. – Чем я так тебя насмешил, Серж?

– Да ничем, старик. Я просто вспомнил первую встречу с тобой на вашей тусовке, первый наш трындёж[40]40
  Разговор (жарг.).


[Закрыть]. – Продолжая заразительно смеяться, Шведов подошёл к другу и обнял его.

– Неужели? – Павел Николаевич сразу оживился.

– Ну конечно, пипл!

Тут уже неудержимый смех одолел и Кузнецова. Он ловко вывернулся из рук Шведова и подошёл к книжной секции в «стенке».

– У меня, Серж, хранятся все твои статьи, начиная с той, которую мы писали вместе четверть века назад. Вот, посмотри…

Шведов даже подозревать не мог, что Павел Николаевич так трепетно относится к его скромному журналистскому труду, ценит и дорожит им. Придвинув к себе скоросшиватель, он стал осторожно листать пожелтевшие газетные вырезки. Многих материалов не сохранилось даже в его личном архиве, о некоторых он уже и забыл…

– Подожди, – не выдержал Кузнецов, – дай я найду, а потом смотри, сколько хочешь. – Отмерив на глаз хорошо, видимо, известную ему толщину подшивки, он открыл свёрнутый в два сгиба газетный лист. – Вот, пожалуйста. Читай!

Это была третья страница «молодёжки» за 25 сентября 1985 года, которую полностью занимала статья под крупным заголовком «Музыка блуждающей души». В центре была фотография Кузнецова, в то время ещё Кузи Маляра, во всей красе хиппового прикида[41]41
  Одежда (жарг.).


[Закрыть], с гитарой в руках. Авторство значилось над заголовком: Сергей Шведов, наш специальный корреспондент. А строчкой ниже – Пипл Кузя.

От их встречи в сквере Пушкина до выхода написанного в соавторстве материала прошло почти четыре месяца. Этого времени хватило, чтобы «мажор» Шведов стал чуть ли не фаном рока, разглядевшим, осознанно пропустившим сквозь себя самую суть внутреннего состояния этих гонимых и презираемых «детей цветов и любви» – хиппи. Нет, он не сменил свои брюки на затёртые, рваные джинсы, не обзавёлся хайром[42]42
  Волосы, причёска (жарг.).


[Закрыть] до плеч, не украсил себя фенечками[43]43
  Своеобразные плетёные или вязаные браслеты.


[Закрыть]… Но за это время Шведов успел понять, что в душе он тот же бунтовщик, такой же искатель Истины, как и Кузя Маляр. Только привлечь внимание властей предержащих к проблемам задыхающегося в идеологической удавке общества ему дано не внешним видом, не надрывным хрипом под гитару, а печатным словом. А ещё тех четырёх месяцев оказалось вполне достаточно, чтобы аккорды рока ещё крепче, на всю оставшуюся жизнь связали узами дружбы «мажора» и «пипла».

При виде старой газеты Шведов не на шутку разволновался. Он кое-как нашёл свои очки и медленно поплыл по морю букв, которое когда-то своим девятым валом в мгновение ока смыло из «молодёжки» и её редактора, и журналиста-дебютанта… Какой была эта буря и куда забросила она тех, кто осмелился противиться её сатанинскому напору, – лучше не вспоминать. Строчки, написанные его молодым, бескомпромиссным, правда, иногда чересчур брызгающим чернилами, а местами оставляющим досадные кляксы пером, оказались снарядом камикадзе, ударившим в непробиваемую броню цели. Но Шведов никогда не жалел об этом.

Он снял очки и, подперев голову рукой с дымящей сигаретой, глубоко задумался. Павел Николаевич тоже молчал и отрешённо смотрел на монитор ноутбука. Ни тот, ни другой не заметили, как в комнату вошёл Кузнецов-младший – Глеб. Он тихо пробрался к окну и встал, скрестив руки на груди, под открытой форточкой. Глеб не любил запах табачного дыма, которым Сергей Михайлович, казалось, пропитал уже всю квартиру, и не понимал смысла в курении. Но его настолько заинтересовало философствование старых друзей, свободно проникавшее через неплотно прикрытую дверь в его комнату, что он даже отложил подготовку к скорой защите своего инженерного диплома.

– Какой отсюда следует вывод? – чистый, приятный, с лёгкой иронией голос Глеба по-свойски вклинился в рассуждения Сергея Михайловича.

– А какой вывод сделал бы ты, старик, если уж слышал наш разговор? – Шведов охотно повернулся к Глебу, ничуть не удивившись его внезапному появлению.

Павел Николаевич тоже выжидающе посмотрел на сына. Он любил Глеба всем своим сердцем, по-мужски, без демонстративной опеки и сентиментальности. Такое хорошее русское имя этот рослый, симпатичный начинающий рокер получил в конце восьмидесятых по его настоянию в противовес всяким там Стасикам, Гарикам, Виталикам, Деникам… Вера не противилась, поскольку они оба ни в чём не хотели следовать традициям окружающей их ненавистной обыденщины. Даже в имени ребёнка. Впрочем, и Шведов на той же волне назвал свою дочь не какой-нибудь Жанной-Снежаной, а просто – Татьяна. Как у Пушкина…

– По мне, так человек волен в выборе жизненного пути. Ведь недаром говорят: каждому своё. Что в результате?.. Ну, это уже бесконечная философия, здесь я – пас. А вот что касается рока, то вы правильно сказали, Сергей Михайлович, что рок – это состояние души исполнителя и слушателя. Но, в первую очередь, исполнителя. Это особая музыка. У неё есть живительное начало.

– Э-э, Глеб, сейчас рок уже не тот, что был в наше время. Мягче он стал, покладистее. Скандализма в нём мало, искристости, динамики, если хочешь. Разве не так? Ты же сам будущий рок-музыкант… Впрочем, а есть ли у рока будущее?

– Ну вы даёте, Сергей Михайлович! Конечно, есть! Разве нынешняя Россия чем-то отличается от вашего Совка? Я имею в виду здоровье общества, его положение на фоне безнаказанно жирующих нуворишей. Социальный конфликт налицо, значит, и петь нам есть о чём. Рок будет жить до тех пор, пока не вскроется этот конфликтный нарыв. Вы посмотрите, сколько у нас в стране рок-групп и в столицах, и в провинции. Конечно, о них мало кто знает, их не раскручивают как попсарей. А ведь только в нашем городе пять групп! И мы не хотим быть быдлом, частью безмолвного, забитого стада. И не будем!

Шведов, не ожидавший от Глеба такой напористости, молча встретился взглядом с удовлетворённо улыбающимся Павлом Николаевичем. По теме социальной подпитки, вдохновляющей рокеров, в душе он был полностью на стороне Кузнецова-младшего. Но с некоторых пор его смущала насколько интересная, настолько и спорная позиция болгарского священника Божидара Главева, бывшего известного рок-музыканта. В одном из своих интервью, на которое Шведов натолкнулся в совершенно случайно попавшемся ему журнале, отец Божидар заявил, что рок лишь вскрывает существующие проблемы, но не предлагает их решения.

– Всё правильно ты говоришь, Глеб, только не пыли. Один умный человек, кстати, бывший крутой рокер, считает, что рок совершенно недостаточен для полноценного развития современного человека, он не даёт того, что ты ищешь, не выводит на путь к Истине.

Павел Николаевич удивлённо посмотрел на друга, ничего не понимая.

– А-а, это вы где-то начитались попа-болгарина. Знаю, знаю такого… Главев, кажется, его фамилия. Он в Интере на многих форумах споры затевает. Между прочим, этот самый Божидар от рока не открещивается напрочь, хотя всякой ерунды в его адрес наговаривает достаточно. Ну, это его проблемы. – Глеб возбуждённо взъерошил волосы обеими руками и сел в кресло напротив Шведова. – Согласен, ваш рок был жёстче, прямолинейнее. Но ведь рок – это всего лишь музыкальный стиль, образованный семью звуками, как и любая другая мелодия. А извлекают-то звуки люди, они же и собирают их в аккорды, задают им силу, громкость… Меняются люди – меняется музыка. И что ни говорите, Сергей Михайлович, а в отличие от попсы рок даже сегодня будоражит, заставляет постоянно чувствовать неудовлетворённость собой, окружающим нас беспределом, искать выход из него. Может быть, как раз с помощью той самой Истины, о которой вы здесь рассуждаете. Это я по себе знаю…

– Ну, а со своей Истиной ты определился, ты её видишь? – Шведов, закинув ногу на ногу, сцепил в замок на коленке руки и приготовился к продолжению увлекательных рассуждений о роке и его значении в поиске Истины, так неожиданно спровоцированных старым газетным материалом.

– Конечно! Моя Истина – Танюха! – Глеб рывком поднялся из кресла, лукаво ухмыльнулся и, заложив руки в задние карманы джинсовых брюк, вразвалочку вернулся в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь.

– Вот оболтус, никакой серьёзности, – для пущей важности проворчал Павел Николаевич, взглянув на Шведова.

– Какую тебе серьёзность надо, старик? Любят они друг друга – и слава Богу! По-моему, это очень даже серьёзно. Во всяком случае, со стороны Татьяны.

– Глеб тоже не вертопрах, ты его знаешь. А Танюшка, наверное, и есть его первый шаг к Истине. Как ты думаешь?

– А что их обоих ведёт к ней? – вопросом на вопрос ответил Шведов. – Музыка, Паша, музыка. Рок! Недаром Глеб за него горой стоит. Ведь надо же: «…мы не хотим быть быдлом, частью безмолвного забитого стада. И не будем!» Молодец парень! И ведь добавить-то больше нечего…

– Честно сказать, Серж, я не замечал, чтобы и твоя дочь увлекалась роком.

– Удивил! Кого ты вообще замечаешь, сутками просиживая в своей мастерской? Ты скоро и меня-то замечать не будешь. Татьяна не отпетый фан, конечно, но разбирается в роке неплохо. Так у меня и Лора не кричит, что жить не может без рока. Однако обе они, когда есть свободное время, с удовольствием слушают и рокерскую классику, и современные группы. Разумеется, не всё подряд, но Шевчука с Кинчевым, Гребенщикова, Цоя обожают, как и я, между прочим. Ещё Диму Ревякина не стыдно послушать, Толю Вишнякова… Так что, мы форму не теряем, старик. Глеб тому свидетель.

– Ладно, ладно… С вами мне всё ясно, я сейчас о другом. Ведь если подумать, то по Своей мудрости Господь всё-таки оставил людям после Вавилонского столпотворения один язык, понятный всем.

– Язык музыки, ты хочешь сказать?

– Именно! Хотя и всем понятным языком можно по-разному говорить об одних и тех же вещах. Глеб здесь совершенно прав. Рок – он заставляет думать, почему ты именно в этой тусовке, с этими людьми, а не с какими-то другими. Не помню, где Юра Шевчук сказал, что попсу волнует проблема «спать или не спать», а рокеров «быть или не быть». Вот, Серж, и выбирай, по чьему совету искать свою Истину, по какой дороге двигаться к ней.

– Но мы-то с тобой эту дорогу давно выбрали и, кажется, не ошиблись. И дети наши на попсульку не западают. Только до Истины нам ещё ой-ёй-ёй как далеко! Между прочим, Татьяна, наверное, быстрее всех нас дойдёт до своей Истины. Она у меня старается не пропускать даже воскресные службы в церкви, не говоря уж о праздниках. Нам с Лорой перед ней стыдно порой становится. Да у неё ведь и специализация в университете богословская.

– Нет, Глеб пока не такой.

– Ничего, Танюшка его выправит. – Сергей Михайлович рассмеялся. – А вот нам бы с Костей Громом встретиться. Вспомнили отца Божидара, и у меня руки зачесались взять интервьюшку у нашего батюшки-хиппи-рокера. Глядя на тебя, Паша, я давно сделал вывод, что бывших ни хиппарей, ни рокеров не бывает. Интересно, как Костя шёл к своей Истине? Раззадорил ты меня сегодня своей подшивкой. А вообще-то, спасибо тебе, старик. Уважил…

– Мне с Костей тоже увидеться хочется. Давай, Серж, махнём к нему на Рождество! Заберём Лору, Веру – и в Сосновку. Здесь же рядом. Ты как?

– Что за вопрос? Только его предупредить, наверное, надо?

– Зачем? Заявимся в качестве рождественского подарка. Он только рад будет, это я тебе точно говорю.

…Недолог зимний день. За окном уже стало смеркаться, когда в комнате снова появился Глеб. Он был одет в тёплую куртку, собирался уходить. В руках держал футляр с отцовской гитарой: она у них до сих пор была одна на двоих.

– Честь имею, господа! – Глеб театрально поднял руку в знак прощания.

– Ну и куда ты на ночь глядя? – прервав разговор с другом, Кузнецов выдавил из себя всю строгость, на какую был способен по отношению к сыну.

– Пап, ты же знаешь – в Запрудовку, на репетицию. Зачем лишние вопросы? Маме я позвонил. Не волнуйтесь. Сергей Михайлович, Танюхе привет!

– Спасибо, обязательно передам. Ты Глеб, действительно, осторожнее по ночам-то. Теперь какой только урлы[44]44
  Хулиганы, гопники (жарг.).


[Закрыть] нет на улице.

– Да я же не один. Сейчас зайду за нашими. Вызовем такси – и вся недолга. – Приятная белозубая улыбка Глеба действовала всегда обезоруживающе. И всегда безотказно. Особенно при общении с родителями. – Обратно тем же макаром. Так что всё будет о’кей…

– Чтобы каждый час отзванивался! Слышишь?

– Слышу, папочка, слы-ы-ышу…

Щёлкнул дверной замок, и на какое-то время в квартире Кузнецовых наступила тишина. Друзья смотрели друг на друга и молчали. Вдруг на их лицах снова начали непроизвольно расползаться улыбки, вызванные воспоминаниями о хиппово-рокерской молодости.

Шведов встал и тоже стал прощаться.

– И мне пора скипать[45]45
  Уходить (жарг.).


[Закрыть], пипл, время уже позднее.

Павел Николаевич не удерживал, зная, что напрасно. Понимающе улыбнувшись, он крепко обнял друга и долго ещё стоял у открытой двери, пока каблуки Шведова стучали по лестничному маршу.

Лёгкий морозец бодрил, поддерживая отличное настроение после встречи с другом. До трамвайной остановки было метров триста, и Шведов не спеша направился в её сторону. Одно за другим в домах загорались окна. Ему с детства нравилось наблюдать за этим забавным проявлением жизни. Увлёкшись, он едва не разминулся с возвращавшейся с работы Верой – женой Кузнецова.

– Не проходите мимо, Сергей Михайлович!

Шведов сразу узнал ровный, с лёгкой картавинкой голос. Быстро оглянувшись, он в двух шагах увидел приветливо улыбающуюся моложавую женщину с небольшой сумкой через плечо.

– Верочка! Здравствуй, дорогая! – Сергей Михайлович быстро подошёл и, как всегда, поцеловал Веру в щёку. – Как же это я тебя не заметил? – виновато улыбаясь, проговорил он.

– Привет, Серёжа! Ты же вечно смотришь по сторонам, вот и не заметил, – засмеялась Вера. – У нас был?

– Да, весь день проболтали с Пашкой. Сколько уже не виделись!

– И не говори. Не жизнь, а одна суета какая-то бестолковая. Как Лора? Танюша изредка забегает к нам, а вот вам с Лорой – выговор.

– Позвольте, Вера Георгиевна, отрикошетить его в ваш адрес…

Оба рассмеялись взаимной виноватости.

– У Лоры пока всё нормально. Так в своей филармонии и работает. А я пишу, пишу и пишу… Который раз до тошноты уже. А куда денешься? Больше ничего не умею, а до пенсии ещё как медному котелку, сама знаешь. Вспоминали сегодня с Пашей нашу молодость. Оказывается, куда-то стремились, радовались чему-то, кипели, хотя своим же паром и обжигались. Но всё равно хорошо было!

– Это уж точно, Серёжа. Тогда мы жили, а сейчас существуем. Ну да ладно, на всё воля Божья. Давай поворачивай оглобли. Чайку попьём, музыку послушаем…

– Спасибо, Верочка, это уж как-нибудь в другой раз. Мы с твоим благоверным, между прочим, придумали, как будем встречать Рождество. Так что скоро свидимся.

– Да уж, чего путного от вас не дождёшься, а на выдумку вы горазды, – добродушно улыбнулась Вера. – Тогда до скорого, Серёжа. Большущий привет Лоре!

– Обязательно передам! – помахав Вере рукой, Шведов зашагал к остановке, наметившейся вдали светом яркого фонаря.