Текст книги "Кто убил Влада Листьева?"

35

Хоть и уверял президента «вечный ИО», что убийство Влада раскрыто, убийцы пойманы, что очень скоро наручники защелкнутся и на запястьях заказчиков, на самом деле убийцы пойманы не были, а заказчики продолжали пребывать на воле. Болтуном оказался «вечный ИО». Несерьезный человек. Подковерный игрок.

В чем в чем, а в подковерных играх президент разбирался лучше всех своих сотрудников, вместе взятых. Никому из окружения не дано было обмануть или обыграть президента, не дано. Он был слаб во многих вещах: в экономике и политике, в литературе и науке, но только не в этом. В расстановке кадров профессиональная пригодность для него ограничивалась только одним критерием – личной преданностью. А то, что человек был полным дураком, вором и вообще ничего не смыслил в деле, на которое его решил поставить «всенародно избранный», не имело для президента никакого значения… Так и «вечный ИО» очутился на том месте, которое не должен был занимать. Это было чужое место.

– И че это он там тянет с расследованием дела об убийстве Влада? – недоумевал президент. – Убийцу уже пора не только найти, но и покарать. Чтобы другим неповадно было.

В общем, над головой «вечного ИО» начали сгущаться тучи.

Кое-кому из приближенных президента «вечный ИО» не нравился, поэтому «всенародно избранному» начали капать на мозги. Президент только морщился и отмахивался от шептунов ладонью.

– Сам знаю, что делать.

Но вода, как известно, по капельке, по капельке – и разрушает огромные скалы…. «Вечный ИО» опасность чувствовал кожей, затылком, кончиками волос, мощной борцовой шеей своей, но ничего поделать не мог: кремлевские коридоры – не борцовский ковер, здешних шептунов в бараний рог не скрутишь, они – гуттаперчевые.

Тут и чекисты подали голос: у них появились сведения, что «вечный ИО» берет взятки. Не деньгами, не борзыми щенками – автомобилями, помогает кое-кому из предпринимателей – не советами, экономические советы «вечного ИО» никому не нужны, помогает прямой поддержкой, лоббированием, если изъясняться по-русски, но с американским акцентом.

Чекисты напрямую с этими сведениями к президенту не пошли, предоставили их своему старому сотруднику, заслуженному генералу, начальнику президентской охраны. Тот посмотрел бумаги и ахнул: это надо же было так вляпаться исполняющему обязанности генерального прокурора!

Вскоре «вечный ИО» случайно зашел к генералу, ему надо было решить кое-какие мелкие вопросы. Но, как говорится, на ловца и зверь бежит. Генерал сказал ему:

– Слушай, я бы на твоем месте от всех этих коммерческих структур освободился немедленно, как от мусора… Запутаешься ведь! Испачкаешься. Распихал бы ты все свои автомобили по детским домам. В подарок, вместе с запасными колесами.

Реакция «вечного ИО» была неожиданной. Лицо у него вдруг потяжелело, стало пунцовым, глаза сделались маленькими-маленькими, острыми и злыми.

– Прошу мне не указывать и не давать советов, – жестким тоном отчеканил он.

Генерал в ответ только пожал плечами, мол, хотел сделать как лучше и дал добрый совет… Жаль, что «вечный ИО» не понял этого, и вообще жаль, что он не понимает простых вещей.

– Если честно, то не со мной надо разбираться, а с вашей службой, – заявил тем временем «вечный ИО», испепеляюще сверля глазами генерала, – что я и сделаю очень скоро. Понятно? Покукарекаете вы у меня!

Генерал в ответ снова пожал плечами.

В тот же вечер записка, повествующая о коммерческих художествах «вечного ИО», легла на стол президента. Тот взял ее домой для «работы с документами».

Когда через несколько дней президент вновь появился в Кремле, то в стопке принесенных им бумаг эта записка лежала сверху первой. Президент, по-мужицки крякая, потер рукою шею. Был он тщательно, волосинка к волосинке, причесан, седина благородно сияла, щеки были надушены дорогим лосьоном, о трудных днях и ночах «работы с документами» напоминали только тяжелые, морщинистые, будто у старика, мешки, в которых утопали глаза, да какая-то короста, приставшая к уголкам губ, ее президент, будто капризный ребенок, никак не давал стереть своей няньке. Но даже когда ее стирали, эта белесая короста – высохшая слюна – вновь появлялась в уголках губ.

– Это что же такое, понимаешь, творится на белом свете. – Президент вновь потер рукою шею, затем брезгливо, двумя пальцами, будто лягушку за лапку, взял бумагу, лежавшую на стопке сверху, приподнял ее. – Э?

Отношения с начальником охраны у него были самые короткие, доверительные, родственные – вместе и сухари глодали, готовясь когда-то к аресту, и бедствовали в безденежье в горбачевскую пору, и баню вдвоем посещали, и за границу летали, – президент верил генералу как самому себе (правда, потом выяснилось – верил только до определенного момента), поэтому он вызвал генерала в кабинет.

– Что будем делать? – беспомощно, обиженно, словно его обманули в лучших надеждах, спросил президент. Голос его дрожал, глаза недоуменно поблескивали. – Э?

– Как что! Гнать в три шеи такого прокурора!

Вечером был подписан указ президента об освобождении «вечного ИО» от обязанностей генпрокурора.

Игра в генеральные прокуроры закончилась. «Вечного ИО» не стало. Более того – через некоторое время «вечный ИО» вообще был взят под стражу.

36

Следствие по делу об убийстве Влада продолжало не то чтобы топтаться на месте – оно двигалось, но двигалось как-то зигзагообразно, скачками, неровно. Слишком много людей вмешивалось в него, слишком много было контролеров, слишком пристально следила за следственной группой пресса, готовая за большие деньги организовать утечку информации и в большом количестве тиражировать «правдивые» сведения, по большой части оказывающиеся обычной ложью, слишком часто сотрудников этой группы и ее руководителя Владимира Старцева одергивали разные чины из Кремля. Особенно когда группа приближалась к какому-нибудь преступному деятелю, имеющему высоких покровителей. И этого нельзя было трогать, и того нельзя, и вон того… Кругом находились одни неприкасаемые.

От бессчетного их количества невольно делалось не по себе. И противно. До крика противно: одним было дозволено все, другим ничего, для разных людей словно были написаны разные законы. Одних сажали на пять лет за кражу нескольких буханок хлеба, другим за кражу нефтяных месторождений и бандитскую приватизацию банков вместе с денежным запасом и золотыми слитками давали ордена. Это могло быть только в ельцинской России.

На место «вечного ИО» пришел новый исполняющий обязанности генерального прокурора Олег Иванович Гайданов.

Гайданов был уверен, что его утвердят в новой должности, поспешил переехать в заветный кабинет из своего кабинета, кстати, не самого плохого, и по-хозяйски расположился в нем. За короткое время Гайданов провел шесть заседаний коллегии Генеральной прокуратуры – такого не было ни при одном генпрокуроре – и очень активно интересовался тем, как идет расследование дела об убийстве Влада. Он понимал, что это первое и, может быть, единственное, что может интересовать президента в деятельности Генеральной прокуратуры. По меньшей мере на тот день…

Стремясь сблизиться с прессой, Гайданов сделал роковое заявление: в одном из своих интервью он сказал, что исполнители убийства Влада известны, они находятся сейчас за границей. Даже дал понять – в Израиле.

Перестарался Олег Иванович, спугнул преступников.

Произошло это десятого августа 1995 года…

37

Следствию уже были хорошо известны братья Андрей Киногов и Геннадий Моисеев. Оба входили в группировку Хозяина и одно время подчинялись Кошаку как руководителю бригады. Фамилии у них были разные, хотя братья очень похожи друг на друга, словно их отлили по одной форме, по одному штампу. Мужик они были боевые. Моисеев в армии служил десантником, прошел Афганистан, хорошо знал, что такое армейский пот, как он горек, чем пахнет.

Иногда по его лицу пробегала судорога, зубы сжимались сами по себе: Афганистан доставал его и сейчас много лет спустя. Глаза делались влажными: он вспоминал ребят, которые ходили с ним в рейды по Гиндукушским хребтам и которых не стало, братство, до сих пор вызывающее благодарное щемление в висках, – они там были один за всех и все за одного, не то что здесь, в этом мутном опрокинутом мире российской действительности, где каждый сам по себе и каждый сам, в одиночку, спасается. Моисеев крутил головой и тянулся в карман за платком.

Вместе с тем он был боевиком отменным, исполнительным, тренированным. Он вообще мог быть незаменимым, если бы не эти его афганские «воспоминания», вызывающие неожиданные слезы не глазах.

А как Афганистан может не вызвать слезы, если позади осталось такое… Однажды к ним в роту прибежал «бачонок» – черномазый, белозубый, очень смышленый пацаненок – пуштун, который знал по нескольку десятков слов в каждом языке – русском, чешском, болгарском и даже французском – в общем, языке тех людей, с которыми ему приходилось общаться.

– Там ваш лежит, ал-ла-ла-ла. – «Бачонок» поболтал около рта грязной ладошкой. – Около дукана косого Абдуллы.

Дукан косого Абдуллы – это опасное место, где без автомата и пары гранат, демонстративно засунутых за пояс, появляться просто нельзя – ухлопают. Командир группы, младший лейтенант из «раскассированных», с которого за какой-то проступок, о чем он не говорил, должны были снять офицерские погоны и понизить в звании до сержанта, но все-таки оставили на погонах по одной офицерской звездочке и отправили в Афганистан, мигом все понял, вскочил, подхватывая под ремень лежавший рядом автомат.

– Где этот дукан? Как его?..

– Косого Абдуллы…

«Бачонка» уже не было – растворился в желтых хвостах пыли, которую ветер принес с ближайшего безжизненного хребта. Младший лейтенант не выдержал, плюнул ему вслед. Следом за командиром повскакивали со своих мест десантники, также похватали автоматы.

– Вперед! – скомандовал младший лейтенант. – К дукану косого Абдуллы!

Бегом, легко топоча кроссовками – все десантники в Афганистане ходили в кроссовках, тяжелую армейскую обувь, сапоги кирзачи не признавали, слишком они грузны и «неманевренны» были, – вынеслись на Грязный базар, где располагалась палатка косого Абдуллы – дукан. Взяли дукан в кольцо.

Дукан был закрыт – его дверь украшали два ржавых тяжелых замка. Около дукана стоял окровавленный мешок, сверху он уже подсох, сделался заскорузлым, жестким, как фанера, а внизу продолжал оплывать свежей кровью.

Командир, на что уж опытнейший человек, всякое перенес в Афганистане, увидев мешок, охнул:

– Это наш!

Он сразу понял, что в мешке находился человек. Свой брат, солдат Советской Армии. Горловина мешка была перетянута медной проволокой.

Выставив перед собой ствол автомата, младший лейтенант глянул в одну сторону, потом в другую, ничего подозрительного не заметил и поспешно содрал проволоку. Отшатнулся.

В мешке находился человек. Вернее, то, что осталось от человека. И это «то» еще дышало – в замученном, изувеченном, окровавленном, ободранном теле билось сердце. Штаны солдата, обычные форменные брюки от «песчанки», были насквозь пропитаны кровью.

С солдата, находившегося в мешке, была содрана кожа. С живого. Душманы надрезали ему тело по талии, а затем стянули кожу через голову, на черепе завязали ее, как и мешок, узлом, поверху перетянули медной проволокой.

– Эх, парень! – Младший лейтенант замычал подбито. Раскрутил медный провод, вновь проговорил горько, с болью, будто его ранили: – Эх, парень!

В следующий миг младший лейтенант дернулся, будто от удара электрическим током, вскинул автомат и послал вдоль дуканов длинную очередь.

В окровавленном, слипшемся месиве что-то зашевелилось, образовалась дыра и солдаты увидели зубы. Белые чистые – странное дело, они не были испачканы кровью. Сквозь зубы наружу прорвался легкий вздох, измученный человек прощался с этим миром, что-то пытался сказать, но слов разобрать было нельзя, слышалось невнятное шипение, шевеление воздуха в воздухе, и все. Больше ничего.

Лицо младшего лейтенанта страдальчески передернулось.

– Говори погромче, кореш, – попросил он. – Если, конечно, можешь.

Сквозь чистые зубы вновь протянулся легкий, едва слышный вздох, один ряд зубов шевельнулся, сполз в сторону и застыл.

Солдат умер у них на руках.

– Ы-ы-ы, – горестно взвыл младший лейтенант и вновь послал автоматную очередь вдоль закрытых дуканов.

Подобные картины остаются в памяти на всю жизнь. На всю оставшуюся жизнь засели они и в памяти Геннадия Моисеева.

Брат его, Андрей Киногов, наблюдая за ним со стороны, говорил:

– Тебя там, в Афганистане, по-моему, основательно отморозили. Бывает, у человека отморожена рука или нога, а тебя отморозили всего, целиком.

Моисеев в ответ лишь опускал голову, глаза его делались влажными.

В нем сочетались два качества – высокий профессионализм бойца и некая, многим непонятная душевная квелость. Она наваливалась на него будто болезнь, приступами – этакий афганский след, синдром, который вылечить невозможно и который, как считал Киногов, здорово мешал брату.

В ответ Моисеев лишь обреченно разводил руки в стороны:

– Это выше моих сил.

Об этой слабости Моисеева знал и Кошак, знали и выше. Однажды об этом доложили Хозяину. Тот подумал немного и произнес:

– К «афганцам» я отношусь с уважением. Пусть работает.

Ну, насчет «работает» – это понятие, как говорится, относительное, ясно, какую работу мог предоставить Моисееву Кошак. Убить Влада – это тоже была работа.

38

Некоторое время после убийства Влада Моисеев находился в Ялте, жил на большой уединенной даче неподалеку от знаменитого Дома творчества писателей, среди высоких, густо забитых гугутками[1]1
  Гугутками местные жители называют розовых горлиц.


[Закрыть] кипарисов, среди зелени, мимозы и диковинных, крупными стрелами вылезающих из земли белых цветов, похожих на хорошо отмытые свиные уши.

Иногда он включал телевизор, но когда видел постное лицо дикторши, говорившей об убитом Владе, о том, как идет расследование, немедленно выключал его. Ругался, если попадал на какой-то американский боевик – их он наглотался на добрые два десятка лет, своим хребтом ощутил в полной мере, что это такое.

Хозяин не выпускал из виду исполнителей убийства – опытный, осторожный человек, он знал, что может случиться в результате какой-нибудь даже мелкой утечки информации, и регулярно наказывал Фене:

– Ты это… ты присматривай за этими козлами. Не то мало ли что может им взбрести в голову.

Феня, деланно сердясь, отводил в сторону одну руку – это был картинный жест:

– Как можно оставлять этих бандитов без присмотра? Да вы что, Хозяин! За кого вы меня принимаете?

– За кого надо, за того и принимаю. – Хозяин не удерживался и хмыкал: – Как ты сказал? Бандитов?

– А кого еще? Хозяин хмыкал вновь:

– Сам ты бандит! Прикажу тебе вставить в задницу, клизму с раствором азотной кислоты, будешь знать, как называть передовых людей нашей Родины бандитами.

Прошлое в Хозяине сидело здорово, он часто допускал довольно язвительные обороты типа «передовые люди нашей Родины» и так далее.

Феня не сдерживал улыбки:

– Ради святого дела готов пострадать.

Через некоторое время Феня приехал в Ялту. Там находился Кошак, он также жил на отдельной даче, метрах в ста пятидесяти от Моисеева. Вместе с Кошаком поселился его дружок Тен по кличке Татарин, хотя, кажется, был корейцем либо вообще полукровкой, полукорейцем-полурусским, но никак не татарином. К Моисееву подселили Бобренкова по кличке Бобер, чтобы афганцу не было скучно – это раз, и два – будет верный присмотр за Моисеевым: что-то бывший десантник начал расклеиваться буквально на глазах.

– Так, братан, будет лучше, – сказал Кошак Моисееву, – не то ведь ты в одиночестве совсем свихнешься. А вдвоем вы и пивка можете попить, и массандровские подвалы посетить, и баб к себе пригласить… И даже пострелять… Только тихо-тихо. – Кошак предостерегающе поднял указательный палец. – Чтобы никто не услышал.

Так они жили несколько недель. Ни в чем себе не отказывали: Ялта – город вольный, курортный, нравы тут простые, еды, питья, девок полно…

Но вот в Ялте вновь появился Феня.

– Мужики, как вам тут дышится-можется? А, братаны?

Кошак, Татарин и Бобер ответили в один голос:

– Хорошо!

Моисеев промолчал. Феня засек это, но виду не подал.

– Я думаю, мы займемся вашей дальнейшей реабилитацией, – сказал он.

Бобренков насупился:

– Чего это?

– А это, братан, дальнейшая поправка здоровья. Так она у специалистов и называется – реабилитация. Понял?

Бобренков расцвел:

– Понял! Люблю, когда заботятся о моем здоровье.

– Я это тоже люблю, – сказал Феня. – Тем более, когда поправлять здоровье придется за границей.

– Где конкретно?

– В Израиле.

Бобренков не выдержал, присвистнул:

– Ничего себе!

– Хозяин за расходами не стоит. Это означает – вас ценят. – Феня остановил взгляд на Моисееве: – А ты, братуха, чего не радуешься?

Моисеев посмотрел на него рассеянно, приподнял одно плечо – жест был недоуменным, он словно не слышал того, что сказал Феня.

39

Хозяин внимательно выслушал выступление Гайданова, придвинулся поближе к телевизору, словно стремясь получше рассмотреть лицо Олега Ивановича, пошевелил недовольно ртом: новый исполняющий обязанности генерального прокурора ему не нравился.

– Этого тоже прокатят, – сказал он вошедшему в кабинет Фене, – не утвердят.

Феня с уважением посмотрел на Хозяина – слишком далеко и высоко распространяется его власть, но на всякий случай спросил:

– Почему вы так считаете? Хозяин косо глянул на него:

– Это видно невооруженным глазом.

Феня удовлетворенно кивнул: достойный ответ.

Гайданов начал выступать снова, и Хозяин опять прильнул к телевизору. Заметив, что Феня собирается что-то сказать, поднял пухлую крепкую ладошку:

– Тих-ха!

Показывали встречу Гайданова с журналистами. Когда его спросили о том, как расследуется дело об убийстве Влада, на лице нового «ИО» возникла победная улыбка.

– Нам известны имена всех исполнителей, – сказал Гайданов, – известно, где они сейчас находятся…

– Где?

– За границей. В частности в Израиле.

Хозяин помрачнел, лицо у него сделалось незнакомым, темным. Он перевел взгляд на Феню:

– Слышал?

– Слышал.

– И что скажешь?

– Похоже, нам сели на хвост…

Пожевав губами, Хозяин проговорил неожиданно спокойно:

– А толку-то? Пока мы прикрыты, пока Бейлис вась-вась с президентской дочкой, нам бояться нечего. Но… – Хозяин поднял указательный палец. – Недаром на Руси говорят: береженого Бог бережет. У нас, по-моему, есть один слабачок. Так?

– Так, – подтвердил Феня. – Моисеев его фамилия.

– Вот Моисеева этого и надо… – Хозяин выразительно щелкнул пальцами.

– Чтобы ни с кем из наших не произошло то, что произойдет с ним. – Хозяин дважды щелкнул пальцами. – Действуй, Феня!

40

Чутье у Хозяина было звериное, оно не раз выручало его. Эта способность интуитивно, без всяких фактов точно просчитать ситуацию не раз удивляла тех, кто его знал. Благодаря своему чутью в прошлые годы он сумел избежать многих неприятностей. Точную команду «Действуй, Феня!» он выдал и на этот раз.

41

Вечером того же дня во дворе дома номер тридцать, где проживал Влад, появились двое веселых говорливых парней, быстро отыскали квартиру, в которой проживала властная командирша, соседка Влада.

– Кто там? – басом поинтересовалась командирша.

– Мы с Петровки, тридцать восемь, из Главного управления внутренних дел Москвы.

– А ну, поднесите к глазку свои удостоверения, чтобы я их видела.

Через минуту командирша впустила оперативников в квартиру.

– Мы сейчас покажем вам одну фотографию, – сказал старший, – возможно, вы узнаете этого человека.

Он выложил перед ней фотоснимок Моисеева.

Старуха придвинула фото к себе, точным движением бросила на нос очки в тяжелой пластмассовой оправе и расплылась в какой-то детской довольной улыбке:

– Он! Я его видела.

– Где? Когда?

– Да в тот вечер, когда убили Влада. У нас во дворе. Он стоял в аккурат у самого входа в подъезд и проверял, как открывается дверь.

– И что было дальше?

– Ничего. Он меня, значит, тоже увидел и поспешил… это самое… ретироваться.

– Спасибо, – поблагодарил старший из оперативников, прижал руку к груди, – вы нам очень помогли.

– Может быть, чайку?

– Нет-нет, в следующий раз. Времени тогда будет больше, и мы обязательно попьем с вами чаю. Обязательно!

42

Моисеев жил уже в центре Тель-Авива в роскошном отеле, в роскошном номере. Соседом по номеру был Бобер.

– Ты чего такой кислый? – полюбопытствовал Бобер утром тринадцатого августа. – Будто тухлой рыбы наелся.

– Я действительно наелся тухлой рыбы. – Лицо Моисеева приняло жалобное выражение. – Противно все. – Он обхватил руками плечи. – Жара здесь отвратительная. Бывает сухая жара, горная, как в Афганистане, а бывает влажная, будто в кастрюле с кипящей водой. Тель-авивский климат не по мне.

– Не тушуйся. Скоро в Иерусалим поедем, там будет прохладнее. И суше. Там это… как ты говорил? Там горный воздух.

Вместо ответа Моисеев вяло махнул рукой:

– Э!

– Что-то ты, Санек, ни бе, ни ме, ни кукареку. Может, тебя чем-нибудь развеселить? А?

– Ничего мне не надо. – Моисеев снова махнул рукой.