Текст книги "Частный случай"

Векслер вышел из кабинета, чувствуя, что старик заговорил его до полусмерти. Вот не думал раньше, что такой опытный работник может быть таким болтуном: люди их профессии обычно представлялись ему молчаливыми, да так оно, в общем, и оказалось, при более близком знакомстве. Болтливость старика, впрочем, тоже своего рода маска, во всем этом словоизвержении не проскользнет ничего лишнего, ничего случайно вырвавшегося, – самоконтроль, конечно, потрясающий…

В зеленой приемной он, глянув на часы, выкурил сигарету, болтая с хорошенькой секретаршей, потом попрощался с ней и пошел к лифту. Кабинка обрушилась вниз так, что дыхание захватило; не успел опомниться, как пол мягко надавил на подошвы, двери раздвинулись, и он вышел в холод и белый слепящий свет подвального этажа, наполненный гулом вентиляторов, отсасывающих выхлопные газы. Служитель в кепи с оранжевой эмблемой «Бритиш петролеум» взял у него ключ и через минуту подогнал откуда-то из недр гаража низкий серебристо-стальной «сааб». Вылетев вверх по выгнутому дугой пандусу, Векслер объехал площадь по кругу и свернул под указатель «К развязке автострад А7-С4».

Через двадцать минут «сааб» вкатился на стояночную площадку маленького загородного ресторанчика – почти пустую, час был ранний. Войдя в зал, Векслер, не оглядываясь, прошел к дальнему столику, где сидел человек, заслоненный развернутой на палке газетой. Не спросив разрешения, он сел и щелкнул по газете, та опустилась.

– Сашка, пятак твою распротак, – сказал читавший газету. – Мы на какой час договаривались? А уже вон сколько!

– Не мог. – Векслер обернулся, подозвал кельнера и заказал кофе. – Хозяйка попросила побыть дома, пока не вернется. К ней дочь должна приехать, а ключ потеряла. А чего это тебя вообще потянуло на общение? Я ведь мог и не согласиться, мне, сам понимаешь: рекламировать контакты с твоей конторой тоже ни к чему.

– Да брось ты Джеймса Бонда из себя строить, все мы одним миром мазаны. Дело, Сашок, вот какое: слыхал я, ты вроде туда собираешься?

– Собираюсь. – Он отпил кофе и улыбнулся собеседнику. – Может, вместе съездим?

– Рад бы в рай, да грехи не пускают. Посылочку не возьмешься доставить?

– Какую еще посылочку?

– Да ерунда, мелочь. А заплатят хорошо.

– Я спрашиваю: что конкретно надо доставить?

– Ну литературу. Не все ли тебе равно?

– Ну уж нет, уволь. Я инженер, на фиг мне ваша самодеятельность.

– Да не наша это! Иеговисты просили.

– Вы что, уже на брокераж перешли?

– Просто взаимные услуги – то мы им поможем, то они нам. Да что тут такого? Духовная литература, даже если найдут…

– Если найдут, я лишусь визы, а она мне еще пригодится.

– Ты как турист едешь сейчас или от фирмы?

– От фирмы, по рекламации. Что-то там наша линия у них барахлит.

– Чудак человек, к фирмачам они на таможне вообще не придираются! Да и не найдут ничего, ты же не брошюры повезешь, а микропленку. Упакуют ее тебе так, что в руках будешь держать, а нипочем не догадаешься…

– Знаю я эти упаковки, видал. Ты думаешь, у них там, в Пулкове или в Шереметьеве, лопухи сидят?

– Лопухи не лопухи, а сколько проскакивает?

– На этот счет я тебе могу предоставить статистику, с крестиками и ноликами. Не такая уж светлая картина выходит, Вася, как вы там себе воображаете.

– Жаль, а я уж думал…

– Комиссионные небось урвать мечтал?

– Ну, Саша, – укоризненно сказал «Вася», – ну зачем ты так? Нам ведь лучше жить в мире, подумай сам.

– А мы и не ссоримся. Но я не намерен из-за этих кликуш иеговистов ссориться и с Советской властью, ясно?

Глава 3

– А что, собственно, вас смущает в этом господине?

– В том-то и дело, Сергей Иванович, что на первый взгляд нет ничего такого: приезжает не впервые, обычные деловые поездки, ведет себя здесь вполне корректно, там – по возвращении – тоже никогда ни с какими заявлениями не выступал. Общителен, охотно вступает в контакты с нашими людьми, но разговоры обычно ведет самые нейтральные – не замечено, чтобы особо расхваливал западную жизнь, скорее, интересуется нашей…

– Какими аспектами?

– Самыми разными, но вполне безобидными.

– Что ж, общительность легко объяснима. Он ведь по происхождению русский?

– Ну, в общем – да. Мать русская, была девчонкой вывезена в сорок втором году в Германию, там познакомилась с каким-то полурусским-полуголландцем, после войны вышла замуж, осталась там. Что настораживает? Тут, Сергей Иванович, два момента. Во-первых, некоторая… избыточная, я бы сказал, пестрота биографии. Учился в Голландии, во Франции, в Западной Германии. Некоторое время жил в Англии. Про Бельгию я уж не говорю – там он как дома, да оно и понятно: граница открытая, а расстояния у них такие, что из столицы в столицу трамваем можно проехать. Свободно владеет четырьмя европейскими языками, не считая русского…

– А как говорит по-русски?

– Как мы с вами. Это, кстати, странная деталь, обычно дети эмигрантов и «перемещенных» говорят с некоторым акцентом. А тут чистота такая, что невольно наводит на мысль 6 спецподготовке. Будь он, скажем, филологом, славистом, это было бы объяснимо; но зачем бы инженеру так шлифовать язык?

– Резонно, – подумав, согласился полковник. – А что известно о фирме, которую он представляет?

– Вот фирма-то больше всего и настораживает. С одной стороны – солидная контора с широкими внешнеторговыми связями… и с хорошей деловой репутацией, естественно, иначе и связей бы таких не было. Но известны по крайней мере три случая, когда служащие этой фирмы оказывались замешанными в неблаговидной деятельности – главным образом промышленный шпионаж и действия по подрыву национальной экономики в развивающихся странах…

– Африка?

– Да, и Ближний Восток. Я говорю – три случая известны, вообще-то, могло быть больше. Теперь возникает вопрос: действовали ли те трое с ведома руководства фирмы или занимались, так сказать, самодеятельностью? А что, это вполне правдоподобно – приезжает инженер на работу в какую-то страну, там его подлавливает местная резидентура той или иной разведки третьей страны и предлагает совместительство. Ну и начинает наш мистер подрабатывать «налево», тем более что интересы его фирмы, как ему представляется, от этого не страдают, так что он остается вполне лояльным служащим…

– Ну, это понятно. Но вы допускаете и первый вариант? Давайте подумаем, насколько он вероятен. Есть ли смысл фирме рисковать своей репутацией, ввязываясь в такие мелкие делишки?

– Насчет «мелких». Мне представляется, что мелкими они выглядят взятые по отдельности, а все вместе – в совокупности – эти действия могут быть элементами очень большой игры. Подрыв экономики третьего мира осуществляется с дальним прицелом, так же как идеологическая дестабилизация общества в странах соцлагеря. Если фирма втянута в такую игру, то уж тут деловая ее репутация вполне может быть принесена в жертву.

– Ох, не знаю… Чтобы капиталист пожертвовал деловой репутацией ради политики? Сомнительно, весьма сомнительно. Обычно у них и политика-то подчинена бизнесу, а вы предполагаете обратное.

– Добровольно он, может, и не пожертвует. А если его заставят? Тут любопытная выяснилась деталька: фирма, о которой мы говорим, в финансовом отношении зависима от консорциума Блом – Хестер, который также контролирует несколько газет крайней правой ориентации, причем довольно, я бы сказал, напористых. Они часто дают враждебный нам материал по Афганистану и Центральной Америке, имеют своих спецкоров во всех горячих точках. Значит, теоретически возможна ситуация, когда руководство фирмы бывает вынуждено мириться с тем, что некоторые ее служащие выполняют задания определенного рода… используя для этого, естественно, свое служебное положение.

– Они, говорите, продают оборудование для легкой промышленности… А география поставок – у нас в стране?

– Москва, Киев, Ленинград, Тбилиси. И вот что интересно – это уже будет во-вторых – обращает на себя внимание, с какой тщательностью выбираются представители для каждого из этих мест.

– Что вы имеете в виду?

– В Тбилиси от них приезжал некто Захава – отпрыск грузинско-армянской семьи, в свое время бежавшей из Турции. В Киеве был господин Нечипорук. А Векслер обслуживает нас и Москву.

– Любопытно. – Полковник усмехнулся, задумчиво почесал залысину на лбу. – И те тоже хорошо владели местными языками?

– Да, так же, как и этот наш «друг».

– В принципе, конечно, это может быть и проявлением особой деловой тактичности. Ну как бы реклама фирмы, понимаете, – вот, дескать, оцените – мы даже представителей присылаем со знанием языка, чтобы вам не тратиться на переводчиков…

– Я об этом думал, Сергей Иванович. Но тут не просто «знание языка», тут уже владение доскональное, отточенное. Непонятно – зачем эта инженерам, ведь достаточно было бы куда меньшего словарного запаса…

– М-да… Вдруг в машиностроительной фирме сразу столько полиглотов… Случайность ли это?

– Ситуация во всяком случае необычная. Я специально интересовался у товарищей из Машиноимпорта – редко кто из приезжающих в совершенстве владеет русским языком.

– Выходит, эта фирма подбирает сотрудников по определенному параметру – в данном случае, определяющим является совершенное знание местного языка. Но для обычных деловых контактов это качество нельзя считать необходимым; следовательно, можно предположить контакты другого рода… А что, эти названные вами лица – они по одному разу сюда приезжали или визиты повторялись?

– В том-то и дело, что повторялись, тут даже определенная схема прослеживается: первый визит связан с монтажом оборудования, затем два-три приезда по рекламациям.

– Две-три рекламации в каждом случае? – Полковник поднял брови.

– По-разному, Сергей Иванович. В Тбилиси было три, в Киеве – две. В Москву Векслер приезжал уже дважды.

– А что говорят специалисты: обычное это дело, чтобы по импортным поставкам оборудования этого профиля было столько рекламаций?

– Я выясню, Сергей Иванович.

– И постарайтесь заодно выяснить вот еще что: чем в каждом случае были вызваны неполадки оборудования, давшие повод вызывать представителя фирмы. Что это было – дефекты конструкции, некачественный монтаж или, возможно, несоблюдение условий эксплуатации? А то ведь бывает и так, что у нас решают увеличить производительность за счет повышения эксплуатационных параметров – гонят на износ, отсюда и поломки.

– В таких случаях поставщик обычно опротестовывает рекламацию.

– А здесь?

– Ни разу.

– Любопытно, – повторил полковник. – Любопытно… Словом, поинтересуйтесь в Москве, Киеве и Тбилиси. А вообще деловая репутация этой фирмы, вы сказали, на высоте?

– Да, тут без подделки, фирма довольно известная.

– Логично предположить, что она поставляет свою продукцию и в капстраны. Интересно, как они работают там. И вот еще что: эти двое других, как их – Нечипорук, Захава? Запросите Тбилиси и Киев, не обратили ли они там на себя внимания – может, вели себя как-нибудь… неподобающе? В Киеве был недавно случай с одним туристом из Нидерландов… Большим оказался любителем «общаться» с советскими людьми. И тоже, кстати, украинского происхождения. Ну а с этим господином Векслером… Что ж, придется, видно, присмотреть за ним, раз такое дело. Присмотреться, проследить контакты на всякий случай, я внеслужебные имею в виду…

Отпустив сотрудника, Сергей Иванович походил по кабинету, постоял у окна, глядя на заснеженные крыши под сумрачным низким небом. Чем больше он думал про инженера-лингвиста, тем меньше нравилась ему вся эта история. Что-то тут не так, причем даже, можно сказать, довольно явно «не так», но уцепиться не за что. А пока не за что уцепиться, пока ничего не доказано, нельзя и действовать.

Да-а, задачка! Ну для чего бы это обыкновенной машиностроительной фирме подбирать себе инженеров с таким знанием языков? И ведь не поехал же Захава в Москву, а Векслер в Тбилиси; нет, каждый действует в своей языковой стихии, значит, главный смысл их поездок вовсе не в том, чтобы устранять неполадки поставленного оборудования. Главный смысл, выходит, все-таки в контактах, в разговорах с людьми. Вот тут – особенно, если разговор ведется деликатный, если надо уметь понимать подразумевающееся, недосказанное открытым текстом, – тут язык уже надо знать в совершенстве, иначе ничего не получится…

Полковник вернулся к столу, сел, придвинул к себе блокнот. «Москва + Л-д», – написал он и обвел овалом. Потом: «Киев», ниже: «Тбил. « И два крупных вопросительных знака. С Москвой и Ленинградом более или менее ясно. Но вот два других пункта? Он протянул руку к телефонам, снял трубку и попросил капитана Ермолаева.

– Борис Васильевич, это опять я, – сказал он, когда тот ответил. – Захава когда последний раз был в Тбилиси?

– В восемьдесят втором, Сергей Иванович.

– Ага… Тогда вот что – когда будете делать запрос грузинским товарищам, выясните, с кем общался Захава. Мне вообще нужны как можно более подробные данные на обоих – Захаву и того, в Киеве. И по поводу Векслера тоже уточните. Ну я имею в виду его постоянные разъезды. Всегда ли это было связано с делами фирмы? Соберете все – и мне на стол.

Похоже, придется докладывать генералу, но к нему надо идти с рабочей гипотезой, а не с какими-то… интуитивными догадками. Да, раньше бы хватиться, Векслер прилетает в Ленинград послезавтра. Главное, что никаких оснований. Не пойман – не вор.

Ничего не ввозит незаконным образом, ничего не пытается вывезти, разговоры ведет обыкновенные, не вызывающие подозрений. Жизнью интересуется – но в каком аспекте? Вроде бы в обычном. Не замечен в попытках познакомиться с «засекреченными», круг знакомств, хотя и обширен, подозрений не вызывает. И все-таки что-то за всем этим кроется, это не просто случайное общение, здесь угадывается цель, замысел, план. Но какой?

Глава 4

Зима перевалила за половину, оттрещали последние февральские морозы, территорию базы каждую ночь заваливало снегом так, что все утро уходило на расчистку дорожек. Вадим попробовал было вообще не чистить целую неделю, оставил все на пятницу, чтобы убрать только к самому приезду лыжников, и сам был не рад, – так намучился с тяжелым, липнувшим к лопате, уплотнившимся за неделю снегом. Убирать по утрам свежевыпавший было куда приятнее.

Он написал еще один рассказ, положил дозревать, а из той же папки вынул два дозревших, перечитал, кое-что подправил и отнес в редакцию. Там его встретили без восторга, вокруг Вадима Кротова клубилась темная аура «непубликабельности», а таких авторов в редакциях опасаются; но рукопись взяли и обещали прочитать как можно скорее. При этом ему, правда, было сказано, что редакционный портфель забит на два года вперед, так что даже в самом лучшем случае…

– Да-да, я понимаю, – поспешно согласился он, боясь показаться назойливым. – В конце концов, дело не в том – когда; меня интересует в принципе, понимаете…

– Хорошо, мы вам сообщим, – сказала завредакцией, зарегистрировав рукопись. – Координаты ваши тут указаны? А то, знаете, есть авторы, которых потом приходится разыскивать через адресный стол.

Он понимал, что спросила она просто так, чтобы что-то сказать, но услышать это было приятно. Во всяком случае, высказанная вслух заинтересованность его координатами давала некое формальное основание побыть оптимистом: действительно, почему она о них спросила? Могла ведь просто ограничиться словами: «Мы вам сообщим». Может быть, в редакции говорили о нем в благожелательных тонах – перспективный, мол, автор, надо будет его все-таки напечатать, в следующий раз пусть непременно координаты оставит…

Преисполнившись оптимизма, Вадим пошлялся по букинистам, прикидывая, на что истратить будущий гонорар. Цены были – не подступись; а ведь он еще помнил времена, когда можно было за трояк приобрести такую, скажем, книжицу, как «Жизнь Мирабо», изданную в Москве в типографии Зеленникова в 1793 году. Потом он еще зашел в комиссионку рядом с «Конструктором», поинтересовался машинками. Машинки были, стояла даже почти новая «Эрика», он попросил разрешения опробовать ее и на вложенном в каретку листе, где кто-то уже успел настучать абракадабру из цифр, знаков препинания и слов вроде «ывлбдж», медленно, двумя пальцами, наслаждаясь легкостью рычагов и четкостью выстраивающихся на бумаге буковок, напечатал: «И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной… «

А в электричке, возможно потому, что устал и проголодался, на него навалилась жуткая хандра. Он понял вдруг, что поход в редакцию был бессмысленным, что никто не напечатает его и на этот раз, поскольку принесенные им сегодня рассказы ничем – в главном, в основном – не отличаются от тех, что он уже носил. Сделаны-то они лучше и тоньше, в этом он был уверен, по настроение оставалось то же, и сверхзадача была та же; он сам затруднился бы четко сформулировать эту сверхзадачу, но он ее чувствовал, ощущал как некий категорический императив всего своего творчества и поэтому не мог писать иначе. А она, эта его сверхзадача, не совпадала с той, которой, по мнению редакторов, должен руководствоваться всякий начинающий автор. В общем-то, приспособиться к их требованиям можно, он – если бы захотел – в одну неделю мог бы состряпать рассказ, в котором присутствовали бы все требуемые компоненты «современности». Но зачем? Разве это было бы творчеством?

Он даже полез в карман и пересчитал деньги. На бутылку плодоягодного хватило бы, по, к счастью, электричка порядком опоздала, и, когда он вышел на своей платформе, единственный в поселке продмаг был уже закрыт. Судьба хранила его, сегодня он, пожалуй, не удержался бы, хотя вообще стоял последнее время твердо, как гвардия под Ватерлоо. А ему ничего другого и не оставалось, он знал, что стоит только сорваться. Пример отца был перед глазами – тот погиб сам, загубил жизнь матери, фактически искалечил детство ему. Правда, он же и в какой-то степени охранял его теперь – как постоянное «помни»… Вадим вообще мог выпить в компании, под хорошее настроение, это было неопасно; опасным, и смертельно опасным, – он сам это сознавал – было подступившее искушение «утешиться» в минуту слабости, упадка духа. Вот как сегодня.

Поэтому вид запертого магазина вызвал в нем сложное чувство, смесь досады и облегчения. «Нет так нет», – сказал он вслух и зашагал по неосвещенной улице-просеке. Фонари не горели, но было довольно светло от снега и звезд – небо к ночи очистилось, слегка подмораживало. Хорошо, подумал он, снега не будет, завтра можно отдохнуть. А в субботу это мероприятие у Лепки. Идти, не идти? Не очень-то и тянет, но на базе все равно житья не будет из-за лыжников, а сидеть там у себя в пенале – тоже не фонтан. Пойду, решил он, черт с ним, надо же хоть изредка окунаться в светскую жизнь.

В субботу он все-таки засомневался: приглашала-то Маргошка, может, она это так, в порядке бреда, а на самом деле никто его там не ожидает? Он позвонил самой Ленке, поздравил, сказал всякие подобающие случаю слова.

– Твоими бы устами, да мед, – сказала Ленка. – Так ты будешь?

– Ну если приглашаешь.

– Что за вопрос! Приходи, Жанка какого-то иностранца обещала притянуть, может, чего интересного узнаем.

– Опять демократа?

– В том-то и дело, что этот не демократ, а оттуда.

– Охота тебе с ними якшаться? Ладно, Ленка, приду я.

– Стабильно?

– Стабильно, о чем разговор…

У этой Ленки, надо сказать, он бывал охотнее, чем в других местах. Компания у нее обычно собиралась живая, но без особой склонности к разгулу, и «по-черному» там не зависали; мог, конечно, найтись какой-нибудь шиз, который начинал блажить после нескольких рюмок, но для Ленкиной шараги это было нетипично, и такого обычно тут же напаивали до полного забалдения и оттаскивали в чулан, где тот и отсыпался. Что еще было хорошо у Ленки – кормила она на уровне мировых стандартов. Вообще Вадим был крайне нетребователен в еде, но только не при выпивке: тут ему требовалось качество. А блат в этом смысле у Ленки был фантастический, унаследованный от убывших в Мозамбик предков.

В качестве презента он прихватил то самое жизнеописание Мирабо, о котором вспоминал недавно, после посещения букинистов. Полное название книги гласило: «Публичная и приватная жизнь Гонория-Гавриила Рикетти, графа Мирабо, Депутата Мещанства и Крестьянства Ведомства Сенешала, что в Э, Члена Парижского Департамента и Начальника народного войска Капуцинского Дистрикта». Ему самому это вряд ли понадобится, французской революцией он специально не занимался, а как подарок – годится, поскольку раритет: шутка ли сказать, издано в том самом году, когда Робеспьеру оттяпали голову! Ленка такие вещи обожает (даром, что ни фига в них не рубит), поскольку мода теперь пошла на всяческое старье.

И надо сказать, попал со своим подарком в самую точку, затмил всех остальных, хотя по части подарков Ленку удивить было трудно. Сегодня ей тоже натащили всякого: старый медный шандал, кофейную мельницу с выдвижным ящичком для готового продукта, – но книжечка екатерининских времен превзошла все.

– Что значит писатель, – с пьяным энтузиазмом объявила Ленка, уже успевшая поддать. – Другой припер бы вульгарные гвоздики или торт, а до такого интеллектуального подарка кто додумается? Иди сюда, Вадик, я тебя поцелую!

– Ладно, успеем, – отмахнулся Вадим, протискиваясь на отведенное ему место между Маргошкой и Жанной.

Сосед Жанны, худощавый парень в очках в тонкой стальной оправе, откинулся со стулом назад и за ее спиной протянул руку.

– Рад познакомиться, – сказал он. – Александр! А вы – Вадим? Очень рад.

– Взаимно…

– В каком жанре работаете, если не секрет, – стихи, проза?

– Проза, – нехотя ответил Вадим. – Только это не жанр. А жанр у меня – рассказы.

– Ну, в этом мы, технари, разбираемся слабо. – Александр засмеялся. – Вы уж не взыщите…

– А, это вечно все путают, – пробормотал Вадим.

Кто-то предложил традиционный тост за новорожденную, он выпил вместе со всеми и стал рассеянно загружать тарелку Ленкиными деликатесами, потеряв интерес к происходящему за столом: он почувствовал, как проклевывается замысел. Вернее, нет, не проклевывается, а только едва-едва шевельнулся, только-только дал о себе знать. Интересно, подумал он вдруг, словно представив себя со стороны, с этим странным, ни с чем не сравнимым ощущением чего-то едва зарождающегося. Сравнить-то можно – наверное, у женщины так бывает, когда младенец впервые шевельнется… А впрочем, и там по-другому, там она знает заранее, ждет, предвидит. А тут внезапность. Еще минуту назад не думаешь, не подозреваешь, сидишь за обычным столом, ешь-пьешь, как все прочие. И вдруг это – как едва ощутимое землетрясение… как неслышный удар грома. И из ничего рождается вселенная. Неважно ведь, что это будет – короткий рассказ или повесть на пять листов (ну на пять-то листов тебя еще ни разу не хватило, сказал он себе, но тут же отмахнулся: а, да разве в этом дело!), важно, что это целая новая вселенная. Если, конечно, она возникла – потому что случается и ложная тревога, тоже вот так что-то там дрогнет, возвещая начало акта творения, но потом затихает, уходит без следа, без последствий. Будто пролетело что-то, едва коснувшись – не крылом даже, нет, а только отдаленным ветром от его взмаха, – и удалилось, исчезло. Но если акт состоялся – чем измерить само творение? Количеством страниц? Тогда сегодняшние многотомные романы по шесть-семь книг в каждом должны были бы весить больше, чем девять страничек «Грамматики любви»; однако же не перевешивают…

Потом это прошло. Это всегда потом проходило, иногда даже совсем забывалось на какое-то время, чтобы позже вернуться – уже определеннее, настойчивее, ощутимее. Зародыш идеи, мысли (разве дело в таких определениях!) начинал мало-помалу обретать форму, обрастать плотью сюжета. Вадим был спокоен – вернется, никуда не денется. А если денется, значит, тревога была ложной, тоже нечего жалеть. Но, скорее всего, в этот раз будет без осечки. Он исправно ел, питья было много, и все какое-то экзотическое, со звериным оскалом, так что, если не закусывать, можно заранее сказать – конец будет ужасен. Рисковать ночлегом в вытрезвителе ему ни к чему. Имеется, конечно, и такой запасной вариант, как опять подвалиться к Ленке, но, честно говоря, что-то не тянет. Ладно, решил он, в случае чего сделаю вид, что вырубился, и высплюсь на кухне.

За столом было уже шумно, справа кто-то травил анекдоты, слева, брякая на гитаре, рычал очередной бард из непризнанных. Приперлись, как всегда, с опозданием, Лева Шуйский со своей неведомо которой по счету женой, которую все звали Игуаной, не зная толком, имя это или прозвище. Они притащили в подарок еще одну «ретруху» – довоенный пружинный проигрыватель, который надо было заводить ручкой, как «жигуль» с севшим аккумулятором, и чемоданчик старых пластинок. Сосед Жанны, воспользовавшись тем, что та пошла танцевать, пересел к Вадиму, налил ему и себе.

– За знакомство. – Он поднял рюмку, не чокаясь, и четким движением опрокинул в рот.

Не назовись он технарем, подумал Вадим, голову дал бы на отсечение, что из актеров. Больно уж картинно выпивает, как перед камерой.

– Извините, мне вашу фамилию называли, – продолжал тот, – я плохо расслышал…

Вадим тоже выпил не спеша, что-то съел.

– Кротов моя фамилия. От слова «крот».

– Вадим Кротов, совершенно верно! Я сейчас проявлю бестактность, но мне простительно – мы ведь там не имеем таких возможностей следить за всем, что здесь выходит. Хотя я понимаю, что неприлично спрашивать у писателя, что он написал, но все-таки спрошу. Что-нибудь из вашего мне может быть известно?

– Едва ли, – ответил Вадим. – Разве что экстрасенсорным путем. Опубликованного у меня ничего нет, даже в «самиздате».

– Ах, вот что…

– Так что на вопрос, что я написал, позвольте не отвечать. Это несущественно, у писателя надо спрашивать, что он опубликовал.

Только теперь до него дошла фраза, сказанная собеседником: «Мы там не имеем возможностей следить… «

– Вы сказали «там». В Москве, что ли?

Александр засмеялся.

– О, нет, нет. Гораздо дальше! Я, видите ли, в вашей стране гость.

– Вот оно что… То-то мне говорили, что Жанна придет с каким-то иностранцем. Но по-русски вы говорите так, что никогда бы не подумал…

– Так я ведь, собственно, и сам русский по крови – родители попали туда во время войны. Так что здесь я чувствую себя как дома.

– Ясно, – кивнул Вадим, хотя ничего ясного тут не было, и вообще он совершенно не представлял себе, о чем можно разговаривать с иностранцем – хотя бы и «русским по крови». При чем тут кровь!

Беспокоиться, впрочем, было излишне – Александр сразу взял инициативу разговора в свои руки и вел его уверенно, без нажима, как действует опытный ведущий в отработанной телепередаче. «Ну точно, как перед камерой», – снова подумал Вадим.

– … А мир все же тесен. – Александр с улыбкой поглядывал вокруг. – Я вот сейчас смотрю – в сущности, все так же, как на любой русской вечеринке где-нибудь в… Париже, Нью-Йорке, не знаю, – да где угодно! Нюансы, конечно, есть, а так… Да и не только русской, если уж на то пошло. Национальные различия тоже ведь сейчас как-то стираются мало-помалу… в интеллигентном обществе, я хочу сказать. Даже такая вот штука, как это увлечение всяким ретро, – он кивнул на танцоров, столпившихся вокруг закапризничавшего патефона, – на Западе ведь абсолютно то же самое, в Париже на Маршэ-о-Пюс такие штуки отрывают с руками, их ведь мало осталось, в свое время повыбрасывали, торопились обзаводиться электроникой…

Он опять налил в обе рюмки, Вадим с удовлетворением отметил про себя, что не пьянеет, хотя выпил уже порядочно. Закусон хороший, под такой бочку можно выпить – не окосеешь.

– Кстати вот о ретро, – продолжал Александр, – на Западе мне эта мода понятна больше, там недаром говорят о «ностальгических тридцатых» – тридцатые годы действительно вспоминаются как идиллия…

– Хороша идиллия, – буркнул Вадим, – Гитлер уже страну за страной хапал.

– А, это же никого не волновало, о чем речь! У меня дома старые французские журналы – времен Мюнхена, – так там знаете какие заголовки? «Мир для нашего поколения», «Франция не будет воевать за чехов» – ну и так далее, в таком же роде. Вроде как сейчас, знаете, «Работа вместо ракет», ха-ха-ха… Нет, но я даже не об этом; Гитлер, нацизм – сейчас там это все давно забытое прошлое, сегодняшний европеец – или американец – он о другом думает, в тридцатые годы не было ни проблемы молодежи, ни наркотиков, ни терроризма, ни атомной бомбы… Так что сравнение – ну так, на первый взгляд, для обывателя, если хотите! – сравнение не в пользу нашей эпохи, вот они и млеют над патефонами и абажурами «тиффани» – молодость вспоминают… А вот здесь, в России, менее понятно, вы не согласны? Здесь тридцатые годы должны вызывать ассоциации скорее… ну, как бы это сказать…

– Не ломайте себе голову, мистер Александр, давайте лучше выпьем водки.

– Ну, Вадик! – огорченно воскликнул сосед. – Вот тут, Вадик, вы меня обидели! Не думал я, что меня в России, хотя бы в шутку, будут называть «мистером». Вы что, действительно считаете меня таким уж чужаком?

Вадим пожал плечами, ему сделалось неловко. Черт, может, и в самом деле прозвучало бестактно…

– Нет, ну что вы… Я, знаете, как в том анекдоте – когда выпью, дурной делаюсь. Поехали…

– А почему бы не на «ты», раз уж мы так хорошо сидим?

– Можно и на «ты», пуркуа-па.

– Вы что, говорите?

– Запросто, а что? Знаю несколько фраз, швейцаров в кабаках пугать, если не пускают. Пуркуа-па, сэляви и еще это… сакрэ ном де шьен. Малый джентльменский набор. Ну что ж, брудершафт так брудершафт!

Они выпили на брудершафт. Саша уже казался ему вот таким парнем.

– Ты, Саша, здесь надолго? – поинтересовался он. – И вообще в качестве кого?

– По линии ЦРУ, – подмигнул тот.

– Нет, серьезно, я в смысле – туризм или по делам?

– По делам, Вадик, будь они неладны. – Саша вздохнул. – Понимаешь, поставили мы тут вам автоматическую линию на фабрике Розы Люксембург, а она чего-то не того. Рекламация за рекламацией, вот и приходится летать.

– Несолидная у тебя фирма, Саша, сменить бы надо. И сколько же ты еще тут пробудешь?

– Да еще с полмесяца наверняка. А что?

– На лыжах ты… ходишь? – сосредоточенно спросил Вадим.

– Хожу, Вадик, хожу. И хожу, и бегаю, и вообще. Могу тебе такой телемарк продемонстрировать!

– Ну, телемарк нам без надобности, а вот если равниной не брезгуешь, приезжай ко мне на базу как-нибудь в будни. Я лыжную базу сторожу. Тебе не говорили?

– Нет, но это здорово, старик! Для писателя лучшей работы и быть не может. И лыжники приезжают, как я понимаю, только на конец недели?

– Именно. Поэтому ты приезжай в будни – лыж и ботинок там навалом, подберем самые удобные, побродим по заснеженному лесу… Он еще заснеженный, но учти – это уже ненадолго!