Текст книги "Офицерская честь"

Когда он вышел, дежуривший страж спросил:

– Ну, свиделись?

– Конечно! Спасибо!

– Заходи еще, дай Бог тебе здоровья.

– Зайду.

Уже сидя в кабриолете, он как бы подвел черту своему посещению, сделав главный для себя вывод: ставить надо на него.

На следующий же день министр иностранных дел Директории, то бишь Талейран, умнейший карьерист, начал действовать увереннее. Уверенно – это значит не идти напролом. Все обдумав, он все же начал с… Сийеса. Он пригласил его на тайную встречу. Они обсудили, кто первый может подняться против передачи власти Бонапарту. И пришли к выводу, что якобинцы. Не все они были уничтожены, а которые остались, создали Союз друзей свободы и равенства. Он насчитывал до 5000 человек и свыше 250 мандатов в обоих Советах. Это была еще сила. Сийес, подговорив Гойе и Мулена, обойдя Барраса, ликвидировал этот Союз. Первый шаг был сделан.

Теперь Шарль взялся за банкиров. Многих – кого посулами, кого угрозами – он заставил раскошелиться, а деньги пошли на подкуп. Но чем больше он встречался с людьми, тем сильнее убеждался в том, что не только он один так думает. Многие видели, что Баррас и Директория в целом скомпроментировали себя, что только Бонапарт в состоянии спасти Республику. Главной их целью было сделать этого решительного и твердого генерала главой Республики.

Двадцать четвертого вандельера генерал Бонапарт под рев торжествующего народа прибыл в Париж. Надо было видеть эту встречу. Десятки тысяч парижан за несколько лье от столицы встречали своего кумира. Они готовы были нести его карету на руках. В самом городе было настоящее светопреставление.

Назавтра Директория дала прием в его честь. Зал был набит битком. Представители Совета пятисот и Совета старейшин, приглашенные гости. Приезд кумира задерживался. Будь другой подобный случай, люди бы не стали ждать, а подняли бы такую «волну», что усидеть в зале было бы невозможно. А тут гробовая тишина.

– Генерал Бонапарт! – раздался чей-то голос.

Он вошел в зал с тыльной стороны. И по мере его подхода к сцене, где находилась Директория, зал вставал и бурно его приветствовал. Такого громкого, восторженного выражения своих чувств зал не слышал со дня падения Людовика XVI. Можно было подумать, что явился Спаситель мира. А он шел уверенно, с застывшим, непроницаемым лицом. Только изредка кивал то в одну, то в другую сторону.

Баррас спустился со сцены, чтобы поддержать героя, но тот легко и свободно поднялся наверх. Баррасу пришлось почти бегом подбежать к столику и, взяв саблю, встать перед Бонапартом.

– Дорогой и почтенный наш генерал, гордость Республики, победитель императоров и королей, – напыщенно начал речь Баррас.

Но Бонапарт тут же его поправил:

– Воюют полководцы, а те подписывают только капитуляции.

Зал засмеялся и дружно стал хлопать. Все поняли намек. Но Барраса трудно было сбить. Когда смолкла авация, он продолжил, бросив в адрес Бонапарта:

– При таких полководцах, как вы, – он слегка ему поклонился, – нам никогда не придется подписывать капитуляции.

– К тому же у нас нет королей, – эта реплика, сказанная вполголоса, но услышанная многими, принадлежала Шарлю.

Неизвестно, слышал ли Баррас ее или нет, но он продолжал воспевать заслуги стоявшего перед ним Бонапарта. А тот не то слушал его, глядя куда-то в сторону, не то о чем-то думал. Лицо его было серьезным. Он повернул к нему голову, когда тот заканчивал судя по интонации свою пылкую речь:

– Итак, Директория награждает вас этой… э… – он запнулся.

– Саблей, – кто-то шепнул сзади.

– Э… Этим оружием, – и вручил ему саблю.

Бонапарт принял ее, глаза радостно сверкнули. Он пробежался взглядом по ножнам, на мгновение застыл на рукояти, потом стал извлекать саблю наружу. По мере выдвижения она все сильнее сияла своим смертельным блеском. Наверное, в это мгновение ему слышался гром канонады, грозный лошадиный топот и яростный вой кавалеристов. Глаза его пожирали лезвие, на котором отражался отблеск свечей. Когда сабля целиком оказалась снаружи, он, сделав замысловатое движение, показал, что отлично владеет этим оружием. Затем прикоснулся к ней губами, осторожно, точно это была стеклянная реликвия, спрятал ее в ножны. Подойдя чуть ли ни на край сцены, глядя в зал, сказал:

– Клянусь, во имя величия Франции я не пожалею и собственной жизни.

Талейран, оказавшись рядом с Сийесом, шепнул ему на ухо:

– Готовьтесь, французы, умирать за Францию, если уж он не пожалеет своей жизни, о других и говорить нечего.

– Так зачем вы его… – Сийес не договорил.

– Пока Франции другого не дано, – поняв его, ответил Шарль.

Но собравшимся его слова понравились. Зал стоя долго, бурно и восторженно приветствовал его слова. Талейран, хлопая со всеми, опять не удержался, чтобы не шепнуть Сийесу:

– Предложи им, – он кивнул на зал, – избрать его первым консулом, они немедленно поднимут руки.

Тот согласно моргнул глазами.

По всему было видно, что эта первая военная награда, та обстановка, в которой проходило награждение, на всю жизнь врежутся в память Бонапарта. Этот подарок стал для него очень дорогим. А с такими не расстаются всю жизнь. Разве что в особых случаях.

Глава 4

Графиня Жозефина Богарнэ, одна из прекраснейших женщин Парижа, на этот раз дольше обычного задержалась в гостях у своей дочери – красавицы Гортензии, мало в чем уступавшей своей матери. Графиня заигралась со своим внучонком. Она даже не скрывала от дочери, что внучонка любит сильнее, чем ее и сына Евгения.

– Не обижайся, – говорила она ей, видя, что при этих словах та обидчиво надувалась, – ты это поймешь, когда сама станешь бабушкой.

Маленький внучок был подвижным, шаловливым мальчиком. Он часто донимал и смешил свою бабулю разными, порой нелепыми вопросами. Ну, например, такими: «Почему ты носишь юбки?» И тут же сам отвечал: «Ты прячешь свои страшные ноги!» Это не оскорбляло бабушку, ибо она прекрасно знала, что они у нее очень красивы. Это она слышала от многих мужчин, отменных знатоков прекрасного. Поэтому она от души смеялась над словами внучонка и премило говорила, что это не так. Хотя ей было интересно, кто мог научить такому мальчика. Тот долго не запирался и с детской наивностью сказал, что это садовник Жан. Тому, бедняге, пришлось потом долго оправдываться.

Хотя графиня и называла себя бабушкой, но она была весьма молодой бабушкой. Она выдала замуж свою дочь чуть ли не девочкой. Да ее и саму, темпераментную креолку, в свое время поджидала такая же судьба. Жозефина Гаспар де Таше родилась на далекой солнечной Мартинике. Ее мать, аборигенша Роза Клер, произвела на свет дочурку от мужа-француза, наградив ее всеми прелестями местного колорита. Как все южные женщины, Жозефина созрела быстро. По мере взросления в ней развивалась присущая креолкам грация, наполненная плавностью, мягкостью, порой раскованностью и даже леностью. Похотливые взгляды мужчин все чаще останавливались на этом юном создании, грозя семье большими неприятностями. На это первой обратила внимание ее тетка Мария Дезире Реноден. Она хорошо знала жизнь острова. Ей было известно, что главную опасность представляли матросы, которых здесь много было.

Тетка пришла к сестре, матери Жозефины, и предложила скорее выдать дочь замуж.

– А то гляди, как бы не принесла в подоле.

– А где взять жениха? – поинтересовалась та.

– Есть! Да еще какой! Граф!

На острове была одна графская семья по фамилии Богарнэ. Граф, генерал-губернатор острова, был неравнодушен к жгучей креолке Марии, тете Жозефины. У Богарнэ был сын Александр, лейтенант королевской армии. Вполне самостоятельный человек. Когда жених увидел свою будущую невесту, на короткое время потерял даже дар речи.

Свадьба состоялась, и они уехали в Париж. Поселились на улице Тевеню. Их дом был угрюмый, холодный, застывший в своей пышности. Вскоре в Париж переехал и сам Богарнэ, который не мог оставить на Мартинике свою любовь. Таким образом, тетка оказалась рядом.

Грянула революция. Графа Александра Богарнэ за предательство интересов Республики приговорили к смертной казни. Гильотина работала безотказно. Жозефина стала вдовой, несмотря на свой юный возраст, с двумя детьми и без средств к существованию. И вдовой ее сделали эти злые якобинцы. Правда, ходили слухи, что якобы это было сделано исключительно из-за его прекрасной жены, в которую влюбился один из видных деятелей революции.

Удрученную, горюющую племянницу тетка не оставила и привела ее в салон мадам Терезии Тальен. Завсегдатаями были там разные пройдохи, развратники, карьеристы, жулики… Чтобы попасть в такой салон, женщина должна была показать тело. Жозефину не надо было учить. Она преподнесла себя с таким искусством, как будто занималась этим постоянно. Однажды там побывал Баррас. И вскоре этот «двигатель» революции оказался у ее ног. Жизнь повернулась к ней своей солнечной стороной. Казалось, этому не будет конца. Но все полетело к чертям, когда она увидела там странного человека. Он сильно хромал. Его горящие глаза, казалось, так и просвечивали людей. Его взгляд упал на ее стройную, гибкую фигуру. Она поняла, что очаровала его своим вздернутым носиком, внутренним огнем и знойной томностью. А он подумал: «Вот это находка! Она окупит многое».

Утром следующего дня у подъезда ее дома стоял замечательный экипаж. Высокий немолодой кучер постучался к ней в дверь:

– Вы графиня Богарнэ? – спросил он, сняв картуз.

– Я, – ответила она. – Что вам угодно?

Он прокашлялся, а потом спросил:

– Куда ставить карету и куда отвести лошадей?

– Какую карету, каких лошадей? – удивилась она.

– Ваших!

– Моих?

– Да, ваших, – кучер зачем-то поклонился.

– Откуда они? – продолжала она его допытывать.

– Вам их дарит господин Талейран.

Она пошла посмотреть подарок с намерением отослать его обратно. Но когда увидела, поняла, сколько завистливых глаз будут глядеть на нее. И… отдала распоряжение.

Когда они встретились, он попросил ее об одном: чтобы об этом подарке не знал Баррас. Она сдержала свое слово. Это было легко, потому что об этом ее никто не спрашивал. Ибо, глядя на нее, думали о другом.

Попался в ее сети и молодой, но уже прославленный генерал. Не обошлось здесь и без злого умысла. Талейран, проницательный, вездесущий политик, заботясь о своем будущем, к тому же обиженный Баррасом, весьма высокопоставленным лицом, решил ему отомстить и заработать себе кое-какие шансы.

Молодой генерал, о котором говорил и восторгался весь Париж, на лестнице в Директории нечаянно столкнулся с одним человеком, в результате чего тот упал. Генерал, извиняясь, помог ему подняться.

– Ничего, это бывает, – миролюбиво ответил пострадавший и попросил: – помогите мне, пожалуйста.

Генерал подал руку. Несмотря на свой невысокий рост и худобу, рука у него оказалась крепкой. Генерал и пострадавший, опираясь на руку виновника своего падения, прихрамывая, подошли к двери, ведущей на улицу.

– Вам туда? – кивнул головой пострадавший, показывая на выход.

– Да!

Выйдя, они разговорились. Генерал узнал, что пострадавший прихрамывает с раннего детства. Кроме того, он оказался интересным, наблюдательным человеком. Они долго стояли, обсуждая разные вопросы. Перед расставанием Шарль, так он назвал себя, пригласил генерала сходить куда-нибудь развлечься.

– Бонапарт, – представился и генерал.

Немного подумав, он дал согласие на предложение Шарля.

– Я заеду за вами, – сказал тот и подозвал извозчика.

На этом они и расстались.

Генерал уже не думал, что они встретятся. Но Шарль оказался человеком слова. Через некоторое время, под вечер, он появился в скромном Шербурском отеле на улице Фур-сен-Оноре и тихо постучал. Генерал открыл дверь. Перед ним стоял Шарль с гладко выбритым лицом и длинными, как у священника, волосами.

– Извините, господин генерал, – эти слова прозвучали мягко, но с внутренним почтением, что не могло не понравиться хозяину, и он широким жестом пригласил его в комнату.

– Явился, как и обещал, – сказал тот, усаживаясь на стул, предложенный генералом.

Гость оглядел комнату.

– Да, – протянул он, – так живут генералы у революционеров.

Наполеон насторожился: уж не провокатор ли какой? Ему тотчас припомнились сырые стены Форт-Карре. Появилось даже желание выставить его за дверь. Но тот, глядя на него, прочитал в глазах свой приговор и постарался быстро исправиться.

– Вы не подумайте чего-нибудь плохого. Кстати, я тогда не полностью представился: Шарль Морис Талейран-Перигор, бывший епископ Отенский, бывший королевский министр, – при этих словах он скривил рот. – Потом меня подобрал… Баррас. К вашим услугам, министр иностранных дел.

Увидив удивление на лице Бонапарта, Шарль рассмеялся:

– Вы, генерал, удивлены. Понимаю. Во-первых, я только назначен, а во-вторых… – он замялся.

Бонапарт понял его.

– Вы хотите сказать, что я еще не дорос, чтобы знаться с такими министерствами, как ваше!

– У вас все впереди, – нашелся Талейран и сделал изящный поклон.

Да, Бонапарт был удивлен. Это правильно заметил Шарль. Генерал не мог и предполагать, что люди такого ранга так запросто могут появляться в таком скромном месте, в котором он обитал. А тот продолжал, вероятно, поняв, что своим представлением он изменил настроение молодого человека.

– Я сам революционер, а им не присуще высокомерие. Я отказался от сана епископа. Я люблю Францию и хочу для нее только хорошего. В вас, мой генерал, я увидел того человека, который может сделать ее счастливой страной.

Он говорил еще долго. Речь его была гладкой и даже красивой. Когда он закончил говорить, они рассмеялись, сомнение рассеялось. Бонапарт почувствовал, что его слова сблизили их. Шарль предложил поехать в салон мадам Терезии Тальен. Там Бонапарт увидел графиню Жозефиню и влюбился в нее с первого взгляда. Их познакомили. Худенький генерал не произвел на нее никакого впечатления. Но она не знала, с кем встретилась.

Любовная страсть так захватила генерала, что он немедленно пошел на «штурм». Его напор, настойчивость и решительность были настолько сильны и неотразимы, что она долго не могла раздумывать. Он потребовал немедленного венчания. Правда, невеста попыталась остановить жениха, сказав, что она старше его и что у нее двое детей. Она даже отыскала мать Бонапарта, и та, узнав об этом, выступила категорически против женитьбы сына. Но все было напрасно, даже ей, любимой своей матушке, он отказал, настолько сильно было его чувство. Настойчивый генерал продолжал энергичные действия в этом направлении.

Но самым страшным для Жозефины было… предательство близкого ей человека Барраса, который подключился к тому, чтобы она согласилась на предложение генерала. Он рисовал перед ней в ярких красках прекрасное будущее этого человека. Она не понимала его. Только что он говорил, что дороже ее у него нет ничего на свете. И что это… Он боится Бонапарта? Голова шла кругом. А без поддержки крепости, как правило, сдаются. Сдалась и она. Это случилось 9 марта 1796 года.

Едучи из церкви в ее дом, новоиспеченный муж был молчалив, сосредоточен. И только его глаза горели хищным, нетерпеливым огнем. Его молчание позволило ей предаться сладким мечтаниям. Свое ближайшее будущее она видела в том, что они где-нибудь в уединенном месте снимут уютное гнездышко и проведут там пару месяцев, предаваясь сладким утехам. Но каково же было ее удивление, когда генерал на третий день совместной жизни вдруг объявил, что он завтра уезжает в … армию! Причем это было сказано таким тоном, а взгляд его был так выразителен, что она почувствовала ту его покоряющую мощь, ту силу его духа и власть интеллекта, против которых у нее не было ни сил, ни желания протестовать. Она безропотно покорилась своей судьбе, поняв, почему и другие подчиняются его всепобеждающей воле. Ей стало ясно, что она попала в клетку, выбраться из которой сможет только по его желанию. И она не знала, радоваться ей или нет. Успокаивало только одно: судя по всему, жизнь ее будет непростой. Чутье не подвело. И даже более того. На зависть своим подружкам, у которых когда-то искала поддержки и опоры, она взлетела так высоко, что за всю историю человеческого общества можно было найти мало подобных примеров. Теперь те, кто с презрением когда-то посматривал на нее, порой оскорбляя разными грязными словами, готовы были ползать перед ней на четвереньках, только чтобы она позволила им это сделать.

Но… все течет, все изменяется. Река жизни подмывает порой и гранитные берега, нанося тяжелые удары. Так случилось и с ней. Со временем они расстались. Это был первый удар. Но она ни в чем не винила супруга, понимая, что причина такой развязки заключалась в ней. Уж он так сильно хотел ребенка, но, увы… Она сделать этого не могла. Но знала, верила, что ее образ в его сердце занимает по-прежнему первое место. А главное, он оставил за ней свое любимое творение – дворец Мальмезон. Кстати сказать, оно было приобретено по ее желанию.

Второй удар. На ее глазах рушилась французская империя. Нечаянная встреча с неизвестными угрюмыми бородачами в косматых шапках напугала ее до смерти, и она решила немедленно бежать в Наварру, в свой медвежий угол, подальше от всего происходящего. Вернувшись в Мальмезон, Жозефина забежала в спальню и, крикнув служанку, закрыла за ней дверь, точно кто-то ее преследовал. Из всех ящичков, шкатулок она вывалила на кровать бриллианты. Недолго думая, достала одну из своих многочисленных нижних юбок и стала с помощью служанки зашивать в нее драгоценности. Она очень торопилась, часто раня себя иголкой. Когда все было готово, надела эту юбку и несколько раз повертелась перед зеркалом:

– Ну, как, не заметно? – спросила она у служанки.

Девушка подтвердила.

– Собирайся и ты, – приказала она ей. – Живо. И никому ни слова!

И стала кидать в сумку разное женское барахло. Потом, взяв сумку поменьше, бросила туда деньги и мелкие бриллианты. Это она сделала с целью, что, если вдруг ее будут обыс-кивать и ничего в сумке не найдут, не поверят. Могут добраться и до главного. Всю дорогу до Наварры Жозефина старалась не смотреть в окно, боясь увидеть этих людей.

А здесь у нее заболело сердце от мысли, что она всеми брошена в этой глуши, где волчьи завывания да глухариные стенания были единственной связью с внешним миром, что здесь ей придется доживать остаток своих дней. От этой мысли ей становилось не по себе. А тут еще такая погода.

Это был один из неприятных, противных дней. Еще с ночи проползли низкие, свинцовые тучи, принесшие с собой холод и сырость. Мелкий, назойливый дождь загонял людей под крыши. В такую погоду все кажется серым, неуютным, теряя свою ценность. Тяжело было на душе у хозяйки. Она даже подумывала о том, чтобы небо поскорее забрало ее. Но оно решило по-другому.

Неожиданный нагловатый звон колокольчика прервал ее тяжелые думы. Сердце дрогнуло: «Кого это принесло?» Но какова же была ее радость, когда в комнату к ней ворвалась… ее Гортензия с сыном. Как одно мгновение меняет взгляд на жизнь. Теперь сердце хозяйки было переполнено радостью, а хмурый, печальный день стал казаться не таким уж безрадостным.

Она схватила внучонка на руки и от счастья закружилась с ним по комнате. Но его обращение: «Отпусти меня, бабка», шокировало ее. Она очень не любила, когда ее так называли и принялась учить внука, чтобы он звал ее просто Жози. Он запомнил это слово. Правда, ребенок выговаривал его не Жози, а Зози. Этот маленький буквенный казус Жозефине понравился, и она от души смеялась, когда его слышала.

– Ух ты, мой хороший, мой умничек, – подхватывала она внука на руки и целовала бесконечное число раз.

Когда она наконец оторвалась от внучонка, дочь спросила:

– Мама, правда, он очень похож на своего дядю?

– Да! Да! – отвечала она, опуская внука на пол.

Кстати, это сходство находила не только она. Находила вся многочисленная родня. Дело в том, что в свое время Наполеон отдал Гортензию замуж за своего брата. После рождения малыша все взоры родни устремились на него. Может быть, неокрепшее детское сознание спасало его от их назойливых сравнений, и они пока проходили мимо его ушей. Ведь стоило ему задуматься… как сразу со всех сторон неслось: «Вылитый дядя, такой же задумчивый…».

Перед отъездом Гортензия, а она эту глушь могла вынести не более двух дней, уже садясь в карету, ошеломила мать.

– Да, чуть не забыла… новая власть, у таких, как ты, все отбирает. Ну, прощай, мамочка! Не бери близко к сердцу. Я приеду еще. Трогай!

Звон бубенцов резанул ей по сердцу. Пока она в отчаянии думала, что же ей делать, о ней подумали другие. Через несколько дней опять же колокольчик возвестил ей, что она не забыта. «Но кто едет? – сердце ее сжалось до боли, – отберут и последнее! – а в голове лихорадочно закрутилось: – Куда податься? Уж не вернуться ли ей на Мартинику?» Пока она думала, в дверь постучали.

– Войдите, – послышалось за дверью.

Гость понял, сколько страха было в приглашении. Он улыбнулся.

Дверь растворилась, и на пороге она увидела Шарля. У нее чуть не сорвалось с губ: «Хромоножка!».

– Шарль, это ты?

– Я, я, – он, прихрамывая, подошел к ней. Взяв руку, поцеловал ее, но не отпустил, а залюбовался, – узнаю девичью длань!

Он сел в предложенное кресло и критически осмотрел посеревшие стены, от которых так и несло унынием, старую мебель. Его губы неодобрительно сжались. Шарль мысленно сравнил ее прежние пышные покои и эти.

– Мдаа, – произнес он многозначительно. – Я думаю, – он погладил свои ноги, – тебе недолго осталось терпеть эту обстановку.

С первого мгновения, как Шарль появился на пороге, у Жозефины возникла мысль: «Ему что-то от меня надо. Иначе зачем ему трястись столько лье. Но что?». И все же над этим она раздумывать не стала. Ее обрадовали слова: «Недолго терпеть. Что это значит? Неужели я вернусь к себе?».

Ее трудно было узнать. От этой мысли она преобразилась. Только минуту назад перед ним была женщина, удрученная грузом неприятностей. А от одной надежды на возвращение она преобразилась, стала если не богиней, то королевой – это точно. Шарль улыбнулся. Стоит ей нарядиться, как она умеет… да что говорить… И вдруг ему в голову пришла чуть ли не поэтическая мысль: «Она находится в той поре своего цветения, когда бутон, прежде чем завянуть навсегда, распускается во всей своей красе, даря ее восхищенным созерцателям и получая от них переполненные любовью взгляды». Он торжествовал. Поездка, как он и ожидал, была не напрасной.

Этот человек, если что задумывал, то для исполнения не останавливался ни перед чем. Не остановила его тогда поездка в грязный и вонючий госпиталь, чтобы убедиться, что Бонапарт, побывав в Египте, не изменился. Наоборот, приобрел еще больший авторитет и что на него надо делать ставку, чтобы добиться чего-то в жизни.

В этот свой приезд он обдумывал очередной план.

– Богиня, – сказал он бархатным голосом, беря ее вновь за руку, – мое сердце обливается кровью, когда я вижу, что прекрасный бриллиант брошен в навозную кучу. Я подниму его, ототру всю прилипшую грязь и клянусь тебе, что ты засияешь еще великолепнее, чем раньше. Поверь мне, заполучить его захотят не менее великие люди, чем это было раньше. Я возвращаюсь к себе… И пошлю тебе приятнейшую весточку.

Шарль посмотрел на нее. Его проникновенный взгляд так и лез ей в душу. Теперь она поняла, что он от нее хочет. Неясно было только одно: о каких не менее великих людях говорил он. Но спрашивать не стала.

– О! Старый лис! – воскликнула она и на ее устах заиграла чарующая улыбка. – Судьба всегда посылает мне тебя в трудные минуты жизни. И поверь, этого я никогда не забуду. Дети мои будут помнить, кому они обязаны за мое спасение.

– Вы преувеличиваете…

– Графиня, – подсказала она.

И он повторил:

– Графиня. Но я буду помнить, что в трудную для меня минуту всегда найду помощь у своего друга.

– Конечно, Шарль!

А Шарлю это и надо было слышать. Договор состоялся, надо было действовать. Они распрощались, и Шарль всю дорогу домой обдумывал, как ему лучше подступиться к своему высокому гостю, чтобы тот решил его проблему.

В ближайшее время, за обедом, нечаянно зашел разговор о перипетиях женского счастья. Кто-то вспомнил актрису мадмуазель Жорно, которая некогда блистала на сцене, пленила суверена Франции, а ныне прозябала в нищете.

– Неужели она такая… неудачная актриса? – спросил другой суверен, гость Шарля, Александр I.

– Скорее время для нее неудачное, – сказал присутствовавший здесь граф Нессельроде, которого царь готовился произвести в министры и добавил: – Я видел ее на сцене. Она была великолепна.

– А нельзя ли нам, – он посмотрел на Шарля, – увидеть ее во всем блеске таланта?

– Ваше Величество, ваше слово для меня – закон. И вы увидите ее на сцене.

Шарль понял, что у русского царя есть потребность лучше познать, ощутить суть того человека, с кем он боролся так яростно и так порой неудачно чуть ли не полжизни.

– Благодарю вас, дорогой Шарль.

– Но, Ваше Величество, уж если зашел вопрос о несчастных женщинах вашего противника, почему бы нам не вспомнить и ту, которая на протяжении долгих лет была его желанной супругой, а потом он, поправ свои и ее чувства, променял ее на австрийскую принцессу.

Хоть Шарль и завуалировал этими словами Жозефину, царь хорошо понял, о ком шла речь. Но ему нестерпимо захотелось видеть ту, которая долгие годы украшала жизнь французского суверена.

– А какова ее дальнейшая судьба? – поинтересовался он.

– О! – воскликнул Шарль трагическим голосом. – Она, Ваше Величество, весьма печальна.

И он рассказал ему о Жозефине. После его проникновенного и весьма жалобного рассказа, а он умел делать это хорошо, русский император воскликнул:

– Так верните ей все! Верните ее саму. Я хочу ее видеть!

Он воскликнул это так живо, так темпераментно, что удивил всех присутствующих. Обычно царь был всегда сдержан, не допускал эмоций, считал, что они унижают его.

И вот счастливая хозяйка, не веря своим глазам, попала в свое владение. Она обошла все комнаты, долго сидела в кабинете в кресле бывшего супруга. Глаза ее были задумчивы. О чем думала она? Где он сейчас? Что с ним? Или она вспоминала о той жизни, когда они переселились сюда? Кто знает… Потом она пошла в сад, осмотрела знаменитую теплицу. И когда вернулась к себе, то ее удивлению не было конца. В кабинете, терпеливо дожидаясь ее, сидел… Шарль. Завидев хозяйку, он по-юношески резво поднялся и прихрамывающей, но быстрой походкой подскочил к ней.

– Богиня! – воскликнул он, целуя ее руку. – Ваш слуга выполнил все ваши пожелания. Хочу добавить: ждите гостя, – и он хитро улыбнулся.

– О, интриган! Кого же вы хотите мне представить? – спросила она, мило улыбаясь.

Он улыбнулся:

– Не поверите, но, – он поднял вверх указательный палец, – самого!

Она не верила своим ушам:

– Не надо со мной так шутить, – сказала Жозефина, и в голосе послышались недовольные нотки.

Взгляд его изменился и стал таким, какой бывает у судей, выносящих суровый приговор:

– Я не шучу, – произнес он глухим голосом и поднялся с кресла. – Мне пора. Так что ждите…

Поцеловав на прощание ее руку, он ушел прочь.

После такого сообщения Мальмезон начал готовиться к принятию высокого гостя. Передвигалась мебель, менялась обивка стен. Драились полы, красились потолки. Особо тщательно приводились в порядок комнаты, некогда занимаемые Наполеоном. Но там ничего не менялось. Все осталось так, как было при его последнем дне проживания. Она почему-то сама не могла себе ответить, для чего ей так надо было. Но все видели, с каким трепетом она относилась к каждой его вещице, причем воспринимала весьма болезненно, если кто-нибудь сдвигал что-то с места. Наверное, таким своим отношением к прошлому она хотела удержать его около себя. Не дать ему уйти.

– Не там стоит чернильница, – делала она грозное нарекание девушке и сама подвигала ее на считанные миллиметры. – Кресло поставьте левее. Он любил подходить к столу, не передвигая его.

В галерее тщательно протерты все картины, статуи. В зале Советов, который выглядел, как военная палатка, поменяли шелк, которым он был обит. Цвет же остался прежним. Вот и его три комнаты: ванная, уборная и спальня, в алькове которой стояла кровать в римском стиле. Все покрашено в серый цвет. Находясь в этом священном месте, в ее глазах появлялась такая тоска, что могло не выдержать сердце. Но, покинув это место, Жозефина преображалась. И расскажи кому про это чудо превращения, никто бы никогда не поверил.

В библиотеке, с ее дорическими колоннами красного дерева и декоративными арками, отремонтировала пол. Не тронули только письменный стол и зеленое вертящееся кресло.

В огромном парке, который за последнее время был несколько запущен, заново восстановили теплицы, поражавшие не только обилием цветов, но и их разнообразием. Многие экземпляры были привезены из южных стран. Привели в порядок и зверинец с его экзотическими поселенцами. Одним словом, все блес-тело и радовало.

Вечером, за ужином, Шарль объявил Александру, что просьба его выполнена: Жозефина ждет его. Царь несколько растерялся от этих слов:

– Так быстро? – сказал он каким-то неуверенным голосом.

Шарль только склонил голову. Ему показалось, что Александр в каком-то затруднении.

– Ваше Величество, тут нет ничего плохого. Ее никто не лишал титула императрицы. Просто она сама решила называть себя старым титулом. Вы поедете к равной себе. И смею заверить, – глаза, лицо его вдруг стали настолько умильны, что Александр улыбнулся, – вы не разочаруетесь.

Эти слова сломили нечаянно появившиеся колебания царя. По тому, как Александр долго и тщательно одевался, Шарлю стало ясно, что его эта встреча волнует. Царь слышал о прелестях императрицы, а то, чьей она была женой, пусть сейчас и оставленной, придавало этому событию особый шарм. Наконец царь сел на коня. Он выглядит молодцом и знает это. Предложенную карету отклонил:

– Пусть в ней ездят старики, – сказал он со смехом.

Она встретила его у подъезда. Увидев какую-то молодую деву, Александр I даже не мог и подумать, что это была Жозефина. Так юно выглядела весьма приятная, если не сказать больше, особа. Тонкий, стройный стан. Жгучий взгляд. От всего ее облика исходила притягательная сила. Шарль шепнул ему, что это и есть хозяйка. Царь преобразился. Ему вдруг захотелось выглядеть таким ловким юношей. И это ему удалось. Легкий, молодецкий соскок с коня говорил о многом. Подойдя к ней, он по-рыцарски поцеловал руку, легко преклонив колено. Все были изумлены. Не выпуская ее руки, они вошли во дворец и долго бродили по нему. Он задержался в кабинете. Иногда на его челе появлялась задумчивость. Наверное, он представлял себе, как сидел за этим столом повелитель Европы, решая многие государственные вопросы. Глаза долго блуждали по стенам, стараясь схватить характер жившего здесь человека. Потом были прогулки.