Текст книги "Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)"

– Сами мы разберемся! – Губы докторши некрасиво поджались. – Может, я последний день живу! Может, меня разорвет сегодня! Что, я должна одним воздухом с этой шлюхой продажной дышать?!

– Давай стреляй, – пробормотала Катя. – В последний день как своих не пострелять? Может, фрицы испугаются.

Мотя закусила губу, ее большой палец с явным усилием взвел курок пистолета.

Мысль Прыгнуть в последний момент почему-то не возникла. Катя лишь представила, как тело само делает шаг вперед, пытаясь уравновесить толчок в грудь маленького 7,62-миллиметрового кусочка металла. Потом тело полетит вниз, слабо перебирая ногами. Долго будет лететь.

– Товарищ военфельдшер, что я лейтенанту доложу? – пискнул Окунев.

Мотя резко опустила пистолет.

– Так веди эту сволочь, что встал столбом?!

Боец пихнул Катю прикладом.

– Вперед, предательница!

Катя успела глянуть на море, – первые лучи солнца уже показались из дымки горизонта. Она сплюнула в это безразличное сияние, за что схлопотала еще один тычок прикладом.

– Поосторожнее, личное оружие разобьешь, фурункул боевитый.

– Вот стервоза, а? – изумился Окунев. – Еще подначивает.

– Веди, или я ее точно пристрелю, – Мотя неумело, но длинно выматерилась.

Спустились с отрога. Катя цеплялась штанинами комбинезона за колючие кусты. Идти со связанными руками было неудобно. Пора кончать с этим цирком. Комбинезон на спине промок от пота, – на обрыве на миг стало по-настоящему жутко. Всегда подозревала: эти врачихи хуже любого СМЕРШа.

В небе снова загудело, – к городу шли бомбардировщики.

Тропинка с вершины вывела к узкой балке, склон которой зарос густыми кустами, щедро прореженными старыми и свежими воронками. За гребнем легла серия гаубичных снарядов. Конвоиры и подконвойная присели.

– Прямо по дороге бьют, – обеспокоенно пробормотал Окунев. – Как бы не накрыло.

– Иди-иди! – прикрикнула строгая Мотя. – Поднимаемся к дороге.

– Тут три тропинки, куда поднимаемся? – поинтересовалась Катя.

– Между воронками.

– Тут везде воронки.

– Фашистка тупая! – Окунев шагнул вперед.

В небе угрожающе засвистело. Все пригнулись, Катя зацепила носком ботинка ступню Окунева, боец растопырил руки и плюхнулся на каменистую тропинку. Катя наступила на винтовку, одновременно без снисхождения заехала конвоиру ногой по почкам. Бедняга замер, парализованный болью. Катя развернулась, увидела потрясенное лицо Моти. Рука военфельдшерицы лишь тянулась к кобуре. За склоном грохнул разрыв. Мотя пригнулась, развернулась и кинулась бежать. Довольно резво. Катя настигла ее только у кустов, ударила по ногам. Полетев на землю, Мотя наконец оторвала руку от кобуры, распростерлась, прикрывая ладонями голову в каске.

– Лежать, тварь! – рявкнула Катя, плюхнулась рядом, порядком отбив копчик, и занялась мазохистской процедурой освобождения рук. Фокус знакомый, опробованный и в экстремальных условиях, но от этого не менее мучительный. Катя уже продевала стянутые руки под коленями, когда военфельдшерица приподняла голову.

– Лежать, пристрелю!

Мотя, не оглядываясь, поползла прочь, ощупью ловя съехавшую на поясницу кобуру.

Поздновато. Брезентовый ремень – все-таки не наручники. Катя с почти свободными руками прыгнула за медичкой. В небе угрожающе засвистело, Катя упала, дернула за сапог как раз надумавшую вскочить Мотю. 105-миллиметровый снаряд разорвался на гребне высоты. Земля дрогнула, ударила в нос. На кусты и лежащих женщин посыпались мелкие камни и обломанные ветки.

Катя, ругаясь и не слыша сама себя, вывернула руку врачихи, выдернула из кобуры пистолет.

– Да лежи ты спокойно, венерологичка фигова!

Катя, сунув «ТТ» за пояс, переждала очередной свист – рвануло у невидимой дороги, – и встала на колени. Опасаться пули в голову не приходилось: Окунев слабо ворочался на земле, остался там, где его сбила взбунтовавшаяся подконвойная.

– Эй, фельдшерица, вставай. Кажется, нашего охранника зацепило, – Катя для убедительности постучала стволом пистолета по бедру врачихи. Мотя одернула юбку и поднялась на четвереньки.

– Задницу выше! Окажешь первую помощь.

– Здесь стреляй, сволочь, – Мотя придушенно всхлипнула.

– Да успею я тебя расстрелять. Бойцу помоги.

Женщины выпутались из колючих ветвей, пригибаясь под приближающимся свистом, побежали к лежащему солдату. Снова грохнуло у дороги.

Окуневу осколком разворотило ключицу. Боец лежал бессильно, на тощих мальчишечьих щеках блестели влажные дорожки. Глянул – глаза бесцветные, прозрачные.

– Меня убило.

– Нет еще! – рявкнула Катя. – Рукой только не маши, повредило ее. Сейчас тебя доктор перевяжет.

– У меня пакета нет, – тупо пробормотала Мотя и принялась поправлять каску.

– Кобыла ты гулящая, а не военфельдшер! – Катя старалась не смотреть на широкую рану, на синевато-белый торчащий осколок кости. – Белье хоть чистое? Рви давай.

– У меня пакет есть, – выдохнул мальчишка. – В кармане…

Катя нашарила пакет первой помощи.

– Работай!

Надо отдать должное, бинтовала Мотя уверенно. Боец от первых же прикосновений отключился, белоснежный бинт на глазах пропитывался красным. Младший лейтенант умело пристроила руку раненого, даже закрепила ремнем.

– Умеешь, – одобрила Катя, подбирая подсумки бойца.

– Только в затылок не стреляй, – прошептала военврач, склоняясь к раненому.

– О макияже заботишься? Ты это брось, – Катя вынула из-за пояса пистолет. – Держи свой шпалер. Только убедительно прошу, в меня больше не целься. У меня нервы не железные.

Мотя изумленно моргнула, явно ожидая подвоха, потянулась к пистолету.

– Да проверь ты обойму. Не до розыгрышей сейчас. Короче, я вам не какая-то пошлая лазутчица. К немцам никакого отношения не имею. – Катя подобрала винтовку и с некоторым опозданием пригнулась, у дороги вновь рвануло. – В общем, так, сейчас берем Окуня, волочим вот туда – к тому кустарнику. Там гребень высотки прикрывает, и вообще поуютнее. Потом ты мальчика в санбат доставляешь, а я по своим делам отправляюсь. Мне очень некогда. Задача ясна?

Раненого оказалось сподручнее волочить одной Кате. Взяла, как ребенка, весу в бедняге Окуневе было – одни ботинки да чирьи. Мальчишка застонал и снова потерял сознание. Кате мешала винтовка, но отдавать оружие товарищу военфельдшеру было опрометчиво. У Моти тараканов в голове предостаточно, даром что «ТТ» кое-как в кобуру запихала.

До непролазных кустов у ската высотки добрались быстро. Катя положила раненого у скалы.

– Ну вот, товарищ Мотя, перекури и дальше сама волочи. Ты дама крепкая, а до монастыря здесь недалеко, – Катя прислушалась к пулеметной стрельбе в Золотой балке. – Уже продвинулись, сволочи. Да, документы не забыть бы. – Девушка полезла в карман бойца. Окунев постанывал, но глаз не открывал.

– Мародерство есть, так? – громким шепотом спросили из кустов.

Катя вскинула взгляд. Из чащи выглядывала отвратная рожа в чужой каске, утыканной веточками. Рядом торчала вторая, не менее противная физиономия, – этот держал женщин на прицеле автомата.

– Немцы! – охнула Мотя.

– Да уж не румыны, – прошептала Катя и искательно улыбнулась.

Немец тоже улыбнулся.

– Ком, фройляйн, ком, девушек, сюда ползать, – поманил пальцем.

– Слушаюсь, камрад, герр офицер, – Катя подняла руки. – Мы сдаемся. Сталин – капут. Хай живе господарь Гитлер. Нихт шиссен.

– Ком, ком, – манил фриц. Второй тоже ухмыльнулся. Катя заметила, что он, не опуская автомата, локтем нащупывает рукоять ножа на поясе.

– Герр офицер, не убивайте. Мы нихт коммунисты.

Немцы перекинулись короткими фразами. Автоматчик брезгливо улыбался.

Катя в очередной раз раскаялась, что не удосужилась подучить немецкий. Английский – второй родной, испанский – вполне прилично, а из этого гавканья – десяток слов. Впрочем, и так понятно. Даже трахать не будут. Недосуг гадам.

Немец продолжал приветливо улыбаться и манить грязным пальчиком. Совсем за идиоток держит.

– Да-да, герр офицер, мы очень согласные. Мы откормленные, – вдохновилась Катя и без особой стыдливости провела по комбинезону под грудью. – Моя камрад еще лучше. – Катя потянулась к врачихе, поддернула юбку с круглых коленок.

Мотя отпихнула наглую руку, с ужасом глядя в ствол автомата.

– Я – никогда, я – член партии, пусть сразу стреляют…

– Молчи. Нашла время откровенничать, – Катя обернулась к немцам, искательно улыбаясь и удерживая врачиху за талию, попыталась расстегнуть ей гимнастерку. – Она очень сладкая. Герр офицер не пожалеет. Истинный фантастиш.

Немцы снова брезгливо переглянулись.

Катя чувствовала, как бешено колотится сердце у Моти. Да не дергайся ты, пламенная партийка.

– Я с ними не буду… никогда не буду.

Кобуру на спине военфельдшерицы, наконец, удалось расстегнуть, Катя нащупала рукоятку «ТТ».

– Битте, герр офицер, – Катя отшатнулась-откатилась, одновременно с силой отпихнув врачиху в другую сторону.

Затвор передернуть… патрон в ствол…

Автоматная очередь хлестнула над головой.

С левой руки Катя стреляла неважно, – автоматчика зацепила в горло. Вторая пуля ушла в «молоко». Третья в плечо «переводчика», – выронил карабин, отшатнулся в глубь зарослей.

Четвертый патрон в «ТТ» перекосило.

Бросив пистолет, Катя зацепила за ремень винтовку и влетела в кусты. Что-то заорал немец. Дебри были такой густоты, что девушка катилась по ним, как по клубкам колючей проволоки. Хлопнул выстрел. Катя, передергивая затвор «мосинки», свалилась на ползущего немца, успела заметить третьего, – сидел у рации, в аккуратно вырубленном среди шиповника «гнезде». Вел стволом «парабеллума»… Катя соскользнула за подраненного немца, как за бруствер, заставила заорать от боли, вскинуться. Два резких хлопка, – фриц-герой невольно принял в себя девятимиллиметровые пули. Дрогнув, обмяк. Катя одной рукой вскинула поверх ремней и сухарной сумки громоздкую «мосинку». День был невезучий, – пуля вышибла крошку в сантиметре над каской радиста. Мать его! И это с трех метров?! Прыгнула, – «парабеллум» плюнул навстречу. Катя едва успела почувствовать толчок и жгучую боль. Ударила по руке прикладом, выбивая пистолет. Упрямый фриц уцепился за винтовку. Да держи, – «мосинку» девушка уступила, ударила врага в лицо. Два раза. Хватило.

Развлечениями, вроде бокса, Екатерина Григорьевна Мезина никогда не увлекалась. Было время другие удары подучить. Полезные. Должно быть у современной девушки хобби?

Немец с уже неживым удивлением смотрел в голубое крымское небо. Нос у него стал поросячьим, кровь из сплюснутых ноздрей текла густыми сгустками. В наушниках что-то шуршало, волновалось. Подбирая «парабеллум», Катя хотела сплюнуть, но тут сзади ударила длиннющая автоматная очередь. Девушка распласталась на земле.

Тьфу, это товарищ военфельдшер душу отводит. Катя, кряхтя, поднялась, – правый бок жгло, исцарапанная грудь пылала, – как всегда, боль наваливалась с некоторой отсрочкой.

Выбираться из зарослей сержанту отдела «К» пришлось на четвереньках, – фрицы здесь натуральный крысиный ход проделали. С шага узкий лаз не заметишь. Должно быть, не первый день сидят корректировщики, если судить по упаковкам от сухпая. В расщелину подняться – вся дорога как на ладони и часть балки Бермана прекрасно просматривается.

Мотя упорно и бессмысленно дергала затвор автомата:

– Заело.

– Магазин пустой. – Катя мельком глянула на немца. От головы унтера уцелела одна откатившаяся каска. Два десятка пуль и не такой фарш сотворят. – Товарищ военфельдшер, оставь ты трофейное оружие. Лучше глянь, как там меня зацепило?

Бормоча ругательства, Катя стянула с плеч комбинезон, задрала майку.

– Это щепка, – профессиональным голосом вынесла диагноз Мотя. Ухватила крепкими ногтями. Катя с опозданием взвыла. Перед ее носом помахали длинной окровавленной щепкой.

– Ага, все-таки мы товарищу Окуневу личное оружие испортили, – признала, отдуваясь, Катя.

– Надо бы антисептиком обработать, – пробормотала докторша, пялясь на татуировку на плече «посыльной». – Нагноение начнется. И с грудью у тебя что?

С грудью было так себе: майка в драную розовую крапинку, как будто зарядом мелкой дроби угостили. Проклятые кусты, должно быть, какой-то татарский националист специально вырастил.

– Нагноиться не успеет, – буркнула Катя, натягивая майку и комбинезон. – Не стой статуей, товарищ Мотя. Пистоль подбери, перезаряди, да валим отсюда поскорее.

– Ты из тюрьмы, да?

– Наоборот. Из органов. Только это секрет. Хватит языками чесать. Тебе еще Окуня волочить.

– Товарищи, я никого не выдам, – неожиданно прохрипел раненый, не открывая глаз. – Только можно мне укольчик какой-нибудь? Больно до невозможности. И хоть гранату дайте. Я в плен не хочу.

– Лежи спокойно, отдыхай, – Катя вновь полезла в кусты. Запасные обоймы к «парабеллуму», три гранаты, нож с пояса немца. Рацию разбить, затворы – вон. Окуневская винтовка пусть валяется, вон как ей вдрызг приклад расщепило.

Матеря вражеские кусты, сержант отдела «К» выбралась на свободу. Безрукая Мотя все еще возилась с пистолетом. Пришлось отобрать «ТТ», выбить перекошенную гильзу:

– Чистить оружие нужно, товарищ военфельдшер. Хоть изредка. И желательно в боевой обстановке патрон в стволе иметь.

– Не положено, – огрызнулась упрямая врачиха. – И вообще я пистолета боюсь.

– Так выбрось его. И сразу лапы вверх задирай. А то фрицы подстрелят ненароком.

– Я не смерти боюсь! У меня, если хочешь знать, цианид уже давно зашит, – растрепанная молодая женщина тряхнула ворот гимнастерки. – Я в партии с 40-го года. А ты мне перед фашистами юбку заворачивала.

– Ну ты, Мотя, даешь. Яд приготовила, а ляжку боишься оголить. От ляжек твоих прямая польза, – Катя кивнула на унтера с разнесенным черепом. – До победы уже поменьше гадов положить придется. Чего стесняться-то?

– Меня стошнит сейчас, – неуверенно заявила врачиха.

– Так отвернись, – Катя вспомнила о главном, принялась снимать с запястья мертвеца часы. Заодно забрала с ремня унтер-офицера подсумки к автомату, – эти были порядком забрызганы. Перестаралась товарищ младший лейтенант с изничтожением оккупанта.

– Ты это зачем? Часы? – сдавленно спросила врачиха. – Мародерство ведь.

– Часы – прибор необходимый в военном деле. Ты не стой. Вперед давай. Пока обстрел прекратился. Держи, пригодятся. – Катя кинула растерянной Моте два серых немецких пакета первой помощи.

На черном циферблате «Zenitha» – 5.03. Еще держится 386-я стрелковая в центре, и обе бригады морской пехоты на флангах стрелков намертво вцепились в высоты. Еще почти час в резерве.

Две гранаты за пояс, одну подбитой рыбе.

– Держись, товарищ Окунь. Будь жив.

На ходу подгоняя автоматный ремень, Катя зарысила по тропинке. Для начала заскочить на батарею, – там нашего незаменимого Чоботко могут припомнить…

– Стой! – завопила спохватившаяся врачиха. – Помоги бойца донести.

– Я на задании. Извини.

– Ты обязана! Мне одной не дотащить. Я приказываю как старшая по званию!

– Иди ты в задницу, – Катя на миг обернулась. – Я потом сама на гауптвахту явлюсь. После войны. Честное слово.

– Стой! Бойца из-за тебя ранили.

– Я помню. Чудеса чудесно исцелять не умею. Задание у меня.

– Сука ты! Беги-беги, подлюка. Только если ты своего парня ищешь, то не найдешь. Не туда бежишь.

Катя резко обернулась.

– Повтори?

Фельдшерица демонстративно наклонилась к раненому, попыталась ухватить под мышки. Бедняга Окунев застонал и обмяк.

Катя мигом оказалась рядом.

– Говори, коза крашеная. Если брешешь, могу и больно сделать…

– Не брешу, – военфельдшер глянула из-под слипшихся кудряшек челки. – Помню я твоего мордатого. Осколочное стопы у него.

– Ну? Куда делся?

– Помоги. Хоть до дороги. Там рядом будет.

– Помогу. Только говори. Очень важно.

Вместе подняли обеспамятевшего Окуня. Катя перехватила парнишку на руки.

– Твоего с НП батареи притащили, – поспешно сказала Мотя. – Я, конечно, запомнила. Володечка же там. Этот твой тоже… круглолицый такой, все и стонал и шутить пыжился. Ему каблук вместе с подметкой так чистенько срезало. Ну и пяточную кость порядком зацепило. Ничего страшного. Ну, может быть, стопу придется ампутировать.

– Ага, пустяки. Так куда он делся?

– Мезина, хоть до дороги бойца донеси, – взмолилась докторша. – Я же не осилю, у меня спина слабая. Ты вон какая подготовленная.

Катя не ответила, – лезть на склон было и так тяжело. К городу опять прошли «Юнкерсы». Сегодня их день. Стервячий.

Ого, так вот откуда дымом несло. С каменистого ската открылась дорога, вернее то, что от нее осталось среди сотен воронок. Ближе всего лежала перевернутая бочка-водовозка. Должно быть, давно разбило, – обломки густо припудрила светлая пыль. Дальше остовов машин и телег было больше. Неторопливо тлела перевернутая полуторка. Скособочившись в воронку, стоял еще один грузовик с распахнутыми дверцами. У кювета лежало что-то несуразно-пугающее, – Катя с трудом опознала припудренную пылью, раздувшуюся на жаре лошадиную тушу.

– Черт, да где он, монастырь-то?

– Тут рядом, отсюда не видно. За взгорком. Пять минут.

– Врешь.

– Ну, десять минут. Хоть до поворота дотащи.

– Вот ты, Мотя, приставучая. Ты почему ночью про Чоботко не сказала?

– Оно мне надо? Я, может, попрощаться зашла, а вы лезете…

– Вот дура. Сидела бы в своем госпитале. Или там заняться нечем? Выдра напомаженная.

– Пасть заткни! – взорвалась докторша. – Что вы все понимаете?! Я свой долг до конца выполню. А попрощаться я по-человечески должна. И пусть меня красивой запомнит. Люблю я его. Понятно?

– Не ори. Лучше автомат мне поправь. Ты, Мотя, сдержаннее должна быть, раз партийная.

– Не смей меня Мотей называть! Не терплю! Я Володечке позволяла. А ты не смей! Урка долговязая.

– Ого. И как вас именовать? Товарищем лейтенантом медицинско-фельдшерской службы с венерическим уклоном?

– Военврач Танкова. Матильда Захаровна. Так по документам.

Смеяться у Кати сил уже не было, только с шага сбилась и чуть в воронку не съехала.

– Тьфу, понарыли фрицы.

– А нечего ухмыляться. Неси давай.

– Несу. А ты давно Матильдой заделалась?

– В Ленинграде. Когда училась. Муж дразнил.

– Ничего себе. У нас и муж имеется?

– И двое детей! – с вызовом изрекла медицинская Матильда, поправляя съезжающую на нос каску. – Я от Володечки не скрывала. Что, завидно?

– Да не то чтобы очень. У меня муж погиб.

– Война, – вздохнула Мотя-Матильда. – А мой воюет. На флоте.

Они наконец выбрались на дорогу. Впереди торчала уткнувшаяся колесом в воронку трехтонка. Мотор еще постукивал.

– Это, кажется, пограничников машина. Они к нам частенько заезжали. Шофер такой усатый, – докторша завертела головой. – Куда он делся?

– Слушай, – Катя перевела дух, пытаясь удержать непомерно отяжелевшего Окуня, – ты машину водить умеешь?

– Я?! – изумилась Мотя-Матильда.

– Понятно. Давай-ка попробуем цивилизованную механизацию применить.

С машинами Катя не слишком-то дружила. В Москве водить авто считала чистым безумием. Но были когда-то и иные времена. Домик в лесу, пустынное шоссе до ближайшего городка. Один водитель на десять километров, да и тот безупречно аккуратный. Заграница, одним словом. Владела тогда будущий сержант Мезина подержанным, но тщательно ухоженным джипом-«индейцем». В университет ездила. Недолго, правда.

Сейчас, запрыгивая на продавленное, в каплях крови и осколках разбитого лобового стекла, сиденье, Катя мельком глянула на часы.

5.32. Не выдерживает сейчас 386-я. Слишком много у них парней необстрелянных, без опыта. Маршевое пополнение, недавно перебросили с Кавказа. А здесь, под непрерывным обстрелом и бомбежками, дрогнули. Попятятся на Гору и дальше, к Английскому редуту Виктория. На плечах нашей пехоты немцы взлетят на Гору, развернутся, втащат пушки. Тщетно комдив 386-й будет пытаться ударить во фланг. Последний резерв – химическая и разведрота уцепятся за гребень, но будет поздно.

Трехтонка не подвела. Правда, с коробкой передач разобраться до конца не удалось, но машина выползла из воронки. Катя выпрыгнула из кабины.

– Послушай, Мезина, кузов, кажется, минами гружен, – неуверенно сказала Мотя-Матильда.

– Ничего, поместимся.

– Так рванет же.

– Пусть уж сразу, – брякнула Катя, глядя на мучающегося Окунева.

Боец пришел в себя и даже пытался помочь женщинам поднять его в кузов.

– Ой, вы только осторожнее!

– Мы нежно-нежно, – пообещала Катя.

Нежно не получилось. Снова потерял сознание мальчишка. Его уложили среди ящиков. Груза было немного – шесть ящиков 82-миллиметровых мин, столько же с патронами.

– Я бойца перевяжу, – сказала Мотя, оценивая пропитавшуюся кровью гимнастерку раненого. Бинта среди красных лохмотьев уже не было видно.

– В госпитале. В кабину прыгай! – приказала Катя.

«ЗИС» медленно полз среди воронок. Пытаясь разобраться с проклятой коробкой передач, Катя прорычала:

– Матильда Захаровна, живо говори, куда мой Чоботко делся? Мне он позарез нужен.

– Да откуда я знаю, куда он делся? У нас тогда более-менее спокойно было. Оказали первую помощь и отправили в город. Уж куда его сдали, я знать не могу. Там в очереди на эвакуацию несколько тысяч скопилось. Слушай, ты не знаешь, когда корабли придут? Может, у вас там точные сведенья имеются? От нас, из монастыря, уже третий день раненых не вывозят. Транспорта нет. Не знаешь, когда приказ будет?

– Я флотом не командую. Откуда мне знать?

Катя знала. В монастыре сейчас расположены 356-й и 76-й «ППГ» Приморской армии. Около пятисот раненых. Эвакуировать их некому и некуда. Кораблей не будет.

– Послушай, Мотя. Ты уж прости, что так называю, привыкла как-то. Не обижайся. Я сейчас все равно исчезну. Подскажи, как найти этого Чоботко? Он действительно очень нужен. Не мне. Я, слава богу, никаких личных чувств к этому круглолицему не испытываю. Он командованию потребовался. По очень важному поводу. Можешь помочь?

– Ну, может быть, – пробормотала Мотя, борясь со своею непослушной каской, трясло машину зверски. – Ты вроде бы своя, советская. Немцев вон как… порвала. Хотя личность ты очень сомнительная.

– Да неужели?

– Точно, – Матильда Захаровна насупилась. – Ты наверняка из уголовников. Я вот думаю, ночью ты нас, наверное, втихую подушить могла?

– Я своих не душу.

– Ладно. Сейчас многие воры и осужденные за Родину кровь проливают. Использует вас командование и правильно делает. Вашего Чоботко я по книге учета могу посмотреть. У нас документация очень даже налажена.

Открылось море, постройки монастыря, привольно раскинувшись несколькими ярусами, спускались к обрыву. На повороте что-то под капотом зверски заскрипело. Катя с перепугу изо всех сил вцепилась в эбонитовую баранку. Запросто могли с откоса слететь. Обошлось.

Трехтонка проскочила мимо гнезда разбитого счетверенного пулемета, мимо что-то заоравшего часового, вкатилась во двор.

Под стеной лежала длинная шеренга накрытых простынями и шинелями тел. Ближайших накрыть не успели, – плоть, бледная и желтоватая, в корках запекшейся крови и обмытая, в тельняшках и выгоревших гимнастерках, обутая и босая.

Эти отмучались.

Катя отвернулась и заорала пожилому щетинистому санитару:

– Помоги спустить!

Санитар безмолвно подхватил заскорузлые носилки, подошел. Самокрутку из зубов так и не вынул. Лицо черное, отсутствующее, словно сто лет мертвых и полумертвых по монастырскому двору таскал. Забыл, когда спал, человек.

Сняли Окунева. Почувствовавшая себя на своем месте Мотя скомандовала, куда тащить, бодро ухватилась за носилки.

– Ты про Ленчика не забудь. Глянь в бумажки, – напомнила Катя, забираясь в кабину. – Я сейчас вернусь.

Военфельдшер обернулась, что-то крикнула, но «ЗИС» уже сдавал задним ходом.

Машина вылетела наверх. Проклятая коробка опять бастовала. Катя не без труда свернула с дороги. Наезженная колея вела куда-то в сторону Золотой балки. Направление нужное, вот только как бы в воронку не влететь.

Катю остановили минут через десять.

– Куда прешь! Простреливается!

– Так разгружай! В рот пароход! – завопила Катя, высовываясь из кабины прямо на капот. – Мне ждать некогда.

Траншеи тянулись по обратной стороне высоты. «Колючка». Замаскированный дзот. Стрелковые ячейки. Впереди, ближе к северу, громыхало и громыхало. Кажется, даже утреннее небо стало серым.

– Мины? Туда сворачивай, – к машине подошел худощавый капитан.

– Товарищ капитан, – взмолилась Катя. – Дайте здесь сгрузиться. Мне в госпиталь ехать. Срочно.

– Это что еще за явление? – удивился капитан, глядя на светловолосую, измазанную подсохшей кровью девушку. – Почему на нашей машине?

– Рядовая Мезина, – поспешно доложила Катя. – Из монастыря раненых вожу. Машину разбило, а тут ваша. Водитель ваш – того. Раненые ждут. Разгрузите, а?

– Туда давай, – капитан махнул рукой. – Раз в монастырь, у нас двоих захвати. Только что зацепило.

Катя помогла сгрузить боеприпасы у ниши, вырубленной в скале.

– Что так мало? – прокряхтел немолодой сержант.

– Не успела налепить побольше, – огрызнулась Катя. – Где ваши раненые?

– Постой, – капитан ухватил за рукав. – Ты откуда такая?

– Вчера была из зенитного прикрытия отдела «К».

– Это что такое?

– У штаба ГКО стояли. Только накрылась наша стучалка. Теперь вот на машине трясусь.

– Понятно. А это откуда? – Капитан ткнул пальцем в автоматные подсумки на ремне девушки.

– Кавалер подарил. Ему уже без надобности, – не стрелок.

– У вас там дела лихие, – покачал головой капитан, внимательно всматриваясь в чумазую девушку. – На машину сажают необученных, пистолетами-пулеметами одаривают. Анархия.

– Да вы что, товарищ капитан, – если нужно, возьмите. Вы ж на переднем крае, – Катя сдернула с пояса подсумки. – Мне эта тяжеленная железка в кабине мешает. А насчет шоферства моего, – я разве напрашивалась? Раз такая обстановка – села за баранку. У вас, кстати, шофера нет? Он бы вам обратно машину пригнал. В госпитале-то совсем транспорта нет.

– Лишних людей и у меня нет. Гансы того и гляди полезут…

– Воздух!!!

Часы шли. 6.48. Катя лежала, почти уткнувшись носом в циферблат «Zenitha». Тиканья не слышала. Разлепляла ресницы, – секундная стрелка бежала, вздрагивая и дергаясь вместе с содрогавшейся землей. Уши залепил плотный звон. Должно быть, слегка оглушило. И к лучшему, – вой пикировавших самолетов пробирал до самых нервов. Вроде не первый раз под бомбами, а все равно…

6.52. Четыре минуты. Как четыре года. Будь она проклята, VIII авиагруппа[48]48
  VIII авиагруппа – авиакорпус под командой генерала-полковника Рихтгофена, обеспечивший во время штурма господство в воздухе и на море.


[Закрыть]. Вот суки!

«Штуки»[49]49
  «Штуки», «лаптежники» – прозвища пикирующего бомбардировщика «Ju-87».


[Закрыть], отбомбившись, ушли. Вслед им еще бил одинокий счетверенный – звук выстрелов пробивался в уши, как сквозь вату. Капитан что-то беззвучно говорил, три или четыре зуба у него были стальными, блестящими.

– А?

– Каску, говорю, зря не носишь, – капитан снял руку с девичьей шеи: все время светловолосую гостью в стенку ячейки вжимал, как будто Катя под бомбы вздумала бы выскакивать.

– Потеряла я каску, – пробормотала девушка, отряхивая волосы.

– Ну, так езжай ищи, – капитан глянул на оседавшие за высоткой столбы пыли. – Давай-давай. «Лаптежники» по Мраморной балке разгрузились. Сейчас могут и к нам завернуть. С утра у нас что-то скучновато было, не то что там, – капитан кивнул в сторону города.

– Ага, я поехала. Раненых давайте.

Двоих подняли в кузов. Катя передала сержанту автомат и, мгновение поколебавшись, высунулась из кабины.

– Товарищ капитан, можно на секунду?

– Что еще, ездовая зенитчица?

– Я по дороге у Николаевки одного вашего раненого командира подобрала. Вы ведь из 456-го[50]50
  456-й полк – погранполк НКВД оборонял Балаклаву и район побережья по высотам.


[Закрыть]?

– Это кто из наших там оказался?

– Да я разве спрашивала. Он вроде к вам ехал. В общем, говорил, дела лихие. В центре наши пятятся. З86-я не выдержала. И фланги поползли. Немцы через Северную бухту перебрались. В общем, скоро приказ отходить будет.

– Ты языком-то не мели, рядовая. Слухи всякие разносишь. Мы здесь до морковкина заговенья держаться можем.

– У вас еще сутки тихо будет. А Гору сдают. Приказ об отходе вот-вот поступит. Только я не об этом. Тот ваш товарищ говорил, что если не удержимся, он бы лично вперед рванул. За Балаклаву. К партизанам пробиваться.

– Ну-ка выйди сюда, – негромко приказал капитан. – Ты откуда такая умная-знающая? К самодеятельности зовешь, панику наводишь? Драпать, значит, мысли имеются? Как тараканы, в разные стороны? За такую полу-умность знаешь как отвечать придется?

– Знаю, товарищ капитан, – Катя невесело улыбнулась. – Мы ведь тоже почти пограничники, за рубежами смотрим. По-разному тактические решения толковать можно. Кто скажет, «как тараканы», кто – «в контратаку на прорыв». За спиной море, там окапываться нам затруднительно.

– Ну-ка выйди, боец! – гаркнул капитан.

Но Катя уже дала задний ход. «ЗИС», переваливаясь на ухабах, начал разворачиваться. Катя еще видела разъяренное лицо капитана. Стоять они будут. Вот так. Приказа № 227[51]51
  Приказ НКО СССР от 28 июля № 227 «Ни шагу назад!».


[Закрыть] в армии еще нет, а в этом полку он уже есть. Еще неделю будут в окружении драться. Им заградотряды не нужны.

Ладно, хоть по машине стрелять не начали. Зато по кабине отчаянно забарабанил раненный в лицо боец. Второму было все равно – лежал без сознания с оторванной ногой.

7.22. Немцы пробились между левым флангом 386-й стрелковой дивизии и 8-й бригадой морской пехоты. Ожесточенный бой между высотой 111,0 и хутором Дергачи. Резервы из остатков 25-й Чапаевской стрелковой дивизии пытаются ликвидировать прорыв.

– Разгружайте! – Катя вывалилась из кабины. Только бы машина не заглохла.

– Сделаем, – санитар стянул с носилок мертвое тело, уложил в шеренгу у ограды и побрел к машине, волоча носилки. – Сейчас подмогу кликну. Что там на высотах?

– Дерутся наши. Где бы мне военфельдшера Танкову найти?

– Так здесь, в приемо-сортировочном, – санитар ткнул рукой.

Длинное здание. Что здесь было раньше? Трапезная? Кельи? Сейчас здесь ад. Лежка человеческой боли.

Не смотреть. Катя отстраненно переступала через лежащих, шла по коридору. Есть поставленная задача. Сержант выполняет. Стон коридора, запах полужизни-полусмерти ничего не меняет. Сержант на войне.

Мотя нашлась у тесной ординаторской. Представительная, в белом халате, сразу прибавившая десяток лет. Разговаривала с красивым стариком, держащим окровавленные руки растопыренными. Дед породистый, гвардейский. Похоже, еще при Мукдене полевые госпитали развертывал.

Мотя обернулась, глянула строго.

– Я еще не успела. Занята.

– Время, – Катя глянула в очки старика. – Товарищ начальник, дайте ей пять минут.

– Не дам. Я как раз говорил вашей знакомой, что если она рискнет исчезнуть хоть на минуту, ею займется трибунал. А вы, барышня, не знаю вашего звания, извольте немедленно покинуть госпиталь. Не мешайте работе, – голос у старикана был скрипучий, но интонации непреклонные. Полковник, наверное.

– Уйду. Но мне сведенья нужны. Особой важности.

– Обратитесь к комиссару. Он где-то здесь бегал.

– Матильда Захаровна в курсе. У нее минуту займет…

– Барышня, выйдите-ка вон!

– Иду. Доктор, там у меня трехтонка. Могу в город вывезти раненых. Только я сама их отберу.