Текст книги "Белый – цвет одиночества"

Сколько надежд пропало на то, что в «Салаире» будет заведена салонная обстановка, что по вечерам будут петь туристские песни под гитару, вести культурные диспуты… очень нужно, кабак им подавай.

Двое у окна боролись на руках. Рядом расположилась «сладкая парочка», мачо с удовольствием смотрел на них, а усатый блондин в свою очередь горящими глазами пожирал его.

– Недурно, – Татьяна подмигнула обществу. – Мне сюда.

И тут, на беду, они оказались замечены. В углу поднялся бородатый детина, шкипер с рыболовецкого сейнера, раз в год приезжающий сюда и просаживающий несметные деньжищи. Поднялся и заревел:

– За нашу хозяюшку! Наддай, кто не слаб!!!

Слабаков не оказалось. Все проголосили «ура!». И наддали.

Настя изобразила нелепый книксен, пожелала доброго вечера и покинула этот вертеп.

Муж сидел перед раскрытым гроссбухом, что-то высчитывал на калькуляторе.

Она зашла сзади и из-за его плеча заглянула в цифры.

– Пыхтишь, кормилец?

– А ещё обувалец и одевалец, – прибавил он. – Что с Танюшкой? Сама не своя.

– Ничего, обычный бзик. Уже прошло. Кухню считаешь?

– И не по первому разу уже. Пропади пропадом, овощное ассорти в минус уходит!

Настя взяла карандаш и поставила в гроссбухе галочку.

– Вот где у тебя напутано, кормилец. Видишь, накладная не сходится с приходом.

Продолжая обход, она проверила туалетные кабинки, претензий к ним не было, разве что в одной уже заканчивался освежитель воздуха. Далее по плану инспекции заглянула к Михайловне. И пока та на утро разделывала куриные грудки, перемыла оставшуюся с ужина грязную посуду.

На очереди был спортивный инвентарь. Держа руки в карманах жакета, Настя семенила в подсобное помещение, когда на неё из левого крыла вывернул…

Она остановилась, внутри всё обмерло. Нет, не конь в пальто, человек, конечно, вывернул, но было невозможно представить, что существуют на свете такие. Бог знает, насколько простираясь вверх, он шел, и его чугунная поступь отдавалась в стенах. Колоссальная мышечная масса висела на крепких, как шпалы, широко расходящихся плечах.

Он приближался, и, чем ближе, тем явственнее чувствовала Настя, что сама она с каждым его шагом уменьшается. Сухое, отливающее бронзой тело потрясало анатомическими подробностями, которые, может, и не были столь заметны, оденься незнакомец как-то иначе. Но он предпочел форму баскетболиста, трусы и майку со свирепой бычьей мордой «Чикаго буллз».

Настя стала совсем крохотной, когда он прошел мимо. Прошел и вряд ли вообще её приметил. Она успела заглянуть ему в лицо и увидела сильно выпуклые надбровные дуги, переходящие в быстро убегающий назад лоб, глаза были где-то глубоко, поэтому непонятно какие.

Гигант прошествовал к девятому, отпер его ключом и, нагнув голову, скрылся внутри.

Вот оно что, значит это один из тех, заселившихся сегодня днем. Батюшки святы, ну и ну.

Переведя дух, Настя на цыпочках подкралась к двери, что была чуть приоткрыта, и воровато просунулась в номер.

Постоялец стоял к ней спиной, проверяя на свет, протирал очки. Затем надел их и сел к столу.

Горящими глазами она наблюдала, как он положил перед собой лист бумаги, взял ручку и принялся писать. Стол перед ним был завален книгами.

В эту минуту в холе что-то разбили и несколько голосов бессвязно запели «Самый лучший день».

* * * * *

Если человек не умеет что-то делать… ему остается только одно – учить этому других. Лучше всего наводить чистоту в помещении, как советует одна новейшая методика, загнать бардак из всех углов в одно укромное место и разом его там уничтожить или навсегда забыть.

По правилам «Салаира» 11.00 утра – время уборки номеров, и постояльцам на этот час полагалось их освобождать.

В синей мешковатой униформе с чужого плеча Настя таскала за собой ведро с водой, швабру, пылесос. Отдувалась и потела. Как вам нравится, за одну ночь из принцессы опуститься до Золушки, и ведь не пожалуешься – сама вызвалась.

Проникнув в пятый, она вскрикнула и чуть не выронила свой инвентарь: на одной из кроватей лежало и смотрело на неё волосатое существо.

Стало ясно, с появлением этой киношной троицы про душевный покой придется забыть, хотя умиротворением в отеле по большому счету никогда и не пахло. Что ты будешь делать: вчера их костолом чуть до обморока не довел – и сегодня не лучше.

Боязливо Настя взяла то, что лежало на кровати. Потянула на себя и бросила, почувствовав непосильную тяжесть. Шкуры, грубые шкуры, сшитые в какой-то комбинезон, на конце которого болталась пустая резиновая голова, косматая голова, с отвратительным обезьяньим лицом. На маскарадный костюм это больше всего походило.

Настя понюхала ладони и издала полуобморочный вопль – собачья шерсть, причем мокрая. Вытянув далеко вперед руки, она почти бежала к ближайшему источнику воды и к мылу-мылу-мылу, ванильному, лавандовому, персиковому. «А-а-а-а-а-а-а»!!!

Обратно вернулась с прихваченными по пути латексными перчатками. Включила пылесос и взялась за напольный ковер.

Закончив, открыла форточку – не хватало ещё псиной отель провонять, под конец пробежалась взглядом по углам: узлы, коробки, мешки, ощущение, будто заселился цыганский табор.

В коридоре она опустилась на корточки. Захотелось передышки, неодолимые привычки принцессы требовали утоления милых сердцу слабостей. Взять и психануть чисто по-бабски – бросить всё… но нельзя, горничные ведь как-то выносят эту каторгу. Собравшись с силами, она вновь принялась за работу.

Мало-помалу, протирая плинтус, она постепенно приблизилась к одиннадцатому.

Внутри было тихо. Убедившись, что поблизости никого нет, Настя поддернула спадающие штаны и вошла.

Диван в гостиной так и остался неприбранным: журналы, бумаги, фотографии – всё так и лежит со вчерашнего вечера. Всюду горит свет, спальня распахнута настежь. И вдруг.

– Кто там? Кому, что надо?! – недовольно осведомились оттуда.

Ну а дальше всё произошло как-то по-водевильному.

– Ой! – Настя закрылась ладонью, и собралась уже выбежать из спальни, приметив за шкафом мужчину, который торопливо обертывал простыней свою наготу.

– Постой-ка, – остановила её Татьяна. – Ты как сюда попала? У нас что, дверь открыта?!

Она располагалась на разворошенной кровати в позе Венеры с зеркалом кисти Веласкеса.

– Действительно, вы бы хоть запирались, – Настя прятала глаза, узнав в прелюбодее того самого проповедника спортивного питания и биологически активных добавок. Кто бы мог подумать.

– Костик, растяпушка ты моя, слышишь, всю ночь дверь была нараспашку.

Мужчина что-то промычал.

– Ты можешь внятно говорить или нет?

Видимо, его это задело за живое. Он разразился длинным монологом. А, как оказалось, ораторствовать не жестикулируя он не умел, поэтому простыня постоянно спадала, оголяя его то там то сям. Он подтягивал её, закручивал на себе, но она всё равно спадала. Он был из тех людей, которым свяжи руки – и они не смогут произнести ни слова.

– Завелся, – Татьяна спустила ноги с кровати и начала одеваться. – Ступай лучше в душ. Нам поговорить надо.

– Как это понимать? – спросила Настя, когда они остались вдвоем.

– Как эксперимент. Испытала, легко ли чужого мужика затащить в постель. Оказалось проще некуда. Взяла да повела. Шел и терся об ножку, млея от удовольствия.

– Нет, ты точно ненормальная.

– Перестань! Я ведь не из похоти это сделала. У меня получилось, так неужели у двадцатидвухлетней девчонки не выйдет. Значит, огревается мой Андрей Валентинович сейчас со своей куклой. И поделом ему, коли скотина, то пусть с рогами и ходит, – Татьяна несколько раз раздраженно развязала и завязала пояс кимоно. – Видела бы ты вчера, как шкипер ко мне клеился, а я этого взяла: больно потешный. Кстати, как он у вас записался?

– Кто?

– Костик. Фамилия у него как?

– Откуда мне знать, муж оформляет постояльцев, у него и спроси.

– Только не вздумай меня отчитывать!

– И не собираюсь. Что сделано, то сделано. Теперь уже не исправишь, – Настя критически оглядела беспорядок. – Давай бери своего полюбовничка, и выкатывайтесь оба! Мне номер убирать нужно!

Татьяна замерла к ней спиной, потом медленно обернулась.

– А это как понимать? – спросила, казалось, только сейчас заметив на ней униформу техперсонала.

– Как кадровый кризис! На три дня, не больше!

Татьяна вышла в гостиную, взяла массажную щетку и занялась волосами.

– Ясно, значит, эти три дня можешь у меня не мести. Нечего тебе за мной прислужничать.

– Не получится. Есть правила отеля, и не клиентам их поправлять.

– Я – особый клиент. Мне можно.

Через какое-то время порозовевший и благоухающий, одетый в спортивное, появился Константин. С удовольствием устроился на диване.

– Как ни смотри на богатый класс свысока – а такой момент, как персональная душевая в номере, повергает тебя перед состоятельными людьми в прах. Ничего уж тут не поделаешь, – он прокашлялся в кулак и продолжил: – За свои годы я нищенствовал и бражничал. Поступал и учился в двух институтах – оба бросил. Пяти лучшим женщинам делал предложение – пять отказов. Ах, знали б вы, какие женщины мне отказывали, м-м-м… любой мужчина бы позавидовал. Затевал несколько коммерческих дел – прогорал. И был в должниках у бандитов.

Наводящая макияж Татьяна с улыбкой смотрело на него через зеркало.

– И это далеко не всё. Так в чем же секрет такого невезения? Спрашивал я себя. Ответ один – где-то на жизненном пути я свернул не туда. И теперь хожу глухими тропами…

Константин вдруг хлопнул себя по лбу.

– Анастасия Викторовна, вы сегодня ночью ничего не слышали? У нас под окнами?

Татьяна и Настя переглянулись.

– Кто-то бродил. Помню, посмотрел на часы, начало третьего было.

– Нет, – ответила Настя, – я уже точно спала.

– А я? – спросила Татьяна.

– И ты, голубушка, тоже. Выходит я один не спал. Лежал и думал. И тут слышу – хруст шагов с улицы. И что интересно… Такой глубокий, словно снег проминает кто-то тяжелый, большой.

Татьяна покатала губы одну об другую и, оценивая подводку, растянула пальцами веки.

– Действительно интересно. Большой и тяжелый. Надо же.

В широтах нетронутой природы человек мал, оттого-то и чувствует себя одиноким и может, даже чужим. Теснота, вызванная замкнутыми пространствами городов, наоборот сближает, делает людей едиными. Надо полагать, из этого исходила фантазия дизайнеров, сотворивших здесь, в горах, культурно-развлекательный комплекс с естественным для жителей мегаполисов эстетическим климатом, другими словами, с благоприятной для них средой обитания.

«Три апельсина» включает в себя несколько развлекательных зон. От парадного входа налево располагается кафе, обстановка которого передает быт старорусской деревни, где обслуживают официантки – нарумяненные некрасовские девушки в ярко красных сарафанах.

Дальше по лестнице вверх, через вертящиеся створки, попадаешь в бильярдную стилизованную под салун дикого запада, она так и называется «Вестерн»: на стенах бутафорские Смит-вессоны, лассо, значки шерифа и прочая атрибутика того времени. Музыка играет исключительно кантри.

Напротив бильярдной – суши-бар: узким изгибчивым проходом, освещенным неоновыми черепами, выходишь на палубу пиратского галеона. Декорация точно повторяет его оснастку: ванты, фордуны, бакштаги висят прямо над обеденными столиками. Здесь же находится штурвал, а чуть в стороне от него кабестан. Приятно обманывающая иллюзия дразнила фантазии подвыпивших посетителей видениями Антильских островов, попугаев и захороненных кладов. Это весьма услаждает, когда знаешь, что за стенами зима и стужа.

Ещё одна лестница, она ведет из суши-бара вниз, в фойе кинотеатра. Там на ваш вкус десяток механических гангстеров, кроме того детская стойка, где продают коктейли и мороженое.

И последнее, о чем нужно сказать – боулинг. К нему из фойе доставляет эскалатор. Центральное его место занимает бар, который делит боулинг на две половины. Справа от него игровые дорожки, слева небольшой концертный зал, как полагается, с эстрадой и местами для зрителей. Прошлой зимой сюда удалось заманить Стомадора – затухающую столичную рок-звезду. Неприятность с ним вышла: напился этот Стомадор и устроил драку в «Вестерне», так что путь ему сюда с той поры заказан.

Вечером этого же дня, измотанная как лошадь, в баре боулинга за бокалом красного вермута сидела Настя, пыталась сосредоточиться на последнем номере местной газеты. С грохотом разлетались кегли, мимо неё, словно стальные, катились шары.

Газета называлась «Инфо-курьер». Первая полоса рассказывала о сноубордисте из Кемерово, продемонстрировавшем на прошлой неделе лучшее носовое вращение сезона. Имелся его фотопортрет: улыбающийся, вознесший над головой свою доску, он стоял на фоне заснеженной горы. Что-то с фото было не так. Настя подняла газету на свет – и у сноубордиста проступила пёсья морда. Перелестнула на вторую… ах, вот оно что – аккурат под кемеровчаниным, точь-в-точь, но с обратной стороны был размещен снимок кобеля, тяпнувшего истопника здешней кочегарки. Вид у злоумышленника был виноватый. Впрочем, по словам автора статьи, в тот же день его отловили и отправили в собачий питомник. И поделом ему.

На той же второй полосе некий Лаврухин Ю. Д. рассказывал про свой отпуск, начатый в Юго-Восточной Азии, но впоследствии перенесенный сюда. Основания, по которым вояжер сменил пентхаус класса «Хилтон», на номер с видом на Ямантау, все как есть были списаны с местных рекламных проспектов.

Далее шла рубрика «потери-находки», извещавшая о найденной у Черного ручья меховой горжетке. Владелицу просят зайти на ресепшен отеля «Ланфиер» и забрать свою пропажу.

Следом информация культурно-развлекательного центра: анонс нового полнометражного фильма «Заповедник троллей» и короткая заметка о том, что рекорд боулинга – 16 страйков подряд, установленный месяц назад, пока никем не побит.

Настя отложила газету: над ней стоял приятный господин с темными и на удивление яркими глазами.

– Вы бы слышали, что про вас рассказывали, – завел он речь, – глушь, мол, непролазная, никакого спутникового телевидения, и медведи роются в мусорных баках – а оказалось… Вы позволите, если никого не ждете?

Он прижимал к груди ополовиненную бутылку виски и стакан.

– И что же оказалось? – Настя указала на свободный стул.

– Нет слов! Мне здесь нравится! И отель ваш хорошо устроен, – господин сел, далеко расставив руки. – Жаль, что мы здесь сугубо по делу. Но на будущий год обязательно сюда приеду отдохнуть.

– Не лучше, чем у других. Постойте, – Настя пристально на него посмотрела. – Всех наших, хотя бы в лицо, я знаю, а вас не помню. Значит вы из пятого.

– Воздвиженский Алексей Николаевич, – он плеснул себе в стакан. Они чокнулись и выпили.

– О чем будет ваш фильм? – с ходу спросила Настя.

– Я сам себе не могу ответить «о чем?», где уж постороннему человеку, – Воздвиженский понюхал фалангу указательного пальца. – Вот если бы вы спросили «зачем»? – другое дело. Но если по сути – это документально-игровой фильм. Бюджет не велик… оно и понятно, всего трое задействованы: режиссер – он перед вами, оператор… вон, извольте видеть, развлекается на бюджетные деньги, и, наконец, Савелий.

– О! это тот, огромный, – Настя заерзала на стуле. – У меня прямо поджилки затряслись. Расскажите лучше о нем.

Воздвиженский изобразил досаду.

– Всё-таки, нужно иметь исключительную внешность, чтобы хоть кто-то заинтересовался твоим внутренним миром. Мой, например, никого не привлекает, хоть и очень богат. Видите ли, коротко о нем не получится, Савелий рушит все стереотипы относительно узкого лба, бритой головы и тому подобное. Вам, правда, интересно?

– Да вы продолжайте. Продолжайте.

Режиссер плеснул себе следующую порцию и немного подумав, начал:

– Ломая грудью проблемы, он широко шагал по жизни, глядя поверх скучающего человечества…

…И оттого его свобода была гораздо шире иных людских свобод. То была свобода шириной в целого Бога. Он шагал, наполненный добротой и верой – как неожиданно заметил Ирину.

Встреча эта отозвалась живительной теплотой, что разлилась по венам и приятно защекотала в горле. Он застыл, казалось, над восхитительным цветком, тянущемуся из пожухлого ковыля к солнцу. Его обдало счастьем, и он долго не мог прийти в себя. Когда немного привык к ранее незнакомому чувству, стал бережно, по корешку, выкапывать растение – оно же упиралось, отбиваясь руками и ногами, однако быстро смирилось. Блаженный, словно спящее дитя, он прижал его к себе. Звали блаженного Савелий.

Итак, взятая из привычной обстановки, Ирина уже в качестве жены была перенесена в квартиру своего мужа. Здесь, освоившись в новых условиях, растение расправило тонкие побеги и указало на стул. «Что это висит?» – спросило капризно. «Ремень, необходимая моя». – «Почему же он не в шкафу? Убери, не будь распустехой.»

Дальше пошло как по маслу. В один день из квартиры исчезли вещи, которые могли вызвать в муже тоску по его прежней холостяцкой жизни.

Затем по комнате начала мигрировать мебель. Затем на недельку из Саратова примчалась её мама, и дело завертелось на полную катушку. Муж, словно на спасательном плоту, посиживал на своем диванчике и ждал, когда спадет поток перемен.

Лучше всего терпеть переустройство помогала способность высоко уходить мыслями. Начитавшись Ларошфуко, Лейбница и Локка, Савелий возносился и расслабленно витал в сферах совершенных идей. Как вдруг «Почему твои носки на кресле?» – это Ирина, держит мужнины причиндалы и строго на него смотрит. Савелий беспомощно моргает, соображая, что происходит. Что и говорить, супруга могла достать и оттуда, с заоблачных философских высот.

Миновал год их семейной жизни. Они уже покрикивали друг на друга и даже пару раз спали раздельно. Однако, это абсолютно ничего не значило – Ирина по-прежнему любила своего господина, а те наскоки и то излишнее рвение в устройстве быта Савелий списывал на её желание полностью взять управление хозяйством в свои руки. Ну, легкомысленно, но, в общем, обыденная и распространенная вещь.

Только откуда у неё завелась эта черт весть на что намекающая поговорка: «Женился бы на своей снежной бабе, ей сапоги не нужны и колготки не нужны.» – вот что ставило в тупик. Что значит – «своей»?! И откуда этот цинизм в голосе?

Вообще, скандалы в молодой семье возникают на почве того нового, что открывают супруги друг в друге только после свадьбы. Для Ирины, например, было полным сюрпризом, что сильный, целеустремленный Савелий, смогший завоевать её без каких-либо ухаживаний, ту самую силу и целеустремленность не желает прилагать к благоустройству их гнездышка. Ему было все равно, среди какой меблировки он живет, какую еду ест и что носит.

Тем не менее Савелий являлся одержимым человеком. То время, что не уделял жене, он проводил в дальних экспедициях, в поисках ещё не открытых антропоидных видов. Как бы то ни было смешно и несовременно, он откровенно верил в существование алмастов, йети, гулей-бани. Верил и регулярно выезжал на их поиски на Кольский полуостров, в Саяны или в Горный Алтай.

Однажды на Ирину насели подруги и упросили познакомить их с Савелием Юрьевичем как с научным деятелем, занимающимся некой таинственной областью.

Ирина привела подруг домой и представила мужу. И едва не сгорела со стыда. Занимая собой полкомнаты, в грубом растянутом свитере Савелий

Юрьевич сидел на диване, обжимая стеклянную банку, полными ложками вынимал из неё тушёную свинину и отправлял в пасть.

Когда на долгие дни муж оставлял её, Ирина сравнивала себя с геранью, которую при переезде забыли на подоконнике. С одинокой геранью в пустой и пыльной квартире. По часам увядая, она выглядывала в окно в очерствелый уличный мир.

Через квартал от их дома стояла телебашня. Всякую ночь, предоставленная самой себе, Ирина наблюдала её пульсирующие огни. И было немного боязно уснуть: что, если вновь явится кошмар, увиденный накануне второго отъезда мужа. Он начался с тех огней и вдруг обратился страшным зрелищем: горное плато, на нем костры, костры, костры, и огромные, косматые недолюди в развязных позах скребут себя ногтями, выкусывают блох. Они сваливаются парами и ревут срывающимся ревом, изнемогая от удовольствия, или устраивают беспощадные драки за самку.

Каким бы сумасшедшим подозрение ни было, именно в минуты одиночества оно казалось не таким уж беспочвенным. Это здесь, среди людей, её Савелий вроде как человек, но вдали от мира он снимает с себя личину гомо сапиенса, и вот он – животное. Савелий – животное, просто ему приходится маскироваться под человека, чтобы не выдать себя и не угодить в зверинец.

Но муж возвращался… и вправду сказать, изрядно одичавший, так что сызнова приходилось приучать его к бритве и ложке. Он обильно изливал на Ирину любовь и та, напитавшись ею, каждым листочком к нему льнула.

А потом, как всегда… замыкался. Часами рассматривал под микроскопом рыжие, похожие на конские, волосы, раскладывал по полу гипсовые отливки с отпечатков босых и огромных стоп, строчил и строчил записи в пухлые тетради.

В это время жены для него словно бы не существовало, хотя он, конечно, подозревал её в доме: кто-то же готовит ему обеды, которые Савелий пожирал, даже не глядя в тарелки.

Пролетали дни, и он опять приходил в себя. Начинал с прежней нежностью смотреть на Ирину, снова оберегал её от всего, что могло испортить ей настроение.

Ирина не могла взять в толк, как он способен быть таким – когда ужасно далеким, а когда до безумия родным? Что она могла сказать о нем наверняка? Он ей верен… в чем, однако, он может даже и не виноват – кто же захочет крутить с ним роман, ведь троглодит сущий, ей богу. Но, что она знала о его чувствах? Возможно, ей перепадает лишь малая толика его любви, всю глубину которой невозможно даже измерить. Только истина в том, что и этого хватало. Всё, что та любовь объяла, уже не могло разочаровать, и под её покровительством она не помнила себя более защищенной и более счастливой.

Из концертного зала доносился живой звук. Иллюминация создавала эффект света, проходящего через толщу воды и падающего точно на эстраду. Внутри лазоревого сияния выступали Татьяна и Константин. Он, мотая лохмами, аккомпанировал на гитаре, она в стиле Джеммы Халид пела «Девушку из Нагасаки».

– Они расстались? – спросила Настя.

– Полгода назад, – Воздвиженский погонял по столу стакан и отставил в сторону. – Я нашел его под Петрозаводском в забытой деревне. В онучах и посконной рубахе он тесал бревна на божий храм.

– В общем, всё как у людей. Я уж подумала она за ним на край земли пойдет.

Настя скучающе пробежалась взглядом по боулингу, там и тут обнаруживая знакомых «салаирцев».

– Можете не говорить, о чем будет ваш фильм, – решила она сменить тему. – Утром я заходила к вам… Ничего такого, по служебным обязанностям зашла. Только обещайте не смеяться, если не угадаю, —

Воздвиженский кивнул. Настя поманила его пальцем и произнесла: – О гориллах…

Не смог он сдержать обещание.

– Пора! Давно пора насыпать анималистам перцу на хвост, – произнес, вытирая слезы. – Гориллы в сибирских снегах. То-то переполоху будет.

– Просила же вас!

– Извините, бога ради. Ошиблись, снежный человек – наш герой.

– Разве он есть?!

– Нет фактов его существования. Да не велика беда, кинопром сфабрикует какие угодно.

– Сфабрикует? Теперь поняла: тот костюмчик-то с обезьяньей головой как раз на вашего Савелия будет. Людей, получается, дурите.

Режиссер нравоучительно потряс пальцем.

– Не правдой единой жив человек! Людям скучно. Не мы виноваты, что родились в такое тусклое время: никаких тебе загадок, мистики. Только замаячит что-нибудь сверхъестественное – наука тут как тут. Раз и разогнала туман. И ни единого шанса оказаться бессильным перед тайной не оставляет. А ведь так хотелось бы.

Знаете, сколько подобных брендов на наших телеканалах? О-го-го сколько. И всё затем, чтобы искоренить ту самую скуку. Последний, чупакабра. На мой взгляд, не очень удачный – нескладно придуман, потому-то не получается построить под него крепкую доказательную базу. Задача ведь не в том, чтобы люди поверили в снежного человека, но в том, чтобы твердо знали – он существует. Вот высший пилотаж документально-игрового кино.

Публика кутила вовсю. Казалось, накатавшись на горных трассах, теперь под конец дня в этой винной, чадящей парильне все хотели во что бы то ни стало смыть с себя лишнюю духовную чистоту, обретенную от кристальной ауры снегов.

– Но это лишь этическая сторона вопроса, – продолжал Воздвиженский, – думаю, она и завлекла Савелия в наш проект. Как был в лаптях, так и примчался в Останкино. Есть и другая – коммерческая.

– Корыстная, – уточнила Настя.

– А хоть бы и так! Что вы от нас хотите? Мы обычные люди, тоже хотим хорошо жить. Фильмы с таинственной тематикой повышают рейтинг телеканала. И способствуют большему поступлению рекламных денег.

– Знаете, Алексей… как вас, забыла…

– Николаевич.

– Выражаясь по-вашему, не враньем единым жив человек. Можно и честно зарабатывать. Сами же сказали, что его не существует.

– Я такого не говорил! Я сказал, нет фактов его существования. А это разные вещи.

– Выворачиваетесь.

– Впрочем, почему нет, кое-какие мы нашли, если это, конечно, кто-то не шутит… кто-то вроде нас.

Настя подождала, пока он выпьет.

– Вы серьезно? – осторожно спросила она.

– Уже второй день мы снимаем ниже по Инзеру. Представляете панорама: с гор спускается тайга и полукольцом охватывает долину, низкие пепельные тучи, и свет, кинжалами их пронзая, эффектно бьет в белизну!.. Но всё коту под хвост! Черт занес туда лыжников, такую картину исполосовали! Варвары!!!

Воздвиженский сгреб волосы в горсть и уже погружался в возвышенную печаль художника.

– А над рекой громадный утес, выразительный такой, слоистый. И сосна… Помните, у Лермонтова: «На севере диком стоит одиноко на голой вершине…» Вот бы где Савелия заснять. Но без снаряжения туда не попасть… Где Лермонтов?.. Погодите. Вспомнил, в Пятигорске… Был некрасив: хроменький, кривоватые ноги, к тому же кифоз – горб, чтоб вы знали. Друг его, Мартынов, задира страшный, но стрелок никудышный. До дуэли с Михаилом Юрьевичем лишь трижды стрелял из пистолета… И как после этого не поверить в судьбу?

Он замолчал, обняв и низко опустив голову. Настя легонько потормошила его.

– Эй, камрад, шер ами, товарищ.

Воздвиженский поднял лицо, он явно не понимал, кто перед ним и где он находится.

– Этот сценарий я не утверждаю! – заявил и поводил пальцем перед своим носом. – И чтоб мне не больше трех дублей на одну сцену!

Он кое-как поднялся.

– Вам помочь? – предложила Настя. Но тот протестующее замычал. Цепляясь за барьер, отделяющий бар от игровых дорожек, побрел в направлении WC.

Вскоре расхлябанной походкой, в белой просторной рубашке, из концертного зала вышла Татьяна. Села напротив и таинственной азбукой пальцев сделала бармену за стойкой заказ.

– Кто это был с тобой?

– Наш из пятого. Говорит, режиссер.

– Оно и видно, что режиссер – Татьяна показала на пустую бутылку. – О чем любезничали?

– Так, о чепухе… О женской верности.

– О чем, не расслышала? – за соседним столиком всхохотала компания симпатичных парней.

Настя обернулась и долго с удовольствием на них смотрела, потом решительно двинула по столу бокал.

– Держи. Выпьем за мужчин. Давай из одного по очереди.

– За всех! Уж лучше гусеницу сожрать, – отмахнулась Татьяна. – За всех, значит и за моего тоже. Благодарю покорно.

Настя положила подбородок на сплетенные пальцы и, глядя в никуда, представила путника, одиноко бредущего через каменистую осыпь. Всё ему нипочем, ни стужа, ни зной. Наделенный буйволиной силой, вонзает он свой альпеншток и, опираясь на него, взбирается выше и выше. Гребет тяжелыми вибрамами, словно танк гусеницами, тащит за спиной неподъемный рюкзак. И так день за днем, день за днем. Что ему наша бытовая суетня, толки, сплетни, пересуды, запросы подрастающего и от рук отбившегося поколения – что? Туман над истиной, не больше. Ему уже никто не нужен, духовно он перерос, стал выше долга перед семьей. И, конечно, он никому не подсуден: когда распадок засыпан ночными звездами, и ты идешь по нему, не разбирая созвездий, кто тебе скажет, что в неоглядных широтах судьбы ты идешь неверным путем?