Текст книги "Иной Сталин"

Оба новых отзыва оказались необычно короткими, свелись, по сути, к общим требованиям избегать «затасканных, трафаретных определений», добиваться «грамотности с точки зрения марксизма». Действительно же значимые указания коллективу авторов содержались в нескольких фразах.

«Нам нужен, – отмечалось в первом отзыве, – такой учебник истории СССР, чтобы история Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР… и чтобы история народов СССР не отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории». А несколько выше: «В конспекте не учтена борьба течений в правящей коммунистической партии СССР и борьба с троцкизмом как с проявлением мелкобуржуазной контрреволюции». «Мы считаем, – подчеркивалось во втором отзыве, – большой ошибкой, что авторы конспекта обрывают историю на 1923 г. Эту ошибку надо исправить, доведя историю до конца 1934 г.»[89]89
  Сталин И. Собр. Соч. Т. 14. С. 41, 42, 44.


[Закрыть].

Нетрудно заметить, что самым важным для первого отзыва стало использование непривычного тогда понятия «народ» вместо непреложного «класс», а для обоих – пожелание, мягко говоря, предельно актуализировать учебники, доведя их содержание до времени окончания работы над ними, чтобы в них успели попасть те события, которым еще предстояло произойти, а также и для того, чтобы отразить в них окончательный разрыв власти с полностью отвергнутыми как правыми, так и левыми внутрипартийными течениями. Но последнее требование не означало непременную политизацию школьного образования. Напротив, решение ПБ, принятое за три месяца перед тем, 23 апреля, потребовало прямо обратного:

«Предложить Наркомпросам союзных республик и ЦК ВЛКСМ (по линии пионерорганизации) немедленно прекратить проработку решений XVII съезда партии и вопросов марксистско-ленинской теории в начальной школе… В средней школе не допускать перегрузки детей общественно-политическими занятиями»[90]90
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 944. Л. 63.


[Закрыть].

Сведения обо всех этих решениях так и не вышли за рамки широкого руководства. Однако общедоступная информация, что время от времени появлялась на страницах газет и журналов, необычайно широко использовалась в устной пропаганде. Это свидетельствовало о том, что тогда, летом 1934 г., и начал исподволь претворяться в жизнь новый курс сталинской группы, признаки чего, хотя большей частью косвенные, были не только многочисленны, но и разнообразны, а потому и весьма убедительны.

Так, по постановлению Совнаркома УССР от 17 марта 1934 г., которое никак не могло быть принято без санкции на то узкого руководства, столицу союзной республики перевели из промышленного и пролетарского, хотя и преимущественно русского по населению, Харькова, где она пребывала с 1919 г. Все центральные учреждения, включая прежде всего ЦК КП(б) Украины, ВуЦИК и СНК, уже в конце июня прочно обосновались в Киеве, являвшемся в далеком прошлом центром Киевской Руси и Русской православной церкви, а в годы революции и гражданской войны служившем местом официального пребывания националистических правительств, петлюровской Украинской народной республики, гетманской Украинской державы. Вынуждало же задуматься о происшедшем, искать в нем некий потаенный смысл то, что событие это последовало слишком быстро за заявлением Сталина на съезде о полном разгроме «национал-уклонистов».

В те же летние дни, 13 июня, ПБ приняло решение и о другом переезде – Академии наук СССР, с момента создания находившейся в столице Российской империи. Шестнадцать лет спустя ее воссоединили с высшими государственными органами страны в одной географической точке – Москве, новой и вместе с тем старой столице.

Скорее показными, явно имевшими всего лишь демонстративный характер, стали последовавшие тогда же переименования двух силовых ведомств. 19 июня наркомат по военным и морским делам, созданный под таким названием еще 8 ноября 1917 г. по декрету II Всероссийского съезда Советов, получил новое – наркомат обороны (НКО). Однако более значимым оказалось не это простое переименование, а то, что одновременно упразднялся Революционный военный совет (РВС, Реввоенсовет) СССР, юридически – высший военно-политический орган управления вооруженными силами страны. Ведь в соответствии с законодательством не Наркомвоенмору, а председателю РВС СССР подчинялись командующие войсками военных округов, флотами, начальники различных центральных управлений, объединявшихся собственно наркоматом. Реорганизация являлась важной и своевременной, ибо ликвидировала порочное, недопустимое в принципе для армии и флота двоевластие, уравнивала, наконец, НКО по положению и функциям с остальными наркоматами. В то же время она и порывала последние, уже чисто ассоциативные связи с изначально самобытной, классово чистой и революционной Красной армией, способствовала окончательному забвению первого председателя Реввоенсовета Республики Троцкого и оказавшихся бесплодными надежд на близкую победу мировой революции.

Такой же, по сути, игрой в слова оказалась и другая реорганизация, начатая еще в марте для создания союзного НКВД (перед тем наркомвнуделы являлись только республиканскими) с включением в него подлежащего реформированию ОГПУ[91]91
  Там же. Д. 939. Л. 2.


[Закрыть]. Но 10 июля, когда ЦИК СССР принял подготовленное комиссией ПБ постановление, практически ничего не изменилось. Да, одиозное во всем мире ОГПУ упразднили, но тут же возродили под другим названием – Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР. Однако, как оказалось, включили не ОГПУ в НКВД, а НКВД в ОГПУ, придав последнему ведущую в наркомате роль, сделав остальные главки всего лишь вспомогательными придатками ГУГБ. Более того, одного из основных разработчиков проекта реорганизации Г.Г. Ягоду, занимавшего пост заместителя председателя ОГПУ (в последние месяцы – при смертельно больном В.Р. Менжинском), подчеркнуто назначили наркомом внутренних дел Советского Союза.

Действительно же важным, свидетельствующем о несомненном приближении реформирования политической системы страны, стал иной акт: постановление ЦИК СССР от 14 апреля о введении нового высшего почетного звания – Героя Советского Союза, заменившего существовавшее перед тем и очень схожее по названию Герой Труда, установленное в июле 1927 г. и присваивавшееся трудящимся за особые заслуги в области производства. Новое звание не только подменяло уже в своем названии труд как главную обязанность работоспособных граждан, служением Отчизне, стране. Ко всему прочему, оно и открывало эпоху героизации, возвеличивания подвигов. Потому-то первыми Героями Советского Союза стали не рабочие и шахтеры, трактористы и колхозники, а беспартийные полярные летчики: М.В. Водопьянов, И.В. Доронин, Н.П. Каманин, С.А. Леваневский, А.В. Ляидевский, B.C. Молоков, М.Т. Слепнев, спасшие во льдах Чукотского моря участников арктической экспедиции и экипаж «Челюскина».

Тем временем советская дипломатия продолжала делать все возможное, дабы ускорить создание оборонительного Восточного пакта. Добивалась этого, несмотря на те негативные события в Европе, которые вынудили пересмотреть первоначальный состав блока, предусматривавший обязательное участие в нем – по мнению Парижа и Москвы – Чехословакии и Польши, и только Москвы – еще и стран Прибалтики.

«Начальник государства» и «первый маршал» в первые годы независимости Польши, а теперь по должности всего лишь военный министр, но, как и прежде, высший авторитет в стране Юзеф Пилсудский всегда стремился проводить политику «качелей», попеременного сближения то с Берлином, то с Москвой. После подписания 25 июля 1932 г. трехлетнего договора с Советским Союзом о ненападении он счел своевременным и необходимым добиться 26 января 1934 г. аналогичного в принципе соглашения, но уже сроком на десять лет, с Германией. Оно предусматривало отказ двух стран от пересмотра границ и применения силы для разрешения территориальных споров, прежде всего наиболее острого из них, по проблеме Польского (Данцигского) коридора.

Предоставляя некоторые, как оказалось, чисто иллюзорные гарантии Польше, это соглашение нанесло ощутимый удар по той системе коллективной безопасности, создания которой добивались Франция и СССР. Посетивший в феврале Москву министр иностранных дел Польши Юзеф Бек прямо заявил Литвинову, что «он не видит в настоящее время опасности со стороны Берлина или вообще опасности войны в Европе». В записи беседы, предназначенной узкому руководству, Литвинову пришлось констатировать: «Налицо, несомненно, серьезный поворот в ориентации политики Польши. Вряд ли Польша могла бы брезговать нашим сотрудничеством и в то же время отдаляться от Франции, не получив откуда– либо новых гарантий или обещания гарантий»[92]92
  Документы… Т. XVII. М, 1971. С. 133, 139.


[Закрыть] Не смог изменить позицию Пилсудского и Бека и визит в Варшаву в апреле министра иностранных дел Франции Луи Барту.

Вскоре не менее тревожные сообщения стали поступать из Прибалтики. 12 марта премьер-министр Эстонии Карл Пяте совместно с военным министром совершил государственный переворот. Для начала просто узурпировал власть в стране, а несколько позже «оформил» диктатуру роспуском государственного собрания (парламента), запретом деятельности всех партий, кроме созданного для поддержки своего авторитарного режима Изамаалита (Отечественного союза), и, как апогей переворота, провозгласил себя регентом государства. Три месяца спустя схожий до деталей переворот произошел и в Латвии. Там 15 мая премьер-министр Карл Ульманис, также опираясь на армию и ее главнокомандующего Балодиса, установил личную диктатуру, вскоре ликвидировав все демократические свободы, распустил сейм (парламент) и политические партии. Явно прогерманские настроения как Пятса, так и Ульманиса заставили Москву серьезно усомниться в возможности присоединения Эстонии и Латвии к Восточному пакту.

М.М. Литвинов блестяще воспользовался кризисной ситуацией и поспешил избавиться от своих давних противников в НКИДе, не очень и скрывавших старые прогерманские настроения. Опираясь на решение ПБ от 15 августа 1933 г., предусматривавшего ликвидацию в наркоматах коллегий[93]93
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 928. Л. 4.


[Закрыть], он сумел добиться 10 мая освобождения от должностей двух своих заместителей, Г.Я. Сокольникова и Л.М. Карахана, курировавших соответственно дальневосточные и ближневосточные страны[94]94
  Кен О.Н., Рупасов А.И. Указ. соч. С. 571.


[Закрыть]. Временно он смирился с сохранением на посту заместителя только Н.Н. Крестинского.

Тогда же Литвинов сумел завершить и очень важную для него и политики узкого руководства смену полпредов в ключевых для создания Восточного блока европейских столицах. В Берлин был переведен Я.З. Суриц из Анкары, в Варшаву – Я.Х. Давтян из Афин. Полпредом в Праге стал С.С. Александровский[95]95
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 945. Л. 43; Д. 943. Л. 41; Д. 947. Л. 34; Д. 950. Л. 38.


[Закрыть], а в Париже после смерти В.Г. Довгалевского утвердили В.П. Потемкина, перед тем занимавшего тот же пост в Риме.

Кадровые перемещения, проведенные по инициативе Литвинова, явно подтверждали то доверие, которое узкое руководство выражало и ему лично, и тому, как именно он проводил в жизнь новый внешнеполитический курс. Вместе с тем твердые действия наркома способствовали укреплению позиций Москвы на международной арене. Далеко не случайно именно тогда решительно поменялось отношение Малой Антанты к идее Восточного пакта.

В январе 1934 г. конференция министров иностранных дел этой региональной организации заявила о «своевременности» возобновления их государствами дипломатических отношений с СССР, что являлось непременным и вполне нормальным условием для заключения Восточного пакта. Однако от рекомендаций к конкретным решениям Малая Антанта перешла несколько позже. 2 июня ее Постоянный совет признал, что «политические и дипломатические условия позволяют… возобновить дипломатические отношения с СССР»[96]96
  Документы… Т. XVII. С. 775.


[Закрыть], а уже 9 июня они были установлены Румынией и повышены в ранге Чехословакией. Правда, здесь нельзя не отметить ту положительную роль, которую сыграли Луи Барту и Эдуард Бенеш. Их настойчивость, несомненно, повлияла на позицию, занимаемую министром иностранных дел Николае Титулеску, который больше не требовал отказа Советского Союза от прав на Бессарабию как непременного условия для нормализации отношений между двумя странами и продолжения переговоров о присоединении к Восточному пакту Бухареста.

Изменившаяся позиция Малой Антанты и позволила Луи Барту сделать решающий шаг в выполнении достигнутых в конце минувшего года договоренностей с Кремлем. 15 сентября по официальному предложению Франции 30 государств – членов Лиги наций обратились к СССР с предложением вступить в эту международную организацию. Советское правительство, как и предусматривалось директивами Довгалевскому, приняло предложение, и 18 сентября ассамблея Лиги наций проголосовала не только за принятие СССР, но и за включение его представителя как постоянного члена в Совет Лиги.

И чуть ли не сразу узкому руководству пришлось на деле доказывать незыблемость своего нового курса, вновь продемонстрировать бесповоротный отказ от былой приверженности идее мировой революции, столь пугавшей страны Запада.

3 октября в очередное правительство Испании, формировавшееся Лерусом, должны были войти три представителя реакционной клерикально-монархической Испанской конфедерации автономных правых. В ответ коммунистическая партия призвала трудящихся страны ко всеобщей забастовке и вооруженному восстанию[97]97
  Правда. 1934.11 октября.


[Закрыть]. Но призыв этот практически не был поддержан. Только в северо-западной провинции, Астурии, выступления приняли острый характер. В Овьедо, ее центре, представители социалистов, коммунистов и анархо-синдикалистов образовали революционный комитет, который в считанные часы сумел сформировать пятидесятитысячную армию, главным образом из шахтеров. Две недели плохо вооруженные, не обладавшие необходимой подготовкой повстанцы сдерживали натиск батальонов иностранного легиона и иррегулярных марокканских частей, но 20 октября, потеряв свыше тысячи убитыми и две тысячи ранеными, вынуждены были капитулировать.

Реакция – разумеется, не правительства СССР, а ЦК ВКП(б) и исполкома Коминтерна на второе за год в Европе выступление пролетариата с оружием в руках – оказалась подчеркнуто отстраненной, как и в феврале на события в Австрии. Ни денежных средств, ни оружия, ни профессиональных революционеров в Испанию не отправили. Вместо всего этого давалась обширная, но лишь в первые четыре дня, газетная информация – сообщения собственных корреспондентов «Правды» и «Известий» в Париже и Лондоне, но с непременной ссылкой на зарубежные телеграфные агентства и под вызывавшими прилив оптимизма и энтузиазма шапками: «Всеобщая забастовка охватила всю Испанию. Бои на улицах Мадрида»; «Революционные выступления в Испании. Астурия в руках рабочих»; «Революционная борьба в Испании. Каталония отделилась от Испании»[98]98
  Там же. 6, 7 и 8 октября.


[Закрыть].

Зато именно в те самые дни был предан гласности новый курс Коминтерна, решительно порывавшего со своим одиозным прошлым «экспортера революций». Сначала парижская «Юманите», а затем и московская «Правда» опубликовали обращение ИККИ «К Социалистическому Интернационалу. К рабочим и работницам всех стран». ИККИ обращался ко вчерашним своим заклятым врагам «с предложением немедленных совместных выступлений как для оказания поддержки борющемуся испанскому пролетариату, так и для борьбы против поддержки правительства Леруса правительствами других капиталистических стран»[99]99
  Там же. 13 октября.


[Закрыть]. Это была уже совершенно иная, нежели проводившаяся пятнадцать лет подряд, стратегия. События в Испании использовались как предлог для закрепления того, что стало исподволь осуществляться на практике еще с лета.

…15 июля национальный совет французской социалистической партии принял предложение коммунистов о совместных действиях против фашизма и войны. 27 июля генеральный секретарь ФКП Морис Торез и бессменный с 1920 г. председатель соцпартии, редактор ее центрального органа, газеты «Попюлер», Леон Блюм подписали пакт о единстве действий. Эта договоренность всего через два с половиной месяца принесла ощутимые плоды: 32 дополнительных депутатских места для обеих партий, полученные на кантональных выборах. Используя достигнутый успех, Торез, выступая 24 октября в Нанте, выдвинул новое предложение – о полном объединении сил коммунистов уже не только с социалистами, но и с радикалами для создания Народного фронта. Огласил он эту свою инициативу, несмотря на категорическое возражение, высказанное ему накануне членом президиума ИККИ Пальмиро Тольятти. А на пленуме ЦК ФКП, проходившем 1 и 2 ноября, несомненно получив одобрение узкого руководства из Москвы и лично Сталина, Торез еще раз заявил о необходимости перехода от конфронтации к союзу с социалистами и радикалами[100]100
  Дюкло Ж. Мемуары. Т. 1. М, 1985. С. 183–184.


[Закрыть].

Обо всем этом сообщали советские газеты, умолчав о не менее важных для понимания нового курса событиях. О том, что 18 октября Китайская советская республика, этот реальный второй очаг всемирной революции, самоликвидировалась под несомненным давлением Москвы. Ведь, продолжая борьбу с армиями национального правительства Чан Кайши, она фактически способствовала закреплению Японии в Маньчжурии и расширению зоны агрессии. Газеты много недель спустя уведомили всего лишь о перебазировании, об очередном «освободительном походе» китайской Красной армии под руководством Мао Цзэдуна и Чжу Дэ, вскоре прославленном как героический «Великий северный».

Однозначная позиция, занятая Кремлем летом – осенью, облегчила и ускорила продвижение к Восточному пакту. Литвинов в Женеве сумел достичь полного взаимопонимания с Пьером Лавалем – новым французским министром иностранных дел. 22 ноября Литвинов шифротелеграммой сообщил Сталину, что поначалу блок, оформляемый пока протоколом, включит три страны: Францию, Чехословакию и СССР. 25 ноября узкое руководство одобрило такой шаг, а потому, после взаимного согласования всех поправок[101]101
  Документы… Т. XVII. С. 686–687, 829.


[Закрыть], Литвинов и Лаваль подписали 5 декабря «Протокол между Союзом Советских Социалистических Республик и Французской республикой по вопросам, касающимся переговоров о Восточном пакте». Он предусматривал:

«… Оба правительства не согласятся на переговоры, которые имели бы целью заключение ими многосторонних или двусторонних соглашений, могущих нанести ущерб подготовке и заключению Восточного регионального пакта или соглашений, с ним связанных, или заключение соглашений противных духу, которым руководствуются оба правительства…»[102]102
  Там же. С. 725–726.


[Закрыть].

Два дня спустя, также в Женеве, было объявлено о присоединении «к принципам Восточного пакта в той же форме и в том же духе, в котором он был задуман», и Чехословакии. Правда, Эдуард Бенеш сделал это как обмен письмами между двумя министрами иностранных дел. Обращаясь к Литвинову, он сообщал:

«От имени моего правительства я также всецело присоединяюсь к Протоколу, подписанному Вами 5 декабря 1934 г. в Женеве от имени правительства Союза ССР с г. Пьером Лавалем, министром иностранных дел Французской республики. Совершая это присоединение, правительство Чехословацкой республики принимает все в нем обусловленное и обязывающее таким образом взаимно указанным в упомянутом Протоколе способом все три правительства»[103]103
  Там же. С. 738–739.


[Закрыть].

Однако несколькими днями ранее, вечером 1 декабря, все дальнейшие строго продуманные, планомерные и спокойные действия узкого руководства по созданию системы коллективной безопасности оказались под угрозой. В Смольном у своего кабинета неким Николаевым был убит член ПБ, секретарь ЦК ВКП(б) С. М. Киров.

Глава четвертая

Детали убийства Кирова легко воссоздаются по сохранившимся телеграммам, рапортам, медицинским заключениям, датированным первыми днями декабря 1934 г., по протоколам допросов как Леонида Николаева, так и десяти свидетелей, дававших показания в день трагического происшествия, всего через два-три часа после убийства[104]104
  Не снятый с документов по делу об убийстве С.М. Кирова гриф секретности вынуждает ограничиться общей для данной и всех последующих цитат из следственных документов глухой ссылкой лишь на архивохранилище – РГАСПИ, исключив по не зависящим от автора причинам обычные указания на фонд, опись, дело и лист.


[Закрыть].

Из протокола допроса Николаева 9 декабря:

«– Как вы провели день 1 декабря вплоть до момента убийства?

– В этот день должен был состояться актив по вопросам об итогах пленума[105]105
  29 ноября 1934 г. газета «Ленинградская правда» поместила объявление о собрании 1 декабря в 18 часов во Дворце Урицкого (Таврический дворец) партийного актива ленинградской организации ВКП(б) по итогам ноябрьского пленума ЦК.


[Закрыть]. Я дважды звонил жене на службу и просил достать билеты на актив. К часу дня я выяснил, что жена не сможет достать билеты, поэтому после часа я поехал в Смольненский райком партии – проспект имени 25 октября, где обратился к сотрудникам районного комитета Гурьянову и Орлову с просьбой дать мне билет на актив. Гурьянов отказал, а Орлов обещал, предложив прийти за ним к концу дня. Для страховки я решил съездить в Смольный и там попытаться через знакомых сотрудников городского комитета получить билет. С 1 часа 30 минут дня до 2 часов 30 минут дня я находился в здании Смольного, наган был при мне…»

Из показаний сотрудницы отдела руководящих партийных органов Ленинградского горкома А.П. Бауэр-Румянцевой, 1 декабря:

«1 декабря в начале 15 часов вошел в комнату № 431 на третьем этаже Николаев, работавший в РКИ в Смольном и числившийся там, и обратился ко мне с просьбой дать ему пропуск на актив. Я ему ответила, что у меня пропуска нет и мы сами не идем. Тогда он меня спросил, где сидит Смирнов, работающий по кадрам. Я ему сказала, что Смирнов сидит в комнате рядом…»

Из показаний Николаева от 9 декабря:

«…Встретил сотрудников Денисову, Шитик, Смирнова, Ларина, Петрошевич – у всех просил билет. Только один Петрошевич обещал дать билет, но только к концу дня. В ожидании конца дня я решил погулять возле Смольного, полагая, что скорее всего получу билет у Петрошевича. По истечении часа вновь зашел в Смольный….»

Показания П.П. Лазюкова, сотрудника оперативного отдела[106]106
  В функции оперативного отдела, в частности, входила охрана С.М. Кирова, а также здания Смольного.


[Закрыть] (далее – оперод) управления НКВД по Ленинградской области, 1 декабря:

«Заступил на пост вместе с К.М. Паузером у дома, где проживал Киров – проспект Красных зорь, дом 26/28, в 9 часов 30 минут утра. В 16.00 Киров вышел из дому по направлению к Троицкому мосту по правой стороне. Впереди него шел сотрудник оперода Трусов, Лазюков и Паузер сзади, в десяти шагах. У моста Киров сел в свою машину, а охрана – в свою и поехали по маршруту Троицкий мост – набережная Жореса – Литейный проспект – ул. Войнова – ул. Слуцкого – ул. Тверская – Смольненская площадь. Машина т. Кирова въехала в ворота, а мы задержались у стоянки. Т. Паузер первый выскочил из машины, а я остался сзади него. Тов. Кирова у ворот Смольного встречали Александров, Бальковский и Аузен (сотрудник наружного наблюдения), которые приняли его. Я и Паузер остались в вестибюле Смольного ждать т. Кирова…»

К.М. Паузер, сотрудник оперода УНКВД, 1 декабря:

«На подъезде Смольного стояли т. Борисов – оперативный комиссар, и помощник коменданта Смольного т. Погудалов. Все мы, то есть я, Лазюков, Аузен, Бальковский, Борисов и Погудалов, вошли в вестибюль, довели т. Кирова до дверей, ведущих к лестнице на верхние этажи. Я, т. Лазюков, т. Погудалов остались у дверей, а т. Борисов, т. Аузен и т. Бальковский отправились по лестнице за т. Кировым…»

М.В. Борисов[107]107
  Борисов М.В., 1881 г. рождения, из крестьян, кандидат в члены ВКП(б) с 1931 г., оперативный комиссар 4-го отделения, оперода УНКВД по Ленинградской области. В ОГПУ с 1924 г., ранее работал сторожем. Погиб 2 декабря 1934 г. в 10 часов 50 минут при наезде грузового автомобиля на стену дома № 50 по улице Войнова.


[Закрыть] сотрудник оперода УНКВД, 1 декабря:

«…Добравшись до коридора, я шел по коридору от него (Кирова – Ю.Ж.) на расстоянии 20 шагов. Не доходя двух шагов до поворота в левый коридор, я услыхал выстрел. Пока я вытащил револьвер из кобуры и взвел курок, я услыхал второй выстрел. Выбежав на левый коридор, я увидел двух лежащих у дверей приемной т. Чудова. Лежали они на расстоянии 3/4 метра друг от друга. В стороне от них лежал наган. В том же коридоре, я видел, находился монтер областного комитета Платоч. Тут же выбежали из дверей работники областного комитета. Их фамилии я не помню…»

Николаев, показания 9 и 3 декабря:

«…По истечении часа вновь зашел в Смольный[108]108
  В ходе допроса 3 декабря на вопрос: «Как вы попали первого декабря в Смольный?» – Николаев ответил: «Я прошел по партбилету».


[Закрыть] вошел в уборную. Выйдя оттуда, увидел Кирова, направлявшегося в свой кабинет. Это было на третьем этаже здания, было примерно 4 часа 30 минут вечера…». «Выйдя из уборной, я увидел, что навстречу мне, по правой стороне коридора, вдет С.М. Киров на расстоянии от меня 15–20 шагов. Я остановился и отвернулся к нему задом, так что когда он прошел мимо меня, я смотрел ему вслед в спину. Пропустив Кирова от себя шагов на 10–15, я заметил, что на большом расстоянии от нас никого нет. Тогда я пошел за Кировым вслед, постепенно нагоняя его. Когда Киров завернул за угол налево к своему кабинету, расположение которого мне было хорошо известно, вся половина коридора была пуста – я побежал шагов за пять, вынув наган на бегу из кармана, навел дуло на голову Кирова и сделал один выстрел в затылок. Киров мгновенно упал лицом вниз. Я повернул назад, чтобы предотвратить нападение на себя сзади, взвел курок и сделал выстрел, имея намерение попасть себе в висок. В момент взвода курка из кабинета напротив вышел человек в форме ГПУ, и я поторопился выстрелить в себя. Я почувствовал удар в голову и свалился…»

С.А. Платоч, монтер Смольного, из показаний 1 декабря:

«… Дойдя по коридору до угла левого коридора, мы (с кладовщиком Г.Г. Васильевым – Ю.Ж.) увидели, что с нами поравнялся т. Киров. Васильев попросил меня закрыть стеклянную дверь на левом коридоре, которая ведет в 4-ю столовую. Я побежал впереди Кирова шагов на 8, вдруг услыхал сзади выстрел. Когда я обернулся, раздался второй выстрел. Я увидел, что т. Киров лежит, а второй медленно сползает на пол, опираясь на стену. У этого человека в руках находился наган, который я взял у него из рук. Когда я у стрелявшего в т. Кирова брал наган, он был как будто без чувств».

Г.Г. Васильев, кладовщик Смольного, из показаний 1 декабря:

«… Я направлялся к себе в комнату. По дороге вижу, что вдет т. Киров. Я счел неудобным, что стеклянная дверь открыта, и послал встретившегося мне Платоча, чтобы он ее закрыл, и продолжал идти к себе в комнату. Не успел я сделать двух шагов, как раздался выстрел. Я повернул обратно, добежал до угла левого коридора, как раздался второй выстрел, и я увидел, что лежат двое. Я схватился за голову и подумал, что, наверное, т. Кирова убили, но туда я не побежал до выстрела…»

М.Д. Лионикин, инструктор Ленинградского горкома (тот самый человек в форме ГПУ), из показаний 1 декабря:

«Я в момент выстрелов находился в прихожей секретного отдела областного комитета. Раздался первый выстрел, я бросил бумаги, приоткрыл дверь, ведущую в коридор, увидел человека с наганом в руке, который кричал, размахивая револьвером над головой. Я призакрыл дверь. Он произвел второй выстрел и упал. После этого я и работники секретного отдела вышли из прихожей в коридор. В коридоре на полу против двери в кабинет т. Чудова лежал т. Киров вниз лицом, а сзади, на метр отступя, лежал стрелявший в него человек на спине, широко раскинув руки в стороны. В коридоре уже много собралось товарищей, в том числе тт. Чудов, Кодацкий, Позерн[109]109
  Чудов М.С. – второй секретарь Ленинградского обкома ВКП(б); Кодацкий И.Ф. – председатель исполкома Леноблсовета; Позерн Б.П. – секретарь Ленинградского обкома ВКП(б).


[Закрыть] и т. д. Срочно была вызвана врачебная помощь. Стрелявший начал шевелиться, приподниматься. Я его поддержал, и начали обыскивать, отнесли в изолированную комнату (информационный отдел, № 493). В это же время другие отнесли раненого т. Кирова в его кабинет».

А. М. Дурейко, сотрудник оперода УНКВД, показания 1 декабря:

«… Узнав, что приехал т. Киров, я пошел по коридору (третьего этажа – Ю.Ж.)… Я направлялся навстречу т. Кирову. Его сзади сопровождал т. Борисов. Через некоторое время, две-три минуты, раздались один за другим два выстрела. Побежавши на выстрелы, я увидел двух, лежавших на полу. Тут набежало много народу, главным образом сотрудники областного комитета, здесь же я увидел т. Чудова. Я бросился к стрелявшему и тут же начал его обыскивать. У него при обыске был найден ряд документов. Во время прохода т. Кирова по коридору по нему ходило много народу…»

Таковы установленные вечером 1 декабря 1934 г. факты, на которые еще не мог повлиять, даже если бы того и хотел, Сталин. Ведь пока он находился в Москве, в своем кремлевском кабинете, и узнал об убийстве Кирова уже после того, как начался допрос свидетелей. Дополняющие и одновременно подтверждающие друг друга показания десяти очевидцев полностью опровергают, по сути единственную бытующую версию событий.

В половине пятого вечера 1 декабря в коридорах, ведших к кабинету Кирова, было довольно многолюдно. Необходимо опровергнуть еще одну легенду, твердо закрепившуюся в литературе. Борисов отнюдь не являлся телохранителем («прикрепленным») Кирова. Ему, одному из многих сотрудников охраны Смольного, вменялось сопровождение члена политбюро только от подъезда здания до кабинета и обратно. Практически аналогичные обязанности, но лишь применительно к большому и малому (левому) коридорам третьего этажа, исполнял и сотрудник оперода УНКВД А.М. Дурейко.

A.Л. Молочников, начальник экономического отдела (ЭКО) УНКВД, объяснительная записка от 9 декабря:

«Первого декабря сего года, будучи в кабинете т. Медведя, около 4 часов 30 минут позвонил телефон. Тов. Медведь положил трубку, распорядился вызвать машину, так как его вызвал т. Киров. Через 3–5 секунд раздался второй телефонный звонок. Тов. Медведь с первых же слов, бросив трубку, крикнул: «В Кирова стреляли!» – и тут же сорвался с места и вместе с вбежавшим т. Фоминым[110]110
  Фомин Ф.Т. – заместитель начальника УНКВД по Ленинградской области.


[Закрыть]⁷, которому, очевидно, тоже позвонили, убежал. По аппарату никаких распоряжений не было. Поскольку большое количество сотрудников управления имело билеты на актив, я тут же по своему отделу дал распоряжение всем быть на месте. То же я предложил сделать Лобанову по ОО (особому отделу – Ю.Ж.). Минут через 20 я получил распоряжение выслать 30 сотрудников в Смольный, что было тут же выполнено. Вместе с сотрудниками в Смольный поехал и я. В Смольном я узнал, что убийца жив и отправлен в НКВД. В самом Смольном я узнал, что при убийце найден ряд документов, в том числе и партбилет. Минут через 40 после моего приезда т. Медведь поручил мне и т. Губину[111]111
  Губин А.А. – начальник оперативного отдела УНКВД по Ленинградской области.


[Закрыть] допросить комиссара Борисова и выяснить подробности покушения. Я попросил одного из комиссаров указать мне или привести т. Борисова. Ко мне привели человека в штатском лет 50-ти…»

Между тем обозначилась первая подлинная странность следствия. Ровно через 15 минут после рокового выстрела, в 16.45, в здании управления НКВД по Ленинграду и области (Литейный проспект, дом 4) заместитель начальника 4-го отделения секретно-политического отдела УНКВД Л. Коган уже начал допрос… Милды Драуле, жены Николаева. Четверть часа – это ровно столько времени, сколько требуется для того, чтобы спуститься с 3-го или 2-го этажа Смольного, сесть в машину и проехать практически по прямой, по улице Войнова до здания УНКВД, подняться на два или три этажа. Однако в протоколе допроса Драуле не сохранились те листы, на которых, без сомнения, можно было бы найти и сведения о месте ее задержания и объяснение причины допроса прежде всего ее. Протокол содержит лишь общие обязательные данные – кто, где, когда, кого допрашивает, а также самую общую характеристику, которую дала Милда Драуле своему мужу, Николаеву. Только час спустя начался допрос свидетелей в Смольном.