Текст книги "Метро 2035: Муос. Чистилище"

– Вы свободны. Мы – с Нейтральной. Идемте с нами. У нас мало времени, идемте.

Секундное молчание, а потом слабые голоса:

– Мы не сможем…

– Мы не дойдем…

– Я слишком слаб…

– Я и так скоро умру…

– Лучше умереть здесь…

В отчаянии Владимир сделал то, о чем в дальнейшем и он, и Анастасия старались не вспоминать. Он подбежал к тощему рабу, который был прикован к Анастасии, схватил его левую руку, от которой шла цепь к правой руке Насти, и гробовым голосом спросил:

– Ты идешь с нами?

Тощий медленно покачал головой.

Владимир в секунду выхватил из ножен меч и, размахнувшись, отрубил рабу большой палец у самого основания. Рывком дернул кольцо цепи, и она с глухим хрустом соскочила с руки раба. Анастасия закричала, но он не обращал внимание на ее протесты, а также на вопли и проклятия раненого. Схватив за цепь у самой руки Анастасии, он потащил ее за собой.

Окуневич убил убегавшего надсмотрщика и уже возвращался назад. Но сидевшие в укрытии мутанты услышали призывы о помощи. Пять надсмотрщиков выбежали на Поверхность. Окуневич схватил ослабевшую девушку за другую руку, и они втроем побежали в сторону трибуны, с которой спустились на поле. Бони отставал.

Преследователи сразу же разрядили свои арбалеты. Но на бегу им не удалось хорошо прицелиться – ни одна стрела не попала в убегавших. Когда забегали на трибуну, Пруднич оглянулся – надсмотрщики преследовали их только с мечами и дубинами, арбалеты они побросали, надеясь вскоре достигнуть беглецов.

Бони почти перешел на шаг. В середине подъема трибун Окуневич остановился и крикнул:

– Бони, отстреливайся; потом догонишь нас.

Окуневич знал, что «потом» для Бони не будет, об этом догадывался и Бони. Он остановился, сам себе кивнул и устало сел на растрескавшееся от времени пластиковое сидение. Медленно вскинул к плечу арбалет и прицелился в надсмотрщиков.

Когда они достигли вершины трибун, Владимир еще раз посмотрел вниз. Двое надсмотрщиков обегали Бони с разных сторон. Трое возвратились на поле за брошенными арбалетами. В центре поля стоял отрешенно наблюдавший происходящее двухголовый мутант со скрещенными на груди руками. Пруднич мысленно поблагодарил обреченного американца, который задержал надсмотрщиков и дал им шанс спастись.

К вечеру они уже были на Нейтральной. Только через неделю из Центра явились военные со следователем. Они убедились, что Бони, Окуневич и Пруднич не числились нейтралами на момент нападения. Формально нарушения Конвенции не было, и они ушли. Правда, старший военный злобно сказал усмехающемуся Голове, что доложит Ученому Совету о необходимости пересмотра Конвенции. Но дальше пустых угроз дело не пошло.

Владимир и Анастасия поселились в одном из пустующих дотов. Две недели в верхних помещениях Центра подорвали ее здоровье и враз размазали в ничто ее детские мечты и мысли. С первого дня пребывания на каторге симпатичную длинноволосую девушку присмотрели себе начальники надсмотрщиков УЗ-8 – сиамские близнецы, считавшие себя одной личностью и называвшие себя Дроном. Ей предложили стать постоянной любовницей в обмен на освобождение от работ на Поверхности. Что было после ее отказа, Анастасия объяснить не могла: то ли не помнила, то ли не хотела вспоминать. Дрон заставил ее отзываться на унизительную кличку «Шавка» и, избитую и униженную, изгнал к другим УЗ-9.

УЗ-9, брошенные на самое дно социальной лестницы Центра, быстро скатывались к дикости. Обычным делом в их общинах были жестокость и убийства, полигамия и извращения. Слабенькую и миловидную Анастасию ждала страшная участь. Но за нее заступился один УЗ-9. Это был репрессированный ученый-медик, отказавшийся участвовать в экспериментах по выведению морлоков. Его так и называли – Док. Он лечил соплеменников, насколько это было возможно при почти полном отсутствии лекарств и медицинских инструментов, и поэтому общине каторжан был очень полезен. Приведя в чувства истерзанную надсмотрщиками девушку, он заявил всем, что забирает новенькую себе. И нарушить запрет Дока трогать ее не решался никто из УЗ-9, потому что каждый из них мог завтра вознуждаться в его помощи. Док ничего от нее не требовал взамен своего покровительства, хотя спали они рядом. И что им двигало, для Насти так и осталось загадкой. Это Док стоял на поле в цепи рядом с Настей, и именно ему Владимир отрубил палец.

Сидя, обнявшись, в своем тесном доте, они решили больше никогда не вспоминать того, что произошло с момента их встречи до момента их прихода на Нейтральную. И они никогда об этом больше не говорили и почти никогда не думали. Лишь спустя годы Анастасия как-то раз рассказала эту историю подрастающей и умной не по годам Вере, назойливо требовавшей подробного отчета об обстоятельствах знакомства ее родителей. Конечно, в этом рассказе самые жестокие подробности были сглажены. И девочка, привыкшая к тихому однообразию поселковой жизни, настолько прониклась этим рассказом об отважном прошлом ее родителей, что Анастасия была не рада своему внезапному порыву. Вера вместо сказки на ночь требовала очередного повторения этих не очень приятных ее родителям воспоминаний.

Нейтральная не стала для Владимира родным домом. Злобные и постоянно конфликтующие между собой жители станции-форта, становившиеся одним народом только на время нападений, были совсем не похожи на шумных и дружных партизан. Особенно тяжело было Владимиру наблюдать регулярно следовавшие через станцию родные партизанские обозы. Он бы хотел их вообще не видеть, но это было невозможно: каждый нейтрал обязан заступать в дозоры возле бронедрезины и у ворот в Большой Проход. В первый раз в таком дозоре, встретив своих ходоков, он спрыгнул с дрезины и выбежал к ним навстречу, радостно приветствуя друзей. Митяй от него отвернулся. Никто из ходоков не протянул ему руки, как будто они не видели и не слышали Владимира. Для них он был дезертиром.

Наступали ленточники – трупный запах этой черной давящей угрозы просачивался уже и на их станцию-крепость. И от этого таким хрупким казался кокон счастья этих двух человек, ожидавших скорого появления третьего. Скоро через Нейтральную прошел странный обоз в сопровождении людей, пришедших откуда-то издалека, не из Муоса. А еще через несколько месяцев на станцию пришел монах, назвавшийся Присланным. Кто был этот человек, и был ли он человеком вообще, осталось загадкой. Но его дар говорить простыми словами о великих вещах оправдывал данное ему прозвище. Пруднич, как сейчас, помнит себя и Настю, стоящих на одном колене и в едином порыве со всеми жителями Нейтральной приветствующих Присланного. А еще через три месяца Настя, пряча слезы, сидя у него на коленях и держа на руках месячного Костика, шептала ему, уходящему в Последний Бой, неизвестно где услышанные ею заговоры от смерти.

Он помнит строй, в котором стояли почти все мужчины Муоса, чувствуя себя непобедимой силой, монолитом, о который непременно разобьется нашествие людей-червей. Туманная вуаль покрывала его воспоминания о длившемся сутки кровавом кошмаре, названном Последним Боем. Больше он помнил усталое лицо Мясника, быстро и неаккуратно зашивающего ему кровоточащие обрубки руки и ноги, матерясь в ответ на его просьбы уколоть опий.

После возвращения домой он быстро научился ходить на протезе; еще быстрее утратил чувство неполноценности из-за увечья, потому что оказался одним из немногих выживших и одним из многих калек.

Нейтральная вошла в Республику, по призыву которой он, Анастасия и Окуневич, собрав небольшую группу добровольцев, заселили поселение МегаБанк, администратором которого был назначен Пруднич. Жили они не сыто, но относительно спокойно и, в общем-то, счастливо: честно трудились, отстраивали поселение, рожали, растили и воспитывали детей.

Пруднич был не только руководителем поселка, но и единственным священником поселения. Республика с прохладцей относилась к «религиозным суевериям» народа, но вынуждена была с ними считаться, по крайней мере до тех пор, пока не сократиться до минимума количество людей, помнящих Присланного. Тем более людскую веру можно было использовать на службе государству. В не так давно изданном законе Республики было предписано, что каждое поселение имеет право на оправление религиозных культов только под эгидой руководителя поселения. Поэтому выбор был невелик: или культ становился противозаконным, или же его оправлял администратор поселения. Пройдя двухнедельный курс в Монастыре, он получил право на ведение церковных служб и таинств. Мегабанковцы выходили на молитву и принимали причастие от Пруднича, на время становившегося отцом Владимиром, но исповедоваться к нему шли неохотно. Потому что он был для них «в доску» своим, да и без исповеди знал недостатки каждого из них.

Когда все взрослые посельчане уходили наверх, Пруднич становился учителем и воспитателем. Девятеро ребят разных возрастов собирались в холле, чтобы получить от него те немногие знания, которые он получил за три года учебы в партизанской школе. К этому скромному багажу Пруднич старался кое-что добавить в ходе самообучения, самостоятельно читая и истолковывая на свой лад малопонятные для него учебники. Вообще-то последние годы администраторов поселений обучали в Университете, но «старые кадры» не трогали и переучиваться не заставляли.

Пруднич не был талантливым учителем, и его ученики не проявляли особых рвений к овладению знаниями. За исключением одной ученицы – его собственной дочери Веры. Она, открыв рот, сидела на всех уроках, внимательно слушала своего отца, аккуратно выводила на обратной стороне серых банковских бланков буквы и цифры. Вера цыкала на других учеников, которые шумели и отвлекались на уроках. И даже один раз подралась с Колькой, который передразнивал ее отца. Она зачитала до дыр все учебники в их скудной библиотеке, выкачала из отца все его знания и заваливала его кучей вопросов, на которые он просто не знал ответов. В своих мечтах Пруднич видел Веру студенткой Университета, а потом – великой ученой в одной из уютных лабораторий Центра, создающей средства для спасения Муоса.

Пруднич, сколько себя помнил, постоянно был чем-то недоволен: не таким большим, как хотелось бы, урожаем; слишком большими, больше, чем хотелось бы, налогами; не прекращавшимися мелочными ссорами между посельчанами; своими неудачами на поприщах капеллана и учителя, никем здесь не воспринимавшихся всерьез, и сотнями других раздражавших и пугавших его неудач. Теперь же на фоне настоящего горя все эти «беды» виделись мелочами, слегка подсаливавшими его счастливую жизнь.

И он все ждал этого чертового следователя, из-за которого он не мог по-христиански похоронить свою жену, помянуть ее по-мужски, уложить детей и пойти наконец-то закрыться в администраторской да побыть самим собой – обычным мужиком, у которого отняли жену, любимую им больше жизни.

Дверь их квартиры открылась, вбежала запыхавшаяся дозорная Нина – вдова из соседней квартиры. Взрослых мужчин в поселке было всего восьмеро, поэтому дозор к единственному входу в МегаБанк перекрывали и женщинами. Да и никакой опасности пребывание в таком дозоре не несло: через массивные двери в холл все равно никто проникнуть не мог. Вера не любила Нину за то, что она не раз недвусмысленно набивалась в число жен администратора. А Нина взволнованно протараторила:

– Аркадьевич, там это… следователь из Центра.

Несмотря ни на что, слово «следователь» даже видавшего виды Пруднича заставило вздрогнуть. Об этих сверхлюдях ходили легенды. Их боялись и уважали. Они были наделены огромными полномочиями и обладали почти сказочными способностями. Они были лишены страха и равнодушны к голоду и боли.

Пруднич неуклюже встал и суетливо, опираясь на палку и заваливаясь на корявый протез, покульгал к двери. Ему на миг показалось, что следователь каким-то чудом может вернуть ему его жену. Вере передалось настроение отца, и она тоже поднялась с кушетки и выбежала в холл.

Следователь совсем не был страшен, как это рисовали старшие ребята в своих рассказах. Среднего роста, худой человек, с обычным лицом – не злым и не добрым, просто каким-то неподвижным. По возрасту – как отец, темно-русые волосы с сединой на висках. Форма следователя совсем не бросалась в глаза, как, например, униформа военных или чиновников: серая укороченная матерчатая куртка, серые широкие брюки, затянутые ниже лодыжек. Вот только сапоги были необычные – невысокие из прорезиненной материи; они позволяли передвигаться беззвучно. За спиной – ножны с двумя короткими мечами и рюкзак. Об этих рюкзаках тоже ходили легенды. Говорили, что там лежат сложные, почти волшебные приборы и инструменты, при помощи которых следователи узнают Истину.

Следователь, не поздоровавшись, спокойным властным тоном обратился к Прудничу:

– Идем к месту происшествия. Подробности сообщите там.

Следователь развернулся и вышел, не заботясь о том, успевает ли за ним инвалид. На осмотр трупа и места происшествия ушло не больше часа. Следователя сопровождали два воина из УБР – Ударного Батальона Республики, которых называли убрами, исполнявших в Республике роль спецназа. Но и убры вместе Прудничем и другими жителями МегаБанка стояли вдалеке. Им было видно мерцание фонарика следователя, который то нагибался, то подымался, что-то изучая и осматривая. Следователь ничего не писал, всю информацию следователи складировали исключительно в своей памяти. Потом он подошел к сопровождавшим и сообщил:

– Осмотр закончен, можете хоронить.

Кто-то из мегабанковцев спросил:

– Что там?

Следователь невозмутимо ответил:

– До приведения приговора в исполнение вся информация по происшествию – тайна следствия. Мы уходим.

Пруднич растерянно спросил:

– Как уходите? Куда?

– Приводить приговор в исполнение. Вы остаетесь здесь. Из селения никто не выходит до моего разрешения.

– А если вы не вернетесь?

– Это маловероятно. Но и в этом случае вы не выходите из поселка до прихода другого следователя, который будет выслан, если я не представлю рапорт в течение недели.

Командор поселка Окуневич, который отвечал за оборону селения и был негласным заместителем Пруднича, неуверенно спросил:

– Но вас только трое. Мы можем пойти с вами?

Следователь приглушенно ответил вопросом на вопрос:

– Кто-то не понял, что я сказал?

– Мы сделаем так, как вы скажете, следователь, – вмешался Пруднич, – только найдите тех, кто это сделал.

Следователь едва заметно кивнул, развернулся и, не попрощавшись, ушел вместе с убрами.

На следующий день, после похорон, все собрались в холле, бывшем одновременно столовой и залом совещаний, гостиной и гостиницей для гостей, церковью, учебным классом и библиотекой. Теперь это было местом поминок. На столах – вареная картошка в кожуре, вяленые слизни да бутыли с брагой – нехитрая пажить мегабанковцев. Стандартные слова, тихий разговор. Вера сидела на лавке, на своем месте – там, где она всегда сидела во время праздников. Только вот мамы не было. Вера не притронулась к еде. Она косилась на пустое место на лавке между нею и отцом – там раньше всегда сидела мама. Иногда Вера бросала злобные взгляды на тетю Нину: молодая вдова, которая и до смерти мамы не могла спокойно пройти мимо ее отца, вырядилась на поминки как на праздник, распустила волосы. Она назойливо успокаивала ее отца, то и дело кладя руки ему на плечи и с неестественным сочувствием пыталась «приголубить» детей администратора поселка. А старый Пруднич ничего вокруг не замечал. Он выпивал подливаемую ему Ниной брагу и замирал, уставившись на нетронутый стакан с лежащими рядом картофелинами для его жены.

Мегабанковцы подпили, и теперь гул голосов стал громче. Кто-то вспоминал эпизоды из жизни жены администратора, кто-то разговаривал уже на совсем посторонние темы. Дети начали шалить. Костя подсел к Лизе, они беседовали о чем-то серьезном, хотя вряд ли о его погибшей матери. И если бы не угрюмый администратор да его мрачная дочь, все походило бы на обычный совместный вечер жителей поселка.

Вдруг дозорный сказал одно лишь слово, которое вмиг погрузило холл в тишину:

– Следователь.

Мегабанковцы повставали со своих мест, Пруднич поднял голову.

Следователь вошел в сопровождении тех же убров. Остановившись, он, как всегда, не здороваясь, монотонным канцелярским голосом сообщил:

– Именем Республики! Оглашается приведенный в исполнение приговор. Вчера мною получено сообщение о гибели гражданки Республики, жительницы поселения МегаБанк Анастасии Пруднич. В сопровождении двух солдат Ударного Батальона Республики мною осуществлено выбытие на место происшествия. При осмотре были установлены явные следы ритуального убийства, указывающего на причастность к нему членов секты так называемых чистильщиков. Признаки этого – крестообразное нанесение пяти ударов ножом: в живот, шею, пах, обе груди и в солнечное сплетение убитой, и оставление ритуального ножа в раневом канале в области живота. Осмотром трупа установлено, что раны прижизненны и причинили потерпевшей тяжелые предсмертные страдания. На месте обнаружены средства связывания и кляп, а также следы обуви. В соответствии с параграфом девятнадцать, мною организован поиск сектантов. Средства и методы поиска составляют государственную тайну, оглашению не подлежат и будут мною изложены в письменном рапорте на имя начсота Республики. В действиях преступников содержится состав преступления, предусмотренного пунктами семь и двенадцать параграфа четыреста сорок семь – ритуальное убийство с особой жестокостью. В связи с особой опасностью преступников, а также ввиду отсутствия доказательств их принадлежности к гражданству Республики, в соответствии с параграфом тридцать восемь, я заочно вынес в отношении них смертный приговор, исполнение которого принял на себя лично и поручил двум сопровождавшим меня убрам. В течение шестнадцати часов нами была обнаружена группа сектантов в количестве шести человек. В ходе скрытого наблюдения была установлена их причастность к убийству гражданки Пруднич, так как детали преступления они обсуждали между собой. Приговор до оглашения был приведен в исполнение. Приговоренные оказали сопротивление, что лишило их права на выбор способа казни. При осмотре казненных установлены дополнительные доказательства их причастности к убийству: наличие ритуальных ножей, совпадение следов обуви с обнаруженными на месте происшествия, обнаруженные при посмертном обыске вещи убитой. В соответствии с параграфом двести тридцать девять, требующим при наличии возможности предоставлять в распоряжение родственникам убитых головы казненных, мною осуществлено расчленение трупов…

Один из убров бросил к ногам мегабанковцев завязанный мешок, по контурам которого было видно, что в нем лежат круглые предметы. Мешковина пропиталась кровью. Несколько женщин и детей, оказавшихся ближе других к казненным, отшатнулись от чудовищного трофея. А следователь бесстрастно продолжал:

– В соответствии с параграфом девяносто четыре вам, потерпевший, предоставляются на опознание вещи убитой.

Следователь, переступив мешок с головами, подошел к столу, небрежно стряхнул разбросанные на нем картофельные лупины и на освободившееся место высыпал из пакета деревянный крестик на бечевке и латунное обручальное кольцо.

– Это ее вещи?

Пруднич рассеянно ответил:

– Ее, кажется… Да, конечно, это вещи моей Насти, я узнаю их.

– Вещи убитой остаются вам. В соответствии с параграфом двести пятьдесят четыре вы имеете право на реквизицию имущества казненных: одежду, обувь, аксессуары, ручную кладь, оружие. Убры объяснят, где найти трупы…

– Не нужны нам их вещи.

– Отказ принят. Оглашение приговора окончено. Именем Республики!

А потом следователь менее сухим голосом добавил:

– С настоящего момента ограничение на выход из вашего поселка снимается. Однако я обязан вам сообщить следующее. По определенным признакам, установленным по результатам расследования, усматривается, что уничтоженная группа является лишь отдельной частью значительно большего по численности преступного формирования, в планы которого, возможно, входит полное уничтожение вашего поселка. В своем рапорте я изложу о необходимости проведения операции по их уничтожению в этой части Муоса, но когда власти Республики примут такое решение и примут ли его вообще, я не знаю. Настоятельно рекомендую покинуть эту территорию до уничтожения клана чистильщиков. До ухода из поселка принимайте исключительные меры предосторожности.

Следователь и его два спутника повернулись и пошли на выход из хранилища. Недоуменные посельчане молча смотрели им вслед.