Текст книги "Удивительный мир Кэлпурнии Тейт"

Глава 4
Бесовское отродье

Доверчивость птиц свойственна всем наземным видам. <…> Однажды, пока я лежал на земле, держа в руке сосуд, сделанный из черепашьего панциря, на краешек его уселся дрозд-пересмешник и принялся спокойно пить воду.

Несколько недель спустя торчу я как-то на кухне, глажу Идабель, путаюсь, как обычно, у Виолы под ногами, и тут появляется Тревис. Улыбка до ушей, в руках старая соломенная шляпа, прикрытая красным шейным платком, а в шляпе что-то шуршит.

– Всем привет! Угадайте, что у меня.

– Что бы это ни было, ему не место на кухне, – отрезала Виола.

– Ну, и что это? – мне и любопытно, и тревожно.

Жестом фокусника Тревис приподнял платок, и под ним обнаружились два птенца голубой сойки. Тощие, жилистые, почти не оперившиеся, розовые клювики разинуты. А уж такие уродливые – от одного вида молоко скиснет. Тянутся вверх, прямо дрожат, как есть хотят, и кричат высокими скрипучими голосами.

Не такая уж редкость – наткнуться на несчастного птенчика, выпавшего из гнезда. Но два сразу? Подозрительно…

– Ты их правда нашел? Где?

Тревис отвел глаза.

– Возле запруды.

– Где бы ты их не взял, немедленно убери это бесовское отродье из моей кухни, – заявила Виола.

Словно в подтверждение ее слов, птенцы откинули головы, слишком тяжелые для их дрожащих шеек, и завопили как настоящие бесы. Как такие хилые организмы могут производить столько шума? Но именно так они выпрашивают у родителей пищу.

Виола старалась перекричать птенцов:

– Сейчас же выкинь!

По дороге к амбару Тревис непрерывно болтал.

– Их точно можно приручить. Ты знаешь, что голубые сойки становятся совсем ручными? Говорят, они страшно умные, их можно выучить разным фокусам. Как бы их назвать? Может, одну Голубка, а другую Сойка? Голубка будет эта, она немножко меньше. А Сойка побольше, но у нее кривоватое крыло. Надеюсь, ничего серьезного. По крылу мы сможем их различать. Интересно, когда они ели в последний раз? Надо бы червяков накопать.

– Тревис, ты забыл, как мама и папа относятся к диким животным?

– Они не животные, Кэлли. Они птицы. Совсем другое дело.

– Ничего подобного. Птицы относятся к классу Позвоночных, царству Животных.

– Не понимаю, что это значит, но, черт возьми, орут они здорово.

Да, орать они были мастера. То ли визг, то ли писк, и по крайней мере на шесть октав выше, чем я могла бы спеть. Я вошла вслед за Тревисом в амбар, где он хотел устроить птенцам дом. Но пронзительные крики Голубки и Сойки немедленно привлекли внимание кошек. Они встали в кружок – глаза горят, хвосты подергиваются.

– Пошли в курятник, – предложила я, – там они будут в безопасности.

В курятнике крепкая крыша, ни кошкам, ни енотам, ни ястребам не добраться.

Мы взяли деревянную коробку с очесами от Белоснежки, маминой любимой овцы, и уложили птенцов в их новый дом. Они настойчиво, без перерыва, требовали пищи. Два разинутых рта, за которыми маленькие тельца почти не видны. Птенцы замолчали, только набив до отказа клювы мягкой мешаниной из куриного корма. Их крылышки трепетали от волнения.

– Думаешь, надо дать им попить? – спросил Тревис.

– Ну, вреда не будет.

Тревис сунул палец в поилку и стряхнул пару капель воды в открытые клювики. Птенцам это понравилось, насколько я могу судить.

Обиженные куры толпились в дальнем конце загородки и в ужасе кудахтали. Устав от шума, Тревис накинул на птенчиков свой шейный платок, и в искусственной темноте они наконец замолчали.

А на следующее утро случилась беда. Мы нашли Голубку, меньшую из двух птиц, мертвой. Ее сестричка (или все-таки братец?), не обращая внимания на трупик, вопила во все горло, выпрашивая завтрак. По виду Тревиса можно было подумать, что случившееся – величайшая трагедия в нашей семье.

– Я ее убил! – он чуть не плакал. – Надо было остаться с ними. Бедная Голубка, это я во всем виноват.

– Ты ни при чем, – заверяла я в напрасной попытке утешить брата. – Так всегда бывает со слабыми. Тут ничем не поможешь, выживает самый приспособленный. Закон Матушки-Природы.

Ничего не поделаешь, придется устроить похороны. «Бедная Голубка» будет предана земле. За несколько лет на задах коптильни образовалось что-то вроде кладбища. Печальный клочок земли, память о провалившихся экспериментах. (Я бы предпочла оставить Голубку на съедение муравьям и жукам, они бы все до косточек обглодали, выйдет прекрасный скелет для изучения, но Тревис был так несчастен, что я не решилась это предложить.)

Мы устроили в одной из моих сигарных коробок гнездышко из скомканных газет и уложили туда тушку. Скорбь Тревиса оказалась такой заразительной, что я чуть не начала извиняться за слишком жизнерадостный рисунок на крышке коробки – танцующую леди в красном платье и мантилье. Он вырыл яму и нежно опустил яркий гробик в темную землю.

– Кэлли, хочешь что-нибудь сказать?

Я смутилась.

– Сперва ты, ты ее лучше знал.

– Ладно. Голубка была хорошей птичкой, – произнес Тревис после паузы. – Любила покушать. Старалась изо всех сил. Она так и не научилась летать. Нам будет не хватать тебя, Голубка. Аминь.

– Аминь, – подхватила я, чтобы сказать хоть что-то.

Интересно, можно молиться за мертвую птицу?

Тревис засыпал яму и утрамбовал землю. Кажется, все. Я повернулась, чтобы уйти.

– Погоди, надо отметить могилу.

Мы нашли гладкий камень, и Тревис задумался, как выцарапать имя птенца. Зазвонил колокольчик, призывая к завтраку.

– Потом вернешься, – сказала я.

Дала ему носовой платок, обняла за плечи и повела домой.

За столом мама заметила распухшие красные глаза Тревиса и ласково спросила:

– Что случилось, милый?

– Одна из моих голубых соек умерла сегодня ночью, – промямлил Тревис, не поднимая глаз от тарелки.

– Одна из кого? – мама подняла голову и уставилась на сына блестящими, похожими на бусинки глазами. В этот момент она сама была так похожа на птицу, что я чуть не захихикала вслух.

– Я нашел двух птенцов сойки, и один из них ночью умер.

– Да, ты так и сказал, но я ушам своим не поверила. Сколько раз мы это обсуждали?

Дедушка выбрал именно этот момент, чтобы очнуться от своей обычной задумчивости.

– Северо-американская голубая сойка, Cyanocitta cristata, семейство врановых, включающее ворон и воронов, встречается только в Новом Свете. Отличается любопытством и сообразительностью, прекрасно подражает любым звукам, ее даже можно научить говорить. Некоторые исследователи думают, что сойки такие же умные, как попугаи. Многие индейские племена считают соек хитрыми, нахальными и жадными, но в то же время изобретательными и сообразительными. Говоришь, ты нашел голубую сойку, мальчик мой?

Тревис приободрился.

– Да, сэр, но это еще птенец.

– В таком случае придется заботиться о нем и когда он станет взрослым. Сойки могут прожить десять лет или даже больше. Да, они долгоживущие птицы.

И дедушка вновь углубился в недоеденную яичницу и глубокие думы.

Мамины глаза метали молнии. Ей явно хотелось убить дедушку, но заговорила она с Тревисом.

– Мы договорились, что в доме больше не будет диких животных. Так или не так?

– Да, мэм.

– Ну и?

– Ну… я…

Я бросилась на защиту брата.

– Они же совсем малыши. Птенцы бы погибли. А так одного удалось спасти.

– Кэлпурния, помолчи. У Тревиса есть язык.

– Да, Кэлпурния, – Ламар подавил смешок. – Позволь птенчику говорить за себя. Конечно, если он не расплачется.

Мама повернулась к Ламару.

– Ты все сказал? Да? Я так и думала.

Ох, Ламар, когда ты стал таким вредным? Почему? И более важный вопрос – что с этим делать?

Тревис собрался с силами.

– Я устроил его в курятнике, мамочка. Обещаю, он никому не помешает.

Интересно, кто-нибудь еще заметил? Тревис не называл маму мамочкой лет с восьми. Она немного смягчилась:

– Милый, они всегда мешают.

– Только не в этот раз, обещаю.

– Ты всегда обещаешь.

Мама потерла виски, и по этому жесту я вдруг догадалась, что Тревис, мамочкин солнечный мальчик, снова добился своего.

Конечно, Сойка быстро привязалась к своему владельцу. Она очень похорошела – оперилась, стала совсем голубой, но вот ее искалеченное крыло так и не выправилось. Мы с Тревисом не раз пытались зафиксировать крыло, но Сойка моментально превращалась в пушистый голубой шар из перьев – неистовый, бьющийся, вопящий (ха!). Оказалось, что сумасшедшие взмахи крыльями идут птице только на пользу, Сойка с каждым днем становилась крепче и даже научилась летать, но только по кругу – более сильное левое крыло заставляло ее кружить по часовой стрелке.

В основном Сойка обитала в курятнике, но иногда Тревис брал ее «погулять». Птица ехала у него на плече или перелетала с одного дерева на другое. Сойка стала замечательным имитатором. Она научилась кудахтать как курица и кукарекать как наш петух, Генерал Ли, заставляя бывшую гордость курятника без толку метаться по двору в поисках невидимого соперника.

У Сойки отросли красивые перышки, но голос приятнее не стал. Когда ее разлучали с божеством – Тревисом, – она в гневе взывала к небесам. Ее хриплые крики были слышны даже в столовой, а ведь до курятника было добрых пятьдесят ярдов. Мы предпочитали ничего не замечать.

Тревис купал Сойку в неглубоком корыте с теплой водой, и она в восторге била крыльями. Они все больше времени проводили вне дома. Мы привыкли видеть Тревиса с белыми подтеками на плечах, к негодованию нашей служанки Сан-Хуаны. Брат даже брал Сойку в школу, когда мы рассказывали о внеклассных проектах, и имел громадный успех. Правда, мисс Харботтл отшатывалась всякий раз, как Сойка начинала кричать или бить крыльями, не без основания опасаясь за свое черное платье и высокую прическу.

Сойка страшно любила дразнить кошек, почему-то особенно выделяя Идабель. С громким криком пикировала она на кошку каждый раз, как Идабель выходила погреться на солнышке. «Держи это бесовское отродье подальше от моей кошки», – не раз и не два повторяла Виола.

И конечно, однажды ужасное несчастье – впрочем, вполне предсказуемое – все же произошло. Идабель вошла в кухню с растрепанным пучком голубых перьев во рту.

Можно ли винить кошку за то, что она поймала птицу? Это было бы несправедливо, таковы законы природы. Хоронить было почти нечего – одно крыло и несколько хвостовых перьев.

Я никогда не была на настоящих похоронах (я имею в виду людей), но мне казалось, что посмотреть было бы интересно. Однако после похорон Сойки я изменила мнение. Невыносимо было видеть, как горюет Тревис. Я бы ни за что не призналась в этом, мне за одну мысль было стыдно, но, кажется, все кроме Тревиса почувствовали облегчение, когда Сойки не стало.

Глава 5
Редкостная птица

Ягуар – животное беспокойное; он подолгу ревет по ночам, особенно перед плохой погодой.

Я проснулась и поняла: сегодня случится что-то приятное. Не сразу я вспомнила: пора начать новый Научный Дневник. Старый под завязку набит вопросами, попадаются и немногочисленные ответы, а еще там есть наблюдения и зарисовки. Весь прошлый год Дневник был мне верным другом, туда я записала, как мы с дедушкой открыли совершенно новый вид горошка Vicia tateii. Может быть, однажды сам Дневник станет объектом научного и исторического интереса. Кто знает?

Но сейчас пора сказать прощай старому Дневнику и открыть новую ярко-красную книжечку, дедушкин подарок. Я вдохнула запах новенькой кожи и бумаги. Что обещает больше возможностей, чем чистая страница? Пусть мой почерк оставляет желать лучшего, а строчки обязательно загибаются книзу. Пусть я ставлю кляксы и никак не могу написать так красиво, как хочется. Все это пустяки. Главное – возможность. Можно же хоть немного помечтать?

Я прокралась вниз, не забыв переступить через предательскую скрипучую ступеньку номер семь. Дом еще спал. Если потороплюсь – урву время для себя самой. Я открыла парадную дверь и выскользнула наружу, чтобы начать мои заметки.

Поеживаясь от утренней свежести, я подняла глаза и заметила на лужайке странную серую с белым птицу. Размером примерно с курицу, но совершенно другой формы. Оперение гладкое, острый и кривой красноватый клюв, желтые ноги, оканчивающиеся, надо же, перепончатыми лапами. То есть птица умеет не только летать, но и плавать. Судя по клюву, она не фрукты ест и не жуков ловит. Таким клювом только мясо рвать. Хищная птица? Плотоядная утка? Я присела на крыльцо и записала: «Суббота, 8 сентября 1900, оч. облачно, Ю-З ветер. Странная птица на лужайке, выглядит так».

Я торопилась закончить рисунок, пока моя модель не улетела, и уже наносила последние штрихи, когда распахнулась дверь и появился Гарри.

– Малышка, завтракать!

Спугнул. Птица снялась с места, отлетела подальше и приземлилась возле виргинских дубов, окаймляющих лужайку. Удивительно! Это надо хорошенько обдумать. Конечно, она не может сидеть на дереве, как воробей. Не с такими лапами.

– Гарри, ты видел? Не знаешь, кто это?

Но Гарри уже вернулся в дом.

Прежде чем последовать за ним, я бросила быстрый взгляд на мой барометр. Давление сильно упало. Может, он испортился? Я щелкнула по барометру. Нет, стрелка не сдвинулась. Наверно, надо иногда банку мыть.

Я пошла в дом. Сильный порыв ветра со страшным грохотом захлопнул дверь у меня за спиной, но тогда я не придала этому значения.

Как всегда в субботу, сразу после завтрака я отбарабанила положенные полчаса за пианино и отправилась к дедушке в библиотеку. Постучала в дверь и услышала обычное: «Входи, коли не шутишь». Дед сидел за столом и читал «Низшие растения Северной Америки». Признаюсь, с моей точки зрения, грибы и водоросли – не самый интересный объект изучения, но, как говорит дедушка, все в природе взаимосвязано, и мы не должны пренебрегать ни одной частью общей картины.

– Дедушка, можно мне посмотреть птичий атлас?

– Думаю, правильнее спросить: «Можно мне посмотреть атлас птиц?» Ответ – конечно, можно. Мои книги в твоем распоряжении.

Он вернулся к работе, а я потянула с полки тяжеленный «Полевой определитель птиц Томпсона». Я быстренько пролистнула изображения ослепительного павлина и неуклюжего фламинго, чтобы добраться до раздела, который раньше никогда не рассматривала. Вот оно! Морские птицы Мексиканского залива. Для девочки, никогда не бывавшей у моря, там могло найтись немало интересного. Я вглядывалась в страницы.

– Черт возьми, – вырвалось у меня.

– Кэлпурния, я уверен, что ты можешь выразить свои чувства, не прибегая к просторечиям. Брань – признак неразвитого воображения и ленивого ума.

– Да сэр, – но я не слушала. Я впилась глазами в иллюстрацию. Именно эту птицу я и видела. – Черт!

– Кэлпурния!

– А? Что? Ой, простите! Дедушка, смотрите, я видела эту птицу сегодня утром.

Он встал и наклонился над книгой.

– Ты уверена?

Я открыла Дневник и показала ему рисунок.

– Правда, точно такая?

Он сравнивал два изображения, тыча узловатым пальцем то в одно, то в другое, и бормотал:

– Силуэт похож, черная голова и горло, маховое перо первого порядка, маховые перья второго порядка… Ты уверена, что крылья темные?

– Да, сэр.

– Без белых пятен?

– Нет, насколько я могла видеть.

– Тогда это точно смеющаяся чайка, или Leucophaeus atricilla. Странно. Эта чайка обычно не удаляется от моря дальше, чем на двадцать-двадцать пять миль, а от нас двести миль до побережья.

Дедушка откинулся на стуле, стиснул руки и в раздумье уставился в потолок. Тишина, только тикают часы на каминной полке. Я не смела нарушить его размышления. Через несколько минут он очнулся и взглянул на свой собственный барометр, висящий на стене. Взгляд мрачный и отсутствующий.

– Что с вашим барометром, дедушка? Мой тоже сломался.

– Барометры в полном порядке. Но надо предупредить людей. Надеюсь, еще не поздно.

Я перепугалась.

– Кого предупредить? Что не поздно?

Дедушка не отвечал. Надел пальто и шляпу, схватил трость и направился к двери. Что происходит? Я потащилась за ним, вне себя от беспокойства. Он шел быстро, время от времени бросая озабоченный взгляд на небо, и бормотал себе под нос:

– Только бы не опоздать.

– Куда опоздать?

– Приближается ужасный шторм. Я опасаюсь худшего. Надо предупредить тех, кто живет на побережье. Родные твоей матери живут в Галвестоне, так?

– Дядя Гас и тетя Софрония. И их дочь Агги. Она моя кузина, но я никогда ее не видела.

– Мама должна им немедленно позвонить.

– Позвонить? В Галвестон?

Выдумал тоже! Маме в голову бы не пришло звонить в Галвестон – слишком дорого, слишком хлопотно. Я изучила плотные кучевые облачка на горизонте. Их было много, но разве это повод для беспокойства? Обычные облака.

Мы дошли до машины по очистке хлопка. Сперва она принадлежала дедушке, а теперь папе. Старые солдаты Конфедерации и ветераны, воевавшие еще с индейцами, слонялись взад-вперед по галерее, обсуждая былые победы и поражения, изредка притормаживая на поворотах, чтобы сплюнуть табачную жвачку. Земля вокруг была усеяна грязно-коричневыми блестящими ошметками, похожими на дохлых слизняков. Бак Медлин лучше всех попадал в цель, хоть и был самым старым и дряхлым – наверно, потому что дольше всех тренировался. Он запросто мог пришибить таракана – Periplaneta americana – с расстояния в десять футов – достижение, весьма ценимое моими братьями. Старики наперебой приветствовали дедушку. Во время войны он сражался с ними на одной стороне, но сейчас даже вида не подал, что заметил их.

Мы торопились в телеграфную контору «Вестерн Юнион», которая располагалась рядом с редакцией газеты и телефонным коммутатором. Колокольчик на дверях возвестил о нашем приходе. Мистер Флеминг, телеграфист, встал, чтобы нас поприветствовать. Увидев дедушку, он вытянулся по стойке смирно и проворно отдал честь.

– Капитан Тейт!

– Здравствуйте, мистер Флеминг. К чему такая торжественность? Мы с вами оба уже немолоды. Война давно кончилась.

Мистер Флеминг воспринял дедушкины слова как команду вольно.

– Война против Северной Агрессии никогда не закончится. Наше Дело не проиграно! Юг поднимется с колен!

– Мистер Флеминг, давайте прекратим увязать в прошлом и обратимся к настоящему. Давайте смотреть вперед.

Слыхала я такое и раньше. Мистер Флеминг легко раздражался и начинал честить янки. Иногда это бывало даже забавно, но сегодня был необычный день.

– У нас нет времени, – продолжал дедушка. – Мне необходимо послать три телеграммы.

– Конечно, сэр. Напишите текст вот на этом бланке, и я немедленно отправлю телеграммы. Кому они будут адресованы?

– Мэрам Галвестона, Хьюстона и Корпус-Кристи. Боюсь, я не знаю их имен.

– Это не страшно. Мы просто напишем «Его превосходительству Мэру», и они прекрасно дойдут. Я знаю всех главных телеграфистов; уверен, они смогут доставить телеграммы.

Дедушка подал мистеру Флемингу исписанный бланк. Телеграфист надел свои полукруглые очки и прочел вслух: ЧАЙКА ЗАМЕЧЕНА В ДВУХСТАХ МИЛЯХ ОТ ПОБЕРЕЖЬЯ ТОЧКА ПРИЗНАК ПРИБЛИЖЕНИЯ НЕБЫВАЛОГО ШТОРМА ТОЧКА ВОЗМОЖНО ПОНАДОБИТСЯ ЭВАКУАЦИЯ ТОЧКА. Мистер Флеминг сдвинул очки на лоб и нахмурился.

– Так и посылать, капитан?

– Все правильно, благодарю вас. Город-остров Галвестон наиболее уязвим, потому что там нет волнолома. Первым делом отправьте телеграмму туда.

– Это нешуточное дело. Думаете, они начнут эвакуацию из-за птицы?

– Мистер Флеминг, вы когда-нибудь видели смеющуюся чайку в округе Колдуэлл?

– Ну, нет, полагаю, что не видел. Но, по-моему, вы преувеличиваете. Сильные ветра на побережьях не редкость.

– Такого еще не было, мистер Флеминг. Я боюсь, нас ждет ужасная катастрофа.

– Вы действительно видели чайку?

– Моя внучка видела ее сегодня утром.

Мистер Флеминг глянул на меня. Я легко могла прочесть его мысли: «Эвакуировать крупнейшие города Техаса из-за слов ребенка? С ума сойти!»

– Известно, что животные ощущают то, что человеку недоступно, – продолжал дедушка, – поэтому они предчувствуют природные бедствия. Тому есть много примеров. Слоны из Батавии предсказали приливную волну, летучие мыши из Мандалая предсказали землетрясение.

– Ну и ну… – пробормотал мистер Флеминг. – Линии перегружены. Цены на хлопок скачут, так что много коммерческих телеграмм. У меня тут накопился целый пакет распоряжений о покупке-продаже. Придется час-другой подождать.

Дедушка никогда не повышал голос, не сделал этого и сейчас. Но глаза стали ледяными, а в голосе зазвучала сталь. Он перегнулся через стойку и пригвоздил телеграфиста взглядом голубых глаз из-под кустистых бровей.

– Мистер Флеминг, это очень важно, возможно, вопрос жизни и смерти. Другие сообщения могут и подождать.

Телеграфист поежился.

– Ради вас, капитан, поставлю ваши сообщения в начало очереди. Через десять минут все будет сделано.

– Вы молодец, мистер Флеминг. Ваша служба в минуту опасности не будет забыта.

Дедушка взял стул, но я была слишком взволнована, чтобы усидеть на месте. Пока ничего не происходит, перейду-ка я улицу, загляну в контору, где папа занимается делами. Он едва махнул мне через стекло. Возле машины по очистке хлопка всегда кипит работа. Нескончаемый процесс отделения волокон от семян, упаковка волокон в громадные тюки, которые отправляют вниз по течению. Скрип кожаных ремней в машине, оглушительный шум повсюду, непрерывные громкие указания – все это действовало мне на нервы. Я укрылась в относительной тишине у помощника управляющего, чтобы проведать его попугая по имени Полли.

Полли (думаю, всех попугаев, независимо от пола, зовут Полли) был амазонским попугаем. Дедушка купил его к моему двенадцатому дню рождения. Великолепная птица в три фута ростом, грудка золотистая, крылья лазоревые, хвост малиновый. Попугай оказался злобным и раздражительным, но главной отличительной чертой Полли были гигантские когти и угрожающий клюв. Его присутствие в доме причиняло всем (включая меня) столько беспокойства, что попугая подарили мистеру О’Фланагану, помощнику управляющего хлопкоочистительной машиной. Бывший моряк от души полюбил говорящего попугая. Вместе они весело проводили время, распевая грубоватые матросские песни – естественно, за закрытыми дверями.

Я мысленно сравнила чайку с попугаем. Обе птицы оказались далеко от дома, одна по воле природы, другая по воле людей. Скучает ли Полли по тропикам? По буйным джунглям, где растут сочные спелые фрукты и ползают вкусные белые гусеницы? Живет он в Техасе, в городе Фентрессе, прикованный к жердочке в конторе, а одна из причин тому – я. Впервые мне стало жалко Полли.

Я взяла соленое печенье из вазочки на столе и осторожно протянула попугаю. Он свирепо сверкнул желтым глазом и хрипло каркнул. Я сглотнула и протянула Полли свое приношение, держа печенье самыми кончиками пальцев. А вдруг отхватит вместе с пальцами?

– Полли хочет печенье?

Он поднял страшную когтистую лапу. Не сошла ли я с ума? Пора отступать, пока цела. Но попугай неожиданно осторожно взял печенюшку из моей дрожащей руки и проговорил гнусавым загробным голосом:

– Пасиба.

Я подмигнула ему, он подмигнул мне. Полли аккуратно, словно модная дама на светской вечеринке, обкусывал печенье. Ура, значит, перемирие!

Тут появился и сам мистер О’Фланаган и обратился сразу к нам обоим:

– Болтаешь с Полли? Полли хорошая, хорошая птичка.

Он взъерошил перья у попугая на загривке. Я думала, Полли разозлится, но он только потерся о руку мистера О’Фланагана, воркуя от удовольствия. Ну надо же! Не ожидала, что Полли способен нежничать. Может, и мы могли бы стать друзьями? Но на очереди были куда более неотложные проблемы. Мне пришло в голову, что мистер О’Фланаган мог бы помочь.

– Сэр! Мистер О’Фланаган! Вы ведь плавали по всему свету?

– Да, детка. Я видел восход солнца на Бора-Бора, видел сигнальные огни на Огненной земле.

– А правда ли… – я запнулась, боясь оспаривать дедушкино мнение. Слишком много поставлено на карту, в том числе и мое душевное спокойствие.

– Что, детка?

Я решилась.

– Правда животные могут предсказывать катастрофы?

– Да, моя дорогая! Как-то в Новой Гвинее я видел, как змеи в огромном количестве покидали свои дома ровно за час до начала землетрясения.

У меня отлегло от сердца. Я бросилась вон из комнаты, крикнув на ходу «спасибо!».

Я вернулась вовремя. Мистер Флеминг как раз начал выстукивать свои позывные. Пошло первое сообщение. Я завороженно наблюдала за волшебной возможностью мгновенной передачи информации на сотни миль. Пальцы мистера Флеминга нажимали на телеграфный ключ, передавая короткие точки и длинные тире, посылая по проводам человеческие слова в виде электрических разрядов с бешеной скоростью сорок слов в минуту. Потрясающая штука этот ключ! Вот бы мне такой. Возможно, когда-нибудь в будущем у каждого будет свой личный телеграф, и мы сможем слать по электрическим проводам письма во все концы света. Сказка? Сама знаю, но может же девочка помечтать?

Через три минуты мистер Флеминг объявил:

– Готово! Вот ваша квитанция, капитан.

– Благодарю за верную службу.

Мистер Флеминг снова вытянулся по стойке смирно и отдал честь.

– Спасибо, капитан!

Мы направились к конторе. Дед опять погрузился в молчание. Потом я наблюдала через стекло, как он беседует с папой. Папа сначала изумился, потом заинтересовался. Через несколько минут дедушка вышел, и мы направились домой.

Волнуясь, я спросила:

– А мы-то в безопасности? Нам тоже надо эвакуироваться?

– О чем это ты? Нет-нет. Может быть ураганный ветер и сильный ливень, но ничего опасного для жизни. Мы слишком далеко от моря.

– Вы уверены? Откуда вы знаете?

– Чайка могла полететь дальше на холмы, но остановилась здесь. Похоже было, что она ранена?

– Нет, сэр.

– Значит, она остановилась потому, что сочла Фентресс безопасным местом. На суше ураганы быстро теряют силу. Я доверяю чайке. А ты?

Несмотря на подтверждение мистера О’Фланагана, я не решалась ответить. Боялась последствий. Три крупных города охвачены паникой из-за того, что Кэлпурния Вирджиния Тейт мельком увидела неизвестную птицу. Это я. Никто и звать никак. Что я наделала? Зачесалась шея. Опять крапивница.

– Дедушка, а что, если… что, если это не та птица? Вдруг я ошиблась?

Теперь чесалась и грудь.

– Кэлпурния, ты доверяешь собственному умению наблюдать или нет?

– Ну… да. Но…

– Что «но»?

– Я хотела спросить… а вы мне доверяете?

– Разве я тебя ничему не научил?

– Нет, сэр, вы меня многому научили. Просто…

– Ну что?

Я изо всех сил старалась не заплакать. Бремя доверия оказалось слишком велико. Отчаяние захлестнуло меня, но тут мы дошли до поворота – и увидели чайку. Она разинула клюв и рассмеялась нам в лицо. «Ха-ха-ха-а-а-а» – резкий, издевательский, неестественный смех, даже хуже, чем у Сойки. Миг – и чайка тяжело взмахнула крыльями. Улетела. У меня сердце чуть из груди не выскочило.

– Поняла, почему они называются «смеющиеся чайки»? – сказал дедушка. – Раз услышишь – не забудешь.

Напряжение отпустило. Я взяла его за руку. Какая уютная, большая, твердая у дедушки ладонь.

– Поняла, – пробормотала я. – Конечно, поняла.

Ветер усилился и сменился на восточный. Несмотря на свежеющий бриз, воздух казался до странности плотным, если такое вообще возможно.

Когда мы вернулись в библиотеку, дедушка снова взглянул на барометр.

– Ртуть падает. Пора задраивать люки.

– У нас есть люки?

– Это метафора. Так говорят на море. Перед штормом матросы закрепляют палубные люки.

– А!

– Мы еще обсудим проблемы климата, но сейчас у нас есть дела поважнее.

Дедушка прошел через холл в гостиную, где мама сидела с шитьем. Я притаилась у двери. Это же не подслушивание в буквальном смысле слова? Я имею в виду, если бы они хотели поговорить по секрету, то закрыли бы дверь. Ведь так?

Мама говорила все громче:

– Из-за птицы? Вы переполошили половину штата из-за птицы?

Крапивница усилилась. Я начала яростно скрести шею.

– Маргарет, чайка и падающий барометр указывают на одно и то же, – спокойно напомнил дедушка. – Рискованно игнорировать эти признаки.

Тут как раз в парадную дверь вошли Сал Росс и Джим Боуи, я подпрыгнула, как ошпаренная кошка, и ринулась вверх по лестнице в свою комнату. Заметят – замучают вопросами, почему у меня виноватый вид да что я успела подслушать.

За обедом мама казалась спокойной, только опасливо поглядывала то на дедушку, то в окно. То туда, то сюда. Потом, по дедушкиному настоянию, отправилась на телефонную станцию и заказала междугородний разговор с Галвестоном. Звонок стоил целых три доллара – небывалое расточительство! – и потребовал четырех переключений. И уж будьте уверены, все четыре телефонистки подслушивали. Связь была плохая, но случилось маленькое чудо, и мама поговорила со своей сестрой Софронией Финч. Тете удалось прокричать, что да, ветер сильный, но беспокоиться не о чем, они к такому привыкли, а Гас сейчас как раз вышел в резиновых сапогах закрыть ставни. К тому же специалисты из Погодного бюро штата не особенно встревожены.

После ужина мы расселись на веранде, тщетно высматривая светлячков. Их сезон заканчивался, а может, они укрылись в высокой траве, задраив собственные крошечные люки. Было душно, ни ветерка, но младшие братишки гонялись друг за другом по лужайке, кувыркались, боролись. Враги и друзья непрерывно менялись местами, союзы образовывались и распадались, чтобы через минуту соединиться вновь.

Я устроилась возле дедушки. Он неторопливо раскачивался в плетеном кресле-качалке и покуривал, а кончик его сигары вспыхивал в темноте, как самый большой, самый красный светлячок.

– Барометр падает, – сказал дедушка. – Я это костями чувствую.

– Это как?

Он не успел ответить, как мама позвала:

– Пора спать!

– Спокойной ночи, дедушка! – прошептала я и чмокнула его в щеку.

Дедушка, похоже, не заметил. Я ушла, а он остался курить, покачиваясь в кресле. Лицо в тени, но я знаю, что он глядит на восток.

Вечером Идабель носилась вверх-вниз по лестнице, возбужденно мяукая. Я сгребла кошку в охапку и потащила себе в кровать. Я гладила ее и шептала ласковые слова, пока Идабель не угомонилась. Интересно, ее тоже тревожит предчувствие? Вопрос для Дневника: возможно ли, что кошки особенно чувствительны, потому что у них есть мех и усы, улавливающие необычные вибрации и тому подобное? Будь у меня такое оснащение, и я смогла бы принимать сигналы о множестве разных странных и далеких событий. И мне приснилось, что я кошка.

Посреди ночи я проснулась. Температура упала, Идабель куда-то делась. В окно хлещет дождь. Стекла дрожат в рамах, от их дребезжания мне стало не по себе. Я завернулась в одеяло и снова провалилась в сон. Теперь мне снились какие-то птицы и свист ветра.

Назавтра папа сказал, что связь с островом Галвестон потеряна. Наши новости до них не дойдут, и мы о них ничего не узнаем.