Текст книги "Прощение"

Иногда поздно вечером, когда мама ложилась спать – а она засыпала сразу же после душа, – я выскальзывала через заднее окно, чтобы встретиться с Клэр возле ивовой крепости. Иногда мы ломали ветки, сбрасывали одеяла, в которые кутались, и разводили костер, потому что даже в пальто и варежках было холодно. Эмма всегда передавала мне привет, но не приходила поговорить со мной: по выражению Клэр, она боялась сказать что-то не так. Девочки из баскетбольной команды прислали мне мяч, написав на нем: «В случившееся не хочется верить», «Мы любим тебя», «Ты должна быть сильной». Клэр спросила, помог ли мне их подарок. Я сказала, что помог, хотя он напомнил мне пение чужих людей, собравшихся в нашем дворе в день похорон. Девочки чувствовали себя обязанными прислать мяч, чтобы сделать что-то приятное, а тренер подарил мне сертификат, в котором указывалось, что одна из звезд названа именем Ребекки Рут. Мы с Клэр пару раз безуспешно пытались найти эту звезду. По документу выходило, что она в созвездии Ориона, но все было напрасно – нам не удалось увидеть ее.

– Мы сможем дружить так же, как раньше? – спросила меня Клэр однажды вечером.

Я задумалась. В тот вечер было холодно, и мы развели очень большой костер. У нас были с собой спальные мешки, мы собрались провести ночь на открытом воздухе.

– Не думаю, что все останется как прежде, – сказала я. – Ты всегда будешь моей лучшей подругой, но я не об этом. Я не уверена, что смогу быть хорошей подругой: со мной теперь трудно веселиться, а ты должна жить как обычные дети.

– Как дети, – повторила Клэр. Она всегда меня понимала.

– Сейчас мне не до веселья, – продолжала я, оглядываясь на темный двор. – Я не знаю, как будет дальше, ведь со мной никогда ничего подобного не случалось. Может, со временем что-то изменится.

– Ты уже скучаешь по ним?

– Нет пока. Мне кажется, что они все еще живы. Повсюду их вещи, их игрушки. Я все время натыкаюсь то на куклу, то на берет или на книжку. Я не знаю, когда начну по-настоящему чувствовать потерю. Но я точно знаю, что как только начну тосковать без них, это уже будет на всю оставшуюся жизнь.

– У моей мамы был брат, и он умер.

– Правда?

– Да, но еще совсем маленьким. У него был коклюш, а тогда не существовало хороших вакцин.

Клэр замолчала. Мы знали друг друга слишком хорошо. Я выжидала.

– Она сказала, что ее мама...

– Уже никогда не была такой, как прежде, – закончила за нее я. – Она сошла с ума? Стала странной?

Клэр сказала с расстановкой:

– Нет.

– Она была такой, как моя мама сейчас.

– Да, и она осталась такой навсегда.

– Я надеюсь, что мама изменится, ведь скоро родится ребенок. Когда в пятнадцатом веке умирал рыцарь, его супругу сразу укладывали на шесть недель в постель.

– Думаю, что твоя мама очень сильная, – заметила Клэр.

– Жене рыцаря даже не разрешалось присутствовать на похоронах, – считалось, что она слишком хрупкая, чтобы выдержать это зрелище. Хотя моя мама очень сильная...

– Я понимаю.

– И если она потеряет ребенка... Ведь она беременна.

– Она не потеряет ребенка, потому что уже очень большой срок.

– Ей не хочется сейчас думать о будущем ребенке?

– Она не разговаривает.

– О! – испуганно вскрикнула Клэр.

– А как бы вела себя твоя мама?

– В каком смысле: желания иметь ребенка или разговоров о нем?

В этот миг до нас донесся крик. Из моего дома. Самое странное, что ни одна из нас даже не вздрогнула. Если там и случилось что-то, например мой папа поранил ногу, когда колол дрова, то я просто не хотела знать об этом. Мы не обмолвились ни словом, но обе чувствовали одно и то же: пусть взрослые сами решают свои проблемы. Нам хотелось сидеть и разговаривать, как и положено двенадцатилетним девочкам.

Но, в конце концов, Клэр медленно поднялась на ноги, и я последовала ее примеру.

Папа кричал, чтобы я быстрее шла домой, потому что нам пора отправляться в больницу. У мамы начались роды.

Глава шестая

Мамины роды прошли почти незамеченными.

Ею. Не нами.

Ей было о чем думать. Чем занять себя.

В отличие от нас.

Ее доставили в больницу в восемь, а ровно в полночь родился Рафаэль Роуэн Свон – он появился на свет с первым ударом часов шестого декабря. Папа сказал, что это счастливый день, день святого Николая. Символом нашего мальчика станет рябина, так как, по словам папы, она символизирует Божественное вдохновение и духовную защиту, о ней упоминается во многих историях и легендах. Говорят, что посадить рябину возле дома – к счастью и удаче. В Финляндии ее ветки и ягоды считаются священными. Рябина никогда не вредит другим деревьям, замечательно приживаясь рядом с ними. Папа добавил, что Рафаэль тоже сумеет влиться в нашу семью и принесет новое счастье. Я не знала, что ответить.

Так или иначе, но Рафаэль не заставил маму страдать. Во всяком случае, в ту ночь. С нами, девочками, ей пришлось терпеть схватки целые сутки. Но в этот раз она даже не кричала.

Мне не позволили войти в родильный зал, но я и не настаивала.

Мы опасались, что ребенок родится больным или неполноценным и это добьет маму. Мы боялись, что родится девочка, и папа разделял наш страх. У нас все время рождались девочки. Когда папа вышел из родильного зала, на его лице читалось сожаление. Я спросила, что так беспокоит его, и он посетовал, что не знает пол ребенка, который ему могли сообщить только после УЗИ. Но теперь он уже и не станет беспокоить медсестер: они побегут искать врача, а это наверняка встревожит маму. До этого они намеренно не интересовались полом малыша, чтобы устроить самим себе сюрприз. Я была в ужасе от собственных чувств, поскольку не знала, смогу ли полюбить девочку. Смогу ли я выдавить улыбку? Вообще у меня это когда-нибудь получится?

Я углубилась в чтение какого-то стихотворения. Я смотрела па его начало: там говорилось о разбитой мечте. Что значит «разбитой»? Почему не «увядшей», «взорвавшейся», «заржавевшей»? Я вспомнила о том, как разбилась мамина мечта. Она Хотела, чтобы во всех маленьких комнатах нашего большого дома звучал детский смех, но теперь этой мечте уже ни за что не сбыться. Родись Рейф на три недели раньше, у моей мамы было бы четверо детей. Она сидела бы тогда дома, и я не осталась бы одна. Конечно, и папа был бы дома, потому что получил бы трехмесячный отпуск по уходу за ребенком. Он не ушел бы На охоту, не оставил бы маму одну с новорожденным. Другие леди не стали бы коситься на маму, оттого что у нее только двое детей с такой большой разницей в возрасте, ибо это означало, что она либо разведена, либо рано овдовела. Ей не пришлось бы мучиться в догадках, был ли этот косой взгляд брошен на самом деле или ей показалось.

Да, теперь мамина персона точно не останется без внимания, если наша история станет известна.

Я всегда воспринимала врачей и медсестер как людей особой касты, которые не занимаются сплетнями, однако то, что я услышала в ту ночь в предродовом отделении, едва не заставило меня потерять сознание.

– Ты знаешь, что Свон из 204-й палаты потеряла двух дочерей? Это ее девочкам отрезали головы.

– Да ну тебя.

– Там еще была замешана сестра. Моя соседка сказала, что ее парень и есть убийца.

– Ерунда какая-то. Старшая девочка еще совсем ребенок. Ты ведь обычно работаешь в дневную смену и должна помнить ее отца. Такой большой симпатичный парень, преподает в старшей школе. Раньше он часто привозил дочь, чтобы показать ей младенцев.

– Это та самая девочка? Хорошая. И у нее вряд ли мог быть парень.

– На твоем месте я не была бы столь категорична.

– Все знают, что мормоны не разрешают своим детям заводить романы.

– Я слышала, что парень был священником.

– У мормонов не бывает священников. Я католичка и разбираюсь в том, что говорю.

– Нет, все мормоны считают себя священниками, а женщины находятся при мужчинах. В каждой семье есть совет, и они как бы воплощают церковь...

– Ты видела девочку по телевизору? Помнишь, как она вела себя?

– Но, Лиза, у нее убили сестер. Ее можно понять.

– Все равно она не имела права так относиться к людям, как будто они мусор какой-то. Люди пришли выразить им свою поддержку.

– Мормоны верят, что все, кто не относится к их секте, – мусор.

– Неправда. Скорее, делят людей на непосвященных и посвященных.

Они рассмеялись.

Я покраснела и закрыла лицо книгой.

– Как ты думаешь, младенец поможет ей?

– Я бы ни за что не хотела после того, что случилось, родить ребенка, да еще так скоро.

– Вообще-то у нее нет выбора. Они снова рассмеялись.

– Может, это их спасет.

– Возможно.

Они исчезли, а потом появились снова. В это время мама начала изредка кричать. В родильном отделении сестры говорили ей, что она умница, делает все как надо, а потом за дверью перемывали ей косточки.

– Как ты думаешь, они имели отношение к тому, что случилось? По телевизору только и слышишь истории о родителях-садистах.

– Они не похожи на таких. Очень приличные люди.

– По виду нельзя судить.

Комната была очень маленькая, поэтому я все же решилась прервать их беседу. Опустив книгу, я откашлялась.

– Извините, но мне неприятно все это слушать. Прошу вас, не говорите такого. Я Ронни Свои, и это мои сестры погибли. А там мои мама и папа. Мама может услышать вас, и это разобьет ей сердце. Неужели о моей маме можно подумать, что она способна обидеть маленьких детей? И почему вы говорите обо мне такие страшные вещи? Вы даже не знаете меня, понятия не имеете, хорошая я девочка или плохая. Моей мамы не было дома, когда все произошло.

Они замолчали. Одна медсестра – та, что подобрее, разразилась слезами. Она отошла, но потом вернулась, сказав:

– Мне очень стыдно. Очень стыдно за то, что мы тут наговорили.

Другая повторила ее слова:

– Нам очень стыдно. Мы просто дали волю языкам. Я ответила им:

– Я не держу на вас зла, но прошу вас, не надо больше так говорить, нам и без того тяжело.

«Вторая медсестра тоже начала плакать. – Малышка, может, принести тебе чаю? Я ответила грубо:

– Просто воды. Или какой-нибудь газировки. Мы не пьем чай. Не потому, что мормоны хотят быть выше других. Просто у нас свои правила. Католики ведь раньше ели рыбу по пятницам. А евреи не едят свинину.

Вторая медсестра быстро принесла мне сладкой газировки, а та, что заплакала первой, вернулась из ванной комнаты, и ее глаза были красными от слез. Она присела рядом:

– Может, я могу хоть как-то загладить свою вину перед тобой? У меня дочь почти твоего возраста. Ей всего семь. О, мне так жаль, – говорила она.

Она вдруг обняла меня и крепко прижала к себе. От нее пахло лимонами и химчистотой.

– Бедная маленькая девочка, – повторяла она.

Затем доктор побежал в мамину палату. Я слышала, как мама стонет от напряжения.

– Не волнуйся, ребенок вот-вот должен родиться.

Я не знала, почему мне это пришло в голову, но я спросила:

– Он умрет?

– Нет, конечно, – воскликнула медсестра-католичка. – Дети могут пережить и не такое. Честно! О, я слышу, как он кричит! Хорошо кричит! Слава Богу!

Мы встали.

В этот момент появился папа. Я подбежала к нему, и он поднял меня, как маленькую.

– Ронни, это мальчик. Большой красивый мальчик. Девять с половиной фунтов. Спасибо Отцу Небесному.

У него были красные глаза.

В палату на ночь поставили две кушетки, для меня и для папы. Моя мама заплакала только однажды.

– Он так похож на Рут, – сказала она.

На мой взгляд, он вовсе не был на нее похож. Он был похож на красного маленького человечка со сжатыми кулачками. Но я заметила, что родители всегда находят сходство своих детей с другими родственниками.

Сначала я не хотела брать малыша на руки.

– Все в порядке, – успокоил меня папа. – Ты не сделаешь ему хуже.

– Я боюсь, что он поймет, как тяжело у меня на душе. Я боюсь, что не смогу полюбить его.

– Он научит тебя, как полюбить его, – ответил папа. – Ронни, он не сможет заставить тебя забыть о том, какую утрату ты понесла, но малыши умеют исцелять своей невинностью и потому, что так нуждаются в нас.

Я взяла его на руки, когда он проснулся, и он ухватился за мой палец. Я погладила его по щеке. Она была мягкая, как персик, мягче, чем кожа на шее Рути. У мальчика были темные волосы и розовые толстые ножки.

– Теперь у тебя есть я, а у меня ты, лапочка, – обратилась я к нему.

Я не смогла продолжать, ощущая, какая пропасть лежит между нами, и дело не только в возрасте, но и в самой жизни. Он выглядел удивленным, как человек, перепутавший день праздника.

На следующее утро мама и папа забрали Рейфа. Мама не желала оставаться в больнице. Мы приняли это за хороший знак.

Но мы ошиблись.

Мама не хотела никуда выходить. Она кормила малыша, меняла подгузники, но не пела ему и не разговаривала с ним. Через неделю папа вызвал врача. Это была не просто послеродовая депрессия, нет. Доктор сказал, что она все еще не может избавиться от страха потери, поэтому не хочет устанавливать эмоциональный контакт с сыном.

Нас осталось только трое.

Глава седьмая

Паника накрыла меня сразу после рождения Рейфа. Она поразила меня, как удар. Так бывает, когда на поле в тебя врезаются на полной скорости и отбрасывают к стене. Физически я сильная, но паника оказалась сильнее меня. Мне казалось, что я вся скроена из каких-то обломков, из каких-то веточек. В день убийства я не чувствовала страха – только невероятную усталость, а моим сердцем владело беспокойство, но не страх. Сейчас он стал моим спутником, к чему я не была готова. Это напомнило мне время, когда у меня высыпала крапивница, после того как я впервые в жизни съела устрицу. Такой же зуд удерживая меня на ногах весь день, пока я заставляла себя не думать о нашей драме, и это занимало все мои мысли. Главное – не думать о том, что занимает твои мысли, и так по кругу.

Ночью было хуже. До того как заснуть, до того как погрузиться в мир кошмаров, в сердце вползая страх. Я никогда не знала проблем со сном – ныряла в свою теплую мягкую постель и спала, как бревно. На глаза я надевала маску, потому что папа был против штор («Пусть исчезнут все завесы», – любил повторять он, цитируя какого-то поэта). Еще я надевала наушники, так как Рути храпела. Папа сказал однажды, что я воспринимаю сон как священнодействие.

Но в то время я не могла спать.

Я стала одержима мерами безопасности. Первым делом я проверяла замки.

До сих пор мы никогда не запирали дверей, да и никто не делал этого, кроме Сассинелли, которые часто отсутствовали, а в доме было много ценных вещей и хорошей одежды.

Мой папа ни разу не проводил ночь вне дома, однако всю эту зиму, незаметно перешедшую в весну, я думала только о малыше Рейфе: представляла, как он лежит завернутый в пеленки, в какой-нибудь монстр в это время склоняется над ним, когда мама спит, а папа ходит где-то. Бывало, я залезала в кровать, устанавливала сигнализацию, включала компьютер, но потом меня начинало грызть сомнение, не забыла ли я закрыть боковую дверь. Папа брал с собой ключ от входной двери, поскольку уже привык к тому, что я запираю ее, но он забыл о боковой двери, поэтому я не могла отделаться от тревожных мыслей. Я проверяла ее каждый вечер, но все равно беспокоилась, когда приходило время ложиться спать. Я знала, что не забыла о двери, я никогда ничего не забывала. Но, может, на этот раз у меня вышибло из головы? Я говорила себе, что надо перестать паниковать, но все было напрасно.

Я начинала печатать сообщение Клэр, как вдруг меня пронзило неприятное ощущение, – такое бывает, когда проглотишь таблетку аспирина, а запить ее нечем. Кислый привкус разливался у меня во рту от мысли, что дверь стоит открытая. Да это же все равно что повесить неоновую вывеску, приглашающую первого встречного войти в дом. Мое сердце начинало бешено колотиться. Я знала, что это полный абсурд, но не могла избавиться от страха. В конце концов, я спускалась вниз и проверяла все замки заново. И окна. Кухонные в особенности. Потом окно в подвале, где хранились дрова, чтобы топить печь. И окно в ванной, которое часто приоткрывали для вентиляции. Все окна надо было закрыть.

Позже я узнала, что тот привкус во рту объяснялся всплеском адреналина в крови, что в свою очередь служило физиологической реакцией на какой-то звук, пусть даже и знакомый. Этот звук напоминал мне о том, как стукнула дверь в сарае, когда погибли мои сестры. Этот звук заставлял меня не только вспомнить о самом убийстве, но и все снова и снова переживать случившееся. Я сама не осознавала всей сложности происходящего и, действительно, не могла спать из-за бурления адреналина в крови. Дерись или убегай.

Рядом со мной лежали пачки носовых платков, потому что от паники меня бросало в жар. Я не могла ясно соображать. Даже внешне я изменилась. Все девочки улыбаются, глядя на себя в зеркало. Мы смотрим так, словно позируем для обложки журнала. Это заложено в нас природой. Пару раз за утро мы приводим в порядок волосы, стараясь выглядеть еще лучше, даже если не собираемся никуда уходить. У нас у всех есть привычка бросать на себя взгляд в зеркало через плечо. Я делала так, чтобы убедиться, что мои локоны красиво рассыпаны по спине. Другим девочкам приходилось добиваться такого эффекта с помощью специальных щипцов. Но теперь, после рождения Рей-фа, я смотрелась в зеркало только для того, чтобы удостовериться, что я умылась. Мое лицо стало похоже на маску, где только глаза и оставались живыми. Мои губы не двигались. Когда я пыталась пошевелить ими, они не повиновались мне. Вы не узнаете, пока сами не столкнетесь с этим, что «держать лицо» требует колоссальных усилий. Обычно зимой я становилась бледнее, потому что мало бывала на воздухе. Но в эту зиму я выглядела, как обитатель подземелья. Итак, в доме были мама, которая спала так, словно это было ее работой, Рейф, который спал, как и положено младенцу, и я с папой, которые притворялись спящими, чтобы не разбудить остальных. За исключением Рей-фа, мы все напоминали зомби, изредка принимающих пищу, да и то порознь.

Я перепробовала все, чтобы вернуться к нормальной жизни. Ела печенье, запивая его теплым молоком, потому что прочитала где-то, что это успокаивает. Начав, я уже не могла остановиться – пока меня не затошнило. Однако это привело лишь к тому, что я набрала пять фунтов. Потом я принялась прыгать со скакалкой, пока папа не сказал, что у них в комнате от моих прыжков дрожит кровать. Я перепробовала сотни игр. Наконец – и это было худшей идеей – я взяла дневник Беки, решив, что если открою его наугад, то найду там какое-то тайное послание. Запись, которая открылась первой, гласила: «Я Ребекка Свон. Я очень быстро бегаю. Быстрее всех в классе. На Рождество я хочу, чтобы собака повезла меня в горы. На Рождество приходит Санта. У нас есть печка, ее труба проходит по стене. А мою сестру зовут Ронни, но мы называем ее Сиси. Она играет в баскетбол, но иногда ее заносит». В этот момент мне так хотелось обнять Беки, что в бессилии я закусила подушку. Больше я не выдержала бы подобной муки, поэтому с тех пор не открывала дневник.

Сиси. Сиси. Мне хотелось закричать.

«Мою сестру зовут...»

Я читала «Илиаду», чтобы глаза побыстрее устали и меня стало клонить ко сну.

Но когда я все-таки засыпала, начинались кошмары. Вариации на тему одного и того же кошмара. Я спасала Беки и Рути: Рути с облегчением обнимала меня, а Беки кричала: «Моя сестра такая храбрая!» Я стояла с пистолетом в руках, а Скотт Эрли лежал на земле в луже крови, его лицо становилось все бледнее и бледнее, как у куклы.

Ночью, в свете ночника, когда все вокруг темнело, я видела Беки, выглядывающую из-за двери в спальню. Я всегда видела Беки. И никогда Рути. Ее темные шелковистые волосы мелькали в проеме двери или мое внимание привлекали ее красивые красные туфельки. Я бы не испугалась, если бы и вправду увидела Беки, если бы знала, что мертвые могут навещать живых. Я пригласила бы ее в комнату, усадила на кровать и попыталась прикоснуться к ней. Я понимала, что из-за бессонницы у меня начинаются галлюцинации, но все равно испугалась. Меня пугало все: бойлер, ветка, постукивающая на ветру в окно, дверца машины, хлопнувшая во дворе Сассинелли. Однажды, когда с горы скатился небольшой валун (а мы давно к этому привыкли, это происходило очень часто), я спрыгнула с кровати и легла на полу. И уже не ложилась в постель.

Когда поднималось солнце, страх уползал из комнаты. Днем дышалось легче. Я могла расслабиться, потому что не надо было держать мир на своих плечах. Я видела, как Эмори и Финны занимаются во дворе повседневными делами. Они немного помогали мне сохранять ясность рассудка. Но, конечно, я не могла отправиться спать среди белого дня, ведь надо было заниматься. Я знала, что Скотт Эрли в тюрьме. Но в голове у меня крепко засела мысль, что, если я не остановлю его, он убьет маму и Рейфа. Или даже папу. О себе я не думала. Не знаю, почему я не беспокоилась о себе. Знала только одно: я не могу больше потерять никого из своей семьи. Это сведет меня с ума. Я убеждала себя в том, что мне не о чем тревожиться. Самое страшное в моей жизни уже произошло, разве не так? Но это можно было сравнить с рухнувшей плотиной. Ничто не могло вернуть меня к прежней беззаботной жизни.

Я решила, что раз уж я не в себе, то не помешает научиться самообороне, и попросила папу подготовить поле для стрельбища и научить меня заряжать ружье. Папа пристально поглядел на меня, а потом согласился, ничего не сказав. Он целый вечер показывал мне, как ухаживать за оружием, чистить его, заряжать, а я повторяла за ним, все убыстряя темп. Утром он установил банки на деревянном помосте, наполнил их камнями, чтобы банки не падали на ветру, и показал мне, как я должна стоять. Однажды я вышла и продемонстрировала великолепный результат, изрядно продырявив банки. Мимо на семейном грузовике проезжал Мико, он громко крикнул:

– Эй, Робин Гуд!

Я опустила ружье. Он остановил машину и вышел.

– Извини, Ронни, – сказал Мико. – С каких это пор ты увлеклась стрельбой?

– Мне надо чем-то заняться, – ответила я. Я щелкнула затвором и сломала его.

– Я привык к тому, что ты «стреляешь» мячом, – заметил Мико.

–Я должна это делать, если решу когда-нибудь вернуться к игре, – сказала я. И вздохнула.

– Я бы тоже пострелял, – отреагировал Мико. – Не по банкам. Я имел в виду – мячом.

– Нет, – отрезала я.

– Тебе нравилось, когда я приходил к вам играть в «отними». Ты была тогда совсем маленькая.

– Но я больше не маленькая, – проговорила я. – Кроме того, это не твой вид спорта.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он был такой... Даже дырки на его джинсах выглядели супер.

– Я хочу этим сказать, что легко справлюсь с тобой. Не обижайся. Ничего личного.

Мико запрокинул голову и рассмеялся.

– Тащи свой мяч, девчонка.

– У меня нет настроения играть.

– Понимаешь, теперь уж я не могу отступить. Ты бросила мне вызов как мужчине.

– Я же сказала, что не хотела тебя обидеть...

– Давай же, неси мяч.

Я поставила ружье и направилась в сарай. Я не открывала дверь туда с тех самых пор, как случилась трагедия, и теперь у меня бешено колотилось сердце. Я быстро пересекла пыльное помещение. Мои мячи лежали в большой сумке у противоположной от входа стены. Я приказала себе не сходить с ума, да еще в присутствии Мико. Я начала дышать медленнее и процедила сквозь зубы:

– Начинаешь первым.

С этими словами я резко бросила ему мяч.

– Только после леди. – Он бросил мне мяч обратно.

Я двинулась вперед по воображаемой линии и, когда Мико встал передо мной, размахивая руками, просто повернулась к нему спиной и вбросила мяч в кольцо через плечо. В следующий раз он попытался отнять у меня мяч сразу же, поэтому я сделала обманное движение, а потом двинулась вперед. Он тратил слишком много усилий на то, чтобы отобрать у меня мяч. Ему все же удалось коснуться мяча, но я легко перехватила мяч и вбросила в кольцо через плечо Мико. Во время третьей подачи он уже не шутил и изо всех сил пытался дотянуться до мяча. Все напрасно. Я сделала вид, что атакую в одном направлении, а сама переключилась на другое, и это чуть не свалило Мико с ног. Он потерял равновесие, однако удержался. Потом перехватил мяч и бросил его мне. Вернее – в меня. Поскольку он был намного выше и крепче, то мне наверняка досталось бы, попади мяч в живот. Но я схватила мяч и поднялась на цыпочки, после чего сделала финальный бросок прямо с пальцев. Мико кусал губы. Он находился так далеко, что даже если бы хотел, не смог бы остановить меня. Мы стояли и смотрели друг на друга, а мяч в это время закатился куда-то в кусты. У Мико были глаза цвета крепко заваренного чая. Я даже не моргнула.

– Черт побери! – отряхиваясь, пробормотал Мико.

– Получается пять...

– Я умею считать.

– Жарко, – сказала я. – Можем бросить.

Мико весь взмок, но я привыкла к подобным нагрузкам, да еще и не особенно усердствовала с таким противником, поэтому даже не разогрелась. Мико начал смеяться.

– Считать-то я умею, но вот рассчитывать на то, что ты такой опытный игрок, я никак не мог.

– Просто это не твой вид спорта, вот и все.

– Я мог бы выиграть у тебя.

– Нет, – честно призналась я. – Не мог. Я тренируюсь целыми днями. Раньше тренировалась, если говорить точнее. Я думала, что буду играть в университетской команде, но, полагаю, мне не хватит для этого роста. Наверное, я не дотяну даже до маминого роста. А у них там девочки ростом шесть футов. Я люблю эту игру. Жаль, что я не вырасту повыше.

– Думаю, наступит день, когда ты будешь рада этому.

– Может быть.

Я подняла мяч и, по привычке вытерев его о футболку, прислонила к бедру.

– Я не смог выиграть у маленькой девочки. Ничего себе.

– Нет, – возразила я. – Не у маленькой девочки. Я не хотела, чтобы ты расстраивался.

Мико забрался в свой грузовик, но не заводил его.

Он облизнул палец и вытер что-то на рулевой панели. Я не помнила, был ли он на похоронах, но знала, что и он, и его семья должны были присутствовать. Он сказал:

– Я бы ни за что не обидел тебя, Ронни. Ты знаешь, как всем нам жаль...

– Да, мы знаем.

– Мы очень рады тому, что у вас родился малыш.

– Спасибо, Мико.

– Кого ты хочешь подстрелить, Ронни? – спросил он. – Никого, – ответила я. – Я просто убивала время.

– Хорошо. Ронни, береги себя, – тихо произнес Мико и уехал. Я наблюдала за ним и думала о том, что, будь я другой, то позволила бы ему выиграть хотя бы несколько очков, но я не была настроена изображать из себя другую девочку. Главным для меня было снова ощутить мяч в руках. Когда я подняла ружье, оно показалось мне тяжелым и неуклюжим.

Тем не менее, я собиралась выйти во двор и продолжать упражняться в стрельбе. Однако на следующий день я заметила одну из тех белых машин с опущенным стеклом, которая, как я помнила, принадлежала репортерам. Я не хотела стать объектом их любопытства и оказаться запечатленной на такой «горячей» фотографии, поэтому немедленно повернулась и зашла в дом. Но мне так не терпелось пострелять, что я ощутила зуд в руках. Мне стало понятно, что испытывают наркозависимые люди. Я вся была словно соткана из предвкушения, настолько владело мною это желание. Я даже попросила папу взять меня с собой поохотиться на оленя. Но папа сказал, что у него больше нет настроения ходить на охоту и убивать живых существ. Он не мог заставить себя даже стрелять птиц.

У меня снова начались приступы паники, и я стала готовиться к ним заранее, иначе мое сердце могло не выдержать.

Приступ панического страха начинается в вашей голове как плод больного воображения. Вы и вправду не можете дышать, пока вас не вырвет или пока приступ не пройдет. Ваше сердце работает как будто в автономном режиме, причем на такой скорости, что вас все время преследует страх смерти. Я нашла в Интернете упражнения, помогающие справиться с паникой, но все равно паника накатывалась внезапно: в кухне, в ванной, когда я кормила Руби, когда наступала ночь. Хорошо, что я не очень много общалась с людьми в тот период, иначе выглядела бы, как огородное пугало, со своим коричневым бумажным пакетом, который все время держала в рюкзаке.

Наступило время, когда все идеи иссякли.

Наверное, я просто испытывала потребность снова ощутить себя ребенком.

Я решила, что раз моей маме не хватало ее девочек, то я могла бы попробовать как-то заменить их. Я ложилась на кровать рядом с мамой, чтобы почитать ей, просила завязать мне французскую косичку, поскольку сама так и не научилась этому. Я почувствовала себя увереннее, потому что тепло маминых рук, маминой шали согревало меня. Мне все время было холодно. Когда я прижималась к ее спине, это напоминало мне далекое детство: если мы заболевали, мама прикладывала нам бутылку с горячей водой, завернутую во фланелевую ткань. С тех пор произошло слишком многое, хотя мы всегда относились друг к другу с большой любовью. Мы с мамой во многом были похожи, но постигшее нас горе закрыло мне на время дорогу к маме. Это было для меня источником великой печали. Но я, по крайней мере, старалась что-то исправить.

Будь у меня возможность снова стать ребенком для своей мамы, вероятно, не случилось бы ничего того, что случилось. Но мой сценарий не сработал.

Я оставила свои попытки, после того как почувствовала, что мои импульсивные порывы обнять маму или присесть к ней на край кровати будоражат ее. Она не подавала виду, но не могла сдержать возгласа раздражения, когда на кровати лежал ребенок, а я устраивалась рядом с ней. Она боялась, что я разбужу малыша. Я видела, что это создает напряженность. Может, все дело в том, что я перестала быть «маленькой» с тех самых пор, как родилась Беки.

Я могу сказать, что мама тоже пыталась сгладить неловкость в наших отношениях. Когда ее готовили к проведению семейных вечеров, она выискивала истории о том, к чему приводит употребление наркотиков. Но однажды вечером мама уронила руки на колени и с улыбкой сказала мне: «Лучше поиграем в игру. Я сама ее придумала. Она развивает левое полушарие мозга. Что же касается всех этих страшных историй, то я думаю, что ни один человек в мире не проживает жизнь без искушений. Ты такая благоразумная, Ронни, что я не вижу смысла во всех этих нравоучениях. Тебе от природы дано размышлять здраво».

Как же она ошибалась! Я была напуганным ребенком, и все вокруг казалось мне бессмысленным. Утратив сестер, я утратила и здравый смысл.

Я хотела рассказать ей о приступах паники. Но как бы я могла это сделать?

Всего несколько недель назад она прикасалась к своим драгоценным принцессам, которые лежали в маленьких гробах. Вскоре после этого у нее родился ребенок, но она настолько ослабла, что даже его держала на руках так, как будто это был какой-то сверток. Как я могла взвалить на нее еще и бремя своих проблем?

Но, как я уже сказала, она изо всех сил пыталась уменьшить напряженность.