Текст книги "Звездочка моя!"

Жаклин Уилсон
Звездочка моя

Посвящается Лиззи и Милли

Глава 1
Доля

«С днем рождения тебя, с днем рождения тебя…»

Я тут же вынырнула из-под старого одеяла с медведями, плюхнулась на живот, а голову подперла руками.

«С днем рождения, Доля, с днем рождения тебя!»

Мама сунула руки под одеяло, два огромных медведя «оживают» и ревут как настоящие: «С днем рождения!» Мама играет со мной в эту игру столько, сколько себя помню. Я уже давно выросла – сегодня мне одиннадцать! – но я не против, ведь это наша с мамой старая забава.

– Спасибо, Роза, спасибо, Голуба, – и я расцеловала обоих.

Имена у них, конечно, не очень благозвучные. Это я сама их так окрестила, когда мне было два или три года.

– И тебе спасибо, мамочка.

Я крепко ее обняла. Она как былиночка, еще чуть-чуть – и надломится. Она не на диете, просто иногда ей даже некогда перекусить. С тех пор как мы переехали в Байлфилд, у нее целых три работы: рано утром она убирает в университете, потом ухаживает за стариками на дому, а в пятницу, субботу и воскресенье у нее ночные смены в пабе «Дог энд Фокс», только мы никому не говорим, что я остаюсь одна по ночам.

Но это ничего. Пиццу и печеную картошку, которые оставляет мама, разогреет в микроволновке даже ребенок. И по телику можно смотреть любые передачи, и играть во что угодно, а когда я ложусь спать, в постели меня ждет записочка от мамы с небольшим посланием или загадкой. К примеру, какая-нибудь легкотня вроде задачки к песне Дэнни Килмана: «Сочини последнюю строчку к куплету». Или короткий стишок: «Тихо-тихо, ночь пришла, спи, малышка, до утра! Спи и клопик, и паук, засыпай скорей, мой друг!»

У нас и правда были клопы, когда мы жили в Лэтчфорде. Мама пустила к нам пожить подругу с двумя детьми, которая ушла от мужа и целых две недели ютилась на балконе выше этажом. Видимо, вместе с ней к нам переехали и клопы. Потом подруга съехала, а клопы остались, отвратительные маленькие черные верткие создания. Мама выводила их карболкой, все время чистила матрас, но они по-прежнему ползали в кровати. В общем, мы махнули рукой на этот матрас, дотащили его до лифта, потом на улицу и бросили на пустыре за мусорными баками – туда все выносят мусор.

Мама потом ходила в отдел соцзащиты и просила новый матрас. А ей ответили вроде того, что мы и так живем в Лэтчфорде, в самой что ни на есть помойке. Мол, они не виноваты, что мы живем в такой грязи, и выписывать ей новые матрасы каждые пять минут не собираются. Тогда мама сказала: «А не пошли бы они со своими матрасами», и мы несколько месяцев спали на голом каркасе. Прижмемся друг к другу на диванных подушках, поверх них – мамино одеяло, а накрываемся моим с мишками. Мне нравилось спать с мамой в обнимку, но у мамы вскоре разболелась спина.

Наверное, из-за этого она и связалась со Стивом. Мы переехали в его богатый дом, и он покупал нам все, что мы хотели. И не только матрас, но и новехонькие кровати. Они с мамой спали на шикарной кровати под балдахином на четырех столбах, прямо как в сказке. У меня кровать была обычная. Мама хотела купить мне красивый комплект постельного белья, наволочку и одеяло. Она уже выбрала один – с белым кружевом и вышитыми розовыми бутонами. Мне он очень понравился, но совсем не хотелось после этого падать Стиву в ножки, и я сказала, что старое одеяло с медведями мне больше по душе. И правильно сделала. После того как мама со Стивом укладывались в свою сказочную кровать, я сворачивалась между Розой и Голубой, и мы вместе отправлялись в лес на веселый пикник, совсем как в одной старой песенке.

Я часто просыпалась по ночам, но из-за Стива не могла перебраться к маме, и мне приходилось ходить на пикники с Розой и Голубой. Если ночь была совсем тяжелой, мы сматывались в разные страны на каникулы, ездили на экскурсии, купались в море, загорали. Сейчас, конечно, я в такие дурацкие детские игры не играю. По крайней мере, так же часто, как тогда. Да и Стив уже в прошлом, и его богатый дом, и кровать с балдахином.

Стив бил маму. Она терпела-терпела, а потом он сорвался на меня, и мама решила, что с нее хватит. И мы сбежали. Я и мама. В два чемодана уложили всю одежду, мое одеяло, мамину косметику, маленький проигрыватель для компакт-дисков, мамины любимые альбомы Дэнни Килмана и большой альбом про Дэнни. Конечно, в прямом смысле сбежать не получилось. Чемоданы были такие тяжелые, что мы их еле уволокли.

Мы очутились в доме, где было много малышей, которые постоянно плакали, и детей постарше, которые постоянно дрались. Одна тетя там хотела забрать себе наши диски Дэнни и альбом. Разбираться с ней мама не стала – куда ей, моей хрупкой маме, против этой бегемотихи весом добрых двадцать тонн, – просто поймала ее с поличным, горе тому, кто хоть пальцем дотронется до маминой коллекции Дэнни Килмана. И мы переехали в еще одну квартиру, ничем не лучше той, что в Лэтчфорде, а мама говорила, что ни за что больше не свяжется с мужчиной, будь он хоть принц из Букингемского дворца.

Новую квартиру она мечтала превратить в настоящее гнездышко, даже расписала стены разноцветными красками и повесила занавески в цветочек. Но там было так сыро, что потолок, как его ни крась, все время чернел от плесени, а занавески каждое утро можно было отжимать.

Зато потом нам страшно повезло! Гарри Бенсон, очень хороший человек, за которым мама смотрела и убирала по четвергам, заболел пневмонией, попал в больницу и там умер. Мама расстроилась, потому что любила старого Гарри. Несколько раз в неделю она ходила в магазин и покупала ему выпуск «Сан», пачку сигарет, пинту молока и упаковку его любимого печенья с фруктовым джемом, а еще делала за него ставки, если он просил. Кажется, он очень дорожил ее заботой и оставил ей все, что накопил за жизнь.

Он часто говорил маме, что запишет все на нее, потому что не может вспомнить как следует ни одного родственника. Мама была очень тронута, хотя чему там было радоваться: Гарри, как и мы, жил в простой муниципальной квартире, и все его пожитки можно было сразу на мусорку отнести: овчарка с отломанными ушами, треснутые кружки с надписью «На память о Маргейте», выцветшая фотография женщины с зеленым лицом, ну и так далее. А потом выяснилось, что на почте у него лежат двадцать пять тысяч фунтов!

Может быть, его ставка выиграла, а может, копил всю жизнь. Не знаю. Но мама после этой новости постоянно плакала. Мы вместе поехали в крематорий. Она знала, что его прах развеяли в палисаднике с розами.

Мама опустилась на колени, шептала Гарри благодарности и меня заставила, хотя мне было немного неловко что-то вслух рассказывать красным и желтым розам. И я все высматривала, нет ли где на лепестках праха.

Я-то думала, что теперь мы с мамой устроим настоящие каникулы, точную копию моих ночных фантазий под одеялом. Но в итоге мы всего лишь на один день съездили в Блэкпул (катались на лодке, но было очень холодно, так, что даже пальцы посинели, мама купила мне рыбу с картошкой и два мороженых, а еще я выиграла на пирсе игрушечную гориллу, в общем, мы хорошо провели этот день). Все полученные деньги мама потратила на первый взнос за собственный дом.

Он очень маленький, наш домик, из бывшей собственности муниципалитета в районе Байлфилд. Из всех муниципальных домов он считался самым лучшим: никаких наркоманов поблизости, все соседи в многоквартирном доме – собственники, да и начальная школа в Байлфилде, говорят, неплохая. А мама ужасно хочет, чтобы я получила хорошее образование. Мы начали жизнь с чистого листа, но мне все равно тут не слишком нравится. Свою школу я ненавижу. Я в шестом классе, у каждого тут своя компания, а я новенькая и почти всегда одна. Ну не очень-то и хотелось.

Мама говорит, что дела у нас пошли намного лучше, но, скорее всего, она не про деньги, потому что почти все заработанное она отдает за дом. Даже на подарки ничего не остается. У меня не бывает обновок, нет компьютера, айпода и даже своего мобильного, как почти у всех моих одноклассников. Мама уверена, что лучше собственного дома ничего не может быть. Но я, особенно в Рождество, с ней не согласна. Или в свой день рождения. Как сегодня, например.

– Сядь хорошенько, дорогая именинница, я приготовила тебе праздничный завтрак, – сказала мама с сияющим взглядом.

Она в своем розовом потрепанном халате. Я посмотрела на будильник:

– Мама, времени полвосьмого! Ты опоздаешь!

Мама улыбнулась и легонько дотронулась до моего носа:

– Не опоздаю. Я договорилась. Мишель и Лана помогут с уборкой. А Луэлла зайдет к моей первой старушке. Ведь сегодня такой день! День рождения моей самой лучшей девочки. Я сейчас!

Она подлетела к двери и склонилась над подносом на полу. Чиркнула спичкой. Взяла поднос, хихикнула и несет аккуратно к моей постели.

– Мама!

Кусочек хлеба она намазала маслом и патокой – обожаю эту вещь – и воткнула в бутерброд одиннадцать розовых свечек.

– Задувай, Доля, скорей! Давай, дуй сильней и загадывай желание!

Я дунула изо всех сил – уж это я умею, – и свечки одна за другой погасли. Потом я закрыла глаза и подумала, что бы такого загадать. Лучшую подругу? Чтобы мама работала поменьше? Чтобы у меня был настоящий отец?

Я вынула все свечки, обсосала патоку, которая затекла в подставки, и съела свой праздничный бутерброд. Мама приготовила себе кофе и вернулась с чашкой в руке и целым ворохом пакетов: один средний, второй поменьше, один совсем крошечный, и два конверта, один большой, другой маленький, и на нем маминым замысловатым почерком с обратным наклоном выведено мое имя: Доля.

– Две открытки на день рождения, мам?

– Конверт поменьше открой последним.

Я открыла первый конверт с открыткой. Мама сделала ее сама: нарезала фоток из журналов – кошечки, собачки, крольчата, пони, песчаные пляжи, букеты цветов, роскошные машины, большие коробки с шоколадными конфетами и огромные порции мороженого – и все это склеила в одну большую сумасшедшую картинку.

– Здесь все, что ты любишь, – говорит мама.

Я переворачиваю открытку. На обороте мама красиво вывела розовыми и лиловыми чернилами: «Моей любимой и дорогой дочечке Доличке в одиннадцатый день рождения. Люблю, люблю, сильно-сильно. Мама».

Я пишу всегда по правилам, а вот мама в них не сильна. Но я ни за что на свете не стала бы указывать ей на ошибки. Вместо этого я крепко-крепко ее обняла:

– Я тоже тебя очень люблю, мамочка.

– Ничего, что это не настоящая открытка, правда?

– Мне твои всегда нравились больше! – быстро ответила я.

Настоящих подарков я не жду. Мама сама мне что-нибудь готовит или покупает вещи с рук и доводит их до ума. Но сегодня меня ждет сюрприз. В большом пакете черные джинсы, новенькие, из магазина «Примарк», и даже бирка есть. В пакете поменьше – футболка, вся черная, даже в подмышках, новехонькая, сразу видно, что ее ни разу не надевали и не стирали. Последний подарок показался мне немного странным: перчатки из черной сеточки.

– Нравятся? На прилавке лежали. Себе я тоже такие взяла. Точно такие же есть у Дэнни на одной из фотографий, когда он был совсем молоденьким.

– Да! Они классные, мам! Мне нравятся!

Я надела перчатки. И руки стали похожи на двух паучков, забежавших на кровать.

– Надо нам придумать, куда ты могла бы надеть такие красивые джинсы, футболку и перчатки.

Мама приплясывает от нетерпения, совсем как маленькая:

– Открой второй конверт, Доля, скорее!

Я открываю. Там два билета на поезд. В Лондон!

– Ух ты!

В Лондоне я была всего один раз. Мы ездили туда на выходные со Стивом. Он был в очень хорошем настроении, показал нам Букингемский дворец, где живет королева, Трафальгарскую площадь с огромными львами, а потом мы пошли в этот громадный шикарный магазин, «Хэрродс», и он купил там маме платье. Вечером они пошли гулять по клубам, а на следующее утро Стив был в очень плохом настроении и совсем никуда не хотел идти.

– Куда мы поедем? В Букингемский дворец и на Трафальгарскую площадь?

– Да ну, там мы уже были.

– Тогда в тот магазин, «Хэрродс». Покупать ничего не будем, просто погуляем, как будто бы мы две богачки на шопинге.

– Давай, но только днем, сразу после поезда. А вечер у нас с тобой занят. Мы идем на премьеру фильма!

Я молча посмотрела на нее. Мама любит иногда присочинить, совсем как я.

– Быть не может!

– Может! На сам фильм мы, конечно, не пойдем – там только для звезд, – но зато мы постоим возле красной дорожки и посмотрим на тех, кто туда приезжает. Я такое уже видела по телевизору. Там можно совсем близко подойти к звездам и даже с ними поговорить. Доля, угадай, кто там будет, ну же!

Я покачала головой.

– Не знаю, – ответила я. Я и правда не догадывалась.

О звездах кино я знаю мало. Это мама может часами торчать в «Смитсе» и читать журналы про знаменитостей. И я совсем не понимаю, почему она так разволновалась, кусает губы и сжимает кулаки.

– Там будет Дэнни!

– Наш Дэнни?

– Да, да!

– Но ведь он не кинозвезда.

– Я прочитала о премьере в журнале нашего фан-клуба. Это кино про новую группу, «Милки Стар».

– У Дэнни новая группа?

– Нет-нет, жалко, конечно, это было бы здорово! Но нет, в той статье написано, что Дэнни там снимается в роли известной рок-звезды, такой же, как и он сам. Короче, премьера в субботу, и там будет Дэнни. Я долго откладывала деньги, чтобы купить тебе на день рождения подарок, и решила потратиться на билеты и новую одежду. Пришла пора тебе встретиться с ним, Доля. Пришла пора тебе познакомиться… с твоим отцом.

Последние слова она произнесла с трепетом. Это наша общая с ней тайна, такая страшная, что мы на эту тему почти не говорим. Мама никому, кроме меня, об этом не рассказывала, и я тоже никому не скажу, даже самой лучшей в мире подруге, если она у меня появится, потому что это самый большой на свете секрет.

Мой отец – Дэнни Килман. И даже если бы это не было тайной и я рассказала бы об этом всем, мне все равно бы никто не поверил. Мама познакомилась с Дэнни, когда ей было восемнадцать. А полюбила его, когда ей было столько же лет, сколько мне. Она скупала все его альбомы и обклеила спальню его постерами. У нее были парни, но любила она одного только Дэнни. Сколько радости было, когда Дэнни со своей группой приехал выступать в клуб «Аполло» и ей достался билетик. На концерт она пошла с подругой, и они сорвали себе горло – так визжали. После концерта они поехали в «Мидлэнд-отель» в надежде встретить кого-нибудь из группы. А потом их пригласили выпить.

Мама рассказывала, что это был самый потрясающий вечер в ее жизни и она сама себе не верила. Болтать с Дэнни Килманом! Сидеть у него на коленке! Целовать его!

Он оказался совсем не таким, каким она его представляла. Тихий, даже застенчивый, очень обходительный, все время заботился о ней.

Мама рассказывала, что роман у них был короткий, но по-настоящему страстный. Они любили друг друга – моя маленькая мама и бог рок-музыки, Дэнни.

– Надо было сразу бросить все – дом, работу – и ехать за ним в Лондон, – часто с грустью вспоминала мама. – Надо было еще тогда понять, что семью нельзя построить на расстоянии, тем более с таким человеком, как Дэнни. И я не виню его за то, что он начал встречаться с Сюзи. Нехорошо так говорить, но она прямо-таки вцепилась в него. Об этом тогда писали все. И я решила, что не стану ему запрещать с ней встречаться. Его первый брак распался, и он был волен делать все, что захочет. А Сюзи уже стала знаменитой фотомоделью, очень красивая была, хотя мне ее внешность всегда казалась грубоватой. Но как раз тогда, когда я поняла, что жду от него ребенка, вышли газеты с этим ужасным заголовком: «Сумасшедшая свадьба в Вегасе: Дэнни Килман женился на Сюзи Свингер». Я поняла, что слишком поздно. Что мне оставалось делать? Не могла же я рассказать ему о ребенке и разрушить его только созданную семью. Это было бы нечестно.

Наверное, мама решила, что лучше пока не торопиться с решением и подождать. Она была уверена, что их брак долго не протянет. Но скоро после свадьбы Сюзи вдруг перестала гулять с Дэнни до поздней ночи по клубам и стала чаще надевать просторные топы. Стало ясно, что она ждет ребенка. Ребенка от Дэнни.

– Это твоя сводная сестра, Доля, – говорила мама.

Мама завела специальный альбом для новорожденной и собирала туда все ее фотографии, начиная с самой ранней, когда ей было всего три дня.

– Потому что она наша родня.

Я никогда не видела свою сестру, но знаю о ней, о Солнце, все.

– Это имя ей небось Сюзи выбрала, – говорила мама с усмешкой.

Фотографий Солнца у нас больше, чем моих. Моя любимая ее фотография – где она, еще малышка, в белом комбинезончике с капюшоном и заячьими ушками. Мама захотела сделать такой же и пришила ушки на мой капюшончик, но не угадала с формой: ушки получились совсем маленькие и круглые, так что я больше походила на белую крыску, чем на зайчика. Но как только Солнце встала на ножки, мама оставила все попытки угнаться за ее потрясающими дизайнерскими нарядами. Когда я стала постарше, мы до бесконечности разглядывали, во что она одета, и с трепетом повторяли имена французских и итальянских дизайнеров.

В альбоме Солнца мне больше всего нравилась та, где она с Дэнни на белоснежном пляже в Барбадосе. На этой же фотке, в тени на заднем плане, есть и Сюзи. Над трусиками у нее уже нависает большое пузо. Она на шестом месяце беременности и ждет Конфетку, мою вторую сводную сестричку. Дэнни растянулся на песке, подтянутый, загорелый, в смешных шортах до колен. Солнце рядом, закопала ноги в песок. Волосы забраны в высокий хвост, огромные темные очки, наверное взяла их у Сюзи, купальник в красно-белую полоску. Она с озорной улыбкой смотрит на отца и совершенно счастлива. Я так часто рассматривала эту фотографию, что мне казалось, будто и я чувствую, как припекают лучи, как плещутся рядом волны, шелестит шероховатый песок и я улыбаюсь своему папе.

Глава 2
Солнце

– Улыбочку, пожалуйста!

– Все улыбаемся! Вот так!

– Смотрим все на меня! Девочка, да, ты, сбоку, улыбнись.

– Деточка в красных туфлях, улыбайся!

Это он про меня. Я одна не улыбаюсь. Папа демонстрирует журналистам свою знаменитую, слегка кривую улыбку и откидывает назад длинные взъерошенные волосы. Выглядит он очень круто: весь в черном, а на ногах кеды с серебристыми пайетками. Сейчас папа совсем не папа, а Большой Дэнни, от корней волос до огромного перстня в форме черепа с бриллиантами, который оттягивает его мизинец.

Мама тоже улыбается всем, то и дело встряхивая выкрашенными в розовый цвет локонами – в тон гофрированному платью с цветочным орнаментом, перехваченному широким черным поясом со стразами. На длинных ногах черные колготки в сеточку и безумно высокие «лубутены» с красной подошвой. Она давно не работает моделью, но прекрасно помнит, как надо производить впечатление.

Моя сестра Конфетка уже сейчас почти модель. Светлые волосы ей специально для сегодняшней съемки выпрямили, и они рассыпались по плечам сверкающим водопадом. На глазки ей разрешили нанести по одному штриху сиреневых теней – в цвет пышного платья. На плечах у нее черная вельветовая курточка со всеми ее значками и брошками, а на ногах колготки в черно-лиловую полоску и маленькие черные туфельки с острыми носами. Этот наряд она придумала сама, хотя ей всего только пять. Конфетка умеет вести себя как звездный ребенок с самых первых шагов.

Ас еще маленький, и звезды ему глубоко неинтересны. Сначала его хотели одеть в мини-версию папиного наряда, но он визжал и отбрыкивался, а потом заявил, что ни за что не наденет этот дурацкий наряд. Ему нужен костюм Тигрмена, а не то он всех закусает. Так и оставили его в костюме Тигрмена в золотую и черную полоску с длинным хвостом. А мама ему еще усы нарисовала.

При его появлении все тут же заахали и заворковали. Ас рычит, и все понарошку пугаются. Проще игры не придумаешь, но Ас счастлив и готов играть в нее с утра до вечера.

Вспышки фотокамер радуют его гораздо меньше. Он жмурится, прячет голову и хватает маму за руку. Она подняла его, прижала к себе, а он уткнулся носом ей в шею и даже немного улыбнулся.

А я не улыбаюсь. Не могу. Мне запретили.

– Зубы не показывай, испортишь снимки, – прошипела мама, когда наш «Мерседес» подъехал к красной дорожке.

У меня между передними зубами щербинка, а боковые наезжают друг на друга. Мама говорит, что мне надо вырвать несколько зубов и поставить брекеты, но я очень боюсь боли. В любом случае, как сказал нам зубной врач, надо подождать несколько лет. Я бы с удовольствием подождала несколько столетий. Впрочем, даже с нормальными зубами я испорчу любую семейную фотографию. Я не такая светленькая, как Конфетка, и не такая очаровательная, как Ас. Они похожи на маму. А я на папу. Я темная, у меня пышные и непослушные волосы и большой нос. Это все идет папе, но совершенно не идет мне.

И одежда на мне совсем не смотрится. Все, что сейчас на мне, выбирала мама, потому что она совсем не доверяет моему вкусу. Я не знаю, как правильно подбирать топики к юбкам или штанам (и мне, если честно, все равно, что с чем носить), а единственные туфли, которые я люблю, это те, в которых удобно. Я бы с удовольствием надела такие же сверкающие спортивные туфли, как у папы, но мама сказала, что я в них похожа на пацанку. Пришлось надевать изящные алые туфельки на очень высоком каблуке. Конфетка от них в восторге. Она мечтает поскорее вырасти, чтобы самой носить такие, но даже мама считает, что пять лет – слишком рано для каблуков.

Еще на мне очень странные черные легинсы из искусственной кожи, которые липнут к ногам и от которых все чешется, и синяя бархатная туника. Я терпеть не могу бархат, тем более что у меня обкусанные ногти, и каждый раз, когда я неровным краем задеваю ткань, меня передергивает.

Нет, все, что угодно, только не улыбаться, пожалуйста. Мама мне не разрешает, и я, если честно, не хочу. Ненавижу все эти красные дорожки. Сегодня премьера фильма «Милки Стар», это комедия о мальчиковой рок-группе, и у папы там небольшая роль сумасшедшей рок-звезды. Он играет, по сути, самого себя, вот только уже прошло сто лет с тех пор, как он выпустил настоящий хит, а со дня последнего концерта и того больше. Но мне строжайше запрещено об этом даже заикаться.

И все-таки папа до сих пор мегапопулярен – по обе стороны дорожки толпа скандирует его имя:

– Дэнни! Эй, Большой Дэнни!

– Я люблю тебя, Дэнни!

– Распишись у меня в альбоме, Дэнни, пожалуйста!

– Ты мой бог, навеки, навсегда!

«Навеки, навсегда» – это самый известный папин хит. Эту песню знает каждый. Она много недель держалась в чартах и до сих пор входит в список золотых хитов на радиостанциях, которые часто заказывают слушатели, а в прошлом году ее крутили заглавной темой в одном телевизионном романтическом комедийном сериале. Ее всегда выкрикивают в толпе на концерте. Вот и сейчас кто-то затянул, остальные подхватили, вскинули руки вверх и в такт раскачиваются. Почти все, кто поет, – женщины старше мамы. Наверняка среди них есть уже бабушки, но и они поют и визжат как подростки.

Папа тоже подхватил мелодию, и по дороге к заграждениям у входа он слегка валяет дурака, раздает автографы и не перестает улыбаться до тех пор, пока сверкают фотовспышки. Мама с ним рядом, на одной руке Ас, за другую держится Конфетка. Я неуклюже плетусь за ними, стиснув уродливые зубы.

В толпе я замечаю девочку моего возраста, высокую, тоненькую и темную. Волосы у нее забраны в хвост. Рядом с ней женщина, наверное мама или старшая сестра, они очень похожи: она тоже тоненькая и темная, тот же хвост. Обе в черном, на руках перчатки в сеточку: такие перчатки когда-то давно носил папа, они были его фирменным стилем.

Обе они во все глаза глядят на папу.

– Дэнни, взгляни! Вот она, твоя судьба, твоя Доля! – выкрикнула женщина, тыча ей пальцем в грудь. Дочке, кажется, все равно, что мама кричит и тычет в нее пальцем. Она сама, гордо выкатив плоскую грудь, завопила:

– Да, я Доля!

Глаза у нее сверкают, и все лицо светится.

Это что, имя такое? Разве можно таким именем гордиться?

«Сладкая ты моя доля» – так называется папина песня. Она есть на одном из его ранних альбомов, и знают ее только самые преданные фанаты.

 
Сладкая ты моя доля!
Без тебя моя жизнь как неволя.
Мы с тобой далеки друг от друга,
Ты всегда в моем сердце, подруга!
Пусть ты далеко, как в небе звезда,
Я в сердце тебя сохраню навсегда.
Ты будешь навеки в груди моей жить,
Во веки веков мне тебя не забыть.
Пока растут травы и дуют ветра,
Пока голубою не станет луна,
Я буду любить тебя, только тебя![1]1
  Здесь и далее стихотворный перевод А. Олейникова.


[Закрыть]
 

Не слишком хорошая песня, да? Да и что за имя такое – Доля? Надо издать закон, запрещающий родителям давать детям ужасные имена. Мое имя в списке самых ужасных будет на первом месте. Меня зовут Солнце. Да. Уверена, что даже вы над ним засмеялись. Как и все остальные.

– Солнце! – шепнула мне мама. – Идем, нам пора заходить!

Фотографы развернули камеры обратно на ковровую дорожку. Там визжит светловолосая актриса, схватившись за лиф платья, из которого показалась грудь.

– Любой дурак поймет, что она это специально, – сказала мама. – Идем, Солнце, шевелись!

– Дэнни, Дэнни, не уходи, пожалуйста! Сюда! Подойди сюда! – с отчаянием в голосе закричала мама Доли.

– Попроси папу с ними поздороваться, – попросила я.

Она вздохнула и изогнула бровь, на секунду задумавшись. Вспышки камер по-прежнему сверкают там, где только что лопнуло платье.

– Смысл? – ответила она. – Его уже отсняли. Идем.

И я медленно двинулась дальше, еще раз обернувшись на них. Мама Доли продолжает кричать. Глаза у нее выпучены, рот широко открыт, она словно сошла с ума, и смотреть на нее страшно. Я взглянула на Долю, а она на меня. У нее очень странное выражение лица, жуткое, тоскливое. Не может быть, что она влюблена в папу. Он для нее слишком стар. Мы не сводим друг с друга глаз. Мы как будто бы знаем друг друга.

Меня передернуло, и я повернулась к папе. Он еще раз взмахнул толпе, дотронулся пальцами до губ и отправил воздушный поцелуй, а затем ушел в кинотеатр, держа Конфетку за руку. Мама с Асом на руках исчезла следом за ним.

Я осталась одна у красной дорожки и не знаю, что мне делать. Ко мне подошел большой охранник.

– Вы дочка Дэнни Килмана? – спросил он.

Я кивнула.

– Тогда проходите внутрь, мисс, – и он направил меня к входу.

В последний раз я посмотрела на Долю. Кажется, ее мама заплакала. Мне их ужасно жаль, но я ничем не могу помочь. Я поплелась в кинотеатр и, подвернув ногу на высоких каблуках, оказалась в шумной толпе. Несколько раз я повернулась кругом, не зная, куда мне дальше идти или кого бы спросить, – и вдруг мама опустила мне руку на плечо.

– Бога ради, Солнце, что за игры? – прошептала она. – Ах ты, черт, я из-за тебя ноготь сломала!

Ее накладной ноготь, похожий на розовый топорик, застрял в моей тунике.

– Идем скорее в уборную, – и мама потащила меня за собой. – Тебе надо подтянуть легинсы, они сползли и сложились в гармошку. Смотрится по-уродски!

– Уродские они и есть, – пробормотала я и поплелась за мамой и Конфеткой.

Краем глаза я заметила папу, он до сих пор работает на публику, а на плечах у него сидит Ас.

В уборной полно красивых молодых женщин в коротких черных платьях. Они обнимаются, целуют друг друга в напудренные щечки и цокают туда-сюда на высоченных каблуках. На нас почти никто не обратил внимания, но вот какая-то пара начала сюсюкаться с Конфеткой, восторгаясь ее пышным платьем и рассматривая значки на курточке. Конфетка засветилась счастливой улыбкой, встряхнула своими длинными сверкающими волосами и объяснила, что каждый значок по-своему для нее важен. Она чуть-чуть шепелявит, рассказывая, прекрасно зная, как мило это звучит.

– Я сейчас, Конфетка, – сказала мама, отвела меня в кабинку и протиснулась следом.

– Встань сюда, – прошипела она и начала подтягивать на мне эти ужасные легинсы. – Дай я тебе все поправлю.

Я залилась краской от ужаса, что сейчас все эти красивые женщины подумают, что мне как маленькой нужна помощь в туалете. Меня бросило в пот. Легинсы прилипли к влажной коже и неприлично скрипят, пока мама их подтягивает. Как только она закончила, я вдруг поняла, что мне непременно, сию секунду, надо сходить в туалет. Все действо повторяется с самого начала: легинсы с трудом спущены до колен и натянуты обратно.

– Честное слово, – прошипела мама, красная как рак от наклонов и сражений с тканью. – Ты самая старшая, Солнце, а проблем от тебя больше, чем от Конфетки и Аса, вместе взятых.

Я вся горю. На глазах слезы.

– Прекрати реветь! – мама встряхнула меня за плечи. – Что с тобой? У нас сегодня праздник!

Мы вышли из кабинки, когда возле нее уже скопилась целая очередь. Конфетки нет нигде.

– Боже! – сказала мама, прикрыв рот. Но тут же мы услышали смех.

Конфетка за углом, там, где зеркал еще больше. Кто-то дал ей туфли на высоком каблуке, и она неумело шагает по ковру, встряхивает волосами и подбивает пышную юбку в сеточку. Толпа хохочет, а Конфетка громче всех.

– Мама, смотри! – Она делает поворот вокруг себя, и щиколотки у нее дрожат. – У меня каблуки выше, чем у Солнца! И даже выше, чем у тебя! Я уже совсем как взрослая!

– Меньше двадцати двух не дашь, – сухо ответила мама, но взгляд у нее стал мягче от нежности. – Хватит, родная, верни доброй тете ее красивые туфли и надень свои ботики. Не надо заставлять отца ждать.

В последней фразе прозвучали опасные нотки. Конфетка их тут же уловила и моментально скинула высокие каблуки.

– А кто твой отец? – спросила хозяйка туфель.

– Мой папа – Дэнни Килман! – ответила Конфетка.

– Ого! – воскликнула девушка, и вокруг Конфетки сразу собралась толпа.

– Представь, что Дэнни Килман – твой папа! – сказала одна.

– Лучше я представлю, что он мой муж, – ответила вторая. И все посмотрели на маму.

– Как вам повезло! – сказала какая-то девушка, глупо хихикнув.

Мама окинула всех взглядом и поправила юбку.

– Да, повезло, – и она протянула нам руки. – Идемте, девочки.

Конфетка взяла одну руку, а мне всучили другую, хотя это полный идиотизм: чтобы взрослая десятилетняя девочка цеплялась за маму. Мы вышли из комнаты под завистливый шепот со всех сторон.

В фойе от количества народу уже не протолкнуться, у одного из входов страшный шум: только что вошли участники группы «Милки Стар».

– Я хочу на них посмотреть! Я обожаю «Милки Стар»! – требует Конфетка.

Наверное, она читала про них в своих комиксах для девочек.

– Что на них смотреть, просто глупые мальчишки. Лучше давай найдем папу, – быстро говорит мама. – И не надо ему рассказывать про то, как ты любишь «Милки Стар», ладно?

С глупыми мальчишками мама справилась легко, но что делать с толпой глупых девчонок, окруживших папу? Они еще моложе тех, что были в женской уборной, юбки у них еще короче, а каблуки выше. Одна из них взяла Аса, тормошит его, а он, извиваясь, хочет опуститься на пол.