Текст книги "В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком"

Пустыня Атакама

5 августа 2002 – 2 декабря 2002

Чили

На автобусной станции в Арике[30]30
  Город и морской порт на границе пустыни Атакама, Чили.


[Закрыть] все водители смотрят на меня в оцепенении. «Пешком?! Ты собрался пересечь пустыню – пешком?!» Я стараюсь держаться расслабленно и в ответ мягко киваю головой. Но, по опыту моих собеседников, еще ни один нормальный человек не рисковал пуститься в подобную авантюру. Пустыня Атакама известна как самая сухая – и при этом самая высокогорная – местность на планете. Зажатая с одной стороны горными массивами Анд и омываемая Тихим океаном с другой, пустыня простирается на тысячу двести километров от перуанской границы вплоть до Копьяпо. И между этими пунктами нет ничего, кроме необъятного пространства с лунным ландшафтом, потрескавшимися от жары камнями, потухшими вулканами, соляными валунами и высохшими озерами… Склонившись над картой, я помечаю крестиками примерные местонахождения posadas, постоялых дворов для погонщиков верблюдов, где можно сделать привал и перекусить. Они разбросаны по пустыне на расстояния, равные нескольким дням пешего пути. Моя коляска трещит по швам от переизбытка банок с консервами и бутылок с водой. На 5 июня назначаю дату старта – и отправляюсь строго на юг по прожаренной до основания, потрескавшейся земле. Вначале иду по пыльной дороге, пролегающей прямо по дну неглубокой расщелины. В первую же ночь устраиваюсь прямо на обочине дороги, любуясь звездным небом. В этой пустыне, где влажность изредка достигает хотя бы четырех процентов, воздух настолько чист и прозрачен, что можно разглядеть самые далекие созвездия… Туристические справочники уверяют, что именно в этих краях – «идеальные условия, чтобы увидеть НЛО». Это меня смешит… думаю, такое все-таки очень редко случается, чтобы над головой вот так запросто пронеслась летающая тарелка. Помню, на днях, когда я ночевал в крошечной раздевалке местного футбольного стадиона, какой-то странный тип в темных очках пришел прямо ко мне под дверь с бубном в руках. Подергиваясь в нервном тике, он представился: «Я Дэн, твой старший брат». Не переставая звякать своим бубном, он выпалил: «Запомни все, что я тебе сейчас скажу». С видом конспиратора он указал пальцем на свой левый ботинок, где были изображены НЛО и лик Христа на фоне горных вершин, и пояснил: этот рисунок сделали ему дети, своими глазами видевшие в этих краях Иисуса. А затем добавил: «Я принес тебе от них послание: они не опасны. Ты их обязательно встретишь, пока будешь идти по пустыне. А когда встретишь, выйди на связь со мной». Прежде чем уйти, чудаковатый Дэн вдруг обернулся: «Если сомневаешься, иди левее. Всегда. Левее!» И с этими словами ушел. Я смотрел ему вслед и думал, насколько он помешанный… Но ночью в пустыне заметил, что и сам начинаю грезить встречей с инопланетными существами. Я бы обязательно попросил их сделать так, чтобы они забрали меня вместе с моей дорогой Люси…

Как-то утром, на третий день пути в районе Икике я обнаруживаю вокруг какие-то странные рисунки. Вчера, когда сгущалась ночь, я не заметил их. При свете дня понимаю: со склона холма на меня смотрит гигантская лама. Это геоглифы – громадные узоры, созданные руками древнейших художников, живших здесь задолго до эпохи Колумба. Их «рисовали», выкладывая нужный контур камнями прямо на земле. Все они устремлены прямо в небо, и многие сохранили свой первозданный вид со времен возникновения Великой дороги инков… Я с удовольствием изучаю их, называя поименно: вот гуанако, дикая лама, а это кондор, а тут лиса – построились бок о бок, демонстрируя свои причудливо абстрактные формы. Эта безграничная выжженная солнцем земля, обезвоженная руками человека, взволнована своей незримой божественной сущностью. И лишь отдельные знаки этой великой сущности высечены на ее поверхности… Кажется, будто пустыня переговаривается с небесами на одном лишь ей известном мистическом, вечном языке.

Когда я наконец добираюсь до первого постоялого двора, то напоминаю золотоискателя, вернувшегося в родной салун[31]31
  В США: закусочная, пивной бар. Прим. ред.


[Закрыть] с приисков после многодневных трудов. Я буквально врываюсь в дверь трактира, стоящего на краю крошечного поселка. Внутри все забито горнорабочими и водителями: большинство клиентов работает неподалеку на месторождениях селитры. Кстати, я иногда припоминаю, что мой путь пролегает по местам богатейших залежей лития, меди, железа… Удивительная пустыня: совершенно неплодородная земля изобилует подземными богатствами. Дни проходят бессмысленной чередой, и настроение мое стремительно падает. С каждым шагом я буквально теряюсь в изобилии голубого и бежевого цвета – цвета моря и неба, песка и камней. Кажется, что больше нет ничего, кроме монотонной вереницы моих собственных шагов, нарушающих тишину.

А тем временем мой внутренний мир, как неведомое экзотическое растение, распускается буйным цветом, подпитываемый бурлящим потоком мыслей. Я не мешаю мыслям блуждать – и неожиданно позволяю себе буквально все: миражи, фантазии, видения, откровения, пророчества… Уже не имеет значения, истинные они или надуманные. Граница между добром и злом пошатнулась и рухнула. Нет больше ни Господа, ни религий. Я один в этой безбрежной пустыне, и есть только один закон – мой. Вечерами я пишу. Мараю страницы своего дневника набросками и эскизами. Пытаюсь найти свое собственное объяснение силе притяжения… Устройству мироздания… Даже самому Богу! Меня преследует странное чувство – я слишком погрузился в мистику. Еще бы! Ведь сейчас это я сам Господь Бог! Невиданная доселе сила пьянит меня, и я издаю истошный вопль – именно вопль, крик сумасшедшего, умалишенного – да кто меня здесь услышит?

На дороге в Антофагаста, миновав «волчий пик» Ла Пунта-де-Лобос, я вдруг понимаю, как сильно меня тянет к морю – к водной стихии, мерно накатывающей на прибрежные скалы. Присаживаюсь на камень, закрываю глаза и пытаюсь услышать, что говорит мне море. И слышу… В самом деле слышу его. Оно шепчет: «Я родилось от одного только вздоха, так давно, что никто не помнит тех времен… Новая луна сменялась полной луной, а я встречало тысячи тысяч мореплавателей, а потом еще и еще тысячи… А потом я смешало свою синеву с синевой небесной и добавило к ним немного оранжевых огней заката… Сегодня из далеких краев ты пришел ко мне. Я все ближе к тебе, но не стану тебя трогать, хотя знаю, что ты тронут мной до самой глубины души. Я перед тобой, и ты любуешься моими золотисто-бирюзовыми переливами в туманной прибрежной дымке. Эти пенные волны, лижущие каменистый пляж, – моя последняя улыбка, и я дарю ее тебе. А теперь прислушайся к тайнам, что нашепчет тебе твоя душа, до самого последнего звука… И знай, что перед тобой еще тысяча разных дорог…» Я поднимаюсь с камня и, изо всех сил напрягая голос, кричу в ответ:

– Почему?! Почему ты говоришь именно со мной?! – но величавое и безграничное море уже безмолвно; только тихим плеском прибоя оно, кажется, неслышно посмеивается надо мной.

Нужно сказать, что мои возвращения к цивилизации всякий раз приводят меня одновременно и в замешательство, и в восторг. После многих недель одиночества громада города Антофагаста требует, чтобы я побыстрее приспособился к его ритму. Здесь, у подножия крутого горного склона, повернутого в сторону одного из ключевых портов на побережье Тихого океана, проживает более 300 тысяч жителей. Отсюда отправляются в другие страны сокровища, извлеченные из недр здешней пустыни, – по большей части идет на экспорт медь из карьеров Чукикамата, крупнейшего в мире меднорудного месторождения.

Госпожа Изабелла Озорио, почетный консул Канады, тотчас увлекает меня в круговорот праздников и развлечений. Так что следующие пару дней моя верная колясочка сидит дома, читает газеты и смотрит телевизор! А чудесная Изабелла, вдохновленная моим маршем мира, заявила, что хочет присоединиться ко мне и несколько дней тоже проведет в самом сердце пустыни. Здесь меня поджидает еще один сюрприз: незнакомый испанец по имени Антонио прочел обо мне статью, покинул свою Мурсию, город на юге испанской провинции Аликанте, и прибыл сюда, чтобы исполнить свою мечту – немного покатать мою знаменитую коляску! Наутро перед новым стартом я начинаю тревожиться. Целый день нам предстоит идти по коварной каменистой тропе, а ночь провести в палатке под открытым небом при свете луны. Просыпаемся мы под белеющим небосводом, и вскоре восходящее солнце превращается в раскаленную давящую громадину. Изабелла взяла с собой очень модную колясочку с облегченными шасси, а Антонио запихнул свои пожитки в небольшую стильную тележку для гольфа. Все это кажется мне слишком неподходящим и хрупким: вряд ли грубые камни могут сравниться с нежной травкой на поле для гольфа… Я, насколько возможно, перегружаю их вещи в свою тележку, втихаря проклиная простодушие и наивность своих спутников. Ведь если что-то сломается, нам никто не поможет, мы одни! Солнце поднимается все выше – и температура растет, а мы постепенно продвигаемся вперед. Изабелла настаивает на том, чтобы свернуть на боковую дорогу: там очень красивые виды, но сама по себе тропа пустынна. С наступлением вечера мы делаем привал у развалин старой шахты, и Антонио сооружает костерок из нескольких полешек, которые он предусмотрительно подобрал по пути. Мы смеемся над дневными приключениями, и меня наконец потихоньку отпускает. Сгущаются сумерки, мы взбираемся на холм, чтобы услышать, как звучит настоящая тишина в том мире, который освещают только мириады звезд.

Четыре дня спустя я снова остаюсь один: мои спутники с заметным облегчением сходят с маршрута, и на прощание мы крепко обнимаем друг друга. Спустя некоторое время я вдруг понимаю, что даже не спросил: кто такой Антонио? чем он живет? кем работает? Он, будто странник из ниоткуда, появился передо мной в сердце этой обжигающей пустыни. А я настолько был поглощен тревогами о бытовых вещах, что даже не нашел времени поговорить с ним по душам. Только помню, как он сказал мне: «Я хочу пройтись вместе с тобой, испытать нечто такое, чему и цены-то нет».

На следующий день, изрядно замученный жарой и усталостью, я тащу свою коляску по растрескавшимся камням и щебню. Я больше не замечаю ни милых пустынных цветочков, распускающихся в низинах ущелий, ни роскошных цветков кактуса и кустиков, ни даже выброшенных на прибрежные камни обрывков водорослей. В голове осталась только одна мысль: поскорее выбраться из этой пустыни. К концу дня ставлю палатку в райском уголке в окружении камней и цветущих кактусов и не устаю поражаться той степени агрессии, которая переполняет меня. Мы непременно должны помириться на прощание – я и эта пустыня. Выпьем с ней на брудершафт. Я откупориваю бутылку вина, подаренную Изабеллой, и неспешно опустошаю ее, громко разговаривая сам с собой и делясь своими впечатлениями с луной. Ее круглый лик, кажется, одобрительно кивает в ответ и приглашает заходить еще, как только я закончу свое путешествие. После нескольких торжественных обещаний и пьяных клятв короткий проблеск сознания вдруг помогает мне увидеть всю комичность ситуации. Туман, звезды, луна… Я так одинок, что остро нуждаюсь хоть в каком-то друге. Похоже, завтра начну любезничать со скорпионами!

По иронии судьбы, несмотря на то что сейчас я плотно окутан коконом своего пустынного отшельничества, никогда в жизни я еще не был настолько обсуждаем и настолько известен. Люси удалось достучаться до прессы, и теперь каждому есть дело до моего марша в защиту детей во всем мире – в одном только Чили уже вышла добрая дюжина статей про меня. Везде я убеждаюсь в том, что меня ждут: водители сигналят мне, едва приметив на дороге. В Копьяпо меня встречают в праздничной атмосфере, будто я какая-нибудь знаменитость. Десятки детей, смеясь и визжа, провожают меня до главной площади города, где духовой оркестрик исполняет народную музыку в честь моего прибытия.

Спустя длительное время я наконец-то ощущаю в воздухе новые ароматы, будто глоток новой жизни: кактусов и кустов по бокам дороги становится все больше. Кажется, что я вот-вот вдохну травянистую свежесть зеленеющих лугов юга… На прощание с Копьяпо пустыня дарит мне поистине королевский подарок: незадолго до моего прибытия сюда приходит несколько дождей – феноменальное для этих мест явление! – и под дождевыми каплями пробуждаются от долгого сна тысячи цветочных луковиц, мирно дремавших под толщей сухой почвы. Их пробуждение – прекрасная пурпурная полоска, пробивающаяся из-под земли, – кажется сказочным миражом. И я иду по этому волшебному ковру из растений с хрупкими лепестками, расстеленному самой матерью-природой. Склоны гор утопают под сиреневой вуалью, а вдалеке красные соцветия полевого клевера прорезают насквозь нежную пастель белого, бледно-голубого и палевого цветочного ковра. Ветер раскачивает бутоны на тонких стебельках взад-вперед, и это напоминает летящие мыльные пузыри. Я устраиваюсь на ночлег посреди этой красоты в пересохшем русле реки, и крошечные скарабеи устраивают для меня самое настоящее психоделическое представление, отплясывая свой таинственный танец и поблескивая бирюзовыми спинками. Я слышу, как где-то рычит пума, но сегодня она соблюдает нейтралитет и держит дистанцию.

Пустыню я покидаю в первых числах ноября, проходя через виноградные поля…

В стране Че

3 декабря 2002 – 30 июня 2003

Аргентина, Уругвай, Бразилия

Я преодолеваю последний горный перевал, вдоволь наскакавшись и поплутав по извилистой дороге, то убегавшей вниз, то карабкавшейся в гору. Наконец я достиг туннеля, названного в честь статуи Христа-Искупителя на границе с Аргентиной. На восточном склоне Анд земля красно-коричневого цвета. Я ощущаю присутствие громады Аконкагуа, и робость моя нарастает по мере приближения к самой высокой точке обеих Америк, окутанной туманом. Люди, предпринимавшие тщетные попытки покорить этот пик, обрели покой здесь же, на склоне – на кладбище для альпинистов. В долине реки Мендоза отложения известняка отражают красные и рыжеватые солнечные блики. Я ставлю палатку под водосточным желобом, брошенным по краю рва, и просыпаюсь под шум дождя прямо над моей головой. Дорога здесь идет под уклон, но я тем не менее продвигаюсь с трудом. Смотрю на реку, несущую свои воды по засушливой местности, прямо у меня под ногами. Вся долина покрыта слоями грязи, оставшейся после сезона таяния снегов. На душе у меня тоскливо и пусто, настроение угрюмое. Не осталось сил ни о чем думать, и потому я всецело отдаюсь во власть текущего времени, отмеряя его шагами. Понадобится целых шесть дней, чтобы дойти до Мендозы, откуда по прямой я смогу добраться до Буэнос-Айреса. Еще через одну тысячу двести километров…

Однажды в полдень я вижу у края дороги, в овраге перевернувшуюся цистерну. Добрая сотня людей выстроилась в очередь, чтобы наполнить свои ведерки блестящей коричневой жидкостью… Приблизившись, замечаю, как их лица расплываются в улыбках: «Смотри, Че, смотри!» – и дети кружатся возле своих матерей, которые несут осторожно, чтобы не расплескать, бадейки со вкусным жидким шоколадом. А что же шофер, спросите вы? С ним все в порядке – по крайней мере, так меня заверяют местные жители. Какие-то ребята убегают с места происшествия, но вскоре возвращаются и тащат за собой отца с огромным бидоном под мышкой. Люди со смехом сравнивают свою добычу. Нынче вечером в деревне будет большой праздник, который все запомнят надолго. Эта случайно подсмотренная сценка придает мне оптимизма. Для настоящей радости так мало надо – и если не брать слишком много в голову, свое счастье можно встретить на каждом шагу…

И вот я уже покидаю роскошную Мендозу, решив одним махом преодолеть следующие три тысячи километров, отделяющие меня от Сан-Паулу в Бразилии. Это будет чистый курорт, шикарный променад, который я преодолею без особого труда… Святая простота! Первые же недели пути стоят мне целой тысячи жизней. Новые ботинки стирают ноги в кровь, а влажная липкая духота медленно убивает меня. К тому же еще предстоит привыкнуть к аргентинскому образу жизни… В особенности к ее ритму – вот где настоящий кошмар! Они привыкли вставать с первой зорькой. Днем, пока я мерно шагаю по дороге, они отсыпаются, зато потом, когда я уже надеюсь на спокойный привал, просыпаются и со свежими силами полночи гудят, едят и радуются жизни. Между тем мое тело изнывает от усталости и требует только одного: сна. Чтобы перекусить в Аргентине, пришлось приспосабливаться к их ритму, дожидаясь полуночи.

Отныне я изо всех сил бодрствую и берегу свои запасы пресной воды: до такой степени поразили меня небольшие придорожные часовенки и алтари по краям дороги. Они возведены в память о святой Корреа, умершей от жажды в пустыне, по которой она шла в поисках своего мужа, пропавшего на войне. И не просто шла, а кормила грудью своего крошечного младенца[32]32
  Когда Корреа скончалась от истощения, ее тело нашли местные пастухи и обнаружили, что малыш жив и здоров. Его спасло молоко покойной матери. В Аргентине святая Корреа канонизирована и стала воплощением искренней любви женщины и матери. Ее также называют Мертвой Беглянкой.


[Закрыть]. Погонщики мулов, водители фур, прохожие и странники – каждый считает своим долгом воздать дань культу святой. А потому по всей стране вдоль дорог у каждого алтаря с изображением святой Корреа стоят десятки бутылок с питьевой водой.

Окружающий меня пейзаж постепенно видоизменяется. Виноградники уступают место бескрайним полям подсолнечника. Семьи, работающие в полях, принимают меня с большим радушием. В районе Кордоба меня ждет неприятное открытие. У всех встреченных мной людей зубы имеют жутковатый желто-коричневый оттенок: причина в небывалых темпах роста генетически модифицированной сои в близлежащем Монсанто. Такая генная революция не только спровоцировала резкое обнищание местного населения, но и сильно ударила по здоровью в регионе… Где бы я ни остановился, слышу в словах местных жителей глубочайшую озлобленность на политику США. Американцев обвиняют в политических интригах, позорят, подозревают в попытках установить господство над чужими землями и ресурсами, украсть чужое имущество, чужое производство. Одним февральским вечером в деревеньке Карабелас я ночую у здешнего священника. Пока мы идем к его дому, он ругается похлеще извозчика, причем достается всем: и сумасшедшим автомобилистам, и новым веяниям, и неукротимому течению времени. Меня страшно забавляет его цветистый язык! Этот падре очень любопытный персонаж. Корона седых волос венчает его лысеющий череп. Ему, должно быть, лет семьдесят, но ироничный и чуточку циничный взгляд на жизнь придает его облику некую моложавость. Падре то и дело сотрясается от зычного смеха и обрушивает на собеседника непрерывный поток хлестких словечек. Его тонкие губы постоянно в движении. Присев вместе с падре у очага, над которым на углях подогревается вкуснейшее куриное жаркое – ассадо, я наблюдаю, как он со знанием дела откупоривает бутылочку вина, попутно уничтожая очередным богохульственным залпом целый список аргентинских правителей и вождей. Потягивая в паузах между своими обличительными речами вино и неистово измельчая зубами ни в чем не повинное куриное мясо, он вдруг выдает абсолютно инфернальную речь:

– Этот проклятый байстрюк смылся в Европу с нашими денежками! А другой придурок по дешевке распродал наши заводы иностранцам! А третий – сын шалавы! – был диктатором, который отправил на тот свет тысячи людей… – без устали перечисляет падре… Кажется, его обвинениям нет конца. Тем не менее образы тех, кого он так безжалостно распекает, бережно выстроганные из дерева, развешаны по стенам кухни его небольшого домика в самом сердце пампы, среди эвкалиптовых зарослей и многочисленных гнезд попугаев. В нескончаемом потоке слов я без труда читаю историю порабощенного народа, но вместе с тем восхищаюсь его жизнелюбием. Ведь аргентинцы любят смеяться прежде всего сами над собой… Это тоже один из способов побороть печаль в сердце.

Несколькими неделями позже на Рио-де-ла-Плата, на борту роскошного парома, доставившего меня в Уругвай, я испытываю невероятное облегчение. Десять дней я провел в Буэнос-Айресе, удивительном городе-спруте, где блеск соседствует с нищетой. Я заходил в фавелы[33]33
  Трущобы, жилые районы наиболее бедной части населения. Как правило, расположены на склонах гор, лишены инфраструктуры, известны самым высоким уровнем преступности. Прим. ред.


[Закрыть], общался с ребятишками, живущими на улицах, с нищими, обездоленными, проститутками… И вместе с тем здесь есть Адольфо Перес Эскивель, нобелевский лауреат и борец за права человека, – всю жизнь Эскивель отстаивает права граждан своей страны. Меня снова тошнит от такого мира и социума. Я снова жажду соприкоснуться с миром и покоем – хотя бы относительным! – в других отдельно взятых странах.

Переход через безмятежные прерии и зеленеющие склоны в Уругвае – это настоящее отдохновение души. И только на севере страны во время восхождения с «бразильской стороны» гор я снова встретил на своем пути много – очень много! – нищих. По дороге в Пелотас, где посреди колосящихся полей местные пастухи-гаучо неспешно потягивают свой cimarrón[34]34
  Напиток, по вкусу напоминающий зеленый чай. Прим. ред.


[Закрыть], я повстречал молодого человека лет двадцати. Он был сильно голоден. Вместе мы присели на обочине и разделили скромную трапезу. После нескольких мудреных фраз он вдруг признался мне, что совсем не представляет, куда дальше идти: он сбежал из тюрьмы на севере страны, не дотерпев пять месяцев до окончания срока. Судья назначил ему десять лет за то, что он затеял крупную ссору на почве ревности… Я благоразумно не стал уточнять, чем обернулась эта ссора и остался ли оппонент в живых. Но передо мной преступник, сбитый с толку дрожащий грешник, буквально уничтоженный страхом и безысходностью. Именно безысходность заставила его сбежать из-за решетки. Она же продолжает грызть его в этом отчаянном путешествии. Парень – этот беглец, глаза которого то и дело наполняются слезами, – думает, что у меня с ним есть что-то общее, и простодушно говорит мне об этом. Он рассказывает, что мечтает добраться до Чили: «Говорят, там хорошо живется». От его наивности у меня сжимается сердце.

– Ты не сможешь пройти через горы, – говорю я. – Зимой там замерзнешь. К тому же перевалы охраняются… А по границе с Боливией все заминировано. Оставайся лучше здесь или иди в Аргентину, в Парагвай… Хотя и это непросто сделать.

Я не решаюсь продолжать, потому что от моих слов ему только хуже. Усталость и тревога уже оставили на его лице неизгладимый след – под глазами залегли глубокие синие тени, и кажется, что его взгляд обращен внутрь, к незримому зеркалу, через которое он рассматривает окружающий мир.

– Однажды, – мягко добавляю я, – тебе все-таки придется посмотреть жизни в глаза. У тебя просто выбора не будет…

Наконец мы расстаемся, каждый отправляется своим путем. Я оглядываюсь и вижу его, в шортах, с опустевшим рюкзаком на плечах, в стоптанных сандалиях и лохмотьях… Парню каких-то двадцать лет. Тоска охватывает меня: а если бы на его месте был мой родной сын? Зачем, ну зачем этот балбес сбежал? Где он теперь?

Мой путь лежит через города и села, встречи и празднества. То и дело я с большим удовольствием погружаюсь в буйство и красочность бразильских нравов и обычаев. Но мысли мои витают очень далеко. Уже через несколько недель я вынужден буду покинуть этот материк и направиться в новые неведомые земли… Африка. Каждый день я сверяюсь с картами и, глядя на море, думаю о ней. Пытаюсь представить себе улыбки тамошних жителей, дикий нрав африканской природы. Я предвижу, что проведу там порядка трех лет, и сгораю от нетерпения обойти весь континент пешком. В начале мая, когда я окончательно прорабатываю свой предстоящий маршрут, сидя в интернет-кафе городка Порто-Алегре, ко мне вдруг подсаживается презабавнейший персонаж. Лысый, в военной куртке, распахнутой на внушительном брюхе, он носит бородку как у Ленина и сандалии на босу ногу. Пьер Берар – член ультралевого французского политического движения политэмигрантов в Порто-Алегре. Он сам относит себя к «научно подкованным в политических вопросах самоучкам» и пускается в пространный рассказ об истории Африки, с дотошной педантичностью умалишенного останавливаясь на причинах конфликтов и их развитии в различных регионах континента. Я просто в шоке от него! Пользуясь моим замешательством, Пьер увлекает меня в ближайший магазинчик, где я скупаю подробнейшие карты Африканского континента. В конце концов он убеждает меня, что нужно пересмотреть маршрут: чтобы не рисковать на западном побережье в районе Конго или Кот-д’-Ивуара, лучше идти вдоль побережья Индийского океана по восточному побережью Африки.

Мои последние деньки в Сан-Паулу превращаются в настоящий марафон по трате денег. Находясь в Монреале, моя дорогая Люси всячески старается напасть на след благотворителей, которые оплатили бы мой перелет до Йоханнесбурга. Мы решаем этот вопрос в самый последний момент благодаря щедрости авиакомпании South African Airways, одного мецената из Канады и еще одного бразильца. В официальном представительстве Канады в Йоханнесбурге меня поджидают двадцать седьмая по счету пара элегантных новых ботинок и новая трехколесная коляска.

18 июня 2003 года неподалеку от рыболовецкого причала в Кананейя я дохожу по пляжу до самой кромки воды. Говорят, в этих самых местах более пятисот лет тому назад высадился первый португалец. В глубокой задумчивости, убежденный в том, что выдумываю сейчас новый ритуал, зачерпываю из-под ног пригоршню песка и швыряю ее прямо в море.

Итак, я покончил с этим континентом. И теперь путь мой лежит за океан, на африканский материк. Там продолжится мое путешествие.

Если на то будет воля Божья.

Бразилия