Текст книги "Альманах «Герои войны»"

– К барьеру! – скомандовал розовощекий крепыш и, вложив в рот два пальца, залихватски присвистнул.

– Буга, Буга, Буга! – принялась сканировать толпа ребят.

Обменявшись со своей спутницей взглядом, молодой человек снял пиджак и передал ей. Девушка аккуратно сложила вещь и перекинула ее через локоть, внимательно следя за соревнованием со стороны. Молодой человек же принял от инструктора по стрельбе один из карабинов, неторопливо вставил патроны в магазин и занял свое место за барьером. Рядом с молодым человеком, за соседним столиком, худые детские ручонки крепко вцепились в оружие.

– Каждый делает пять выстрелов, – привычно обозначил условия одноглазый мужичок, блеснув стеклянным протезом глаза. – Победитель определяется по количеству выбитых очков. Готовьсь!

Через мушку на конце длинного ствола карабина, прицельная планка поймала мишень. В нависшей тишине слышалось размерное дыхание обоих стрелков, прерываясь лишь на мгновение перед тем, как, то крепкий длинный мужской, то худенький бледный детский пальчик плавно спускали курок.

Один за другим, оба карабина хлестко отсчитали по пять выстрелов и гулко легли на стол. Толпа подростков продолжала хранить молчание.

– Оружие на стол! – автоматично по привычке, скомандовал инструктор, соблюдая технику безопасности.

Затем он поднырнул под барьер и направился к виднеющимся вдали мишеням. Одноглазый мужичок долго присматривался то к одной, то к другой мишени, считал очки с помощью пальцев и, наконец, вернулся обратно.

– Победитель… молодой человек в костюме, – с редкой на кривые зубы улыбкой объявил инструктор по стрельбе. – Сорок шесть из пятидесяти! Хорошие результаты, товарищ…

– Спасибо, бывало и лучше, – утвердительно кивнул молодой человек.

– Не может быть, дядь Толь! – расстроенно воскликнул розовощекий крепыш.

– Вы там хоросо посмотрели? – поправляя очки, усомнился кучерявый парнишка. – Пустите за барьер, я сам посситаю!

– Я тебе посчитаю! – пригрозил кулаком мужичок. Но поймав на себе вопросительно-осуждающий взгляд молодого человека, инструктор виновато пожал плечами и развел руки. – Не положено.

– Ну что ж, – с улыбкой сказал молодой человек. – Щелбаны я бить не буду. Товарищ Макаренко бы этого не одобрил… Обойдемся дружеским рукопожатием.

Девушка утвердительно кивнула, соглашаясь со своим спутником, и передала ему пиджак. Молодой человек оделся, подмигнул расстроившимся подросткам и протянул крепкую жилистую руку. Все та же детская худощавая ручонка, недавно сжимающая тяжелый карабин, вежливо приняла рукопожатие, утонув в широкой ладони оппонента.

– А вот и нет, товарись! Давай-ка лоб, селбан тебе хлоп! – поднырнув под рукопожатие, громко воскликнул кучерявый очкарик.

Он демонстративно распахнул перед молодым человеком лист плотной бумаги и заглянул в растерзанную пулями дырку в центре мишени.

– Ты это, как? Когда успел-то?! – возмущенно залепетал инструктор. – Вот я тебе уши-то надеру! Сказано ж было, не положено за барьер!

Молодой человек принял лист мишени из рук парнишки и удивленно усмехнулся. Его спутница подошла ближе и, приподнявшись на носки, заглянула через сильное плечо.

– Все в десятку, – сказала она.

– Сомнений нет, – согласился молодой человек.

– Щелбан, селбан, щелбан! Эскимо! – сканировала толпа довольных подростков.

Молодой человек улыбнулся и запустил руку во внутренний карман пиджака. Достав маленький блокнотик и карандаш, он размашисто что-то записал, затем вырвал листок и протянул победителю.

– Завтра приходи по этому адресу, – сказал молодой человек. – Нашей Родине нужны такие способные ребята.

Затем он запустил руку в карман брюк, звякнул мелочью и, усмехнувшись, присел на одно колено, подставляя свой лоб под заслуженное наказание проигравшего. Рука со сложенными в «козу» тонкими пальчиками протянулась к широкому лбу.

Зима, 1942

На мгновение замерев с широко распахнутыми глазами, фашистский снайпер завалился на бок и распластался на снегу. Из-под насквозь пробитой каски поползла тонкая струйка крови. Остекленевшие глаза уставились в свинцовое зимнее небо.

Следом за первым фашистом, рухнул второй, также сраженный выстрелом советского солдата-невидимки. Точные снайперские выстрелы подхватила пулеметная очередь, срезав сразу несколько фашистских захватчиков, как полевые сорняки. Немецкие солдаты и офицеры падали в рыхлый снег в надежде спастись, прячась за сугробы или перекатываясь в свои же воронки от недавнего танкового обстрела из-за реки.

– Вперед! – орал штандартенфюрер Норманн.

Фашисты неохотно поднимались, и то по-пластунски, то мелкими перебежками на полусогнутых ногах бросались на очередной штурм холма. Череда снайперских выстрелов в совокупности с автоматными и пулеметными очередями настигала захватчиков, похожих на тараканов, разбегающихся по неожиданно освещенной в ночи кухне.

Никто и не заметил, как свинцовое марево зимнего поднебесья сменилось иссиня-черным небосклоном с редкими звездами, слабо мерцающими в непроглядной бесконечности. Ночь заботливо укрыла своим покрывалом все вокруг.

Черная полоса леса едва ли не сливалась с не менее черным небосклоном. В грязном сером поле чернели догоревшие остовы танков и грузовиков, лишь немногие уцелевшие «трехтонники» жалостливо мерцали издали мутно-желтыми глазами фар. Отделяющая поле от холма, белесая полоса реки чернела частыми прорубями и причудливыми расщелинами растресковавшегося во время переправы льда. Некогда девственно белоснежный холм покрывали безжизненные тела немецких солдат и офицеров, и рваные воронки разорвавшихся снарядов.

С наступлением ночи, как советское сопротивление, так и немецко-фашистская атака убавили былую яростную прыть. Все реже и реже огрызался скрытый в стенах церкви пулемет, одиноко выставленный в ночной дозор и выхватывающий из зазевавшегося немецкого тела уставшую душу. Утопая в глубоком снегу, выбившиеся из сил пехотинцы также редко отвечали автоматными очередями и еще более редкими залпами карабинов, но все же старательно продвигались ползком вверх по холму, редея в численности и захлебываясь собственным поражением.

Под прикрытием ночной мглы, маскхалата и группы штурмовиков-разведчиков, штандартенфюрер Норманн перебрался через мост на правобережье реки. Лишившийся танка, но чудом сохранивший жизнь, оберштурмфюрер Ганс Краус считал своим долгом непоколебимо сопровождать своего полковника, но в то же время старался не попадаться тому на глаза.

– Господин штандартенфюрер, – полушепотом обратился капитан Вальтер Ланге, командир штурмовой разведгруппы. – Посмотрите налево, вот тот самым противотанковый расчет русских.

– Неужели? – оскалился кривой улыбкой немецкий полковник. – На это стоит взглянуть, пока есть такая возможность…

Стальной щит искореженного противотанкового орудия торчал из грязного снега изуродованным и погнутым куском. Смрадно коптила дотлевающая резина колес, зверски вырванных из тела «сорокопятки». Ствол загнулся и уныло смотрел куда-то в сторону чернеющей на горизонте лесополосы, будто стыдливо отводя единый глаз прочь от меланхолично продолжающегося сражения, в коем ему не удалось продержаться до полной победы.

Желваки под натянутой на скулах кожей штандартенфюрера неконтролируемо задрожали. Видимая победа над злосчастным советским орудием, унесшим жизни многих пехотинцев, и танкистов вместе с их машинами, не радовала немецкого полковника. Он молча смотрел на черный от сажи и копоти снег вокруг искореженного противотанкового орудия. Где-то в глубине души Мартин Норманн не переставая лелеял угасающую на глазах надежду заметить разорванную взрывом плоть советского артиллерийского расчета «сорокопятки». Трупов нигде не было.

Лето, 1942

Привстав со стула и перегнувшись через стол, особист НКВД заглянул в лицо пленного танкиста. Последний, не теряя спокойствия, вопросительно приподнял брови, всем своим видом внимательно ожидающий очередного вопроса.

– Так как, ты говоришь, звали того русского солдата? – прищурившись, переспросил капитан Мочков.

– Weider sagen, was war der name dieses russischen soldat? – переводчик тотчас же повторил вопрос капитана.

Оберлейтенант поднял уставшие глаза и посмотрел на Мочкова. Неожиданно для всех присутствующих на допросе, немец лукаво ухмыльнулся.

Зима, 1942

За иссиня-черной кромкой лесополосы забрезжил рассвет. В отличии от предшествующего дня, небосклон очистился, подернулся бирюзовыми красками, лишь изредка омраченный тяжелыми свинцовыми тучами. Из-под поднебесья пошел легкий мягкий снег, заботливо укрывая мертвые и живые тела пушистым покрывалом.

Штандартенфюрер Норманн уловил краткий момент, чтобы никто из окружения не смотрел на него, и игриво по-детски вынул кончик языка, ловя холодные колкие снежинки. С наслаждением облизнув иссохшие потрескавшиеся губы, немецкий полковник вновь придал себе командный вид и распорядился к возобновлению штурма.

Ощетинившись стволами автоматов, пехотинцы неохотно поднимались на ноги и крадучись ползли вверх по склону холма, при первом же сигнале к опасности готовые зарыться в снег с головой. Но к глубокому удивлению фашистов русские хранили молчание. Ни единого выстрела не прозвучало за предрассветные часы. Поднявшись на холм к стенам неприступной русской церкви, пьянящий вкус победы охватил разум вымотанных немецких солдат. Несколько человек с автоматами наперевес бросились к ступеням, ведущим под навес паперти и входу в церковь.

– Назад! – едва успел крикнуть капитан штурмовой разведгруппы, как раздался взрыв.

Скрытая в дверном проеме связка гранат с блесной-невидимкой сделала свое ужасное дело. Разорванные, искореженные тела немецких пехотинцев выбросило наружу взрывной волной.

Осторожно, с профессиональной опаской к нежданным сюрпризам, штурмовая разведгруппа гауптшурмфюрера Ланге вошла в церковь, переступая через безжизненные тела особо ярых фашистских захватчиков.

Ворвавшиеся в помещение штурмовики-разведчики бегло рыскали глазами в царящем полумраке. На фоне освещенного восходящим солнцем оконца чернел силуэт человека, сидящего за пулеметом. Вошедшая первой, пара фашистов одновременно выпустили в спину советского солдата длинные автоматные очереди. Тело едва шевельнулось, но не упало; лишь выпотрошенная из телогрейки вата взвилась и закружила в воздухе, попахивая гарью.

– Отставить стрельбу! – рявкнул строгий голос штандартенфюрера, появившегося в помещение следом за штурмовой разведгруппой.

Когда же глаза фашистов привыкли к полумраку, солдаты смогли рассмотреть торчащего из кучи пулеметных гильз советского пулеметчика. Утопающее по пояс в стреляных гильзах, тело бойца физически не могло ни упасть, ни даже завалиться на бок. Он будто навсегда остался прикован к своей огневой точке за пулеметом перед высоким узким оконцем.

– Но где же остальные солдаты? Их командир? Связисты? Снайперы? – задумчиво размышлял вслух полковник Норманн. – Мы вели бой более суток… Я не верю в мистику, в стенах этой церкви должно быть усеяно мертвыми телами… Не могли же они испариться.

– Русские могли уйти, господин штандартенфюрер, – предложил капитан Вальтер Ланге. – Между тем, как окончательно прекратился артобстрел и мы смогли подойти к церкви, прошло около двух часов.

– Два часа или даже около того – огромный интервал времени, Вальтер, – согласился полковник, но тут же добавил. – Если бежать по ровной хорошей дороге… А где в России вы видели хорошие дороги, тем более зимой? Вашим солдатам с превосходной подготовкой понадобилось более получаса, чтобы только подняться вверх по склону холма по колено в снегу… И это при учете того, что русские перестали стрелять!… И вы хотите сказать, что не менее уставшие после продолжительного боя они же сами могли скрыться из виду за то же время, груженные оружием и раненными?

– Значит они спрятались в деревне! – воскликнул капитан, торопливо бросившись к выходу из помещения и жестами увлекая за собой штурмовиков-разведчиков.

– Отставить, гауптштурмфюрер! – рявкнул полковник Норманн. – Русские ушли задолго до нашего появления на этом чертовом холме… И что-то мне подсказывает, что они ушли задолго до того, как мы вообще подошли к мосту за рекой.

– Но…

– Посмотрите сами, Вальтер… Мне трудно в это поверить, но они действительно оставили всего одного солдата… Так превосходно оказавшего сопротивление нашей колонне, – не без восхищения в голосе произнес немец.

– Это не возможно! – отрицательно мотая головой, продолжал возражать капитан разведгруппы. – В начале боя кто-то подбил четыре наших танка из пушки… Затем еще два из противотанкового ружья… Затем кто-то не прекращал стрельбу из нескольких окон церкви… Включая снайперов, автоматчиков и пулеметный расчет… Я допускаю, что пулемет здесь один и он перед нами, господин штандартенфюрер… И я настаиваю, или они ушли, или где-то тут должны быть трупы… кроме этого чертова пулеметчика.

– А вы нашли кого-то из русских около уничтоженной пушки?

– Никак нет, господин штандартенфюрер. Возможно, русские успели сбежать, оставив орудие за несколько минут до…

– До взрыва от снарядов двух наших танков?.. Да, да, сбежать, – задумчиво и тихо произнес Мартин Норманн, изучая стены помещения внимательным взглядом.

– Я просто уверен, господин штандартенфюрер, они не могли убежать слишком далеко… К тому же, если даже предположить, что русские забрали своих раненных, то должны были остаться мертвые солдаты.

– А вы поищите, Вальтер, – с лукавой усмешкой предложил полковник. – Только не долго. Мы уже потеряли слишком много времени…

– Альберт, Генрих, Вильхельм! – крикнул капитан Ланге.

– Постойте, Вальтер, – Мартин Норманн снова остановил пылкого разведчика. – Я вам немного помогу…

– Не стоит, господин штандартенфюрер… Я…

– И все же, – перебил тот, отходя куда-то в сторону и маня Вальтера за собой.

Полковник наклонился над грудой ломаного кирпича и достал искореженный и почерневший от копоти автомат ППШ.

– Смотрите, Вальтер… Вот один, там еще, и еще, – штандартенфюрер лукаво улыбался, что искренне раздражало командира разведгруппы. – Советские автоматы повсюду, но ни возле одного из них нет ни единого солдата. Я уже не говорю о тех, что валяются здесь в совершенно рабочем состоянии… Спросите меня, что бы это все значило? Ну же, спросите!

– И что все это значит? – невольно произнес капитан Ланге.

– Раз уж мы с вами в церкви… А вы, Вальтер, когда-нибудь видели работу звонаря? – вопросом на вопрос ответил Мартин Норманн.

– Никак нет, господин штандартенфюрер, – скрепя зубами, сказал тот.

– Удивительное, завораживающее зрелище! Один человек управляет несколькими колоколами, превращая их звон в музыку.

– К чему вы рассказываете мне об этом? – недоумевая переспросил капитан Ланге.

– К тому, Вальтер, что наш противник, – полковник Норманн жестом указал на мертвое тело советского пулеметчика. – Обычный русский солдат превзошел опытного церковного звонаря…

– Господин штандартенфюрер, я ни черта не понимаю в ваших аллегориях, – теряя терпение, проскрипел сквозь зубы капитан Ланге.

– Господи! Мой дорогой Вальтер… Но это же очевидно!

Полковник подошел к мертвому пулеметчику и встал за его истерзанной пулями спиной. Сначала Мартин Норман зачем-то вскинул обе своих руки вверх, подражая оркестровому дирижеру.

– Предварительно разложив автоматы в разных огневых точках, – продолжил штандартенфюрер. – И перебегая между ними после каждого выстрела… Этому советскому бойцу удалось дурачить нас на протяжении суток, предoставляя нашему воображению серьезного противника с численностью в пару дюжин боеспособных солдат с навыками снайпера, артиллериста и пулеметчика… О Господи, я едва ли не забыл о пушке и противотанковом ружье.

На удивление капитана Ланге, штандартенфюрер учтиво дернул подбородком к груди и щелкнул каблуками сапог, всем своим видом выражая почтение мертвому телу советского солдата, торчащему из кучи пулеметных гильз.

Осторожно переступая через ломаные кирпичи и пустые ящики из-под пулеметных лент и патронов, штандартенфюрер прошелся от одной огневой точки к другой, к третьей, четвертой и, наконец, вернулся к позиции пулеметного расчета. Возле каждого оконца полковник Норманн выглядывал наружу и всматривался в раскинувшееся у подножья холма поле и ленту реки, испещренную черными морщинами растресковавшегося льда.

– Я представляю, – неожиданно рассмеялся полковник Норманн. – Если бы только этому солдату удалось связать автоматы веревкой и протянуть ее от каждой огневой позиции в одну точку, он мог бы, подобно ведущему марионеток, продлить сей ужасный спектакль нашего провала под холмом на несколько часов дольше… И, вероятно, даже остаться в живых. Но, как вы видите, гауптштурмфюрер, под занавес своего бенефиса этот русский солдат предпочел героическую смерть на сцене своего же импровизированного театра.

– Но это не возможно! – командир разведгруппы отказывался верить полковнику Норманну.

– Я бы тоже не поверил, если кто-то рассказал мне об этом где-нибудь… скажем, за кружкой черного баварского пива в центре Мюнхена, – смахнув с лица улыбку, подытожил штандартенфюрер. – Вальтер, вы когда-нибудь бывали в «Хофбройхауз»?

– Нет, не был, – кратко ответил капитан Ланге. – И я все еще не могу поверить в предложенное вами, господин штандартенфюрер, живописное описание происходящего здесь за последние сутки… При всем моем уважении…

Но полковник Норманн не слушал гауптштурмфюрера разведгруппы, оставив его и снова вернувшись к мертвому советскому пулеметчику.

– За что можно сражаться так отчаянно? До последней капли крови.., – задумчиво произнес он.

Один из солдат-разведчиков молча указал рукой на слово, выцарапанное чем-то острым на стене над ложбиной оконца. Штандартенфюрер прищурился, всматриваясь в едва заметную в полумраке надпись.

– Мама? – переспросил Мартин Норманн.

– Так точно, господин штандартенфюрер, – подтвердил один из штурмовиков-разведчиков, указывая дулом своего автомата на выцарапанную надпись на стене. – Это слово по-русски означает «мама».

– Выглядит так, будто этот русский в первую очередь сражался за свою мать, – усмехнулся Вильхельм.

– А уж потом за Родину и за Сталина, – откровенно рассмеялся Генрих. – Как все русские кричат в бою.

Неожиданно, Альберт сильно ударил Генриха кулаком в грудь, отчего тот пошатнулся и едва не упал.

– Что с тобой? – рассерженно вскрикнул штурмовик-разведчик, вскинув автомат и нацеливая оружие на своего напарника.

– Это я хочу спросить, что с тобой, ублюдок? – огрызнулся Альберт. – У тебя нет матери, Генрих? Или ты просто неблагодарная скотина? Этот русский сражался за свою мать, а ты ржешь, как…

– Отставить, солдаты! – рявкнул капитан Ланге.

– Мама?.. Это многое объясняет, – кивнул немецкий полковник, неторопливо обходя мертвое тело советского солдата.

Наклонившись над пулеметом, штандартенфюрер выглянул в промежность оконца, в очередной раз с неподдельным интересом окинув взглядом раскрывающуюся, как на ладони, панораму сельской местности.

– Очень удачно выбранное место… Идеальное место, – будто в диалоге с самим собой, согласился Норманн. – Хорошо видно. Далеко видно… Все видно.

Обратив внимание на пулемет, преданно хранивший траурное молчание, штандартенфюрер заметил, что кожух орудия пробит в нескольких местах, что должно было бы привести машину к перегреву и отказу. Но, по всей видимости, также заметивший повреждение кожуха пулеметчик заткнул пробоины кусками телогрейки, смачивая их остатками питьевой воды – солдатский котелок с тонкой ледяной коркой на дне стоял тут же по-соседству с орудием.

– Умно, – с улыбкой подметил полковник Норманн. – В ущерб себе, но ради боя… Ради Победы!

В следующую минуту, повернув голову и заглянув в лицо мертвого пулеметчика, штандартенфюрер неожиданно замер. Улыбка сошла с его лица. Медленно распрямившись, и будто не веря своим глазам, Мартин Норманн не мог отвести пристального взгляда от лица советского бойца.

Присутствующие в помещении фашисты насторожились, ощетинившись стволами автоматов. Наконец, штандартенфюрер снял кожаную перчатку и затем осторожно протянул руку вперед. Он стянул шапку-ушанку с головы советского бойца. Пышная черная грива грязных запутанных между собой волос каскадом рассыпалась по рваной солдатской телогрейке. Столпившиеся вокруг фашисты невольно ахнули.

– Да это же девчонка! – тяжело вздохнул полковник Норманн.

Несколькими минутами ранее расстрелявшие в спину уже мертвого пулеметчика, немецкие разведчики переглянулись и виновато опустили свои автоматы дулами в пол.

Осень, 1941.

Петляя между блуждающими по военному госпиталю раненными солдатами, молодая девушка лет двадцати догнала главврача и цепко схватила его за руку. Седовласый усатый мужчина обернулся и вопросительно посмотрел на нее.

– Пал Палыч, подпишите направление, – с пленительной улыбкой на усталом болезненно-бледном лице попросила Нелля.

– И не подумаю! – стараясь освободить свою руку из цепкой девичьей хватки, буркнул майор военврач.

– Ну не могу я тут без дела пролеживать, когда там ребята мои воюют, – аппелировала та.

– Ты в своем уме, Нелька? – наклонившись ближе к уху девушку, зашипел Пал Палыч. – Куда я тебя отпущу? Шутка ли, серьезная контузия… Многочисленные осколочные раны…

– Я – снайпер!

– Дура – ты! – наконец высвободив свою руку, огрызнулся мужчина. Но немного подумав, добавил: – Хочешь быть полезной, оставайся тут. Переквалифицирую тебя в санитары… Крови, я понимаю, ты не боишься, так?

– Не боюсь своей… И фрицев проклятых, – обиженно надула бледные губы Нелля. – А страдания наших мальчишек видеть не смогу.

– Не ты первая, не ты последняя… Научишься, попривыкнешь, – улыбнулся из-под усов Пал Палыч. – А на фронт и не просись, не отпущу!

Старенький чумазый «Виллис» резко затормозил в нескольких метрах от ступеней церковной паперти.

– Прыехали, вылязай, Неллячка, – сказал шофер Алесь, аккуратно толкнув в плечо уснувшую девушку.

Нелля потянулась, сладко зевнула и открыла глаза. Вид церкви, стоящей на вершине холма с открывающимся бескрайним живописным лоном природы под глубоким бирюзово-голубым небом, поразил девушку до глубины души.

– Ой, мамочки, – вздохнула она, выбираясь из-под тяжелого тулупа, сослужившего ей одеялом на время дороги от госпиталя. – Красота-то какая!

– Эта так, – согласился Алесь. – Ну, давай, падруга. Сама начальству прадстанешь, а то мяне яшче узад звяртацца.

– Спасибо, Алесь. Доброй дороги тебе.

– Павядаемся, Неллячка!

Девушка выбралась из машины, подхватила галантно переданный ей шофером саквояж с красным крестом, и зашагала ко входу в церковь. Но едва ступив на первую ступень, она замерла на месте, завороженно уставившись на божественный лик, смотрящий на нее сверху вниз. Быстро оглядевшись по сторонам, девушка торопливо перекрестилась и вздохнула полной грудью свежий морозный воздух.

– Нелька! – закричал кто-то из-за спины. – Буга!

Нелля резко обернулась, ища глазами окликнувший ее знакомый голос. Радостная улыбка осветила ее миловидное личико.

Зима, 1942

Стоя над холмиком из свежей могильной земли, немецкий полковник долго жевал потрескавшиеся губы, не находя нужных слов. Наконец, он шумно вдохнул ноздрями свежий морозный воздух, выпустил долгую томную струю пара и окинул пристальным взглядом немецких солдат и офицеров, оставшихся в живых после кровопролитной бойни и теперь собравшихся вокруг могилы советскому солдату.

– Если бы все солдаты фюрера воевали так, как эта русская девушка – мы бы уже давно завоевали всю Европу, – подытожил штандартенфюрер и махнул рукой.

По команде полковника четверо фашистов вскинули свои карабины дулом в небо. Один за другим прогремели по три ружейных залпа.

Не глядя на колоссальные потери полка за прошедшие сутки и позорную задержку близ неприступной церкви в противостоянии советскому солдату-одиночке, немецко-фашистские захватчики похоронили русскую девушку с почестями героя.

Лето, 1942

По-прежнему сидя на табурете, немец молчал. Молчал и лейтенант-переводчик Позняков, счищая носком одного сапога грязь, прилипшую к носку другого. Капитан НКВД невидящим взглядом смотрел в стол перед собой.

– Herr Kapitan, – первым нарушив воцарившуюся в помещении тишину, произнес оберлейтенант Краус. – Kann ich lhnen einen kleinen gefallen?

– Товарищ капитан, – Позняков окликнул задумавшегося особиста. – Немец хочет о чем-то попросить вас…

– А? Чего? – очнулся Мочков. – О чем?

– Говорит, об одолжении, – пожал плечами лейтенант-переводчик.

– Совсем охринел, сволочь фашистская! – огрызнулся особист, но почти сразу добавил. – Спроси его, чего хочет… перед смертью.

– Это будет ваша единственная просьба перед тем, как вас расстреляют, оберштурмфюрер… Ганс… Краус, – с издевкой в голосе произнес Позняков по-немецки.

– Ja, ja, natürlich, – согласился танкист.

Он осторожно протянул здоровую руку к какому-то незаметному потайному кармашку и, не сводя глаз с капитана НКВД, выудил маленький бумажный треугольник, характерный для солдатских писем. Чуть подавшись вперед и пристав с табурета, оберлейтенант положил письмо на край стола и также медленно вернулся на прежнее место.

– Что это? – переспросил капитан Мочков.

– Was ist das? – повторил вопрос капитана лейтенант Позняков.

– Das ist.., – ответил Ганс. – Письмо Нелли Бугаевой к ее матери. Правда, наше наступление помешало девушке окончить его… Так что, допишите, пожалуйста, что Нелля погибла, как герой… И доставьте его адресату… К сожалению, до сего момента у меня лично действительно не было никакой возможности отправить письмо, но я обещал штандартенфюреру господину Норманну сделать это во что бы ни стало… Ради той девушки. Ведь ее мама ждет этого письма, очень ждет.

Оторопевший от услышанного, Позняков с трудом перевел сказанное немцем особисту НКВД. Глаза капитана округлялись от удивления с каждым переведенным словом. В конце объяснительной речи Мочков все же протянул руку и взял бумажный треугольник письма, край которого почернел от давно запекшейся крови.

– Pozzaluischtta, herr Kapitan, – подытожил оберлейтенант на ломаном русском.

Капитан Мочков положил бумажный треугольник на стол перед собой и накрыл его своей фуражкой. С силой расстегнув тесный ворот и откашлявшись, особист жестом распорядился увести пленного немецкого танкиста.

Дождавшись конвойного, оберлейтенант Краус сам поднялся с табурета на ноги и послушно направился к выходу из помещения. Прежде чем переступить порог, Ганс в последний раз оглянулся и вопросительно посмотрел на капитана Мочкова. Особист без слов понял немой вопрос фашиста и утвердительно кивнул ему, положив руку поверх своей фуражки.

Зима. Наши дни

Под серым свинцовым покрывалом зимнего неба горланило вечно голодное воронье, оккупировав ветви дерева. От старой церкви, разместившейся на холме близ некой деревеньки, доносился воскресный перезвон колоколов.

Выстроившись вереницей, небольшая группа туристов во главе с полнотелой теткой-гидом неторопливо проследовала вниз с пригорка к голому черному стволу дерева. Пернатая ватага с криком поднялась на крыло и черной тучей унеслась в сторону деревеньки.

– Проходим, товарищи, проходим, – тетка-гид первой добралась до солдатской могилы и теперь размещала неуклюжих на снегу туристов вокруг низкой оградки. – Вот, собственно говоря, и есть местная достопримечательность… Могила доблестного советского солдата, коим была… Да, да, вы не ослышались… Коим была молодая девушка, двадцати лет от роду, сержант медицинской службы… В одиночку оказавшая сопротивление целому полчищу немецко-фашистских захватчиков и тем самым прикрывшая… ценой собственной жизни… отход советских солдат зимой тысяча девятьсот сорок второго года.

Вверенная гиду группа туристов тихо перешептывалась, то и дело щелкая фотоаппаратами и похлопывая себя руками, в безнадежной попытке согреться. Выдержав театральную паузу по всем правилам драматургии, тетка-гид похрустела сапогами по снегу, подойдя ближе к конусовидному столбику надмогильного постамента. Заботливо протерев обшарпанную непогодой красную звезду, венчающую скромный памятник, женщина окинула туристов взглядом.

– Что же особенно удивительного в этом месте… об этом человеке, спросите вы, – продолжила тетка-гид, попыхивая сигаретой на длинном мундштуке в морозный воздух. – Уничтожив десяток фашистских танков и сотню-другую солдат и офицеров, простая русская девушка Нелля Бугаева поразила оккупантов нашей страны своим героическим подвигом, силой духа и верой в победу. За правое дело! За Родину сражалась Нелля Бугаева, не щадя себя… до последней капли крови… до последнего вздоха.

Женщина развернула огромный носовой платок и промокнула глаза. Приложив указательный палец к губам, она молча дождалась тишины и внимания туристической группы.

– Когда же фашистский офицер… генерал… вошел в церковь, – тетка-гид плавно взмахнула рукой, указывая на стоящую на холме церквушку. Туристы невольно обернулись; некоторые щелкнули фотоаппаратами. – Вошел в святую обитель, ставшую временным укрытием и словно бы неприступной крепостью Нелли Бугаевой… Вошел и обнаружил бездыханное тело красивой русской девушки, лежащее около остывающего пулемета… О Боже!.. По-немецки воскликнул генерал… Она же совсем молода… И такой подвиг! Ради своего народа, ради своей земли, ради свой Родины!.. По приказу фашистского генерала вражеские оккупанты бережно вынесли мертвую русскую девушку на руках и похоронили с почестями героя… Героя Великой Отечественной Войны!.. Каким бы кровожадным, бессердечным и жестоким ни представлялся нам враг, но даже его каменное сердце разбилось о загадочность русской души… Пойдемте, товарищи… Очень холодно.

Тетка-гид первой поспешила вверх по склону холма, жестами увлекая туристов за собой. Кое-кто задержался на несколько секунд, чтобы сделать панорамные снимки бескрайнего ландшафта, покрытого белоснежным одеялом зимы, но вскоре и они поспешили вслед за руководителем туристической группы.

Приобняв и прижимая к себе маленькую девочку, около солдатской могилы осталась молодая женщина. Через пару минут к ним подошел грузный мужчина со старческим лицом, испещренным глубокими морщинами. Генерал-майор МВД расстегнул ворот офицерской шинели и достал из-за пазухи пару ярко-красных гвоздик.

– Деда, можно я? – попросила Нелля.

– Конечно, можно, – улыбнулся Мочков. – Иди, положи цветочки и поздоровайся… Тут лежит твоя прабабушка.

– Зачем с ней здороваться? Она же умерла…

– Нет, доченька, – сказала молодая женщина, искоса взглянув на генерал-майора. – Она ушла в другой мир, но оттуда сверху она все видит.

– Правда? – Девочка задрала лицо к небу, пристально всматриваясь в густой свинцовый кисель.