Электронная библиотека » Жан-Луи Тьерио » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 16 июня 2015, 02:30


Автор книги: Жан-Луи Тьерио


Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Юноша, перо и шпага

Вырасти, повзрослеть, служить – вот цель, которую поставил перед собой Клаус, став юношей. Но путь оказался трудным. В период между 1924 и 1926 годами появились грозовые тучи. Братья были далеко. Друзей у него было мало. Отец осуждал новые времена. Мать пряталась за словами. Он чувствовал себя покинутым, одиноким, как может чувствовать только запоздалый подросток. К тому же он постоянно болел. У него были слабые легкие. Врачи определили у него туберкулез. Частые мигрени вынуждали его нередко проводить время в постели. Возбужденный, нервный, полный фантазий, брызжущий нерастраченной энергией, он довел себя до болей в желудке, едва не нажив язву. Лицей он покинул. После многих недель отсутствия ему уже не хотелось возвращаться к одноклассникам. Они казались ему слишком заторможенными, слишком грубыми, слишком приземленными, слишком далекими от его высоких мечтаний. Однако, чтобы иметь возможность сделать приличную карьеру, надо было получить степень бакалавра. Он решил сдать экзамены экстерном. Начиная с 1924 года он уже знал, что сможет это сделать. Он намного превосходил знаниями других, и это чувство превосходства осталось у него навсегда. Но администрация лицея была другого мнения. Пусть он ходит на занятия, как и все остальные! Ему пришлось повоевать, прибегнуть к помощи высокопоставленных знакомых. Наконец, в 1925 году, нужное разрешение было получено. И вот 5 марта 1926 года он уже стал обладателем бесценного сезама при исключительно высоких оценках: «отлично» по французскому, истории, географии, немецкой литературе, «хорошо» по философии, греческому языку, естественным наукам. Он оказался прав. И правильно оценил себя.

К счастью, во время этих двух лет неприятностей у него было утешение, с лихвой их окупившее: его увлечение поэтом Штефаном Георге, с которым уже виделись его братья и с которым ему удалось лично встретиться в году и иметь более продолжительную беседу зимой года. Слова, которые он употребил, говоря о своем «учителе», не оставляют никакого сомнения в огромной важности для него этой встречи. Одному из приятелей, бывшему членом организации «Перелетные птицы», объединявшей христианскую молодежь, пригласившему его войти в эту организацию, чтобы служить евангельским ценностям, Клаус ответил: «Я следую не за идеями, а за людьми». При этом он имел в виду конкретного человека, своего поэта и волшебника. В одном из писем Штефану Георге, датированном октябрем 1924 года, он излил все свое духовное преклонение: «Учитель… […]. Чем более жизнь предстает перед моим взором, чем больше гуманность открывается передо мной, тем более срочным мне кажется действие, тем более темной мне кажется моя кровь, тем более далеким слышится мне звук моего голоса, тем более странным видится мне смысл моей жизни, тем глубже я чувствую, как меня потрясают ваши глубокие чувства и величие ваших прекрасных проявлений».

Восхищение было столь большим, что некоторые историки увидели в нем ключ ко всей последующей жизни Клауса. Одна из работ под названием «Неизвестная Германия: Штефан Георге и братья Штауффенберг»[18]18
  Манфред Ридель. «Неизвестная Германия: Штефан Георге и братья Штауффенберг», 2006.


[Закрыть]
представляет поэта вдохновителем событий 20 июля, хотя тот умер за десять с лишним лет до этого. Не желая углубляться в интеллектуальный детерминизм, полагаем, что есть смысл более подробно остановиться на этой любопытной личности. Его появление в жизни юного Штауффенберга действительно стало поворотной вехой, чем-то вроде экзистенциального возрождения.

Штефан Георге: поэт, волшебник или гуру?

Во Франции есть понятие «великий писатель»[19]19
  Образ этот подробно описан в «Местах памяти» Симона Нора.


[Закрыть]
, в Германии – «великий поэт». Георге был явно одним из них. Национальное самосознание сплотилось вокруг поэтов, которых считали пророками нации: Гете, Шиллер, Хелдерлин, Клейст и пр. «Страна поэтов и мыслителей», – написала мадам де Сталь в своем произведении «О Германии». Достаточно забытый в наши дни, Штефан Георге был явным наследником классиков. Он даже чувствовал себя Наследником. «Я – голос Хелдерлина в нашем веке», – написал в журнале «Записки об искусстве», который он издавал с 1912 года.

Как в Германии, так и за ее пределами он вызывал к себе непонятный сегодня интерес. Хотя его личная жизнь остается тайной, многие старались сделать его «звездой». Ежедневная газета «Дойче тагесцайтунг», одно из крупнейших изданий Веймарской республики, написала в своем номере от 11 июля 1928 года: «Дух Георге снова заставляет струиться уснувшие источники, он отыскивает забытые сокровища, оживляет блеск лучей солнца, древняя земля вновь источает свои ароматы, жертвы и камни поднимаются к небесам, возрождается волнение, оно снова чувствуется людьми, отмечаются праздники и горят огни, плетутся венки, зажигаются факелы, рынок отделяется от святого порога, все это происходит внутри людей, и это очень символично…» Журнал «Литература», представлявший в те годы в Германии нечто вроде объединенных «НФЖ» и «Журнал двух миров», пошел еще дальше: «Прочитайте восхитительные строки "Стихов времен" и "Расплаты" из сборника "Седьмое кольцо", и вы поймете, против кого направлены эти беспощадные выпады. Они были направлены против общества, потерявшего всякую совесть, погрязшего в самом постыдном материализме, растерявшего самое лучшее из того, что у нас есть: кровь. Эти "Стихи времен" безжалостно отбрасывают все, что устарело. Они открывают всю полноту ненависти, наполняющей великого революционера Георге, и именно в них полностью проявляется глубина задачи, которая управляет его судьбой. Тут речь больше не идет об искусстве и поэзии, он касается более высоких ценностей человека, а эта война ведется с помощью оружия, которое пророк выковал сам: священного, очищенного, поэтического и пророческого слова».

Франция не отставала. В ноябре 1928 года ему был посвящен целый номер «Немецкого обозрения», в совет директоров которого входили такие знаменитости, как Жан Жироду, Леви-Брюль, Томас Манн и Жюль Ромэн. Тон оставался прежним. Андре Жид разразился восторженным письмом. Шарль Дю Бо написал хвалебную статью на двадцати страницах. Другой сотрудник накропал статью, заканчивавшуюся такими словами: «Наша вера в будущее рождена доверием, которое объединяет нас с тремя святыми: Гете, Хелдерлином и Георге, нашей верой в рождение классической немецкой культуры, в появление классической немецкой нации путем становления религии классического искусства.»

Кем же был этот могучий человек, способный вызвать такой порыв? Он родился в 1866 году и впервые прославился в качестве основного переводчика французской поэзии на немецкий язык. Он бывал в Париже, перевел Маларме, участвовал в поэтических четвергах. Его законом стал символизм, его девизом – искусство во имя искусства, его Граалем – магия слова. В своих сборниках поэм, «Гимны», «Странствия», «Альбагаль», он воздал должное своим французским учителям:

 
ВИЛЛЬЕ, что был довольно горд для трона,
ВЕРЛЕН, ребенок покаянный или грешник,
И ты, покрытый кровью воин мысли МАЛАРМЕ.
 

Начиная с 1903 года источник его вдохновения коренным образом изменился. Он был охвачен платонической страстью к некоему Максимину, трагически ушедшему из жизни в 1904 году. Этого молодого человека он возвел в ранг божества, святого хранителя, искупителя, короче говоря – полубога. С той поры его поэзия стала культом, жертвоприношением, литургией в память о Максимине и его ипостасях. Все опубликованные произведения пронизаны все той же кантиленой: «Седьмое кольцо», «Звезда союзов», «Новый рейх». По словам Хофманшталя, бывшего в течение некоторого времени его учеником, он возвел «чудесное королевство на основе слов, образов и знаков». Несколько тем прослеживалось в творчестве Георге до самой его смерти в 1933 году. Поэтический долг: «умру иль стану формой». Обожествление реальности и тела: «боготворите тело и поселите Бога в нем». Антиматериализм и культ молодости: «А новый Человек на новых пишет досках,/Пусть старцы нажитым кичатся». Презрение к толпе, к равенству и к демократии: «Единые для всех познанья есть обман». Поклонение прекрасному и жертвоприношению: «Один со всеми, но в пути, где злато ждет,/Порядок будущий толпой пренебрежет./Мы – роза, мистика, младая страсть,/Мы – Крест, страданьем насладимся всласть». Наконец, постоянно прослеживается тема абсолютного повиновения вождю, воспетого в поэме под названием «Ученик», проливающей свет на отношения покорности, которые связывали юных Штауффенбергов с их «учителем».

 
О страсти мне твердите вы, но мне она чужда,
И сердце только от любви к Учителю стучит.
Любовь ваша нежна, мне ж благородная любовь нужна,
Учитель благородный, лишь тобою жив пиит.
 
 
[…]
 
 
Не нужно мне за это все награды никакой,
Ее в глазах Учителя читаю без помех,
Она мне дорога: ведь выше всех Учитель мой,
Я подчиняюсь величайшему Учителю из всех.
 

Все это всего лишь литература. «Прощай, реальный мир, прощай надолго», – написал Георге в стихотворении «Входная». Однако твердой уверенности в этом нет. Следуя традиции, унаследованной от романтиков, и в частности от Жана Поля с его «Незримой ложей», он полагал, что лишь немногие, тщательно отобранные просвещенные были в состоянии нести в мир свои пророческие слова. В 1904 году он написал своему ученику Карлу Вюлькскелю, что «все освободительные и плодотворные мысли исходят из тайных кружков». Вокруг него собралась группа элиты — «Тайная Германия» – из молодых людей, объединенных одними возвышенными целями и отвращением к царившему вокруг материализму, будь то материализм времен Вильгельма или Веймара. В состав этой неформальной группы входило не более ста человек, прошедших тщательный отбор. Среди них были представители различных профессий, такие как «немецкий» литератор Макс Коммерель, скульпторы Франц Мехнерт и Людвиг Тормален, известный еврейский историк Канторович и поэт Рудольф Бокхарт. Все они образовывали «Государство поэтов», государство, которое, по словам последнего, представляло собой «сакраментальное высшее правительство, стоявшее над народом». Когда представлялся случай, «Государство» собиралось для того, чтобы послушать стихи учителя, распеваемые хором, словно псалмы или молитвы. «Учитель» был скорее владыкой муз, нежели господином себе самому. Раздвоение между жизнью созерцательной и жизнью активной было неизбежным. Хотя он и написал в 1924 году: «Какая разница, существует ли это государство – государство Георге – в реальности или не существует. Главное в том, чтобы иметь волю создать это государство», он все-таки добавил: «То, что кажется сегодня существующим лишь поверхностно, "Тайная Германия", единственно живая организация нашего времени, воплотится в словах». Но уж очень сильно было искушение перейти от созерцания к действию. Чувствуется, что Георге разрывался между позывами оставаться в пустыне и желанием принять участие в реальных событиях. Он стал участником неразрешимого спора, который начал «Фауст» Гете: «В начале было слово. – Нет, в начале было дело». Георге был слишком стар для того, чтобы сделать этот последний выбор, но обратил свое внимание на своих учеников. В 1928 году он стал мечтать о том, «чтобы какой-нибудь великий человек действия подхватил наши прекрасные идеи и воплотил их в политическую реальность […]. Это сможет сделать только человек дела, политик, который в один прекрасный день воплотит в себе и реализует в политических действиях идеи "Тайной Германии"». Это перекликалось с известным мифом о «Киффенхаузере», происходившим от названия того плато в Тюрингии, где спал «спрятанный император Фридрих Барбаросса» до того самого момента, когда пришла пора вернуться в мир, чтобы возродить великую Германскую империю. Некоторые его ярые приверженцы без колебаний сделали более конкретные выводы и осмелились дойти до отвратительных утверждений. Макс Коммерель[20]20
  Следует отметить, что, несмотря на подстрекательные высказывания, Коммерель не попался в нацистскую западню. Начиная с 1933 года он стоял в стороне от всего того, что могло говорить в пользу идеалов национал-социализма.


[Закрыть]
в своем труде «Поэт как проводник в творчество немецких классиков», опубликованном в 1928 году, написал: «Только война заставляет народ проснуться […]. Народ, над которым кружатся боги, который рождает своих героев […]. Приходит время, и остается только этот народ […]. Все остальные народы становятся народами второго сорта […]. Страна, над которой распростерты крылья ангелов Бога, не признает никакого права, кроме своего. Тот, кто отрицает свое божественное предназначение […], является противником Бога». Даже несмотря на то, что Георге дистанцировался от Коммереля, эти слова наглядно свидетельствуют о том, что могло быть почерпнуто из этого интеллектуального котла: волна прилива самых противоречивых страстей, родившихся по указке какого-нибудь вдохновленного «учителя». Главенство гуру, тайное признание, малое число избранных – все эти элементы квазисекты были присущи кружку «Тайная Германия». Больше того, члены организации не знали друг друга. Это было что-то вроде интернационального «Государства». В первом издании своей монументальной биографии Фридриха II Гогенштауфена Канторович[21]21
  Данный текст тем более интересен, что после того, как он был одним из самых близких учеников Георге, Канторович отошел от него из-за антисемитизма, который начал процветать в окружении поэта и который прославляли такие люди, как, например, Коммерель.


[Закрыть]
вспоминал, что в 1924 году, когда он отправился в Неаполь и на Сицилию для участия в праздновании семисотлетней годовщины со дня основания университета, на могиле покойного императора в соборе Палермо он увидел венок. На нем была только одна надпись: «Своим императорам и героям от "Тайной Германии"». Известный историк добавил: «Народ императора жив и все же не живет […]. Это был знак внимания, которое стало проявляться, пусть даже и не в имперские времена, не только в кружке избранных[22]22
  Ясно, что речь идет о кружке Штефана Георге, куда входил и сам Канторович.


[Закрыть]
, к понятию Великой Германии». Он указал, что «Тайная Германия» была чем-то большим, нежели лихорадочным пророчеством очарованных подростков. Это было паутиной, не имевшей ни пределов, ни четких очертаний, отвечавшей потребностям определенного слоя немецкой молодежи, сбитой с толку духом времени.

Мы не знаем, было ли это только литературным, политическим или даже чувственным сообществом, но ясно одно: все три брата Штауффенберг входили в узкий круг избранных.

Племя Штауффенбергов и учитель

Появление молодых Штауффенбергов в этом заколдованном круге в 1923 году не ускользнуло от внимания учителя. Его покорили очарование, ум и красота трех этих молодых людей. Добавим сюда немного снобизма. Тот, кто хотел управлять сознанием новой Германии, не был равнодушен к тому, что среди его последователей есть представители ряда «знатных семейств». В стихах, посвященных Бертольду, он упоминает «Его Высочество», его «права сеньора», его ауру «принца молодежи». Клаус тоже получил свою долю славы. Он был назван «вождем из легенды», «чудесным ребенком», «королевским отпрыском», а главное «белокурым наследником рода Гогенштауфенов и Отто».

Так родилась легенда. На основании смутных семейных преданий и явного созвучия фамилий Штауфен и Штауффенберг, Георге сочинил легенду. Клаус и его братья якобы происходили из рода Гогенштауфенов, династии, которая в Средние века так прославила Священную Римскую империю германской нации. А верили ли сами братья в это рискованное родство? Вряд ли. Но в конце-то концов, так ли это было важно. Упиваясь мифологической мыслью учителя, они готовы были принять миф за реальность. Разве этот миф не был из тех, что «не существуют, но продолжают жить со времен создания мира»? От этого они чувствовали свое огромное превосходство над людьми и вещами. Особенно Клаус.

Восхищение было взаимным. Мы уже упоминали о письмах Клауса к Георге. Александр тоже не оставался в стороне. В 1926 году он обратился к поэту как «к своему наставнику, своей судьбе, своему Господину, своему учителю, своему духовнику, своему королю, своему отцу, своему судье, своей крови». Для всякого, кто хотя бы немного знает литературу, намек этот очень понятен. И к тому же мужественен, похож на молитву, которую Хайнрих фон Клейст посвятил Генриетте Фогель накануне их брачной кровавой ночи[23]23
  Хайнрих фон Клейст и Генриетта заключили пакт о самоубийстве. Письма, которыми они обменялись незадолго до смерти, являются классическим примером немецкой гиперболической влюбленности. Они представляли собой бесконечную молитву из слов любви.


[Закрыть]
: «Мои добродетели, мои достоинства, мои надежды […], мое будущее и мое блаженство, […] мой заступник и мой адвокат, мой ангел-хранитель, мой херувим, мой серафим…» Как и положено было в тайном обществе, вхождение в круг избранных отмечалось ритуальным поцелуем.

В одном из посвященных учителю стихотворений Бертольд говорит о нем словами, которые показывают глубину его мистической преданности: «Мои призывно губы шевелились,/В твоих зрачках угадывалось счастье,/Когда ж уста слились, то все свершилось /И губы дали молчаливое согласье». Все это из области мистики? Возможно. Георге испытывал глубокое отвращение к плотским чувствам, он мечтал о сублимированной трагической любви таких великих влюбленных, как Элоиза и Абеляр, Данте и Беатрис. Кроме того, существует этакое типично немецкое братство мужчин – «брудершафт», близость мужчин, в которой нет ничего порочного. Кому-то это могло показаться началом более или менее явной гомосексуальной связи. Это возможно. Однако ничто в последующем поведении молодых Штауффенбергов не подтверждает это предположение.

Во всяком случае, вопрос об этом встал достаточно серьезно, и поэтому в начале 1924 года Каролина фон Штауффенберг отправилась в Гейдельберг, где поэт жил в доме Канторовича вместе с Бертольдом. Ее беспокоило окружение ее детей. Но поэт явно ее успокоил. Он оказался таким старым, таким мудрым, таким целомудренным в своих устремлениях, что она не увидела ничего предосудительного. И после этого она уже ни разу не предпринимала никаких действий для того, чтобы удалить детей из «Тайной Германии». В глубине души она, безусловно, была довольна тем, что сыновья вошли в число избранных великого человека, которого прославляла вся Германия. Возможно даже, что она позавидовала им в том, что они имели возможность принимать участие в этих праздниках разума, которые были недоступны ей, проводившей праздную жизнь в Штутгарте или в Лаутлингене.

Одна фотография, сделанная в ноябре 1924 года в Берлин-Грюнвальде в домике кучера, где жил Георге, наглядно показывает его власть над учениками. В комнате ничего нет, на стене висит единственное фото поэта, икона самому себе. Худой, почти костлявый, старый, «похожий на священника», по выражению Жида, он походит на какого-нибудь кардинала времен Возрождения, снедаемого аскезой и внутренним огнем. Прикрыв глаза, он восседает, словно на троне, словно он поглощен загадочной молитвой. Справа от него стоят Клаус и Бертольд и горящим от восторга и покорности взором смотрят на него. Особенно Клаус. Он слегка наклонился вперед, словно стараясь уловить священные слова учителя.

На другой фотографии, сделанной в том же месте, запечатлена небольшая группа преданных учеников: Макс Коммерель, Йохан Антон, Альбрехт Граф фон Блюмменталь, Вальтер Антон и три брата Штауффенберг. Если добавить сюда Франца Мехнерта и Людвига Тормелена, то получится узкий круг друзей, в котором Клаус продолжал вращаться всю свою жизнь. Все они внешне похожи на серьезных денди. У каждого челка или завиток на лбу, на каждом шелковый бант вместо галстука, особенные одежды типа камзола времен Возрождения и, главное, поясной ремень, как знак их общей принадлежности к этой духовной милиции, коей являлось «государство» Георге. Эти снимки вызывают реальное ощущение неловкости, тем более что поэт постоянно вторгался в их личную жизнь. В 1931 году, когда Бертольд решил жениться на блистательной русофобке Мике Классен, поэт добился отсрочки свадьбы, потому что посчитал, что претендентка не была на высоте ожидаемого.

Клаус, как кажется, постепенно начал освобождаться от этой обременительной зависимости. Однако он остался в очень близких отношениях со своим ментором и продолжал переписываться с ним до самой его смерти в 1933 году. Спустя несколько лет после этого он сказал одному из своих однополчан: «Это были совершенно другие времена при иных обстоятельствах, не стоит придавать этому слишком большого значения». Но даже в 1943 году, после гибели на Восточном фронте Франца Мехнерта, ставшего по предложению Бертольда главой «Фонда Георге», созданного для продолжения дела «учителя», Клаус без колебаний согласился его возглавить.

Выбор оружия

Поэзия не исключала выбора профессии. Клаус по-прежнему колебался между желанием стать архитектором или военным. Он хотел бы возводить здания, оставлять свое имя в камне на долгие годы. Однако времена к этому не располагали. Когда едва оправившаяся от судорог своего рождения Веймарская республика вроде бы начала притворно показывать признаки возрождения[24]24
  Благодаря плану Доуса, принятому в 1923 году под эгидой США, предусматривавшему отсрочки по выплате репараций, были открыты двери Германии для притока американских капиталов, столь необходимых для полностью обескровленной экономики страны.


[Закрыть]
ценой отказа[25]25
  В рамках договора Локарно, заключенного в 1925 году, по которому рейх отказывался от территориальных претензий на западе, но мог прибегнуть к силе для восстановления своих границ на востоке. Договор подписали Германия, Бельгия, Франция, Великобритания и Италия. Появившийся на свет при помощи акушерских щипцов в руках министра иностранных дел Штреземана, он открыл перед Германией двери Лиги Наций (1926 год) и сделал возможным подписание в 1928 году пакта Бриана – Келлога, «осуждавшего войну» как средство разрешения конфликтов.


[Закрыть]
от территориальных претензий и от равенства в правах с другими государствами, в частности в военной области, возможно самым разумным для Клауса было бы уйти в мирок форм. Но между искусством и действием он выбрал действие.

Это было достойным поступком. Он понимал, что слабое здоровье могло помешать его службе. Но у него хватило воли пойти до конца в своем решении. Его не страшили трудности, испытания, бессонные ночи, привалы под дождем. Дух должен был укрепить тело. В первые годы службы он часто страдал гастритом. В 1931 году ему даже поставили диагноз «плеврит» легких, что вынудило его на несколько недель уехать лечиться в Бад Кольберг вместо столь долгожданного отпуска. Но он всякий раз преодолевал испытания.

Но проблемы со здоровьем были не самой главной темой его беспокойства. Больше всего его волновала природа режима в стране. Веймарская республика была ему глубоко отвратительна. Он ненавидел этих болтливых политиков, этих оплывших жиром гражданских лидеров, этих аферистов в жакетах, которые за золото покупали себе дворянство. Ему все это было противно. Его тяготило то, что он служил им. Его отец вел себя еще более замкнуто. После крушения империи он продолжал хранить верность дому Вюртембергов и считал служителей нового режима «проходимцами». Но Клаус был не из тех, кто выбрал внутреннее изгнание. Из уроков истории он понял, что если слишком долго оставаться на Авентинском холме, есть опасность остаться там навсегда. Моральной, чисто теоретической чистоте одиночества он предпочел схватку, не страшась при этом запачкать руки. Он служил не республике, а рейху. Политические режимы меняются, родина вечна. А когда настанут времена испытаний, ей понадобятся крепкие люди, особенно если внутренний порядок надо будет очистить от большевиков или агитаторов всех мастей.

Несмотря на несколько туманные надежды Штефана Георге на новую аристократию, в Клаусе говорила голубая кровь. Благородство обязывало. Клаус не хотел забывать то, что ношение шпаги вначале было привилегией, а уж потом стало обязанностью. История его семьи наглядно это демонстрировала. Он очень гордился тем, что был правнуком фельдмаршала фон Гнейзенау. В одном из писем к Рудольфу фон Лершенфельду он ясно излагает свою мотивацию: «Настоящее призвание аристократии […] состоит в служении государству в любой из выбранных профессий […]. Армия, естественно, является самой почетной из них». Примерно такие же слова он употреблял в 1926 году, стараясь убедить отца в правильности своего выбора. Удивляет тон письма. Он считал себя некой исторической личностью, которая «должна служить Германии в первых рядах». Он знал, что первые годы службы станут тяжелыми, что ему придется страдать от вульгарности себе подобных или командиров, что благодарности за поступок ждать не приходилось. Но он был готов «пожертвовать несколькими годами молодости на служение родине в ожидании появления человека, которому можно будет всецело доверять и который в конце концов придет». Запомним эту фразу! Будущий немецкий офицер ждал прихода мессии.

Стать офицером его заставило чувство долга. Это не было его призванием. Он частенько жаловался на эту беспокойную жизнь, которая не давала ему возможности встречаться с родственными душами. В 1929 году он написал Максу Коммерелю, своему давнему приятелю из «Тайной Германии»: «Можешь ли ты представить себе состояние духа человека, который вот уже несколько лет не может больше сочинить ни единого стихотворения, который должен постоянно что-то делать и растрачивать себя, у которого нет ни минуты на личную жизнь?» Иногда он бывал даже удивлен обоснованностью своего выбора. Можно себе представить, какие бури бушевали в его голове, если в 1928 году он открылся отцу: «Вся трудность не в том, чтобы преодолеть обстоятельства и сопротивление, она в том, чтобы найти силы продвигаться вперед, несмотря на наши сомнения, оставаясь полностью послушным самому себе». Но сомнения – это из области чувств, а поступок – проявление воли. И поэтому он сжимал зубы. К тому же, когда человек становится кавалеристом из Бамберга, он перестает принадлежать самому себе.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации