Текст книги "Ренессанс Русского балета"
Автор книги: Жан-Пьер Пастори
Жанр: Музыка и балет, Искусство
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Дягилев объясняет журналистам, что не все семьдесят членов труппы, готовящиеся сойти на берег, – танцовщики. Среди них есть рабочие сцены, а еще Энрико Чеккетти, учитель Павловой и Лопуховой! Но большинство труппы составляют «бывшие артисты русских Императорских театров, прошедшие подготовку в Царском балетном училище и у самого Дягилева»[226]226
New York Evening. 12 january 1916.
[Закрыть].
Спускаясь на берег в разгар суровой нью-йоркской зимы, русские кутаются в свои толстые меховые шубы. У Адольфа Больма, которому предстоит исполнять роли Нижинского, ангина. Недоброе предзнаменование, ведь премьера назначена через шесть дней! Гончарова и Ларионов в турне не едут, скорее всего, из-за недостатка средств. Мясин может только сожалеть об этом. В письме к Большакову, своему московскому учителю рисунка, он рассказывает обо всем, чем обязан этим художникам, особенно Гончаровой, на которую, однако, рассчитывает для подготовки «Литургии»[227]227
Письмо Мясина Большакову, Бостон, начало февраля 1916 г.
[Закрыть]. Бакст в какой-то момент решил присоединиться к труппе в феврале, но, опасаясь подводных мин, отказывается от этой мысли. Стравинского на судне тоже нет. Однако он стремится к признанию в Америке и также лелеет надежду приехать позже.
Декорации и костюмы к балетам, включенным в премьерную программу, находятся на борту «Лафайета». Со всеми таможенными формальностями будет покончено на следующий день, 12 декабря, когда в порт прибудет «СС Паннония», другой пароход, на который погружен остальной реквизит. Иными словами, у участников остается очень мало времени, чтобы распаковать реквизит, осмотреть, смонтировать и починить декорации, привести в порядок костюмы. Некоторые ящики открывали последний раз полтора года назад! «Метрополитен-опера компани» решила, что открытие сезона «Русского балета» состоится не в «Мет», а в театре «Сенчури» на 62-й стрит. От технического персонала «Сенчури» также требуется много усилий.
Репетиции начинаются 12 декабря, в 14 часов; первыми идут «Сильфиды» и «Послеполуденный отдых фавна». Мало-помалу труппа «прогоняет» весь репертуар: «Жар-птицу», «Петрушку», «Карнавал», «Призрак розы», «Половецкие пляски», «Шехерезаду», «Павильон Армиды», «Клеопатру», «Тамар», «Нарцисса», а также «Спящую красавицу» – иными словами, па-де-де Голубой птицы и принцессы, – и, конечно же, «Полуночное солнце».
Рекламная кампания в самом разгаре. Эдвард Л. Бернейс, в то время молодой пресс-атташе, ошеломлен: «Я никогда не думал, – напишет он много лет спустя, – что личные отношения между членами одной группы могут быть настолько запутанными и сложными: сплошные средневековые интриги, запретные влюбленности, неуместная страсть и агрессия»[228]228
Edward L. Bernays. Biography of an Idea. New York: Simon and Schuster, 1965. Р. 102. Цит. по: Lynn Garafola. Р. 203.
[Закрыть]. И действительно, в момент, когда к труппе присоединяются Нижинский и его жена Ромола, напряжение достигает предела.
Отто Кан никогда не оставлял надежды добиться освобождения Нижинского. Он смиряется с его отсутствием на время первого нью-йоркского сезона «Русского балета» в «Сенчури Тиэтер». Но в апреле труппа, совершая турне, вернется в город, и на сей раз выступления пройдут в престижной «Метрополитен-опере», в то время еще расположенной на Бродвее, между 39-й и 40-й стрит. Участие Нижинского, живой легенды, благоприятно сказалось бы на бизнесе.
7 февраля 1916 года Отто Кан получает телеграмму от государственного секретаря Роберта Лансинга. Из нее он узнает, что американский посол в Вене добился от правительства Австро-Венгрии разрешения для Нижинского и его жены выехать в Нью-Йорк при условии, что Вашингтон гарантирует его возвращение по окончании контракта. Соединенные Штаты – нейтральная страна, пока еще сохраняющая хорошие отношения с империями Центральной Европы. В войну она вступит только 6 апреля 1917 года.
И действительно, семья Нижинских – отец, мать и дочь – вскоре получают разрешение выехать на поезде в Швейцарию. Однако в Фельдкирхе, на австро-венгерской границе, дотошные чиновники вынуждают их прервать путешествие. На время, пока их бумаги проходят проверку, им приходится поселиться в гостинице.
«Раз в день ходили на станцию справляться, когда нам разрешат покинуть Фельдкирх, – вспоминает Ромола, – но дежурный офицер качал головой: «Я не знаю»[229]229
Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский. М.: Терра – Книжный клуб, 2004
[Закрыть].
Когда терпение уже подходит к концу, Нижинским разрешают сесть в поезд, предварительно подвергнув их досмотру и обыску. «Не могу передать наши чувства, когда мы пересекали мост, отделявший Австрийскую империю от Швейцарии»[230]230
Там же.
[Закрыть].
Они едут в Берн, где располагалась русская дипломатическая миссия. Посол по поручению министерства вручает им дипломатический паспорт. Из отеля «Бернерхоф» танцовщик сообщает о своем освобождении Дягилеву, который в то время находится в Милуоки. Тот немедленно шлет Отто Кану телеграмму с просьбой направить в Берн Рассела: Нижинского нужно проводить до Бордо. 1 марта с Нижинским связывается Габриель Астрюк и советует ему обратиться к графу Даниелю де Прадеру, советнику испанского посольства, который постарается ускорить его отъезд в Америку[231]231
Телеграмма Габриеля Астрюка из Парижа Нижинскому в Берн. Цит. по: Buckle. Nijinsky. Р. 356.
[Закрыть].
Два дня спустя Рассел сообщает из Монте-Карло о своих опасениях: возможно, Нижинского не удастся посадить на корабль до 11 марта[232]232
Телеграмма Генри Рассела из Монте-Карло Джону Брауну в Нью-Йорк от 3 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.
[Закрыть]. «Метрополитен-опера компани» в очередной раз придется раскошелиться. Она выплачивает 20 000 французских франков, чтобы семейство, ссылающееся на неуплаченные долги, могло ехать дальше. Но дело обстоит еще хуже. Отто Кан узнает, что по новому закону Нижинский подлежит призыву на военную службу.
Дягилев заверил дипломатическую миссию России в Берне, что Нижинский, как старший сын в семье, свободен от любых военных обязательств. Но выясняется, что он младший. Если он отправится во Францию, союзную державу, его могут арестовать! 11 марта Кан просит Дягилева воспользоваться своими связями в Петрограде, чтобы танцовщику разрешили выехать в Америку[233]233
Телеграмма Отто Кана из Морристауна Дягилеву в Индианаполис от 11 марта 1916 г. Fonds Kochno, Bibliothèque-Musée de l’Opéra de Paris.
[Закрыть].
И, словно специально, чтобы еще больше усложнить ситуацию, в дело вмешивается Стравинский. Музыкант глубоко разочарован и задет тем, что не участвует в американском турне. На афише – два его балета, «Жар-птица» и «Петрушка». Так что, когда Нижинский, покинув Берн, останавливается в «Лозанн-Палас» (в районе 9 марта), Стравинский отправляется его повидать.
Несмотря на сдержанное отношение к хореографии «Весны священной», Вацлав Нижинский остается для него несравненным исполнителем «Петрушки», «самым волнующим существом, когда-либо появлявшимся перед [ним] на сцене»[234]234
Стравинский И. Ф., Крафт Р. Диалоги: воспоминания, размышления, комментарии. М.: Изд-во «Музыка», 1971
[Закрыть]. Кроме того, Стравинский, сам отец семейства, «тает» в присутствии маленькой Киры. Он ведет Вацлава и Ромолу показать им все кафе Лозанны. «Вацлав вел себя как семилетний мальчишка, – вспоминает Ромола, – наконец-то он был с другом, с художником, с которым говорил на одном языке и находил понимание»[235]235
Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский.
[Закрыть].
Стравинский и Нижинские встречаются несколько раз, как в Лозанне, так и в Морже, на вилле «Роживю». Однажды вечером Стравинский делится своей досадой: Дягилев обещал ему устроить приглашение, чтобы он мог дирижировать своими произведениями в Нью-Йорке, но больше об этом и не заговаривает[236]236
Позже Стравинский напишет, что Дягилев «был глубоко огорчен тем, что не смог добиться от дирекции моего приглашения, на которое он твердо рассчитывал. Оно было для него так же важно, как и для меня». Стравинский И. Ф. Хроника моей жизни.
[Закрыть]. Авторские гонорары, которые он ему перечисляет, не приносят утешения. Стравинский жаждет знать, как принимают его музыку. Он даже просит Ансерме слать ему «все, что вы сочтете интересным, вырезки из газет, иллюстрированные журналы и пр. Я ничего не знаю о том, что у вас происходит… мне никто не пишет. Это удручает»[237]237
Записка Стравинского из Лозанны Ансерме от 1 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 44.
[Закрыть].
Его нетерпение тем сильнее, что, по сообщениям Ансерме, ряд американских издателей проявляют интерес к его произведениям. Ссылаясь на былую дружбу, Стравинский подсказывает Нижинскому поставить новое условие своего приезда в Америку – вместе со Стравинским.
«Мы отправились на почту, откуда послали телеграмму в Америку, – свидетельствует Ромола. – К счастью, оба не знали английского и попросили меня помочь; я сумела перевести довольно резко составленную депешу Отто Кану в вежливую просьбу»[238]238
Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский.
[Закрыть]. Поскольку Отто Кан на эту просьбу не отвечает, Стравинский меняет тактику. Судя по всему, он внушает Нижинскому, что в нынешней ситуации он не может ехать через Францию, не подвергаясь опасности быть арестованным[239]239
Телеграмма Рассела из Монте-Карло Отто Кану от 15 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.
[Закрыть].
Семейство Нижинских – Ромола, Вацлав и их дочь Кира – в Нью-Йорке. Весна 1916 г.
Дни идут. О том, чтобы Нижинский уехал 11 и даже 18 марта, уже нет и речи. Надо ли говорить, что Дягилев мечет громы и молнии. 17 марта он из Кливленда сообщает Кану, что «хорошенько намылил шею Стравинскому и с нетерпением ждет новостей из Швейцарии от всей этой шайки»[240]240
Телеграмма Дягилева из Кливленда Отто Кану в Морристаун от 17 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.
[Закрыть]. Впрочем, в другой депеше Дягилев уже не уверен в кознях Стравинского. И подозревает, что Рассел сидит в Монте-Карло и не поехал встречать Нижинского в Берн, как его просили. Якобы сам Рассел, видя, что танцовщик колеблется, ехать ли ему дальше, подстроил весь этот шантаж. «Ничто меня так не бесит, как человеческая глупость», – возмущается Дягилев[241]241
Телеграмма Дягилева из Кливленда Отто Кану в Нью-Йорк от 16 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.
[Закрыть].
На самом деле Рассел ездил в Лозанну. Но как раз в Лозанне Нижинский узнал от своего английского адвоката сэра Джорджа Льюиса, что выиграл процесс против «Русского балета», затеянный в Лондоне в 1914 году. Британское правосудие подтверждает его право на выплату искомого полумиллиона золотых франков в счет неполученной зарплаты. Так зачем ему спешить в Нью-Йорк? Теперь у него козырь в рукаве. Опасения Дягилева оказываются обоснованными.
Он предостерегал «Метрополитен-оперу» против любых выплат Нижинскому. Подавленный, к тому же утомленный жестким ритмом турне, он выбит из колеи. «Я вижу, что Нижинский получил достаточную сумму, чтобы год прожить в Швейцарии. Я слишком хорошо его знаю и не поверю, что при таких условиях он станет себя утруждать и менять весну в Лозанне на весну в Нью-Йорке. (…) То, что после года мучений, нечеловеческих трудов и нежданных успехов нас лишают плодов наших величайших усилий, просто непростительно»[242]242
Телеграмма Дягилева из Вашингтона Отто Кану в Нью-Йорк от 23 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.
[Закрыть].
Отто Кан осознал, какой совершил промах. Он шлет Стравинскому телеграмму следующего содержания: «Меня окончательно уверили, что Нижинский получит формальную увольнительную, которую требует, но следующая суббота – последний срок отъезда для прибытия его сюда в нужное время; поэтому я беру на себя смелость просить вашей помощи, чтобы уговорить его выехать, даже и не имея формального разрешения. Нью-йоркская публика настоятельно желает видеть этого выдающегося артиста, и поскольку всем известно, что он на свободе, его отсутствие вызовет живейшее огорчение и даже недовольство»[243]243
Телеграмма Отто Кана из Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 22 марта 1916 г. Fondation Sacher, Bâle.
[Закрыть].
И, чтобы усилить нажим, к Стравинскому, в свою очередь, взывает его друг Ансерме: «Положение Нижинского совершенно невозможно, заставьте его приехать, иначе все будущее под вопросом, учитывая недоверие и интриги»[244]244
Телеграмма Ансерме из Питтсбурга Стравинскому в Морж от 23 марта 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 44.
[Закрыть]. Дягилев делает еще одну, последнюю попытку: добивается, чтобы русское посольство в Вашингтоне просило своих коллег в Берне «немедленно отправить Нижинского в Нью-Йорк на празднования в честь русского Красного Креста»[245]245
Телеграмма Дягилева из Вашингтона Отто Кану в Нью-Йорк от 24 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.
[Закрыть]. Быть может, этот демарш победил колебания семьи Нижинских? Или же они, вооружившись приговором британского суда, собираются взять Дягилева за горло? Так или иначе, в середине марта они в конце концов выезжают в Бордо через Париж.
Надежды оставить Киру на попечение Стравинского терпят крах. Музыкант «сказал, что он сожалеет о том, но он не может взять ребенка, ибо он боится заразы и не хочет отвечать за смерть моей маленькой Киры»[246]246
Вацлав Нижинский. Чувство. М.: Вагриус, 2000. С. 124–125.
[Закрыть]. И посоветовал оставить девочку на одну из гувернанток, которая будет жить в отеле. Вацлав не хочет и слышать об этом. Ему приходится взять Киру, которой нет и двух лет, с собой. Однако в июне 1917 года Кира все же вернется в Лозанну и проживет полгода в лечебном пансионе при клинике д-ра Серезоля.
Вацлав, Ромола и Кира едут в сопровождении Генри Рассела, горничной и няньки, за ними следуют шестнадцать чемоданов; пользуясь короткой пересадкой в Париже, они обновляют свой гардероб. Затем – Бордо, и вот они на борту старого трансатлантического парохода «Эспань». На сей раз плавание занимает около двух недель. Иными словами, Нижинский не может 3 апреля участвовать в премьерном выступлении «Русского балета» на сцене «Мет»: его пакетбот причаливает к пристани только на следующий день.
«Спускаясь по трапу, мы увидели группу встречающих с цветами – представителей «Метрополитен-опера», некоторых моих бывших школьных друзей, артистов «Русского балета» и впереди всех – Дягилева, – вспоминает Ромола. – Я сошла первой – он склонился в низком поклоне, поцеловал мне руку и протянул прекрасный букет. Вацлав с Кирой на руках шел следом. Сергей Павлович по русскому обычаю трижды расцеловал его в обе щеки, и Вацлав быстрым жестом усадил дочку ему на руки. Дягилев растерялся и передал ребенка кому-то, стоявшему рядом. Дробецкий улыбался во весь рот. Сергей Павлович отошел с Вацлавом в сторону, и я молилась о том, чтобы это оказалось знаком дружбы»[247]247
Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский.
[Закрыть].
Эта «розовая» версия встречи Дягилева и Нижинского решительно опровергается письмом Ансерме к Стравинскому, где он комментирует: «С самого приезда [Нижинский] вел себя ужасно, с немыслимой жесткостью и упрямством. (…) Встреча [с Дягилевым и Мясиным] была просто трагедией»[248]248
Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому, в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 49.
[Закрыть]. Что позднее подтвердит и молодой танцовщик: «Нижинский очень изменился. Он полностью под влиянием своей жены»[249]249
Открытка Мясина Большакову от 3 мая 1916 г.
[Закрыть].
Нижинский не нашел ничего лучшего, как первым делом заявить, что не имеет контракта с «Русским балетом» и потому удивлен, что его имя фигурирует в рекламе его бывшей труппы! Кроме того, на первой же встрече с Отто Каном Ромола уведомляет, что ее муж готов танцевать в «Мет», но не с «Русским балетом» – по крайней мере до тех пор, пока антреприза не выплатит те полмиллиона золотых франков, которые ему задолжала! В бой немедленно вступают юристы. Через несколько дней компромисс достигнут. 11 апреля Дягилев смиряется с тем, что ему придется заплатить Нижинскому 13 000 долларов в счет задолженности. Кроме того, Нижинский будет получать по тысяче долларов за каждый из 11 запланированных спектаклей; сумма значительная[250]250
Письмо-подтверждение, в бешенстве подписанное Дягилевым, 11 апреля 1916 г., Broadway and 39 th st., New York. Metropolitan Opera Archives.
[Закрыть].
Нижинский также выговаривает себе право контроля за распределением ролей, составлением программ и освещением. Тем более он не откажет себе в удовольствии вносить коррективы в постановку – как в хореографию Фокина, так и в собственный «Послеполуденный отдых фавна», который, по его мнению, несколько извращен. Все эти прерогативы танцовщик буквально вырывает с боем. На его стороне, среди прочего, то преимущество, что он может устроить скандал, которого Дягилев любой ценой стремится избежать. Дело в том, что американская пресса пристально следит за развитием событий.
Дягилев и Мясин на американском вокзале. Фото Валентины Кашубы
«Нью-Йорк Трибьюн» выходит с заголовком: «Нижинский дебютирует в роли забастовщика: бывший военнопленный и пальцем не пошевелит, покуда…»[251]251
New York Tribune. 8 Аpril 1916.
[Закрыть] Ей вторит «Нью-Йорк Таймс»: «Нижинский атакует «Русский балет». Знаменитый танцовщик утверждает, что художественные и финансовые обязательства по отношению к нему не были соблюдены»[252]252
New York Times. 8 Аpril 1916.
[Закрыть]. Как отметит позднее Ричард Бакл, Дягилев не мог защититься. Заявить публично, что во времена их связи он содержал Нижинского, оплачивал ему жилье и одежду, заваливал подарками и на протяжении четырех лет возмещал все расходы танцовщика и его матери[253]253
Richard Buckle. Diaghilev. Р. 309.
[Закрыть], было немыслимо.
Конечно, до сих пор Дягилев всегда спокойно относился к скандалам. А иногда, возможно, даже к ним стремился – как с «Весной священной» или «Послеполуденным отдыхом фавна». Однако там речь шла о скандалах художественных и светских. Совсем другое дело – выставить на всеобщее обозрение свою личную жизнь и банковские счета. Под давлением Отто Кана (и, быть может, при его финансовой поддержке) Дягилев идет на эти унизительные уступки.
Итак, топор войны официально зарыт, и Нижинский больше не может оттягивать свой выход на сцену. Его участие в «Призраке розы» и «Петрушке» заявлено в дневном спектакле 12 апреля.
Но в какой он физической форме, какова его техника? Нетрудно представить, что время, проведенное в плену, курортная жизнь в Швейцарии и переезд через Атлантику не слишком располагают к регулярным тренировкам. Но балет – самое требовательное из искусств. Все, чего танцовщик достиг за долгие годы, он может растерять за несколько месяцев. Лидия Соколова считает, что танцевать он стал гораздо хуже. Он располнел, у него грустный вид[254]254
Sokolova. Dancing for Diaghilev. Р. 77.
[Закрыть]. Однако в глазах американцев Нижинский по-прежнему остается легендарной довоенной звездой. За оставшиеся две с половиной недели этого сезона он вновь выступает во всех лучших партиях своего репертуара: не только в «Призраке», «Шехерезаде» и «Петрушке», но и в роли Поэта из «Сильфид», Арлекина в «Карнавале», а также в «Нарциссе».
Публика и пресса в один голос поют ему хвалу. Все сходятся на том, что его приезд оживил труппу. «Нижинский вдыхает новую жизнь в «Русский балет», – комментирует «Нью-Йорк Таймс»[255]255
New York Times. 13 Аpril 1916.
[Закрыть]. Картину омрачает только одно: его исполнение «Призрака розы» и «Нарцисса» сочли слишком женственным. Конечно, Нижинский не обладает мужественностью Больма или Мордкина. Однако в «Призраке», по замыслу Фокина, на сцене должно было появиться абсолютно бесполое существо[256]256
См. статью Фокина, опубликованную в «Нью-Йорк Геральд Трибьюн» от 29 декабря 1940 г.: «В партии Призрака Розы не должно было быть никаких женских движений, как не должно было быть и движений мужских. Персонаж Призрака полностью лишен пола».
[Закрыть].
Незадолго до этого морализаторская мания дошла до того, что «Геральд Бостон» вышла с заголовком: «Труппа состоит из прекрасных грациозных женщин и мужчин без капли женоподобия»![257]257
Herald Boston. 23 January 1916: «Beautiful and graceful women and men who are not effeminate compose the troupe».
[Закрыть]
Дягилеву не раз приходится сталкиваться с этими проявлениями пуританства. Еще 25 января, до окончания первого нью-йоркского сезона, его вызывают к судье. Проблемы с «Послеполуденным отдыхом фавна» и «Шехерезадой»… Якобы они задели чувства какой-то части зрителей. После заседания Дягилев, в котором веселье борется с раздражением, делает заявление для прессы: «По-моему, у меня и у тех, кто задумал эти балеты и исполнял их, ум менее испорчен, нежели у тех, кто подал эту жалобу»[258]258
New York Sun. 26 January 1916.
[Закрыть]. Тем не менее он соглашается слегка смягчить наслаждение «Фавна». И в тот же вечер иронически бросает в адрес руководства «Метрополитен-оперы» во главе с Гатти-Казаццей, которое присутствует на спектакле: «Америка спасена!»[259]259
New York Times, 26 January 1916.
[Закрыть]
Дягилев в окружении своих артистов перед отъездом из Чикаго. Слева направо: Адольф Больм, Сергей Григорьев, Леонид Мясин, Лидия Соколова, Хильда Бьюик, Лидия Лопухова, Любовь Чернышева и Ольга Хохлова (будущая жена Пабло Пикассо)
В отношении «Шехерезады» Дягилев более сдержан. «Не понимаю, что такого значительного я мог бы изменить, – отвечает он судье по существу дела. – Ибо сердечные дела в гареме довольно трудно превратить в дамское чаепитие»[260]260
Там же.
[Закрыть].
Поборников «благонравия» возмущает еще и тот факт, что на сцене вместе с белыми людьми присутствуют и цветные – вернее, загримированные артисты! Дабы успокоить брожение умов, спектакль тем не менее пошел с купюрами, хоть это и грозило сделать балет – и без того являвший собой лишь тень изначального замысла, – приторным и плоским. Барон де Мейер, знаменитый фотограф, сравнивая две его версии, видит в последней «лишь жалкую уменьшенную копию изумительной, ошеломительной оргии»[261]261
Baron de Meyer. The Ballet Russe – Then and Now // Vanity Fair. January 1917. P. 120. Цит. по: L. Garafola. The Art of Enchantment – Diaghilev’s Ballets Russes 1909–1929. Р. 141.
[Закрыть], которую он видел в Париже.
Однако на этом сюрпризы для Дягилева не кончаются. Когда специальный поезд, везущий танцоров, музыкантов, декорации и костюмы сквозь суровую зиму Восточного побережья, прибывает в Бостон, выясняется, что там действуют «нормы морали» мэра Курли. Нет, тот ничего не имеет против босых ног на сцене. Но о том, чтобы показывать голые ноги выше ступней, не может быть и речи. И вот шеф бостонской полиции просит труппу прикрыть конечности, дабы не нанести публике моральной травмы!
Зато в Чикаго «Шехерезада» идет почти без искажений, разве что грим «негра» в спектакле слегка осветлен. Тут уже газета может выходить с заголовком: «Чикаго смотрит «Русский балет» без изъятий. Никаких признаков полицейской цензуры»[262]262
The Chicago Daily Tribune. 15 february 1916.
[Закрыть]. Тем не менее сладости запретного плода не хватает, чтобы привлечь зрителей. Две недели, проведенные на берегу озера Мичиган, оборачиваются финансовым провалом.
В общем и целом турне не оправдало расчеты Кана. Расходы значительны, а выручка явно ниже, чем было запланировано. «Метрополитен-опера компани», похваляясь сугубо художественными соображениями, предполагает к концу года пустить труппу по более длинному маршруту. Нынешнее турне каждый считает всего лишь попыткой найти контакт с новой публикой, своего рода прощупыванием почвы. «Если мы на том и остановимся, это будет провал»[263]263
Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 47.
[Закрыть], – полагает Ансерме.
Начиная с осени, труппа должна посетить пятьдесят три города, тогда как в этот первый приезд в Северную Америку – всего семнадцать. Это неподъемная цифра для Дягилева, который прежде никогда не устраивал турне подобного рода. И это обычное дело для Отто Кана, чье разочарование будет вполне соразмерно его амбициям. За период с октября 1916 по февраль 1917 гг. он понесет убытков на сумму около 250 000 долларов[264]264
Lynn Garafola. Diaghilev’s Ballets Russes. Р. 206.
[Закрыть].
Отношения Дягилева и «Метрополитен-опера компани» испортились. Поведение русского импресарио, явно не внушающее доверия, то, с каким трудом он выполняет взятые на себя обязательства, «старые и новые интриги и соперничество, из-за которых в труппе постоянно царит разлад, надоели узкой группе деловых людей, финансирующих турне»[265]265
Boston Evening Transcript. 28 april 1916.
[Закрыть], – пишет ежедневная бостонская газета.
Тем не менее стороны достигают соглашения: за весьма существенные «отступные» Дягилев соглашается на пять месяцев доверить свою труппу Нижинскому. Это второе турне по Северной Америке, а затем еще одно, по Америке Латинской, станут единственным периодом за двадцать лет существования «Русского балета», когда у него будет другой руководитель. Благодаря предложению «Мет» Дягилев, избавившись на время от денежных затруднений[266]266
Письмо Ансерме Стравинскому от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 49.
[Закрыть], волен вернуться в Европу и готовить там будущие сезоны.
Нижинский отнюдь не обделен… по новому соглашению ему обеспечен доход в 60 000 долларов. «Метрополитен-опера компани» берет на себя издержки, связанные с переездами артиста, его супруги, горничной и массажиста. И, помимо спального вагона, ему предоставлен в личное распоряжение салон-вагон первого класса[267]267
Договор от 2 августа 1916 г. (Metropolitan Opera Archives).
[Закрыть].
В самом деле, нередко случается, что по окончании спектакля танцовщики прямо из театра отправляются на вокзал. Они спят в поезде и просыпаются в следующем пункте назначения. Декорации разбирают в спешке, в неменьшей спешке укладывают все четыре сотни костюмов. Случается, это приводит к серьезным проблемам. Где-то сцены огромные, где-то крошечные. В Детройте «Шехерезаду» приходится «буквально сложить пополам»[268]268
Письмо Дягилева из Бостона Отто Кану, 3 февраля 1916 г. Otto Kahn Papers.
[Закрыть]. Крашеные холсты страдают от такого варварского обращения.
Преодолев поездом 700 километров, труппа прибывает в «Конвеншн Сентер» Канзас-Сити со значительным опозданием. Зрителям приходится ждать больше двух часов, стоя под дождем… Директор театра тщетно умоляет Дягилева начинать: тот непоколебим. Первым делом нужно установить декорации и наладить освещение. Впоследствии начальник полиции рассказывал журналисту:
«Пока не подняли занавес, захожу я к Доглифу – как его там, Доглиф или Доглейв, черт, никогда не мог упомнить имена, – а он ни слова по-английски не понимает. Ну, я и сказал одному парню (переводчику): «Мы тут люди честные, нам все это умничанье и разврат ни к чему. Валяйте показывайте вашу штуку, только смотрите, помягче… И еще я сказал, что, конечно, угрожать не хочу, но если эта ваша шняга очень уж тухлая, я лично полезу на сцену и заставлю опустить занавес»[269]269
Kansas City Stars. 5 February 1916. Цит. по: Buckle. Diaghilev / trad. par Tony Mayer. Paris: Lattès, 1980. Р. 361.
[Закрыть].
Афиша, о которой мечтала «Метрополитен-опера компани» в 1915 году…
Ансерме также работает в условиях, весьма далеких от идеала. Так, в театре Милуоки очень холодно, и он простужается. Приехав в Сент-Пол, он чувствует себя настолько плохо, что вынужден лечь в постель. Осмотревший его врач запрещает ему вставать за пульт раньше, чем через неделю. Музыкант соглашается – для проформы. Извещают Дягилева, тот вне себя. Панический страх перед болезнью мешает ему войти в комнату, но он кричит из-за двери: «Ансерме, вы же не подставите меня вечером?» И дирижер отвечает: «Нет, можете на меня рассчитывать, поставьте только кресло перед пультом». Вечером, заняв свое место в этом кресле, он чувствует, как кто-то кладет ему руку на плечо. «Это был мой врач, он сказал: я здесь, не бойтесь, я за вами слежу»[270]270
Ansermet par Ansermet. Р. 27.
[Закрыть].
В Вашингтоне гала-концерт удостаивает своим присутствием сам президент Вильсон. Дягилев посоветовал Ансерме спуститься в оркестровую яму заранее, чтобы дирижировать американским национальным гимном, когда глава государства войдет в зал. Вдруг рабочий сцены передает ему, что его срочно вызывает Дягилев. Рабочий явно не понял, что ему было сказано. Ансерме покидает яму и идет на сцену, но за занавесом – никаких следов Дягилева. Еще бы! Звучат первые такты «Звездно-полосатого флага»: музыканты играют без дирижера… «В панике я бросился вон со сцены, чтобы попасть за пульт. Добраться туда можно было только через зал. И в эту минуту я сбил кого-то с ног в коридоре. Это был президент Вильсон»[271]271
Там же. P. 28.
[Закрыть].
Опасения Ансерме не подтвердились: оркестр, отобранный и подготовленный Нэйаном Франко, оказался великолепным. Между прочим, в число музыкантов входит первый гобой Ковент-Гардена и даже один кларнетист из Женевы. Отношения дирижера с музыкантами неизменно прекрасные. Проблемы связаны только с одним – нехваткой материалов. «У меня нет ни партитуры «Сильфид», ни партитуры «Карнавала», я дирижирую «Жар-птицей» по известной вам неисправной рукописи, – пишет он Стравинскому, – а «Петрушкой» – по типографским корректурам, где не обозначен темп, и еще многое другое»[272]272
Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 46.
[Закрыть].
Пресса не забывает отдать должное достоинствам дирижера и оркестра. «Настоящее откровение в необычно трудной музыке Стравинского и в блистательной партитуре Римского-Корсакова»[273]273
Musical Courier. 20 January 1916.
[Закрыть]. Во время антрактов в коридорах театров звучат лестные отзывы. Некоторые меломаны предлагают даже сохранить новый коллектив на постоянной основе.
«Поистине выдающийся по своему звучанию оркестр исполнил вчера вечером все произведения на таком уровне, к какому мы не приучены нашими местными балетными постановками». «Сан»[274]274
The Sun. 18 January 1916.
[Закрыть] увенчивает Ансерме лаврами. Но швейцарский дирижер открывает для себя еще одну новинку – зарождающуюся индустрию звукозаписи. Ему представляется возможность выпустить свои первые пластинки.
Вместе с оркестром «Русского балета» он записывает четыре диска на 78 оборотов, которые выходят в фирме «Коламбия» к началу турне во главе с Нижинским. Они содержат фрагменты из «Карнавала», «Сильфид», «Полуночного солнца», «Павильона Армиды» и «Шехерезады». Мог ли он представить, что за свою будущую невероятную дискографическую карьеру будет записывать «Шехерезаду» еще трижды – в 1952, 1958 и 1961 годах!
Если в целом Ансерме оценивает представший его взору американский континент весьма жестко – «Америка – это скопище скотов», – то во всяком случае он смягчает свой вывод одним сделанным там открытием: «в глубинах этой необъятной страны таится забытая или утерянная душа, которая обретается в неслыханной музыке, звучащей в тамошних кафе!»[275]275
Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 48.
[Закрыть]
Пока Ансерме открывает для себя джаз, Флора Реваль вкушает радости звездного статуса. Отто Кан увлечен ею, ходит на все спектакли с ее участием и посылает ей розы[276]276
Мясин Л. Моя жизнь в балете. Соч. С. 72.
[Закрыть]. В обществе молодая женщина производит сенсацию, время от времени демонстрируя свой новый амулет – детеныша рептилии…
Ей так приходится по душе «американский образ жизни» (American Way of Life), что она решает провести лето в Блю Маунтин Лейк, излюбленном курортном месте обитателей Нью-Йорка, и даже собирается принять американское гражданство. Она отнюдь не прочь продолжить свою карьеру певицы в «Мет».
Но в данный момент она занимается танцем. К тому же она оказывается в центре нового конфликта между Дягилевым и Нижинским. Последний настаивает на том, чтобы она заменила Чернышеву в партии главной нимфы в «Послеполуденном отдыхе фавна». Дягилев не хочет и слышать об этом: Чернышева – жена его верного Григорьева! Кроме того, Нижинский рассчитывает на участие Флоры Реваль в «трансконтинентальном» четырехмесячном турне, которое пройдет под его руководством. Значит, ей придется вновь вернуться к ролям, в которых она некогда блистала. Партия Клеопатры настолько ее впечатляет, что она теперь всюду появляется со своим фетишем, змеей. В отеле «Коупли» в Бостоне едва не началась паника, когда она театрально появилась в нем с рептилией, обвившейся вокруг руки…
Флора Реваль обогатит свой репертуар, исполнив также партию в «Тамаре» и приняв участие в новой постановке Нижинского – «Тиле Уленшпигеле» на музыку симфонической поэмы Рихарда Штрауса (премьера состоится 23 октября 1916 года в Нью-Йорке под руководством Пьера Монтё).
Невероятное приключение
Война, а затем и революция 1917 года отрезают Дягилеву путь на родину. Он делает решительный поворот к авангардному искусству Западной Европы. Отныне к созданию своих балетов он будет привлекать множество живописцев – в частности, Пикассо («Парад», «Треуголка», «Пульчинелла», «Квадро фламенко», «Меркурий»), Матисса («Песнь соловья»), Мари Лорансен («Лани») и де Кирико («Бал»). Несколько специфически «русских» спектаклей, которые он продолжает ставить, вновь потребуют сотрудничества Гончаровой и Ларионова («Русские сказки», «Шут», «Байка про лису», «Ночь на Лысой горе»), а также Стравинского и Прокофьева. Но Дягилев привлекает также Сати («Парад»), де Фалью («Треуголка»), Пуленка («Лани»), Мийо («Голубой экспресс») и Орика («Докучные», «Матросы», «Пастораль»).
После его смерти в 1929 году его артисты рассеются по Европе, как Лифарь или Долин, и Соединенным Штатам, как Баланчин и другие, оказав тем самым плодотворное влияние на множество трупп и школ. Это невероятное приключение в искусстве даже получит продолжение: спустя десяток лет возникнут «Русский балет Монте-Карло» (с Мясиным и Нижинской) и «Русский балет полковника де Базиля» (в частности, с Фокиным).
6 мая все танцовщики «Русского балета», кроме Нижинского и Флоры Реваль, вновь садятся на корабль. Переезд получается весьма ярким: из-за панического страха, который внушает Дягилеву вода, близким приходится постоянно его успокаивать. В придачу поблизости засекают немецкую подлодку.
Когда «Данте Алигьери» наконец причаливает к берегу в Кадисе, Дягилев встает на колени и целует землю. Он слишком счастлив добраться до порта, и его не слишком волнует утрата декораций к «Тамаре». Один из контейнеров упал в воду. По приглашению Альфонса XIII он проводит лето в Испании, нейтральной стране, где собирается космополитическое общество. Когда его первый раз принимают при дворе, король, к его удивлению, приступает к нему с расспросами о том, какую роль он играет в труппе.
– Вы не дирижируете. Не танцуете. Не играете на фортепиано. Так какого же черта вы делаете?
– Я, как вы, Ваше Величество. Я не работаю. Я ничего не делаю. И тем не менее без меня не обойтись[277]277
По крайней мере, так рассказывает Ансерме: Ansermet par Ansermet. Р. 33.
[Закрыть].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.