Текст книги "Будни Снежной бабы"

2

От Розы жизнь тоже отворачивалась не раз и не два и научила многому, а утешать – не научила. Она и себя не умела утешать, потому что не умела себя жалеть.

Подумаешь, мать любила водку больше, чем дочку, и трехлетнюю Розку забрали в детдом!

Такое случается, особенно часто – в Магадане.

Подумаешь, умер горячо любимый приемный, но самый родной отец, а мать через год переехала к оказавшемуся неподалеку любовнику, с которым, оказывается, мечтала сойтись уже десять лет!

Такое тоже не редкость, и спасибо маме, что не бросила отца при жизни, дошла с ним до конца…

Подумаешь, Розка Фальковская вышла замуж в восемнадцать лет!

Это, наверное, по залету, да?

Ну да, по залету.

Роза Фальковская вышла замуж в восемнадцать лет. Ей очень хотелось, чтобы родился тот ребенок, которого она носила уже несколько месяцев – свадебное шелковое платье пришлось взять на размер больше, потому что Эльвира Романовна считала неприличным показывать на весь свет пузатую невесту.

Роза и не спорила. У ее мамы было множество недостатков, среди которых – излишнее внимание к тому, «что люди скажут», но все перекрывала ее неистовая любовь к приемной дочери. За Розу степенная и широкая Эльвира Романовна способна даже была подраться.

Если бы Розе захотелось русалочье платье в обтяжку, Эльвира Романовна согласилась бы непременно, но Розе не хотелось ее расстраивать.

И платье было огромным, как торт с взбитыми сливками. Под его многослойными юбками билось маленькое сердечко. Розу за руку держал немного смущенный виновник торжества по имени Тарас. Высокий, тощий, в костюме с бабочкой, он был очень похож на черную раскладушку, вставшую на дыбы.

Эльвира Романовна в загсе утирала слезы: ей казалось, что Тарас – ничтожество, недостойное руки ее дочери. С другой стороны стола утирала слезы мать Тараса – ей казалось, что карячка-приемыш из еврейской семьи испортит ее Тарасику жизнь.

Обе они выглядели очень растроганными.

Отцы пригляделись друг к другу и решили: сойдет. Яков Михайлович Фальковский первым поднял тост за молодых, второй тост за красавицу-невесту предложил Аврелий Семенович Юрко, и на этом они как-то сразу сошлись и засимпатизировали друг другу.

Все произошло так спешно и странно, что никто не успел познакомиться заранее. Жених и невеста, впрочем, тоже не были особо знакомы.

История их любви насчитывала всего полгода. Встретились у ларька с мороженым – Роза стояла в очереди за шоколадным стаканчиком, Тарас – за эскимо. Очередь была длинная и томная, разморенная жарой, и в ней молодые люди перекинулись парой слов, мол, ах, какое интересное лето, и когда же наконец будет дождь?

Купив мороженое, направились в одну сторону и почему-то рядом, обсудили по пути, что вкуснее: когда шоколад снаружи мороженого или когда внутри?

Дошли до пруда, там плавали смешные уточки, вокруг на лавочках целовались влюбленные пары, и Роза вдруг подумала: а вдруг?..

И Тарасик, как выяснилось, тоже подумал: а вдруг?..

И пригласил Розу в кино. В тот же вечер, в тот же миг. Так была решена судьба маленького человека, которому суждено было родиться, но не суждено было жить.

Роза, собираясь в кино, надела мамины туфли на квадратном каблуке и накрасила губы ее же помадой. Тарасик позаимствовал у отца галстук. Фильм был так себе, даже скучный, но досмотрели и отправились по темному парку к Розиному дому – провожать. Шли медленно, полностью пропадая во тьме и снова выплывая под желтые глаза фонарей, шаркая ногами и спотыкаясь на выбоинах. Там, где-то в очередной черной прогалине, поцеловались.

И тогда Роза вспыхнула, и Тарас вспыхнул, оба они, словно факелы в руках шамана, закружились в воинственном любовном танце, сходились и расходились, объединяя свой жар в костер, разгоняющий призраки, богов, демонов и людей.

Почему так получилось?

Никто не знал. Роза не была легкомысленной, Тарас тоже не стремился становиться отцом. Просто их обоих победила молодость.

Они встретились на следующий день и еще через день, и начали видеться так часто, что родители принялись задавать вопросы. Роза отвечала уклончиво: да, парень, да, хороший… Тарасик отвечал маме скомканно: есть девушка… но не красавица… просто милая…

Они гуляли вместе, ходили в кафе и кино, один раз съездили в парк аттракционов, и оба напряженно искали внутри себя интерес друг к другу. Они были уверены, что после случившегося интерес должен, обязан появиться, ведь не бывает же страстного секса без страстной любви?

Поэтому Роза внимательно слушала Тарасиковы рассказы о материалах, используемых в современном ракетостроении, а он почтительно внимал ее рассуждениям о токарном деле и обновлении станочного фонда на городских предприятиях…

Почему-то о другом не говорилось: о чувствах или о чем-то внутреннем, заключенном в обеих молодых душах, говорить было так же неловко, как с родителями об этих странных отношениях.

И также неловко было Розе сообщить Тарасу, что ее женские дни, ее тайные дела, посещавшие ее регулярно, вдруг не пришли.

Она мямлила, закрывала живот сумочкой, тщательно подбирала слова, и в конце концов рапортовала, словно врачу:

– У меня нарушился менструальный цикл. Это может означать беременность.

И на последнем слове заволновалась и словно не сообщила, а спросила у него, – может ли?

Может ли это означать, что дальше она и этот длинный нескладный парень объединят свои сердца в загсе и что дальше они станут семьей, будут просыпаться на одной подушке, она будет варить утренний кофе, а он – дарить ей цветы? Может ли это значить, что у них будет ребенок? У нее, студентки Розы, и у него, студента Тараса?

У них, детей, может ли быть ребенок?

Тарас был уверен, что да – и что так оно и будет. Он сделал ей предложение руки и сердца, сев на колено в пересохшую лужицу у подъезда, и Эльвира Романовна, которой сердце подсказало выглянуть в этот миг в окно, почему-то сразу все поняла.

Она гремела посудой на кухне, когда Роза вошла домой и принялась снимать туфли. Долго-долго Роза снимала туфли, долго-долго гремела посуда. Первой не выдержала Эльвира Романовна. Она вышла в прихожую, распахнула объятия и сказала:

– Девочка моя!

И Роза кинулась к ней, припала к плечу, разрыдалась, всхлипывая, а Эльвира Романовна укачивала ее, гладила по волосам и целовала в макушку.

– Папе я сама скажу, – пообещала она дочери, но Роза покачала головой.

– Нет, мам, это мое…

Яков Михайлович сидел в кабинете и клеил модель огромного парусника. Работа длилась уже несколько лет, и парусник был почти готов. Оставались мелкие детали оснастки, флаги и спасательные шлюпки, прибившиеся к бортам.

– Розочка, – рассеянно сказал он, – сядь в кресло, дорогая, ты загораживаешь мне свет…

Он щурился, болезненно вглядываясь в детали парусника через толстые очки. Желтоватые сухие пальцы чутко ощупывали их, выбирая нужные.

– Я ребенка решила родить, – сказала Роза, – мы с Тарасом…

Она запнулась, увидев, как за стеклами очков отца расширяются удивленные милые глаза в окружении морщинок.

Больше всего она боялась, что он скажет: «Мы так и знали».

Это все генетика, думала Роза. У ее биологической матери было восемь детей, из которых семь оказались в детдоме. У них были разные отцы и разная внешность, и Роза считала их чужими себе людьми, но они были и значили одно – Розина мама не очень-то следила за своим поведением… И Роза, воспитанная в приличной семье, ощущала теперь в себе этот родовой изъян, эту гниль, которая передалась ей от той, что ее родила…

Ей было страшно – вдруг отец увидит эту гниль, поймет, что Роза – ветка другого дерева, даже не ветка, а лист, и не дерева, а сорняка, бурьяна, густо заполоняющего свалки…

– Розочка, – растерянно сказал отец.

– Не смей ругать ребенка! – закричала под дверью несомненно подслушивающая Эльвира Романовна.

И отец, переведя дыхание, спросил только:

– Дорогая, ты с ним счастлива?

И Роза, обожавшая отца, соврала:

– Да.

И тогда ворвалась в кабинет Эльвира Романовна, горевшая желанием как можно быстрее сыграть свадьбу, начались суетливые звонки куда-то: знакомым швеям, врачам, в кондитерскую за каким-то тортом…

А Роза сидела в кресле, сжав кулачки на коленях, и смотрела на отца. А он смотрел на нее – его маленькую девочку, аленький цветочек, привезенный из путешествия на Север, вырванный из лап чудовища…

Он ей поверил.

Глава 5
Возрождение из пепла

1

Фениксы, размышляла Любава, наверное, не так уж довольны своим жизненным циклом. Только отмучился, сгорел дотла, и опять мучения – возрождаться. Тяжело, жарко, все кругом пылает, перья летят, ожоги болят.

Стоит ли это новой жизни?

Возрождение она начала не с себя, а со старого дома. Вымыла окна, полы, стены. Смела отовсюду паутину, начистила самовар, аккуратно протерла иконы. Галя Весенняя привезла новые шторы – сама сшила, в подарок подруге, бежевые, в милый розовый цветочек. Старые покрывала с оленями тщательно постирали и накрыли ими новое белье (то, с Ван Гогом, брезгливая Любава все-таки выкинула, цепенея от холодной боли и словно ощущая от звездного неба запах светкиных духов). Роза привезла однажды полную машину цветов: в багажнике какую-то рассаду, в салоне – комнатные фиалки, разноцветные, мохнатые и гладкие, все цветущие. Их Любава расставила по подоконникам, и дом замигал прохожим ожившими ласковыми глазами.

Табличку с номером Любава нашла в зарослях крапивы, покрасила заново и прибила к воротам.

Бурьян и крапиву убрали рабочие, привезенные Розкой. Они же поправили сарайчик и поставили по Любавиной затее купленные складные клетки для кроликов – тоже Розин дар, но с условием, что Любава когда-нибудь отдарится кроличьим мясом.

В доме стало уютно и тепло. В углу на тумбочке попискивали морские свинки, на столе обживался красочный попугай, неистово разбрасывающий семечки вокруг себя.

Любава растратила все свои силы, возрождая дом, но оттягивала тот момент, когда ей нужно будет возрождаться самой.

Фениксам очень больно жить.

И вот момент наконец настал. Этот момент был приготовлен самой судьбой – Любава не сделала ни шага ему навстречу. Он сам написал ей письмо в социальной сети – ее бывший одноклассник, первая любовь, великолепный красавец Леша Вольник.

Он писал, что нашел ее страничку и покорен ее красотой – что она ничуть не изменилась (здесь Любава всхлипнула), что он уверен, что муж такой красавицы не отпускает ее от себя ни на минуту, но все же надеется, что сумеет встретиться с ней в ближайшие выходные, в которые по воле долга он заглянет в родной город.

Любава посмотрела фото. Лешка выглядел потрясающе: в черном костюме, в белой рубашке, в небрежной позе он стоял, прислонившись к дверце черного джипа, и ветер трепал его густые волосы. Еще фото – мускулистая спина, напряженная штангой в дорогом фитнес-клубе. Коктейльная вечеринка на доминиканском пляже. Вольник в красных пляжных шортах, светлые капли воды льются по загорелой широкой груди. И сотни фото в таком духе. Портфолио, а не жизнь.

В школе Вольник был… полон шарма и обаяния. С возрастом он не растерял их ни капли.

Странно было то, что на фото с ним не было ни одной женщины, которую можно было бы посчитать его женой или хотя бы не случайной знакомой.

Любава задумалась и посмотрела на фото своей странички: ей хотелось оценить себя его глазами, глазами красивого молодого мужчины, не видевшего ее с детства.

Страничку она вела крайне экономно. Основные сведения, несколько подруг и несколько же фотографий: одна – с годовщины свадьбы. Любава за столиком в ресторане, в маленьком платье-футляре цвета шампанского, расшитом жемчугом, в жемчужном же колье. Высокая прическа из некогда длинных и роскошных волос.

Тонкими пальцами она держит бокал за хрустальную ножку и смеется.

Любава машинально потянулась за старой красной чашкой дулевской фабрики и глотнула остывший чай.

Перелистнула страницу. Фото из Португалии: побережье океана, пальмы, выстроившиеся в ряд, словно стражи, косматыми гривами упираются в небо. У нее в руках огромная ракушка, глаза удивленные, белый мокрый купальник туго обнимает обе ее груди – загорелые, маленькие, круглые…

В горле снова запершило, Любава допила чай и в тишине отставила чашку подальше. Ей становилось тяжело дышать, операционный шрам заныл.

Она долго сидела в темноте, наблюдая, как гаснет экран ноутбука, а вместе с ним – красивая маленькая женщина под пальмами далекого пляжа.

Потом позвонила Гале. Весенняя тоже была когда-то влюблена в Вольника, должна была его хорошо помнить.

Она помнила, но отозвалась как-то без энтузиазма.

– Трижды был женат, куча алиментов, пивное брюхо и плохие зубы? – осведомилась она медовым голоском.

– Я тебе сейчас фото скину.

Несколько минут Галя молчала, а потом сказала:

– Любочка, надо брать.

– Посмотрела? По-моему, на моего мужа похож…

– Успешные мужчины все похожи, – сказала Галя, – и у них у всех один ключик к сердцу.

– Это ты про желудок?

– Я про статус, – мягко сказала Галя. – Мне он, например, не написал… хотя у нас был один тайный холодный поцелуй под листопадом. Не написал, потому что у меня на страничке кружок кройки и шитья.

– Хочешь, тебе его перекину? – воодушевилась Любава.

Это разом давало фениксу отсрочку.

– Нет, он мне уже не нравится. Сходи с ним на встречу. Выпей. Расслабься. Это ни к чему тебя не обяжет. Женщина, оставленная мужем, должна флиртовать, иначе у нее сердце тает. Пофлиртуй. Принеси домой шикарный букет…

И Галя почему-то грустно вздохнула. Этот разговор ее явно расстраивал, и чуткая Любава поспешила попрощаться.

Следующим номером был Розин.

– Ты собралась за кроликами в выходные, – сурово сказала Роза, – какие еще мужики?

– Он тоже немного кролик.

– Ты сначала Весене позвонила? – подозрительно прогудела Роза. – И она тебе напела, что нужно бежать за первым встречным за цветущий веник?

– Некоторые так семью заводят.

– Они не семью заводят, а штампы в паспорте, это разные вещи, Люба. Семья – это твои мама и папа, твои дети, в конце концов. Тебе Комкова мало?

– Ну и славно, – сказала Люба, – тогда не пойду никуда.

– А что делать будешь? – насторожилась Роза. – За кроликами едем?

– Едем за кроликами.

И она отказала Леше Вольнику. Ей так было проще: не нужно переступать через себя, не нужно сидеть перед мужчиной, делая вид, что она все та же красивая и веселая Любава. Не нужно ни на что надеяться, а главное – не нужно бояться, что дверь в прошлое закроется окончательно.

Пока она, Люба, не заинтересовалась ни одним мужчиной, Степан все еще чуточку ее муж, а она – его жена. Стоит только этому измениться, и она станет ничьей. Словно брошенная на улице кошка.

Кошка-хромоножка.

По вымытым стеклам окон ползли извилистые дорожки дождя. Всю неделю Любава наблюдала за ними: утром с чашкой кофе в руке (болело плечо, как же сильно болело плечо в слабеньком мерцании рассвета!), днем – за деловито вышагивающим по жердочке попугаем.

Ей казалось, что дождь будет лить вечно, а она застынет в его серой вязкости, как комарик в янтаре. Может, кто-то найдет ее потом – отогреет дыханием, но уже не оживит. Поставит на полку для красоты.

Или – как диковинку…

Любава пыталась переосмыслить свою жизнь, но не могла. Ей хотелось двигаться вперед, но все недосказанное и невыплаканное крепко держало ее за хвост. Она уже не задавалась вопросами «почему я» и «за что», теперь ее волновал только один вопрос – как избавиться от прошлого, глубоко пустившего в ней корни? Как перестать ненавидеть Светку?

Этот вопрос занимал ее очень сильно. Почему она не чувствует ненависти к Степе? Почему, думая о нем, испытывает только щемящее чувство потери, грусть, обожание и обиду, а думая о ней, Калмыковой, – взрыв черной глубокой ярости?

Будем размышлять логично, говорила себе Люба и мерила шагами маленькую комнатку, сжимала мячик-тренажер со злостью.

В мире много людей. Глупо предполагать, что никто из них ни разу не заинтересуется чьим-то мужем или женой.

И они, эти люди, в своем праве. А чей-то муж и жена принимают решение: как реагировать на этот интерес? Остаться ли с той, кому хирурги недавно отхватили кусок мяса с самого видного места, или же с той, у которой этих кусков два, и оба они весьма соблазнительной формы?

Выбор очевиден!

Конечно же, Степа сделал правильный выбор, но Светка что-то такое сделала, что-то такое, что его заставило… заставило с ней переспать.

Морщась, Любава растирала плечо, поднимала руку вверх, вниз, размахивала ей, словно игрушечный солдатик. Ударялась о стол. Попугай орал.

Все не так, все неправда…

Галя считает, что мужчины просто не могут не изменять – по природе своей, что они грешны изначально, что плоть их слаба и что это доказывается самим Словом – побежал же Адам, как идиот, кусать запретное яблоко, и глазом не моргнул…

Роза винит Лану и Степу одинаково. К Лане у нее давняя неприязнь, еще с того момента, когда узнала, что у Калмыковой неплохой заработок на проведении семинаров по очистке ауры от негативных установок.

Любаву аурный бизнес не раздражал. Светка всегда казалась ей странноватой, но неплохой девчонкой, и казалось, что она сама искренне верит в то, что помогает людям жить лучше своими «чистками».

Да и продлилась эта история недолго – потом Света устроилась куда-то массажисткой и работала уже честно и с полной отдачей. Любава сама ходила к ней на массаж, и Степе как-то посоветовала сходить… когда лежала в больнице. Он на головные боли пожаловался, она и посоветовала…

Вспомнив свои советы, Любава не выдержала и расхохоталась. Смеялась долго, тряся головой с отросшим ежиком черных волосы. С наслаждением.

А в субботу утром разгорелось солнце. Оно было ярким, масленичным, на туго натянутом голубом полотнище неба. На веточках рябинок сладким алым горели ягоды, черные тонкие веточки лихими росчерками ставили свои подписи.

Любава вышла на крыльцо, нагруженная старой корзиной, укрытой полотенцем. Вдохнула пряное позднее тепло осени.

Роза, во внушительном свитере с толстым воротом и в джинсах, сидела за рулем «форда», а встречать и помогать побежала Галя, тоже в джинсах и свитере, белом, с косами, красиво облегающем ее русалочьи бедра и талию. Длинные Галины волосы летали по воздуху, словно паутинки.

– Давай-ка…

Они вместе дотащили корзину, поставили ее в багажник и уселись сзади.

– Ну, поехали, девочки, – сказала Роза и повернула ключ зажигания.

Какой был день! Один из тех, что не забываются никогда! Быстро закончился позади город, потекли сначала поля, рыжие и палевые, с валиками стогов и без, с кромками деревьев или с ломаными кукурузными зарослями.

А потом зарядили по сторонам дороги леса и леса: рыжие кленовые и осиновые, темно-зеленые еловые и бело-желтые – березовые.

Любавина душа словно вымылась в чистой воде. Легкая, тоже березово-светлая, она впервые за долгое время почувствовала себя здоровой. Роза поглядывала на Любаву благосклонно. Галя положила голову ей на плечо и дремала.

– Ты почему грустишь, Весеня? – спросила Роза.

– Сонная, – не открывая глаз, сказала Галя. И словно пытаясь побыстрее сменить тему, продолжила невпопад: – Девоньки, а давайте играть, как в детстве, в море волнуется раз.

– Мы же сидим, – удивилась Люба, – в какую тут фигуру замереть можно?

– А мы бестелесно, – сказала Галя. – Розанька, замри в морскую фигуру и расскажи нам в какую, а мы ее узнаем.

Роза прочистила горло, пару раз фыркнула, показывая, что ей эти детские игры ни к чему.

– Тогда я первая. А ты угадывать будешь, Роза?

– Давай уж, – сварливо ответила Роза.

Галя театрально приосанилась, уперла руки в боки, задрала подбородок и зачастила сказочной скороговоркой:

– А я девица красная, в золото украшенная, в платье парчовое наряженная, губы алые, глаза синие, ищу суженого, ищу милого, а как найду его, так и скушаю!

Роза снова фыркнула, а Люба рассмеялась.

– И кто это?

– Это кто такой голодный?

– Это ты, Весеня, когда на диете сидишь…

– Морская же фигура, девочки… ну или водная хотя бы.

– Подскажи!

– Она утонула.

– Это украинская нечисть, – защелкала пальцами Любава, – помнишь, Роз? Майская ночь?

– Или утопленница.

– А почему голодная такая?

– Мавка потому что, – потеряла терпение Галя. – Они женихами питались.

– Это хорошо, – одобрила Роза. – Кушай, деточка, кушай. Тебе полезно.

– Мы приехали, – сказала Галя, глядя за окно. – Вон кроличьи домики.

На широком поле и впрямь тянулись длинные кроличьи домики-клетки, сколько хватало глаз.

– Ничего себе, – ахнула Любава, прижимаясь к стеклу. – Вот это хозяйство!

Огороженная невысоким забором, ферма казалась бесконечной, словно настоящий город.

По сигналу ворота поползли в сторону, встретил их хозяин – крепкий небритый парень в клетчатой рубашке и кепке, плотно натянутой на круглую голову.

Маленькая Любава выскочила первой, радостно потрясла руку парня – ее восхитило кроличье царство.

Выбралась неспешно Галя.

– Девочки, я заколку потеряла…

Роза хлопнула дверью.

– Виктор, – представился хозяин фермы, и женщины представились тоже – вразнобой. – Пойдемте, все покажу, расскажу.

– Вы всегда сами кроликов продаете? – спросила недоверчивая Роза, топая за ним. – А где работники?

– Работают, – ответил, полуобернувшись, Виктор, – скоро все увидите. Покажу, как крутятся колесики у хорошо налаженного хозяйства.

– Хвалитесь?

– Горжусь, – коротко ответил Виктор. – А кто из вас собирается открыть дело?

– Я, – сказала Любава, вспомнив свой заброшенный сарайчик. Такого размаха она не планировала. Они шли вдоль бесконечных линий крольчатников, из кормушек которых торчала трава. Присмотревшись, Любава увидела, что трава эта словно сама собой заползает внутрь клеток, где в полумраке мягко подпрыгивают круглые кролики. – Но я новичок.

– Все с чего-то начинают. Я начал с пятидесяти трех миллионов рублей. Купил землю, построил производственный цех, – и он указал на серебрившуюся вдалеке крышу, – подвел коммуникации. Клетки, оборудование для кормления. То, что вы сейчас видите – это летние резиденции, а зимой кролики живут в отапливаемых ангарах, где поддерживается температура в восемнадцать градусов. Поэтому я поставляю мясо даже зимой.

– Понятно-понятно, – закивала Любава, и в крошечном блокнотике начертала «18 градусов»!

– Кролики выгодны тем, что они практически – безотходное производство. Продаю все, от мяса до хвостов.

– Сколько же они приносят прибыли? – спросила Роза, внимательно слушавшая Виктора.

– Около трех миллионов в месяц, – ответил Виктор. – Кроличье мясо полезное, диетическое, и стоит дорого. А забиваем мы кроликов уже на семидесятый день.

И он с грохотом открыл рифленые ворота, за которыми стоял беленький, словно сахарный, длинный одноэтажный дом. Из дверей дома пахнуло сухим морозцем. Виктор кивнул на куртки, висящие на крючках, и все погрузились в их безразмерные теплые рукава.

За полиэтиленовыми длинными шторами открылся невиданный зал: стальные ленты и конвейеры бесшумно скользили туда-сюда, вывозя куда-то розовые кусочки. Кусочки эти возвращались снова – обтянутые прозрачной пленкой, а потом падали со стуком на другую ленту, и там аккуратный механизм штамповал каждый, наклеивая зеленую этикетку.

Людей здесь было мало – они бесшумно передвигались, наблюдая за роботами.

В конце цеха открывалась серебряная дверь, из-за которой вырвались белые клубы. Рассеявшись, они показали сотни и тысячи тушек, бледно красных. Тушки висели обреченно, словно застрявшие в ветках дерева шарики, и, как показалось Любе, колыхались от холода, струящегося со всех сторон.

– Ой, – сказала она.

– Да, – с гордостью подтвердил Виктор и весело подмигнул ей: – По четыреста за кило! Так сколько вам нужно кроликов? Я для начала закупил поголовье на два миллиона рублей – исключительно французские производители!

– Шесть, – сказала Любава.

– На шесть миллионов? – спросил Виктор и недоумевающе покачал головой. – А вы с ними справитесь?

– Шесть кроликов, – уточнила Любава.

Виктор еще раз посмотрел на нее, потом захлопнул двери холодильника и повернулся. В его глазах прыгали веселые искорки.

– Шестерых я отсыплю вам бесплатно, – сказал он, – только никому не говорите! Пойдемте выбирать.

Они выбрали кроликов: Любава взяла двух крупных белых самцов, Галя – пятнистых самочек, а Роза, которой приглянулись обычные серые великаны, похожие на зайцев, закончила отбор еще одной парой.

Кроликов посадили в проволочные клетки, загрузили в багажник.

– Обращайтесь, если будут вопросы, – сказал Виктор Любе, протягивая ей визитку с номером.

– Вы женаты? – встряла Роза, захлопывая багажник.

– Конечно.

– Тогда сами справимся.

Любава же молча взяла визитку.

Виктор улыбнулся, приложил руку к козырьку своей кепки и проводил их капитанским жестом. Он долго стоял в воротах и глядел Розиной машине вслед. Любава обернулась два раза – крепкая коренастая фигура в клетчатой рубашке смотрелась по-ковбойски.

– Я назову их Снежком, Пучком, Травинкой… – начала перечислять она.

– А есть мы их будем? – спросила Роза.

Люба замялась….

Потом они остановились на обочине и, бродя и перекликаясь по глухому лесу, набрали полную корзину подосиновиков и белых, огромных, на крепеньких ножках и с липкими, ароматными шляпками.

Лесной дух заполнил салон машины, назад катили уже в сумерках, молча и приустав, и уже у самого города Любава вдруг тихо сказала:

– Море волнуется раз, море волнуется два… Была я красивая, звонкая, любимая, подарки дарила, хороводы водила.

– Снегурочка, – опознала Роза.

– А теперь я баба холодная, медленная, дородная, на голове ведро, в руке метла, вместо носа – морква…Знаете, вся любовь в груди теснится, а у меня там лед…

– Девочки, нас кто-то встречает, – приглядываясь в окно, сказала Галя. – Ты, Любава, снеговичиха!

– Угадала, – согласилась Люба, – вот он встал! Ни пройти ни проехать!

В самом деле, узенькую улочку перегораживал черный джип, в сумерках почти неразличимый, если бы не горели фары, нагло и хищно рыская по лицам женщин.

Пришлось притормозить.

И тут же появился владелец джипа. Он был сказочно красив и галантен даже в темноте. От него несло парфюмом и дорогой кожей, при свете фар сияла улыбка и золотой перстень на указательном пальце, перстень размером с желудь.

Тут же были открыты все дверцы, перецелованы все ручки, вытащена корзина с грибами – с легкостью и грациозностью, словно не корзина это вовсе, а букет роз.

Сделаны комплименты: Галиной косе, Любиной красе, Розиной стати.

Замешкался блистательный мужчина только в самом конце, когда открыл багажник и обнаружил там шесть глупых очаровательных кроличьих морд в проволочных клетках.

– Алексей, – сказала ему Любава, – познакомьтесь: Травинка, Пучок, Снежинка и их почтенные супруги. Они приехали ко мне жить. А вы какими судьбами?

– Да, какими? – выросла из темноты Роза. – И кто это вообще?

– Это Вольник, – близоруко прищурившись, сказала Галя, – Леша Вольник, наш одноклассник. Он недавно хотел встретиться с Любой, правда?

– Но я отказала, – кивнула Люба, вытаскивая клетку из багажника.

Вольник тут же подхватил эту клетку и вовремя – Любино плечо сковала неприятная тянущая боль.

– И я собирался уехать из города, – подтвердил Вольник, зачарованно глядя на Пучка, а тот, в свою очередь, глядел на Вольника как на родного. – Но мой джип сломался. Я нашел адрес Любавы Комковой, прости, дорогая моя, за слежку… и приехал по нему, уверенный, что она меня не бросит в критической ситуации – в этом городишке нет даже отеля!

– Есть, – сказала Роза, пристально его рассматривая, – на рынке.

– Фу – скривился Вольник, – я в таких бомжатниках не ночую. Отель – это минимум, четыре звезды! Остальное – притоны.

– Я был уверен, что Любава устроит меня переночевать… – он достал вторую клетку и поставил ее на первую, – но, к сожалению, вместо очаровательной дамы я встретил там какую-то… шлёндру.

– Кого?

– Калмыкову нашу, – пояснила Роза.

– Это Света Калмыкова? – удивился Алексей. – Она сильно изменилась. В школе была гадкой уточкой… но натура все та же – единственное, чего добился от нее – это нового адреса богини моего сердца с пятого класса, Любочки Пряниковой, – и Вольник снова припал губами к руке Любы. – И вот я тут, помогаю женщинам!

В этот момент Пучок дотянулся сквозь сетку до его брюк и вцепился в них, оставив на дорогой ткани приличную дыру.

– Так ты теперь не замужем, Люба? – спросил Вольник, не обращая внимания на кролика. – Пусти переночевать. Завтра я уеду, клянусь. Меня ждет иностранный партнер, канадец, мы с ним вместе в доле валим сибирский лес и экспортируем в Индию. Он остановился недалеко отсюда, в трехстах километрах, у нас заказан столик с устрицами. Но не могу же я ехать за триста километров на сломанной машине и не спавши!

Роза и Галя посмотрели на Любу.

Та вздохнула, потерла уставшую руку, распухшую так, что чувствовалось это даже через рукава клетчатой ветровки и флисового свитерка.

– Я тебя чаем напою, Леша, – сказала она, – а с ночевкой – не обессудь, не ко мне. Ты уже взрослый мальчик, пристроишься куда-нибудь.

Вольник моментально сообразил, что к чему, склонил голову в уважительном поклоне. Казалось, от избытка светскости он вот-вот щелкнет каблуками.

– Позволь предложить к чаю бутылку превосходного рому? Куба, не напиток – само солнце!

– А с ремонтом машины я помогу! – вдруг вмешалась Галя. – Я знаю хорошего мастера!

На том и порешили. Люба расслабилась, поняв, что напрашиваться Вольник не собирается, и смотрела на него благосклонно, у Гали тоже были свои причины радоваться его проблемам, и только Роза наблюдала его из темноты с тяжелым прищуром, словно волчица – за охотником из чащи.

Вольник почувствовал ее взгляд спиной, повернулся:

– Простите меня за неуместность замечания, но я здесь всего лишь гость и только проездом: если сочтете его неуместным, то забудете завтра же и его, и меня. Я никогда не видел такого экзотического женского лица, хотя бывал в разных уголках планеты и видел разное: маленьких китаянок в шелковых покрывалах, таитянок с пухлыми губами, японок с детскими чертами, и знаете… у них мода на клыки. Представляете? Они идут к дантисту и делают себе небольшие выступающие из-за губ клыки…

– Пойдемте в дом, – предложила озябшая Люба, – там и расскажешь.

Роза шумно фыркнула, словно кит, поднявшийся на поверхность, села за руль своего авто и укатила.

– Я ей не понравился?

Любава пожала плечами (ноет, сильно ноет правое…)

– Так зачем им клыки? Какая-то мода на вампиров?

Она открыла скрипнувшую калитку, в темноте поднялась на ступеньки крыльца, поискала пальцами замочную скважину: в темноте никогда не удавалось с первого раз вставить ключ. Повесить бы тут фонарик…

Вольник галантно подал ручку Гале, а сам споткнулся, загремел каким-то ведром, тихо выругался и ответил: