Текст книги "Эмбарго"

На улице Конституции, протянувшись на четыре квартала, стояла очередь к единственной открытой бензоколонке. Чтобы сэкономить горючее, водители выключили двигатели и дрожали на холоде. Здания контор на Пенсильвания-авеню, обычно ярко освещенные, были погружены в темноту.

Из-за смены времени Малко не хотелось спать, он включил телевизор и поймал информационный канал в надежде услышать какие-нибудь новости. На экране появилось энергичное, с резкими чертами лицо некоего Уилбера Стоктона, насколько Малко понял, представлявшего в течение двадцати восьми лет Техас в Конгрессе.

Приглашенный телевидением как президент Комитета по энергетике Конгресса, он называл вещи своими именами. Для него Америка стала всего лишь сборищем близких к слабоумию людей, уже не способных, как в былые времена, хватать на лету.

В его городке не было кондиционеров, и тем не менее он выжил. Он чеканил слова; его широкополая шляпа лежала рядом, черные кожаные сапоги сверкали. Если бы это зависело только от него, следовало бы наплевать на арабов и проявить стойкость...

Отклики телезрителей, звонивших на студию, записывались и обрабатывались на компьютере. Когда ведущий передачи сообщил Уилберу Стоктону, что на пять неблагоприятных откликов приходится лишь один благоприятный, старый конгрессмен пожал плечами.

– У меня все было бы наоборот.

Он открыл свой атташе-кейс и вынул пачку телеграмм, потрясая ими перед камерами. Он начал их читать. Его прервали, чтобы показать фотографии его жены Милли, на которой он был женат уже двадцать восемь лет, его пятерых детей, его ранчо в Сан-Антонио и его домика в Арлингтоне. Он отправил свою семью в Техас, потому что там было не так холодно. А сам он может жить и без отопления, гордо уточнил он.

Малко выключил телевизор.

Ему не терпелось уехать в Техас. И не только из-за тепла.

Глава 4

«ДС-9» с выпущенными закрылками и работающими на минимальных оборотах двигателями медленно снижался. Нафуд Джидда, сидя в одном из вращающихся кресел в холле, занимающем всю заднюю часть фюзеляжа и обставленном в соответствии с его вкусом, бросил рассеянный взгляд в иллюминатор. Сквозь облака под самолетом виднелись небоскребы в центре Хьюстона, гордо возвышающиеся посреди техасской равнины. Вдали, на юге, горизонт сливался с водами Мексиканского залива. Земля повсюду была утыкана десятками факелов, словно огненными точками. От Хьюстона до самого залива протянулась сплошная вереница нефтеперерабатывающих заводов.

Нафуд Джидда машинально пристегнул ремни. Хотя он был полновластным хозяином на борту своего личного самолета, он не шутил с правилами безопасности. Пристегиваясь, он с раздражением ощупал свой выпирающий живот. Белоснежная арабская национальная одежда не могла скрыть полноты его коротконогого тела. У него было круглое открытое лицо с тщательно напомаженными усами; в глубоко посаженных черных глазах светился ум. Нафуд Джидда был похож на всех преуспевающих торговцев Персидского залива, живых, ловких коммерсантов, жадных до наживы и холодных, как айсберг.

Саудовец Нафуд Джидда родился в семье приближенных старого короля Ибн Сауда. Его отец был одним из секретарей короля. С самого начала войны он тесно общался с американцами, приехавшими для установления первых политических контактов и заключения контрактов на поставку нефти. Это навело его на мысль отправить своего сына учиться в Соединенные Штаты.

Тот благополучно перешел от строгой и замкнутой жизни Эр-Рияда к современной американской. С блеском закончив Гарвард и получив степень магистра экономики, он вернулся в Саудовскую Аравию. По-английски он говорил почти так же хорошо, как по-арабски, и испытывал перед Соединенными Штатами самое искреннее восхищение. В течение нескольких лет о нем ничего не было слышно. Затем в один прекрасный день руководитель американской миссии, посетив Эр-Рияд, встретил его при дворе короля Фейсала. К тому времени Нафуд Джидда стал частным советником богатых саудовцев и кувейтцев. Знание западного мира и деловое чутье придавали особую ценность его рекомендациям.

Встреча с торговцами оружием изменила его жизнь. Он быстро понял, какую пользу он мог бы извлечь из своих отношений с обоими участниками сделок. Нафуд Джидда всегда был честолюбив. Еще в ранней молодости он узнал, что существует только два способа добиться власти. Либо с помощью оружия, либо скопив значительное состояние. Жестокость не привлекала его. Поэтому за несколько лет он стал незаменимым посредником во всех сделках, заключавшихся от Саудовской Аравии до Персидского залива. У себя на родине он продолжал вести скромную жизнь со своей женой и четырьмя детьми в большом доме в Эр-Рияде, на краю пустыни. Но в Европе он блистал, как некогда Бэзил Захаров.

Его яхта «Немиран» длиной тридцать пять метров обычно стояла на якоре в Монте-Карло или Порто-Фино. В деловых кругах ходили слухи, что ему отдал ее американский финансист, оказавшийся в затруднительном положении, для которого Нафуд Джидда получил в одном из арабских банков ссуду в размере семидесяти пяти миллионов долларов.

Никто точно не знал, сколько резиденций у него было в Лондоне, Париже, Женеве, Нью-Йорке, Монте-Карло и Бейруте. Не было также известно, сколько десятков миллионов долларов он заработал на танках и самолетах, которые были теперь на вооружении у некоторых стран Ближнего Востока. По-видимому, у него кругом были только друзья. Он был великодушен с теми, кто к нему обращался, всегда был готов оказать услугу, был точен, как американский бизнесмен, и приветлив, как швейцарец. Где бы он ни появился, в Европе или в Соединенных Штатах, за ним всегда следовали несколько созданий, способных заставить отречься епископа. Нередко Нафуд Джидда забавлялся тем, что предоставлял их своим лучшим друзьям. Его власть над этими прекрасными созданиями, казалось, была беспредельной. Для себя лично у него была великолепная немецкая фотомодель.

Однако истинной его страстью была власть. И, значит, деньги.

Он снова пощупал свое брюхо. В течение многих лет Нафуд Джидда вел жестокую и безнадежную борьбу со своей полнотой. Из-за того, что одна отказавшаяся от него светская молодая дама обозвала его восточным толстячком.

Режим работы двигателей «ДС-9» изменился. Нафуд Джидда уставился на зеленые растения, украшавшие салон, по четырем углам. Посадка всегда вызывала у него ужас. Нафуд Джидда склонился над столиком для игры в рулетку, стоявшему перед ним и занимавшему середину салона. Его окружало множество вращающихся кресел, и в течение нескольких секунд он мог быть заменен настоящим столом для заседаний.

Он развлекался тем, что бросал шар и смотрел, как он вертится. Рулетка была установлена на гироскопическом стабилизаторе, что позволяло играть во время полетов.

Самолет «ДС-9» двадцатой серии был полностью оборудован по инструкциям Нафуда Джидды.

Сверхсовременная кухонька с микроволновой печью, в которой в течение нескольких минут можно было приготовить цыпленка, располагалась прямо за кабиной пилота. За ней саудовец приказал устроить роскошную квартиру, занимавшую всю переднюю часть кабины, оставив слева лишь узкий проход в заднюю часть. Закрытое со всех сторон, это помещение включало ванную комнату, гардеробную и, главное, настоящую спальню с великолепной кроватью с балдахином, купленной на распродаже в Венеции. Во время длительных полетов саудовец здесь отдыхал, лежа на покрывале, на которое пошло пятнадцать шкур сомалийских пантер. В настоящий момент на ней разлеглась Хильдегарда Рихтер, более известная под кличкой «Паприка».

За спальней располагалась гостиная-конференц-зал, занимавшая всю заднюю часть, со стереооборудованием, многочисленными телефонами и баром в переднем правом углу. В рулетку часто играли саудовские принцы, которых Нафуд Джидда возил в Европу. Они начинали игру, как только самолет взлетал, и прекращали ее лишь когда самолет приземлялся. Однажды Джидда даже оставил их заканчивать партию в ангаре аэропорта Хитроу. До четырех часов утра. Продолжением конференц-зала служила кабинка с восемью креслами, напоминающая железнодорожное купе, предназначенная для помощников саудовского бизнесмена. Сзади еще располагались два туалета. Его собственный роскошный туалет был в его «квартире».

Нафуд Джидда смотрел, как шарик замедляет свой бег, мечтая, чтобы он остановился на цифре 7.

Шарик замер у одиннадцати. Он снова бросил его. И так шесть раз подряд, так и не добившись, чтобы выпала семерка, его счастливое число.

Он вздохнул, протянул руку к стоявшей на полке возле него чаше, полной фисташек, но вовремя удержался. Час назад Джафар, его камердинер, подал ему на массивном серебряном подносе, принадлежавшем некогда одной из древних европейских династий, его обед. Кусочек жареного барашка и квадратик козьего сыра. Джафар был непреклонен, следя за диетой своего хозяина, как за Черным Камнем Мекки.

Надо будет это наверстать во время пирушек на «Немиране». От икры и «Дом Периньона» не похудеешь. Нафуд Джидда философски заметил про себя, что не сможет позволить себе более питательную пищу, чем кочевники, продолжающие бороздить пустыни, прилегающие к Красному морю, как во времена, когда еще не было нефти.

Дверь «спальни» открылась, и появилась фигура с черными растрепанными волосами, в плотно облегающем коротком красном платье из махровой ткани.

– Почему ты меня не разбудил раньше? – возмутилось «явление».

Она направилась к Джидде; глаза у нее были мутными, она нетвердо держалась на ногах, теряя равновесие из-за того, что самолет шел на посадку.

Хильдегарда Рихтер была близорука, но носила очки только когда была одна, предпочитая видеть, как мужчины утопают в ее голубых глазах. Она все делала для этого. Обычно она душилась «Гарденией джунглей», помада на ее губах была такой красной, что они казались фосфоресцирующими, подрисованные брови придавали ее лицу агрессивно-удивленное выражение. Платья ее никогда не спускались ниже середины длинных бедер. Те, кому посчастливилось познакомиться с ней поближе, обнаруживали, что она никогда не носила нижнего белья и искусно красила соски на груди той же помадой, что и губы.

Благодаря своим непокорным волосам, удлиненному и жесткому лицу, пухлым губам и по-кошачьи гибкому телу Паприка снимала сливки с промышленных кругов от Мюнхена до Гамбурга, пока не стала личной собственностью Нафуда Джидды. Она совсем забросила свою работу фотомодели. С того момента, как на одном из приемов у румынского князя-педераста она познакомилась с саудовцем, жизнь ее изменилась.

Кончились поездки через всю Европу, чтобы заработать несколько сотен долларов, и скромные уик-энды с производителями шарикоподшипников, поссорившимися со своими женами. Отныне Нафуд Джидда обеспечивал ей в десять раз больше того, что она некогда зарабатывала, плюс неограниченный кредит на ее гардероб. Она сняла чудесную квартирку в Мюнхене, куда укрывалась вместе со своим бирманским котом, когда саудовец не нуждался в ее услугах. Но по первому же телефонному звонку она была без всяких ограничений в его распоряжении. Или в распоряжении его друзей. Она не знала, зачем он привез ее в Хьюстон, и ей на это было наплевать.

Она опустилась в соседнее с Джиддой кресло и машинально спросила:

– Ты меня любишь?

Нафуд Джидда не ответил. Закрыв глаза, он погрузился в мечты. В мечты о могуществе и богатстве, в которых Паприке не было места. Однако смутное беспокойство мешало ему полностью расслабиться. В игре, которую он затеял, до выигрыша было еще далеко.

С легким толчком «ДС-9» коснулся посадочной полосы, и Нафуд Джидда немного расслабился. Ему не терпелось оказаться в Хьюстоне.

* * *

– Вот список заправочных станций, на которых вы всегда сможете получить бензин, придя от имени господина Брауна.

Малко взял список и положил его в свой атташе-кейс. Сотрудник, казалось, превратился в ледышку. В кабинете было не более 15°, и он без конца сморкался. Малко сделал ему замечание, и тот проворчал:

– Если так будет продолжаться, все подохнем! Даже мы не можем получить топливо.

Крис Джонс молча согласился. Он следовал за Малко, как тень. Перед тем, как войти в помещение ДОД, он прошептал ему на ухо:

– Не могли бы вы сказать, что я вам нужен в Хьюстоне?

Малко был весьма удивлен.

– Сейчас?

– Понимаете, там жарко, – пояснил Крис.

В конце концов Ларри О'Нил, шеф ДОД, не стал возражать против того, чтобы Крис Джонс сопровождал Малко. Для устранения всевозможных трудностей административного порядка. Телохранитель сиял от радости.

Простуженный сотрудник протянул Малко зеленую пластмассовую карточку.

– Если у вас возникнут трудности с ФБР или местной полицией, дайте им эту карточку и скажите, чтобы они позвонили по этому телефону.

Малко положил карточку в карман. Его сверхплоский пистолет спокойно лежал в кейсе с двойным дном, и он надеялся, что ему не придется им воспользоваться. Крис Джонс, обеспокоенный, как наседка, не спускал с него глаз.

– Мы едем туда? – спросил он.

– Едем, – сказал Малко.

Они вышли из ДОД. Он занимал весь пятый этаж дома номер 1750 по Пенсильвания-авеню, в двух кварталах от Белого дома. Табличка на дверях гласила: «Объединенное подразделение планирования армии США. Группа совместных операций». Совершенно фантастическое название. Выйдя на Пенсильвания-авеню, Крис Джонс с облегчением вздохнул.

– Я боялся, что он не разрешит мне уехать. Когда Милтон поправится, было бы здорово, если бы его тоже можно было вызвать, – тревожно добавил он.

Малко не смог сдержать улыбку. Непосвященные не могли заподозрить Криса Джонса в «голубизне». Он напоминал скорее линкор, чем сестру милосердия.

Полицейский в голубой форме как раз прикреплял штрафной талон к белому «доджу». Крис Джонс злорадно выждал, пока тот все напишет, затем подошел, улыбаясь, и показал свое удостоверение Секретной службы. Они обменялись любезностями, затем полицейский с отвращением разорвал талон и бросил его в водосточный желоб. Крис Джонс строго указал на него пальцем:

– Эй, я мог бы вас арестовать! За загрязнение улицы.

Полицейский крайне непристойно выругался и захлопнул дверцу патрульной машины. Крис был в восторге.

– У нас хватит бензина, чтобы доехать до аэропорта? – спросил Малко.

– До этого мы все же еще не дошли, – сказал оскорбленный Крис.

Он влился в поток машин, мчавшихся по Пенсильвания-авеню, спускаясь к Потомаку, чтобы выехать на автостраду, ведущую через Арлингтон к Национальному аэропорту. Малко тем временем погрузился в чтение «Вашингтон пост». На третьей странице ему бросилась в глаза одна статья. Перед ней была помещена фотография парня с аккуратно причесанными черными волосами, умным и сосредоточенным лицом. Некоего Эда Колтона, адвоката из Лос-Анджелеса. Основателя ассоциации защиты потребителей.

Малко прочел статью с интересом. Она была едко написана. Сначала Колтон утверждал, что он занимался научными расчетами и что арабы не могут долго сохранять эмбарго, потому что это им слишком дорого обходится. Он запросил банки, международные финансовые организации, и все они дали ему один и тот же ответ: «Это блеф». Они слишком жадны, чтобы перестать эксплуатировать свое «золотое дно». И им действительно нужны деньги. Колтон подсчитал расходы на закупки оружия. Он считал, что эмбарго продлится не более двух месяцев. Следовательно, Америка должна поднять голову и проявить стойкость.

Вторая часть его статьи представляла собой обоснованное наступление на нефтяные компании. Опираясь на цифры, он обвинял их в том, что они ради экономии довели запасы нефти до уровня ниже допустимого предела. Он последовательно обвинял компании, поставляющие природный газ, в том, что они умышленно вызвали его нехватку из-за слишком низких цен, установленных федеральным правительством. Усугубляя тем самым последствия эмбарго, вызывая сотни банкротств и появление десятков миллионов безработных.

Наконец он утверждал, что нефтяные компании наживались на эмбарго. Он сам взялся за расследование и обнаружил странные факты о некоей компании «Мегуойл», поставлявшей нефть в Лос-Анджелес. С момента введения эмбарго «Мегуойл» поставляла нефть по ценам, прогрессивно возраставшим от девятнадцати до двадцати четырех долларов за баррель. Однако он обнаружил, что эта нефть поступает с Ближнего Востока.

Он попытался связаться с президентом компании, господином Ричардом Кросби, чтобы получить от него объяснения. Тщетно. Но он продолжал свое расследование...

Малко отложил газету.

Снова Ричард Кросби.

Он трижды перечитал статью. У него сложилось четкое впечатление, что Эд Колтон знал об этом больше, чем смог написать. Каким образом Ричард Кросби мог получать нефть? Тень Патриции Хайсмит промелькнула перед глазами Малко. Тело, искромсанное мини-ракетами, кровь, мертвые глаза.

Он повернулся к Крису Джонсу.

– Крис, мы уже не едем в Хьюстон.

Телохранитель едва не опрокинул машину в Потомак.

– Что?!

– Мы едем в Лос-Анджелес, – сказал Малко.

Глава 5

Ричард Кросби, прислонясь к одной из белых колонн, поддерживающих портик его роскошного дома, левой рукой обняв за плечи свою жену Марту, смотрел, как Джим, один из его чернокожих слуг, наливает из канистры бензин в бак «кадиллака» последнего из его гостей. Такая услуга предоставлялась всем. Некоторые издалека приехали на ужин при свечах, устроенный им в честь дня рождения Марты Кросби, а с момента введения эмбарго, семь недель тому назад, большая часть бензозаправочных станций закрывалась на ночь. Или вовсе не открывалась... Ричарда Кросби, владевшего в Пасадене у канала Хьюстон Шип нефтеперерабатывающим заводом мощностью в сто тридцать пять тысяч баррелей в день, эти обстоятельства не касались. Цистерна, установленная позади оранжереи, вмещала четыре тысячи галлонов. Такого количества бензина вполне хватало для «кадиллака» Марты, двух «мерседесов» Ричарда и полудюжины машин обслуги.

Когда бак был заполнен, владелец «кадиллака» радостно помахал хозяевам, сел за руль и выехал со двора. Красные огни его машины удалялись по Ривер Окс Бульвар, самой шикарной магистрали жилого квартала Хьюстона. Большой белый дом Ричарда Кросби, построенный в колониальном стиле пятьдесят лет назад за баснословную по тем временам сумму в два миллиона долларов, был одной из жемчужин квартала. Первый этаж был лишь длинной анфиладой гостиных, курительных комнат и столовых, окна которых выходили на огромную лужайку. Каждая из восьми комнат второго этажа, куда можно было подняться по величественной мраморной лестнице, являла собой шедевр оформительского искусства.

Бассейн, расположенный рядом с лужайкой, был достаточно большим, чтобы плавать на лодке...

Во всем квартале лишь один дом превосходил это великолепие – дом Эндрю Хейвуда, отца очаровательной Марты Кросби. Его состояние восходило к прошлому веку, Хейвуды появились здесь к моменту предоставления первых нефтяных концессий. С тех пор потомки довольствовались тем, что распоряжались огромным состоянием и извлекали из него прибыль. Когда Марте исполнился двадцать один год, она получила в качестве подарка главную местную телестанцию... Она была единственной дочерью, и ее отец не знал, как еще ее побаловать...

Это отрицательно повлияло на характер молодой женщины.

Притянув Марту ближе к себе, Ричард Кросби уронил одну из ее изумрудных сережек. К счастью, она оказалась на шлейфе белого платья Марты.

– Дерьмо!

Обычно она никогда не ругалась, говорила тихим, почти неслышным голосом. Ричард Кросби бросился поднимать изумруд. Марта опередила его. Она сняла другую серьгу, положила обе на ладонь и стала восхищенно рассматривать их.

Подарок ко дню рождения. От ее папаши, разумеется. Гарри Уинстон специально для нее придал им форму капелек. Самые завистливые подруги Марты оценили их при свете свечей за ужином в полмиллиона долларов.

Во время ужина Марта беспрерывно говорила о своем отце, о великом Эндрю Хейвуде. О его элегантности, успехе у женщин. Ее мать умерла от рака шесть лет назад, и с тех пор Марта Кросби не выносила больниц.

Марта пересекла крыльцо, вернулась в холл и остановилась перед огромным зеркалом, целиком занимавшим одну из стен. Она осмотрела неприметные морщинки вокруг глаз и рта, поправила прядь волос, выбившуюся из безупречной прически. Марта всегда была отлично причесана и очень следила за своей кожей.

Ричард Кросби тоже вернулся в холл и замер позади нее, заставляя себя забыть неудовольствие, вызванное этим неудавшимся ужином, во время которого она не обращала на него никакого внимания.

– Ты сегодня великолепна, – сказал он. – В сорок лет ты будешь еще красивее.

Марта соблаговолила едва заметно улыбнуться и быстро захлопала ресницами.

– Благодарение Господу! Пойду спать. Мне завтра очень рано вставать.

Три раза в неделю она заставляла себя проводить два часа в манеже в «Поло Клаб» на Ривер Окс.

Она быстро обернулась, коснулась своими руками губ Ричарда и направилась к широкой мраморной лестнице с двумя пролетами. Ричард заколебался. Он замер, как бы парализованный. Он почувствовал, что если он ее догонит и обнимет, может быть, это не так уж и плохо кончится... Несмотря на то, что она пила только воду «Виттель» и немного «Кортон-Шарлемань 1947». В трезвом виде Марта не позволяла себе предаваться чрезмерной чувственности. Рассудок ее держал плоть в узде. Постепенно у нее выработалось к мужу своего рода равнодушие, смешанное с презрением, что отбивало у нее всякую охоту заниматься любовью. В начале их брака сила, энергия и грубость Ричарда привлекали ее. Затем она стала сравнивать его со своим отцом...

Во власти внезапного порыва Ричард Кросби сделал по направлению к жене несколько быстрых шагов и догнал ее в тот момент, когда она собиралась подняться по лестнице.

– Марта!

Она обернулась, удивленная интонацией, прозвучавшей в его голосе.

– Что?

Он подошел ближе, обвил руками ее талию и, ни слова не говоря, попытался поцеловать. Она повернула голову и высвободилась; в ее голубых глазах внезапно блеснул гнев.

– Что с тобой? – сухо спросила она. – Я же тебе сказала, что иду спать.

– Сегодня твой день рождения, – тихо сказал он, сдерживаясь, – у меня кое-что есть для тебя...

Он достал футляр, весь вечер пролежавший у него в кармане, и протянул ей. Она не взяла его.

– Поздновато, – сказала она.

В правой руке она все еще держала серьги.

– Тебе отлично известно, что вчера я был в Венесуэле, – защищался Кросби, – я вернулся слишком поздно и до второй половины сегодняшнего дня не мог ничего купить тебе. Эта поездка в Каракас была действительно важной...

Марта с обреченным видом слегка пожала плечами.

– Это неважно, дорогой, папочка позаботился обо мне.

Ярость внезапно захлестнула Ричарда Кросби. Мертвенно побледнев, он крикнул ей в лицо:

– Папочка, папочка! Очевидно, ему больше нечего делать. Твой проклятый папочка родился с проклятой золотой ложкой в своей проклятой пасти. Его единственная проклятая забота – это подписывать проклятые документы для своего проклятого завещания!

Он остановился, пораженный острой болью в груди. Сжав губы, побелев, Марта бросилась по лестнице, не взглянув на Ричарда, который даже не попытался последовать за ней. Он услышал, как хлопнула дверь в комнату жены и как повернулся ключ в замочной скважине. Ярость его сразу утихла. Ему хотелось плакать.

– Дерьмо! – проворчал он. – Гнусная жизнь.

Марта и Ричард изредка еще занимались любовью. На скорую руку. Вернувшись с вечеринки, на которой они оба много выпили. При определенной степени опьянения в Марте просыпалась страсть. В таких случаях ее муж справлялся с этим так же хорошо, как любой другой. Но, занимаясь любовью, они больше не разговаривали друг с другом... Ричард Кросби постоянно чувствовал себя подавленным из-за презрения, источаемого женой... Он никогда не расспрашивал ее о внебрачной половой жизни, и она никогда ему ничего не рассказывала. Кое-что он чувствовал и угадывал, и это заставляло его страдать, потому что он все еще любил ее. Но между ними всегда стоял призрак его тестя.

Серьги были лишь последним знаком его внимания. В течение всего ужина – превосходного – Ричард Кросби яростно сжимал в глубине кармана бриллиант, купленный им Марте ко дню рождения. Разумеется, он не осмелился подарить ей его после этих серег. Его тесть в очередной раз унизил его. Невольно, разумеется. Он был стройнее, чем это когда-либо удавалось Ричарду Кросби, говорил с изяществом, из-за которого его принимали за одного из тех, кто приплыл на «Мейфлауэре», и, главное, подавлял своего зятя всей мощью своего огромного состояния...

Ричард Кросби, сын владельца станции техобслуживания, вступил в жизнь в 1950 году с восемьюстами долларами, пятьсот пятьдесят из которых он взял в долг. После того, как блестяще закончил войну пилотом «Авенджера» на авианосце. За четверть века он сколотил себе на нефти и природном газе состояние в несколько сотен миллионов долларов. Он всегда хранил первую автоцистерну, на которой сам развозил сжиженный газ в начале своей деятельности. Теперь он владел тремя нефтеперерабатывающими заводами и газопроводной сетью. Несмотря на этот фантастический успех, ему еще очень далеко было до богатства его тестя. И со времени своих первых трудных шагов у него сохранились некоторые психологические табу. Например, делать роскошные подарки своей жене. На протяжении всего ужина он пьянел от ярости при мысли о том, что и он тоже мог пойти к Уинстону. Для этого у него было вполне достаточно средств.

Подавленный, мрачный, он развязал галстук и бросил его на мраморный пол холла. В столовой все еще горели свечи. Ричард задул их, вышел из дома, пересек сад и вошел в свой погреб – маленькое помещение, построенное по его проекту, – в котором постоянно поддерживалась низкая температура – 60° по Фаренгейту.[7]7
  Примерно 15 градусов по Цельсию.


[Закрыть]Прохлада сразу успокоила его. В одном из ящиков он выбрал бутылку «Белой лошади» 1945 года. Он откупорил ее, сел на диван и налил себе полбокала. Помимо рядов ящиков с бутылками, в погребе был стол, за которым можно было поужинать ввосьмером, и уголок для отдыха со стереосистемой, диваном, низким столиком и креслами.

Зрелище сотни бутылок, стоявших в своих гнездах, несколько приободрило Ричарда Кросби. Вино было его страстью. У него было десять тысяч ящиков лучших французских вин, которые он сам отобрал. В этом погребе находилась лишь малая их часть.

Ему доставляло большое удовольствие самому выбирать вина перед ужином. Неожиданно он подумал о том, что Марта как раз сейчас раздевается, и внезапный жар охватил его плоть. Чтобы избавиться от этого ощущения, он залпом выпил бокал «Белой лошади», положил руку на стоявший возле него телефон, набрал номер, но еще до того, как раздался звонок, повесил трубку. Ему не хотелось добираться двадцать минут до Синтии, одной из тех, кто всегда был готов принять его.

Горечь была еще слишком сильна. Он снова стал думать о Марте. Она, должно быть, закончила снимать грим...

Ричард Кросби снова наполнил свой бокал. Он посмотрел на часы, увидел, что уже одиннадцать часов, и включил телевизор, чтобы узнать новости. На фоне графиков диктор говорил о проблеме № 1. Об эмбарго. Федеральное управление по энергетике три часа назад опубликовало официальное сообщение, в котором признавалось, что первая фаза плана ограничений, введенная в действие первого февраля, не дала ожидаемых результатов. Ограничения на десять процентов для промышленных и частных потребителей, на двадцать процентов – для торговых организаций и сокращение на пятнадцать процентов отпуска бензина оказались недостаточными. Пентагон сообщал также, что инспекторам следует объехать все казармы Соединенных Штатов, чтобы удостовериться, что температура в помещениях не превышает шестидесяти пяти градусов по Фаренгейту.

– Дерьмо собачье!

Ричард Кросби выключил телевизор. Ему было тошно. С некоторых пор его страна ему опротивела. Американцы превратились в телят. Днем он видел листовки на бамперах машин: «Нам нужен бензин, а не евреи». Он слышал рассуждения политиков, убеждавших правительство уступить арабам. Это глубоко возмутило Ричарда Кросби. Он уже больше не ощущал себя гражданином этой Америки. Способной лишь бросить своих союзников, отречься и уступить шантажу.

Ричард Кросби тщательно закрыл бутылку «Белой лошади», выключил свет и вышел из погреба. Он был удручен: его жена не уважала его. Он больше не уважал свою страну.

Оставался бизнес.

Он вернулся в большой затихший дом, прошел в свой кабинет и открыл один из стоявших на полу кейсов. В нем был радиотелефон, позволяющий связаться с любой точкой земного шара. Ричард снял трубку и включил передатчик.

– Алло, говорит Хьюстон Мобил, Хьюстон Мобил.

Телефонистка тут же отозвалась. Ричард Кросби попросил связаться с находящимся в море судном «Намбута». С танкером под панамским флагом. Спустя минут десять раздался звонок. На проводе был капитан танкера. Разговор, прерываемый помехами, был очень краток. Да, танкер, зафрахтованный фирмой «Мегуойл», одной из компаний, контролируемых Кросби, взял вчера на борт в Кувейте сто восемьдесят пять тысяч тонн сырой нефти. Без проблем. Теоретически их порт назначения – Палермо на Сицилии. Они выгрузят сырую нефть, загрузят такое же количество и направятся в Хьюстон. Чтобы доставить нефть на перерабатывающий завод компании «Мегуойл». Успокоенный, Ричард Кросби повесил трубку. Нафуд Джидда в точности выполнил свое обещание. С момента введения эмбарго на нефть танкеры компании «Мегуойл» вывезли из Кувейта около семи миллионов баррелей сырой нефти. Единственная американская фирма, которая этим занималась. Танкеры, разумеется, были под разными флагами, но кувейтцы не питали на этот счет никаких иллюзий.

Ричард Кросби посмотрел на часы. В Лос-Анджелесе было только девять часов. Он проверил по записной книжке и набрал номер личного телефона Уильяма Купера, директора Управления водных ресурсов и энергетики столицы Южной Калифорнии. Тот, должно быть, ждал у телефона, потому что сразу снял трубку.

– Билл Купер слушает.

– Говорит Кросби.

– О, здравствуйте. Дик, – сказал тот с неожиданным жаром. – Очень рад слышать ваш голос...

Ричард Кросби удовлетворенно засмеялся.

– О'кей, Билл. Хотите получить хорошие и плохие новости?

Уильям Купер выругался.

– Я сижу в дерьме. Знаете, что устроили эти мерзавцы из Пентагона? Я ухитрился купить сырую нефть в Индонезии. Двести восемьдесят три тысячи баррелей спокойно пересекали Тихий океан. Эти придурки из Вашингтона конфисковали мой танкер! В данный момент его разгружают на острове Гуам для их военных установок. А ведь это было «топливо с низким содержанием серы». Им там на это наплевать, они могут сжигать что угодно, там нет ecofreaks...[8]8
  Помешавшихся на окружающей среде (англ.)


[Закрыть]А я тем временем здесь, как придурок, не даю людям подогревать воду в бассейнах. Кроме того, парень из «Пауэрин Ойл» в Санта-Фе Спрингс вне себя от бешенства. Через неделю ему нечего будет очищать.