Текст книги "Флибустьерское море"

Но времени предаваться грезам и воспоминаниям не было, надо было воспользоваться лунным светом для важных действий.

Часть войска, наиболее многочисленная, спустилась с откоса и, обогнув форт, растворилась в долине. Другая приблизилась на двадцать шагов к батарее. Ни шороха, ни звука. Луна зашла. Потянулись долгие часы ожидания. Отряду, застывшему перед батареей, был дан приказ захватить ее, едва только начнет светать.

Часовые увидали флибустьеров первыми. Они успели сделать несколько выстрелов; расчеты, выскочив по тревоге, бросились к орудиям, но так и остались стоять с поднятыми руками: нападающие держали их под прицелом мушкетов.

На бастионе Скального форта услыхали выстрелы, и офицеры подняли гарнизон в ружье. Не успели еще солдаты выбежать из казарм, как первые ядра, посланные с захваченной батареи, обрушились на Гору. Часть испанского гарнизона спустилась в долину, чтобы отразить вторжение. И тут основная часть флибустьерского отряда под командованием Жереми дю Россе встретила их залпом в упор из засады. Залп скосил сорок кастильцев. Оказаться меж двух огней – ситуация незавидная, особенно на войне. Захваченные врасплох испанцы заметались во все стороны и полчаса спустя капитулировали.

Месье дю Россе, имея в кармане поручительство от двух государей, без колебаний решил объявить третий суверенитет – свой собственный. Французский флаг сменил кастильский штандарт на флагштоке Скального форта, но младший отпрыск перигорского рода объявил жителям Тортуги, что они обязаны присягнуть на верность лично ему.

Почему бы и нет? – подумали обыватели Черепахи, нисколько не удивившись.

За шесть лет испанской оккупации они привыкли иметь дело с чиновниками Королевской торговой палаты, скупавшими урожай их плантаций по более или менее справедливым ценам. Возвращение губернатора-француза их не обеспокоило, чего нельзя было сказать о шумных флибустьерах. Лишь содержатели портовых таверн были обрадованы появлением физиономий знакомых забулдыг, их вернейших клиентов.

Жереми дю Россе быстро понял, что его положение не столь прочно, как казалось поначалу. С одной стороны, не могло быть и речи об отсылке назад флибустьеров, возбужденных до крайности лихим покорением острова; с другой стороны, надо было как-то рассеять растущее беспокойство жителей. Править людьми – нелегкое дело. А на Тортуге особенно. Франция только что подписала с Испанией Пиренейский мир[12]12
  Пиренейский мир, подписанный в 1659 г., завершил войну Франции с Испанией, которая началась в 1635 г. (как часть Тридцатилетней войны 1618–1648 гг.) и продолжалась после заключения Вестфальского мира 1648 г.


[Закрыть], тем самым дезавуировав поручительство короля. Отныне флибустьерское занятие превращалось в простое пиратство.

После долгого размышления Жереми дю Россе решил избрать компромисс: разрешить флибустьерам вольный промысел, поставив его под строгий контроль, то есть позволять им редкие вылазки и одновременно побуждать пиратов к занятию сельским хозяйством. Подобные намерения, как и следует, вызывали буйный смех у молодцов, которых он еще вчера призывал победить либо сложить голову на поле брани.

Нелегкое губернаторство Жереми продлилось три года, после чего он заболел. «Климат островов подорвал его здоровье». Пустячная отговорка! К тому же последующие события докажут, что означенный субъект прекрасно переносил здешний климат, да и кому вообще может повредить райская погода? Перигорца угнетало другое – сложившийся моральный климат, неразрешимая альтернатива: обуржуазить ли Тортугу или поощрять флибустьерство? Все позволяет предположить, что у Жереми дю Россе развилось классическое заболевание ответственного руководителя – язва желудка. В октябре 1662 года, временно передав полномочия своему племяннику Фредерику Дешану де ла Пласу, приехавшему под его крыло на Тортугу, он отправился в Европу, в Лондон.

Дю Россе, должно быть, не раз с горечью вспоминал те два года, что он провел в Париже в тщетных попытках найти поддержку своим замыслам покорения Тортуги.

– На сей раз я поеду в Лондон.

Лондон, насчитывавший в 1662 году пятьсот тысяч жителей, был крупнейшим городом мира, важнейшим банковским центром, местом, где можно было купить и продать что угодно, в том числе и остров. Именно об этом думал Жереми, в голове которого созрел план пустить Тортугу с молотка. Деньги, разумеется, он собирался забрать себе, поскольку покорял он Тортугу на свои собственные средства и с той поры никто во Франции не поинтересовался судьбой острова.

И все же щепетильность, побудившая его после сдачи испанцев поднять на Тортуге французский королевский флаг, заставила его и в Лондоне первым делом нанести визит в посольство Франции. Он просит аудиенции у посла и принят им. Жереми не знал лабиринтов чиновной администрации.

– Как вы сказали, месье, – Тортуга?

Жереми объясняет, рассказывает об истории острова: французское владение, экспедиция испанцев, новое покорение – им лично. Посол, граф д’Эстрад, вежливо слушает, ничего не отвечая. В конце он просит гостя прийти еще раз. Когда тот является вторично, его принимает уже один из секретарей.

– Как вы сказали, месье, – Тортуга?

Жереми дю Россе вновь начинает долгие объяснения, но ему дают понять, что по всем вопросам, касающимся Вест-Индии, из Парижа получены строгие инструкции: «Никаких действий, которые могут вызвать недовольство Испании».

– Кстати, – добавляет секретарь, – Французская Вест-Индская компания имеет свою контору в Лондоне. Вы можете повидать их агентов.

Жереми вздыхает с облегчением. Наконец-то перед ним люди, знающие, что такое Тортуга. Конторские служащие компании внимательнейшим образом выслушивают его рассказ об острове и его нынешнем состоянии. Их нисколько не удивляет, что сеньор дю Россе намеревается продать свое владение. А когда он осведомляется, какую они могут предложить цену, агенты, посовещавшись, произносят цифру:

– Десять тысяч.

– Английских фунтов?

– Нет, французских ливров.

Иными словами, четыреста английских фунтов. Предложение настолько смехотворно, что Россе даже не обсуждает его. На следующее утро он является на прием к британскому министру торговли. Он преисполнен надежд, уверен в себе, ибо стоило ему назвать себя и место, откуда он прибыл, как его тотчас препровождают в кабинет. В сравнении с конторой Вест-Индской компании и даже приемной французского посольства кабинет британского министра производит грандиозное впечатление. Вновь – уже в который раз – Жереми рассказывает о Тортуге, его выслушивают. Англичанин, как и служащие Французской Вест-Индской компании, прекрасно понимает, к чему он клонит.

– Вы правы, остров Тортуга – весьма привлекательная и процветающая колония.

Жереми называет цифры, англичанин делает кое-какие пометы.

– Я готов уступить Тортугу за шесть тысяч английских фунтов.

– Мы не представляем себе в точности, какую пользу сможем извлечь из этого острова, – роняет министр.

Жереми дю Россе ошарашен. «Мы не представляем себе в точности…» Англичане! Англичане, у которых вся политика в Карибском бассейне заключена в обеспечении надежных баз, в создании своего рода паутинной сети, где должны запутываться, как жирные мухи, испанские галионы.

– Цена представляется вам чрезмерной, господин министр?

Жереми прекрасно знает, что нет. Шесть тысяч английских фунтов – это крупная сумма для него, но это пустяк для британского казначейства.

– Суть не в цене.

Министр встает, аудиенция закончена. Жереми удаляется по-прежнему в полном недоумении. Что происходит? Он не мог, конечно, знать, что ступил на поле, усеянное коварными дипломатическими ловушками. Это он осознал лишь тремя неделями позже в Париже, буквально на пороге кабинета французского министра иностранных дел, к которому явился в отчаянии от безнадежности найти покупателя на Тортугу.

– Ваше появление как нельзя более кстати, месье дю Россе, – сказал министр. – Вы пытались продать Черепаший остров английскому правительству, что есть акт измены. Весьма сожалею, но моя обязанность – препроводить вас в Бастилию.

Молва той эпохи не слишком хватала через край, утверждая, что заточение в Бастилию (или «бастиление», как говорили тогда) следовало рассматривать как путь в высшее общество, учитывая происхождение и фамилии обитателей огромной тюрьмы-крепости. Там было сорок два номера люкс, сказали бы мы, пользуясь нынешней гостиничной терминологией, и жили в них исключительно титулованные особы. С собственной мебелью (если они изъявляли желание) и собственными слугами. Завтраки, обеды и ужины заказывались в изысканных ресторациях, откуда блюда доставляли прямо в камеру. Словом, заточение в Бастилию не имело ничего общего с пребыванием в современных тюремных заведениях, за исключением самого главного и всегда самого тяжкого – лишения свободы. При этом «обастиленные» никогда не знали, сколько времени они проведут в золотой клетке.

Исключая особые случаи, они имели возможность общаться с внешним миром, принимать визитеров. Жереми дю Россе провел в Бастилии около двух лет, последние месяцы – почти исключительно в деловых переговорах о… продаже Тортуги.

Агенты Французской Вест-Индской компании, которые, по всей видимости, и состряпали на него донос, усугубленный аудиенцией у британского министра, просто выжидали, пока клиент «созреет». Они не воспользовались бесправным положением узника и добились его освобождения, едва он принял их последнее предложение: пятнадцать тысяч французских ливров плюс вознаграждение в размере ста пистолей его племяннику, временно исполнявшему на острове губернаторские обязанности в ожидании назначения нового главы колонии.

Пятнадцать тысяч ливров были смехотворной ценой за Черепаший остров, но фантастической суммой для вчерашнего узника, только что покинувшего тюремный чертог. Несколько недель кутежей и безумств, в течение которых месье дю Россе промотал эти деньги, не занесены ни в какие исторические анналы; лишь добрая дюжина записных гуляк и красавиц французской столицы сохранила до конца своих дней нежные воспоминания об этом времени. Облегчив таким способом кошелек, Жереми объявил, что два года Бастилии окончательно восстановили его здоровье и он возвращается в тропики. Свои дни он мирно закончил на далеком острове.

В последние месяцы 1665 года в тавернах Тортуги участились ссоры и драки; обычно это случалось во время загулов после возвращений рыцарей удачи из походов. В целом в воздухе колонии чувствовалось грозовое напряжение, какое появляется в земной атмосфере после образования пятен на солнце.

Все начиналось с кем-то брошенного намека, встреченного буйным смехом, за которым следовали шутки неописуемой скабрезности. Задетый флибустьер отвечал в том же духе и на том же наречии. Напряжение нарастало и в какой-то момент с грохотом прорывалось наружу, как вода из лопнувшей трубы, затопляя все вокруг. Вспыхнувшая ссора переходила в драку, причем первопричина ее тут же забывалась, а свирепость нарастала, по мере того как в потасовку включались все новые участники.

Грозовая атмосфера была вызвана тем, что долгожданный корабль никак не отходил от Ла-Рошели. А на этом корабле должны были приплыть женщины.

– Он придет, – клятвенно обещал месье д’Ожерон.

Бертран д’Ожерон, отпрыск анжуйского рода де ла Буэр (еще один младший сын благородного семейства), только что приступил к губернаторским обязанностям на Черепахе. На сей раз он представлял здесь не короля Франции, а правление Вест-Индской компании.

Как и Жереми дю Россе, Бертран д’Ожерон причастился к флибустьерскому промыслу, прежде чем начать официальную карьеру. Потерпев крушение у восточного побережья Санто-Доминго и попав вместе с еще несколькими спасшимися в плен к испанцам, он был поставлен ими на фортификационные работы. Когда они были закончены, начальник строительства, во избежание возможной утечки военных секретов, распорядился перебить всех работавших. Нескольким в суматохе резни удалось скрыться. Среди них был и Бертран д’Ожерон, сумевший в конце концов добраться до Тортуги.

– Это – свой, – говорили о нем флибустьеры. – Из «береговых братьев».

Без всякого сомнения, Бертран д’Ожерон способствовал оживлению флибустьерских набегов еще до 1667 года, когда между Францией и Испанией вновь вспыхнула война. Одновременно он поставил себе целью привязать население колонии к земле.

– Я доставлю вам из Франции надежные цепи!

Этими цепями по его замыслу должны были стать женщины, для перевозки которых он зафрахтовал целое судно. Посланный им в Европу доверенный помощник возвратился с твердыми заверениями:

– Они прибудут через месяц-другой.

За это время служащие компании собирались найти и отобрать самых достойных кандидаток.

Дамы согласились на переезд на двух условиях: бесплатное путешествие и гарантированный кров по прибытии. Они знали, что им суждено стать супругами флибустьеров и колонистов. Мужчины, с нетерпением ожидавшие их прибытия на Черепаху, не рассчитывали увидеть застенчивых, невинных особ: сами они тоже не были мальчиками из церковного хора. Полицейский отчет, касавшийся ста пятидесяти женщин из первой партии иммигранток, не оставлял никаких сомнений насчет их общественного положения: дамы были представительницами самой древнейшей профессии, а некоторые отбывали срок за кражу.

Описание данного переезда через океан нигде не встречается, мы ничего не знаем об условиях жизни на борту. О них можно лишь догадываться, основываясь на других источниках – скажем, на рассказах о том, как происходила несколько позже доставка в Австралию жен отбывшим наказание каторжникам. Капитан, безусловно, пытался поддерживать на борту железную дисциплину, но путь был долгий, теснота – невыносимой. Приставания экипажа к женщинам не прекращались ни на минуту; поблажки, оказываемые одной, мгновенно вызывали взрыв ярости у остальных, а против натиска береговых фурий матросы были бессильны. Можно не сомневаться, что капитан мечтал об экипаже, состоявшем целиком из женщин. И с каким облегчением он вздохнул, когда на горизонте показались Наветренные острова, за которыми начиналось Карибское море.

Пассажирки, как утверждали отдельные очевидцы, были преисполнены огромного любопытства и надежд. Изменить свою жизнь, вновь стать почтенной дамой – какая, даже погрязшая во всех смертных грехах, душа не мечтает об этом?! И вот им подвернулся случай, хотя и сопряженный с риском. То, что они ухватились за него, доказывает, что эти особы не были уж столь плохи, – да и кто на свете бывает слишком плох?

Мы уже имели случай упомянуть, что с моря Тортуга являла собой дивное зрелище. Она похожа на Ямайку, только меньше размерами. Изумрудный берег вставал из окаймленного пеной бирюзового моря. При виде такой красы многие из прибывших завизжали от восторга. Немного позже вид селения Бас-Тер, затерянного на краю света и весьма непрезентабельного на взгляд людей, покинувших Францию, несколько охладил восторги; не у одной сжалось сердце от мысли, что здесь придется провести всю жизнь. Но эти дамы немало повидали на своем веку, и им было ведомо, что жизненные обстоятельства нельзя мерить поверхностными впечатлениями.

Судно, подтянув паруса, медленно вошло в маленький порт. Не успело оно еще бросить якорь, как его окружил рой суденышек – шлюпки, лодочки и даже пироги. Скорлупки были битком набиты мужчинами. В подавляющем большинстве они были одеты в тряпье или полуголы, лишь головы повязаны платком или увенчаны шляпой с причудливо обрезанными полями.

Все смотрели на женщин, тесной толпой сбившихся на палубе. Они смотрели на них, не произнося ни слова. Большинство ждало этого момента с волчьей алчностью. Нетерпение было причиной жестокой грызни. Многие клялись, что, когда корабль с женщинами войдет в порт, они не смогут сдержать себя и кинутся на абордаж – настолько жгла их мысль, что за добыча достанется им на сей раз. Но вот корабль пришел, а они молчали. Да, они безмолвно стояли в лодках, застыв словно статуи.

А женщины, едва взглянув на этих мужчин, сразу поняли, что им ничего не грозит. Более того, в целом флибустьеры выглядели даже пристойнее, чем те молодчики, с которыми им приходилось сталкиваться в прошлой бурной жизни. Им не было страшно от сотен уставленных на них глаз, – напротив, подобная встреча делала им честь. Они были женщинами, прибывшими в мир, живший дотоле без женщин; каждой из них суждено было стать Евой для какого-нибудь Адама. И они начали высматривать в лодках своих будущих суженых, переговариваться, хихикать, восклицать.

Тогда и мужчины, осмелев, принялись окликать их. Нет-нет, это вовсе не были скабрезности из портового лексикона. Они осведомлялись, как прошло путешествие и довольны ли дамы, что прибыли наконец на Тортугу. Как они находят Бас-Тер? Те отвечали со смешком. С борта посыпались шуточки, тон оживлялся с каждой секундой. Но в этот момент к кораблю подошло с полдюжины баркасов, в которых сидели шестьдесят солдат гарнизона, отряженных обеспечить порядок во время высадки. Губернатор д’Ожерон тщательно подготовил процедуру прибытия.

Дам препроводили в дома на окраине селения, реквизированные специально для этой цели. Господин д’Ожерон самолично прибыл поздравить их с благополучным концом путешествия. Он сказал, что они могут отдохнуть два дня, после чего им предложат кров и супругов. Пока же лучше не покидать отведенных покоев. Если им что-либо потребуется, все будет незамедлительно доставлено. Господин д’Ожерон был само добросердечие, он обращался к женщинам с такой приветливостью, что разом покорил их. А в сравнении с мрачным корабельным трюмом местные домишки выглядели просто дворцами.

В назначенный день их собрали на широкой площади в центре селения. Обычно там колонисты покупали на аукционе негров-рабов и вербованных для работы на плантациях. Увидев стоявших вокруг площади мужчин, встречавших их в порту, женщины сразу поняли, что их ожидает. Кое-кто зароптал. Но, как гласит пословица, «коли вино на столе, его надо пить». Кстати, все прошло очень быстро и без каких-либо обид для заинтересованных сторон.

Женщины были товаром – многим, кстати, и не доводилось никогда выступать в иной роли, – за который сейчас платили золотом. Командир гарнизона по очереди выводил дам в центр площади, беря каждую за руку, словно приглашая ее к менуэту. Едва оказавшись на виду, дама тотчас становилась предметом аукциона, причем столь мгновенного и лестного, что первые «партии» не могли поверить своим ушам. Цену не надо даже было назначать: желающие сами выкрикивали цифру – поначалу огромную, ибо тут играло роль желание не только получить жену, но и показать себя (типичное поведение флибустьера). Именно они, а не колонисты набивали цену. Предыдущие недели выдались удачными для рыцарей вольного промысла, многие не успели еще спустить в кабаке добычу от охоты на галионы, а кое-кто приберег деньги в ожидании объявленного прибытия женщин.

Некоторых дам никак нельзя было считать юными и красивыми, однако – и сей факт был зафиксирован всеми современниками – каждая, даже самая непривлекательная, нашла себе партнера, уплатившего за нее немалую сумму. Рассчитавшись на месте, покупатель уводил свое приобретение домой. Толпа молча расступалась, глядя на удалявшуюся пару. Все молчали, ибо знали, что новоиспеченные мужья не потерпели бы и малейшей насмешки.

Кстати, каждый союз закреплялся законной записью в регистрационной книге колонии. Что касается церковного обряда, то некоторые пары затем венчались, а некоторые нет. Флибустьеров нельзя было назвать полными безбожниками: католики и гугеноты сообща молились перед выходом в море на промысел, при этом католики исповедовались и причащались, но церковный брак не представлял для этих людей той значимости, какую он приобрел в дальнейшем в Европе.

Покупка жен – факт вовсе не исключительный в истории человеческих обществ. Исключение составляло скорее качество новых супругов, их прошлое. Так вот, все без исключения историки эпохи свидетельствуют, что в подавляющем большинстве эти браки оказались удачными, по крайней мере долговечными. Жены проявили себя верными подругами (это, кстати, было спокойнее и безопаснее для них), рожали детей и воспитывали их в послушании.

Губернатор Тортуги заплатил из собранных на аукционе денег за переезд иммигранток, после чего у него еще осталась круглая сумма. Операция оказалась столь рентабельной, что короткое время спустя Вест-Индская компания[13]13
  Французская Вест-Индская компания была основана в 1664 г. всесильным министром Людовика XIV Ж.‑Б. Кольбером и прекратила существование в 1674 г.


[Закрыть] осуществила ее уже самостоятельно.

На Черепаший остров прибыло несколько подобных партий, а затем женщины стали приезжать за собственный счет. Они уже не продавались на супружеском аукционе. Это были предприимчивые особы, прослышавшие о том, что женщинам на Тортуге живется вольготно, их там не обижают, а недостаток представительниц прекрасного пола они смогут обратить к своей выгоде.

Подобный контингент появлялся из Европы и с других, уже колонизованных островов; среди них были и индианки, и метиски. Но история сохранила нам рассказ лишь о прибытии первых жен флибустьерского гнезда; купленные на аукционе за наличные, они сумели стать образцовыми супругами, и с той поры в их адрес никто не мог сказать дурного слова.

Если учесть их происхождение и среду, в которую они попали, то эти женщины вели себя под стать мужьям. Некая бретонка Анна по прозвищу Божья Воля, нареченная так потому, что она постоянно повторяла эти редкие среди пиратов слова, была замужем за флибустьером Пьером Длинным. Пока ее муж бороздил море в погоне за испанцами, она кормила семейство охотой на кабанов и диких быков. Овдовев – случай весьма частый среди флибустьерских жен, – она тут же получила множество предложений руки и сердца, поскольку дефицит жен на Тортуге не снижался. Но она отвергла всех претендентов, решив воспитывать детей одна.

Ее ближайшим соседом был «береговой брат», пользовавшийся репутацией отчаянного головореза, некто по имени Де Граф. Однажды этот человек в пустячном споре позволил себе высказаться весьма неучтиво по адресу Анны. Когда ей донесли об этом, она явилась к соседу в дом с пистолетом в руке:

– Де Граф, выходи. Будем драться на дуэли.

Она была прекрасна в гневе. Де Граф, отодвинув наставленный на него ствол, обнял ее. Сыграли свадьбу, они зажили вместе и народили детей, достойных родителей.

Их старшей дочери стал навязываться в мужья парень, который ей не нравился. Она ему отказала. Тот продолжал настаивать, она опять отказала. Но парень не унимался. Тогда, как и ее мать двадцать лет назад, она явилась к нему с пистолетом:

– Вы меня оскорбили. Будем драться.

Парень отказался от дуэли и от надежд на женитьбу. Как бы там ни было, появление на Тортуге женщин знаменует решительный поворот в истории острова, а именно начало того процесса, который принято именовать цивилизацией. Местные нравы утихомирились, стало гораздо меньше ссор и драк, меньше стало и убийств. Женщины внесли некоторый комфорт в островной быт, увеличился торговый обмен с Европой, откуда стала поступать мебель и кухонная утварь, а назад – табак и другая сельскохозяйственная продукция. И конечно же, добыча вольного промысла, ибо флибустьерство продолжало процветать. Бертран д’Ожерон, в целях стабилизации населения, потребовал, чтобы каждый коммерсант, ведущий торговлю на его острове, заимел бы там жилье; он обязал колонистов завести скот и домашнюю птицу. Коровы, свиньи, овцы, индейские куры и куры обыкновенные – вся живность подробнейшим образом перечислялась в его распоряжениях.

Справедливости ради следует сказать, что флибустьеры, хотя и оцивилизованные немного своими супругами, у кого они были, составляли особую касту и нарекания жен – тех, которые осмеливались высказываться по данному поводу, – не могли их удержать от кутежа по возвращении из похода, где они рисковали головой. Возможно, правда, они проматывали и проигрывали теперь в карты меньшие суммы, чем раньше, – все до нитки уже не спускал никто, – но им требовалась подобная разрядка (или, если хотите, встряска) после напряжения, сопутствующего их профессии. Поэтому обыватели Черепашьего острова смиренно слушали дикие выкрики, всю ночь доносившиеся из таверн и злачных заведений в порту, принимая их как неизбежность.