Текст книги "Мегрэ колеблется"

– Причины? Вот не ожидал от вас этого вопроса, месье Мегрэ. Но я понимаю, вы должны были его задать… Причины… Безусловно, они есть у каждого, сознательно или безотчетно…

– Сколько человек живет в этой квартире?

– Постоянно не очень много… Ну, конечно, жена и я…

– У вас у каждого свои комнаты?

– Как вы угадали?

– Не знаю… Я задал вопрос, не думая…

– Мы действительно живем в разных комнатах. Моя жена любит поздно ложиться и утром долго валяется в постели, а я птаха ранняя. Впрочем, если хотите, можете осмотреть всю квартиру… Должен вам сказать, что я ее не выбирал и оставил все как было. Когда мой тесть, – он снова взглянул на портрет председателя кассационного суда, – вышел в отставку и поселился в Вандее, дочери устроили нечто вроде семейного совета. Их четыре, и все замужем… Был произведен предварительный дележ наследства, и моей жене досталась эта квартира со всем содержимым, включая отцовский портрет и бюсты.

Он не смеялся, даже не улыбался, но при этом чувствовалась ирония.

– Одна из сестер получит усадьбу в Вандее, в Буванском лесу. Две другие разделят ценные бумаги… Гассены де Болье унаследовали от предков значительное состояние, так что на всех хватит… Итак, я живу не совсем у себя, а скорее у тестя, и лично мне принадлежат только книги, мебель в моей спальне да еще этот письменный стол…

– Ваш отец ведь жив, не так ли?

– Да, он живет совсем рядом, на улице Миромениль, в квартире, где решил провести остаток своих дней. Вот уже тридцать лет, как он вдовец. Отец был хирургом…

– Знаменитым хирургом…

– Вон что! Вы и это знаете? Следовательно, вам также известно, что он испытывал страсть не к шестьдесят четвертой статье, а к женщинам… Наша прежняя квартира была такой же просторной, как эта, но намного современнее… На улице Агессо… Теперь там живет мой брат, невропатолог, с женой… Так вот, возвращаясь к нашей семье… Я вам уже говорил о моей дочери Полетте и сыне Жаке… Заметьте себе, если хотите заслужить ее расположение, что Полетта заставляет всех называть ее Бэмби, а брата своего упорно называет Гюсом…[2]2
  Гюс – уменьшительное от Гюгюс. Так французские дети называют клоуна.


[Закрыть] Думаю, что это пройдет… Впрочем, большого значения это не имеет…

Перейдем теперь к людям, как сказала бы моя жена. Вы уже видели Фердинанда, дворецкого. Фамилия его – Фошуа… Родом он из Берри, откуда и моя семья… Старый холостяк… Комната его в глубине двора, над гаражом… Лиза, горничная, живет у нас постоянно, а мадам Маршан приходит каждое утро убирать квартиру… Да, я еще не назвал мадам Вокен, кухарку. Муж у нее кондитер, она живет своим домом. И каждый вечер после работы торопится… Вы не записываете?

Мегрэ только улыбнулся, потом встал и подошел к пепельнице, достаточно большой, чтобы можно было выколотить трубку.

– Теперь перейдем, если можно так выразиться, к моему штату, – продолжал Парандон. – Вы видели мадемуазель Ваг… Это ее настоящая фамилия, и ей она не кажется смешной[3]3
  Vague (фр.) – расплывчатый, неясный.


[Закрыть]. Я всегда называю секретарей по фамилии… Она никогда ничего не рассказывает о своей личной жизни, и если бы понадобился ее адрес, пришлось бы заглянуть в досье… Я знаю только, что домой она ездит на метро и никогда не возражает, если я ее задерживаю до вечера на работе… Лет ей, должно быть, двадцать четыре или двадцать пять, и она почти не бывает в дурном настроении… Есть у меня помощник, стажер, очень честолюбивый молодой человек по имени Рене Тортю. Его кабинет в конце коридора. Остается еще наш писец, так мы его называем, молодой человек лет двадцати. Он недавно приехал из Швейцарии, мечтает о поприще драматурга, а пока выполняет различные мелкие поручения… Нечто вроде рассыльного.

Когда мне поручают какое-нибудь дело – а я занимаюсь делами только очень крупными, где на карту ставятся миллионы, если не сотни миллионов, – мне приходится работать неделю, а то и несколько недель сутками напролет… После этого все входит в обычную колею, и у меня появляется досуг, чтобы…

Он покраснел и улыбнулся.

– …чтобы заняться, как вы догадываетесь, нашей шестьдесят четвертой статьей… Надеюсь, вы мне когда-нибудь изложите ваши соображения на этот счет, а пока я распоряжусь, чтобы вам разрешили бывать в нашем доме, сколько вам будет угодно, и отвечали бы откровенно на все ваши вопросы…

Мегрэ с недоумением смотрел на Парандона, стараясь понять, кто же он в действительности: изощренный актер или, напротив того, несчастный человек, находящий утешение в тонком юморе.

– Я приду скорее всего завтра утром, но вас не потревожу.

– В таком случае, вероятно, вас побеспокою я.

Они попрощались, и комиссару показалось, будто он пожал руку ребенка.

– Спасибо за прием, месье Парандон.

– Благодарю вас за визит, месье Мегрэ.

Адвокат семенящей походкой проводил его до самого лифта.

Глава 2

Мегрэ снова увидел солнце и почувствовал аромат первых весенних дней, хотя уже пахло пылью. Ангелы-хранители Елисейского дворца по-прежнему прогуливались с равнодушным видом, легким кивком давая понять, что узнали комиссара.

На углу старуха продавала сирень, пахнувшую загородными садами, и Мегрэ едва удержался, чтобы не купить несколько веток. Хорош бы он был, явившись с букетом на набережную Орфевр.

Комиссар испытывал удивительное облегчение. Он вырвался из чуждого ему мира. Двигаясь в потоке прохожих по тротуару, он все еще видел себя в роскошной квартире, где витала тень важного чиновника, который когда-то устраивал там чопорные приемы.

Недаром же Парандон, словно для того, чтобы Мегрэ не чувствовал себя стесненным, выразительно подмигнул ему, давая этим понять: «Не принимайте всерьез. Это все декорация. Даже морское право – баловство, одно притворство…»

И он заговорил о своей шестьдесят четвертой статье, которая-де интересует его больше всего на свете. Тоже, видимо, игра.

Если только Парандон не плут. Во всяком случае Мегрэ проникся симпатией к этому гному-попрыгунчику, который пожирал его глазами, будто никогда в жизни не видел комиссара сыскной полиции.

Он воспользовался хорошей погодой, чтобы спуститься по Елисейским Полям до площади Согласия, где наконец сел в автобус. Открытой площадки в автобусе не оказалось, поэтому пришлось погасить трубку, пройти внутрь и сесть на скамейку.

Мегрэ вернулся в сыскную полицию как раз в тот час, когда обычно подписывались бумаги, и за каких-нибудь двадцать минут справился с этой обязанностью. Жена очень удивилась, когда в шесть часов вечера он уже вернулся домой, да к тому же в отличном настроении.

– Что сегодня на обед?

– Я думала приготовить…

– Ничего не нужно. Пообедаем в городе.

Где угодно, только не дома. День выдался необычный, и хотелось так же необычно провести вечер.

Темнело теперь позже. День заметно прибавился. Они нашли в Латинском квартале ресторан с застекленной верандой, где от жаровни приятно веяло теплом. Ресторан славился дарами моря, и Мегрэ попробовал всего понемножку, даже морских ежей, доставленных несколько часов назад самолетом с юга.

Жена поглядела на него с улыбкой:

– Можно подумать, что ты доволен сегодняшним днем.

– Так оно и есть. Я познакомился со странным субъектом. Странный дом… Странные люди…

– Преступление?

– Неизвестно… Пока оно еще не произошло, но может произойти не сегодня завтра… И если это случится, я окажусь в идиотском положении.

Мегрэ редко говорил с женой о делах, которые вел. Чаще она узнавала подробности из газет и по радио, чем от мужа. Но на этот раз он не устоял перед желанием показать ей письмо.

Они ели жареную барабульку, запивая выдержанным «Пуйи», аромат которого разносился вокруг. Затем им подали десерт.

– На, прочитай!

Возвращая листок, мадам Мегрэ с удивлением взглянула на мужа:

– Это писал мальчик?

– В доме действительно есть мальчик. Я его еще не видел… Но там есть мальчики и постарше, мальчики под сорок и под пятьдесят.

– Ты веришь тому, что здесь написано?

– Кому-то понадобилось, чтобы я проник в дом. Иначе бы не воспользовались почтовой бумагой, которую можно во всем Париже найти только в двух магазинах.

– Если он замышляет преступление…

– Он не говорит, что замышляет преступление. Он пишет, что пока ему неизвестно, кто будет виновником.

На этот раз мадам Мегрэ не приняла дело всерьез:

– Вот увидишь, это тебя разыгрывают…

Мегрэ заплатил по счету. Погода была такой чудесной, что они нарочно сделали круг, чтобы пройти через остров Сен-Луи.

На улице Сент-Антуан он снова увидел сирень и на этот раз вернулся домой с букетом.

На следующее утро солнце светило так же ярко и воздух был не менее прозрачен, но этого уже никто не заметил. Люка, Жанвье и Лапуэнт, каждый со своим донесением, уже дожидались комиссара в кабинете, но Мегрэ, войдя, прежде всего стал рыться в груде почты.

Он совсем не был уверен, что найдет письмо. Ведь объявление в «Монд» появилось только вчера вечером и лишь сегодня утром могло попасть на страницы «Фигаро».

– Есть! – воскликнул он, помахивая письмом в воздухе.

Тот же конверт, те же старательно выведенные печатные буквы, та же отрезанная сверху почтовая бумага.

Но теперь его больше не называли дивизионным комиссаром и тон был совсем другой.

Вы допустили оплошность, месье Мегрэ, посетив дом до получения моего второго письма. Они все переполошились, и это грозит ускорить события. Теперь преступление может совершиться с часу на час, и в этом будет отчасти и Ваша вина.

Я считал Вас более терпеливым, более рассудительным. А Вы вообразили, что за несколько часов сможете проникнуть в тайны семьи.

Шлю вам наилучшие пожелания и, несмотря ни на что, не перестаю Вами восхищаться.

Трое помощников, стоявшие рядом, прекрасно поняли, как сконфужен Мегрэ, когда он нехотя протянул им листок. Но еще больше поразила их развязность, с какой анонимный автор обращался к их патрону.

– А вы не подумали, комиссар, что какой-то мальчишка решил позабавиться?

– То же самое сказала мне вчера вечером жена.

– А вам как кажется?

– Нет…

Мегрэ не верил, что это грубая шутка. Но с другой стороны, ничего тревожного в доме он не ощутил. Все было размеренно, чинно, упорядоченно. Дворецкий принял его со спокойным достоинством. Секретарша с забавной фамилией оказалась живой и симпатичной. Что касается Парандона, то, вопреки своей странной внешности, он выглядел человеком жизнерадостным.

Но ведь и Парандон не принял это за шутку. И совсем не протестовал против вторжения полиции в его частную жизнь. Он непринужденно беседовал на самые различные темы, много говорил о шестьдесят четвертой статье. Как знать, не мучила ли его затаенная тревога?

Во время утреннего рапорта Мегрэ и словом не обмолвился о Парандоне. Он понимал, что его коллеги только пожали бы плечами, решив, что он занимается бессмысленным делом.

– А у вас какие новости, Мегрэ?

– Жанвье вот-вот должен задержать убийцу почтальонши… Мы почти уверены, что это он, но решили выждать, чтобы выяснить, был ли тут сообщник… Подозреваемый живет с молодой женщиной, она беременна…

Текучка. Обычные дела. Рутина.

Часом позже, переступив порог дома на улице Мариньи, где швейцар в галунах поздоровался с ним через застекленную дверь привратницкой, он очутился в другом мире.

Дворецкий Фердинанд, беря из его рук шляпу, спросил:

– Вам угодно, чтобы я предупредил месье Парандона?

– Не нужно. Проводите меня в комнату секретарши.

Мадемуазель Ваг! Вот! Наконец-то он вспомнил ее фамилию. Она занимала маленькую комнату, заставленную стеллажами с зелеными папками для бумаг. Мегрэ застал ее за электрической пишущей машинкой последней модели.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросила она без всякого смущения.

Девушка встала, огляделась и указала на стул у окна, выходившего во двор.

– К сожалению, здесь нет кресла. Может быть, пройдем в библиотеку или гостиную?

– Я предпочел бы остаться здесь. – Откуда-то доносился шум электрического пылесоса. В одном из кабинетов тоже стрекотала пишущая машинка. Какой-то мужчина разговаривал по телефону. Комиссар по голосу определил, что это был не Парандон:

– Конечно, конечно… Я вас прекрасно понимаю, дорогой друг, но закон есть закон, даже если иногда он противоречит здравому смыслу… Конечно, я ему об этом говорил… Нет, он не может вас принять ни сегодня, ни завтра… Впрочем, это ничего бы не изменило.

– Месье Тортю? – спросил Мегрэ.

Девушка кивнула. В соседней комнате говорил стажер. Мадемуазель Ваг плотно закрыла дверь, и голос умолк, словно выключили радио. Из окна было видно, как шофер в голубом комбинезоне мыл из шланга «роллс-ройс».

– Это машина месье Парандона?

– Нет, перуанцев, жильцов с третьего этажа.

– А у месье Парандона тоже есть шофер?

– Да, без шофера ему не обойтись. С таким зрением невозможно водить машину.

– А какая у него машина?

– «Кадиллак»… Мадам ею пользуется чаще, чем он, хотя у нее есть свой собственный маленький английский автомобиль. Вам не мешает шум? Может быть, закрыть окно?

Нет. Водяная струя была частью всего, что его здесь окружало, всей атмосферы этого дома, весны.

– Вы знаете, почему я к вам пришел?

– Я знаю только, что все мы в вашем распоряжении и должны отвечать на ваши вопросы, даже если они покажутся нам нескромными…

Мегрэ опять достал из кармана первое письмо. Когда он вернется на набережную Орфевр, нужно будет непременно снять фотокопию, а то оно в конце концов совсем истреплется.

Пока девушка читала, Мегрэ изучал ее лицо, которое не портили очки в черепаховой оправе. Она не была красива в обычном смысле этого слова, но миловидна. Особенно привлекательными казались пухлые улыбчивые губы со вздернутыми уголками.

– Так вот оно что!.. – сказала она, возвращая письмо.

– Что вы об этом думаете?

– А что думает месье Парандон?

– То же, что и вы.

– Что вы этим хотите сказать?

– Что он удивился не больше, чем вы.

Она силилась улыбнуться, но чувствовалось, что удар попал в цель.

– А я должна была удивиться?

– Когда сообщают, что в доме скоро может произойти убийство…

– Но ведь это может произойти в любом доме, не так ли? Полагаю, что человек, перед тем как совершить преступление, ведет себя так же, как другие, в противном случае…

– В противном случае мы задерживали бы будущих убийц заранее. Это несомненно…

А ведь здорово, что это пришло ей в голову! За долгие годы работы немногим людям из тех, с кем Мегрэ имел дело, приходила в голову эта простая мысль.

– Я дал объявление. Сегодня утром я получил второе письмо.

И он протянул ей второй листок. Девушка прочитала его с таким же вниманием, но на этот раз уже с явным беспокойством.

– Я начинаю понимать, – прошептала она.

– Что?

– Что вы встревожились и решили сами взяться за расследование этого дела.

– Позвольте закурить?

– Прошу вас. Здесь даже и мне разрешено, а в других комнатах нет.

Она закурила сигарету, непринужденно, без аффектации, присущей большинству женщин. Чувствовалось, что мадемуазель Ваг курит просто для разрядки. Она немного откинулась назад на своем вертящемся стуле, стоявшем перед пишущей машинкой. Ее комната совсем не походила на кабинет. Если стол для пишущей машинки был металлическим, то рядом стоял другой – красного дерева, очень красивый, в стиле Людовика XIII.

– А что, молодой Парандон озорник?

– Гюс? Вот уж совсем не озорник. Он умный, но замкнутый. В лицее он всегда первый, хотя никогда не учит уроков.

– Чем увлекается?

– Музыкой и электроникой… Устроил у себя в комнате настоящий радиокомбайн с магнитофоном, со стереофоническими динамиками, выписывает целую кучу научных журналов. Вот, посмотрите, это только сейчас доставили утренней почтой. Я отношу их к нему в комнату… «Электроника завтра».

– Часто он уходит из дому?

– По вечерам я здесь не бываю. Думаю, что нет.

– А друзья у него есть?

– Иногда заходит один приятель. Они вместе слушают музыку и делают какие-то опыты.

– В каких отношениях он с отцом?

Вопрос несколько озадачил ее. Немножко подумав, она ответила с виноватой улыбкой:

– Не знаю даже, что вам сказать. Я уже пять лет работаю у месье Парандона. Это мое второе место в Париже…

– А где было первое?

– В торговом доме на улице Реомюра. Там я чувствовала себя несчастной. Работа меня совсем не интересовала…

– Кто вас сюда порекомендовал?

– Рене… Я хочу сказать, месье Тортю… Он сказал мне, что здесь есть место…

– Вы его хорошо знаете?

– Мы ужинаем в одном и том же ресторане, на улице Коленкур.

– Вы живете на Монмартре?

– Да. На площади Константэн-Пекэр.

– Тортю был вашим дружком?

– Прежде всего, рост у этого «дружка» около двух метров… Кроме того, между нами ничего не было, если не считать одного раза…

– Одного раза?

– Я получила указание быть с вами предельно откровенной.

– Почему вы больше к этому не возвращались?

– Мы не подходим друг другу, мы это сразу почувствовали… В общем, не сошлись… Но мы остались в приятельских отношениях.

Мегрэ медленно курил трубку, пытаясь проникнуть в этот мир, который еще вчера был для него совсем чужим и так внезапно вторгся в его жизнь.

– Раз уж мы коснулись этой темы, мадемуазель Ваг, позвольте вам задать еще один нескромный вопрос. Вы живете с Парандоном?

У нее была своя манера держаться. Сначала она внимательно, с серьезным видом выслушивала вопрос, потом, немного поразмыслив, отвечала с иронической и в то же время доверчивой улыбкой.

– В известном смысле, да. У нас бывают минуты близости, но всегда урывками.

– Тортю это знает?

– Разговора у нас не было, но он должен догадываться.

– Почему?

– Когда вы здесь освоитесь, то поймете. Сколько людей бывает здесь за день! Месье и мадам Парандон, двое детей. Это уже четверо… Три человека в конторе у месье – семеро… Фердинанд, кухарка, горничная, уборщица – одиннадцать человек… Не считая массажиста мадам, который приходит по утрам четыре раза в неделю… Потом ее сестры… Подруги дочери… Хоть комнат в квартире много, но все равно, куда ни пойди – на кого-нибудь наткнешься… А у меня тут и говорить нечего…

– Почему?

– Потому что ко мне каждый приходит за бумагой, за марками, за скрепками… Если Гюсу требуется бечевка, он роется в моих ящиках… Бэмби нужны то марки, то клейкая лента… Что касается мадам…

Мегрэ смотрел на нее с любопытством, ожидая продолжения.

– Она вездесуща… Правда, она частенько отлучается, но никогда не знаешь, дома она или нет… Вы заметили, что все коридоры и большинство комнат обиты трипом… Шагов не слышно… Вы сидите, и вдруг дверь распахивается, кто-то входит… Иногда мадам заглянет в мою дверь и тут же, будто ошиблась, говорит: «Ах, простите!»

– Она любопытна?

– Скорее взбалмошна… Если только это не мания…

– Она никогда не заставала вас с мужем?

– Не уверена… Однажды, перед Рождеством, когда мы думали, что она у парикмахера, мадам вошла в довольно неподходящий момент… Мне кажется, мы успели привести себя в порядок. Я так думаю, но полной уверенности у меня нет… Она держалась как ни в чем не бывало и стала рассказывать мужу о подарке, который только что купила для сына.

– Она не изменила к вам отношения?

– Нет. Она по-прежнему любезна со всеми и держится так, будто парит над нами, как ангел-хранитель… Про себя я ее так и называю.

– Вы ее не любите?

– Себе в подруги я бы ее не выбрала, если вы это имеете в виду.

Прозвенел звонок, и девушка с облегчением встала.

– Простите, меня зовет патрон…

Взяв на ходу блокнот для стенографирования и карандаш, она скрылась за дверью.

Мегрэ остался один и уставился в окно, куда еще не проникало солнце. Шофер протирал теперь «роллс-ройс» куском замши, насвистывая какой-то привязавшийся мотив.

Мадемуазель Ваг не возвращалась, а Мегрэ продолжал сидеть на стуле у окна, не проявляя нетерпения, хотя вообще терпеть не мог ждать. Следовало бы пройтись по коридору, заглянуть в комнату Тортю и Жюльена Бода, но он не мог заставить себя подняться и сидел с полузакрытыми глазами, переводя взгляд с одного предмета на другой.

Стол на тяжелых дубовых ножках, служивший ей для работы, был украшен строгой резьбой. Видимо, раньше он находился в другой комнате. От времени столешница блестела как полированная. Под рукой лежал бежевого цвета бювар с кожаными углами, а в открытой коробке – карандаши, авторучки, резинки и нож-скребок для подчистки помарок. На отдельном столике стояла пишущая машинка, рядом с ней лежал словарь.

Вдруг Мегрэ нахмурил брови, нехотя поднялся и подошел к столу поближе. Он не ошибся. На столе виднелась тонкая бороздка, вероятно след от ножа, которым, должно быть, совсем недавно отрезали полоску бумаги. Рядом с коробкой для карандашей Мегрэ увидел плоскую металлическую линейку.

– Вы тоже заметили?

Мегрэ вздрогнул от неожиданности: он не слышал, как вошла мадемуазель Ваг; она по-прежнему держала в руках блокнот.

– О чем вы говорите?

– Об этой царапине. Что за безобразие портить такой чудесный стол!

– Вы не знаете, кто это мог сделать?

– Любой, кто сюда заходит. Я вам уже говорила, что ко мне ходят все, кому не лень.

Теперь ему не придется искать. Еще накануне он решил осмотреть в доме все столы, так как заметил, что бумага была отрезана очень ровно, словно на машине Массико[4]4
  Массико – изобретатель машины для подрезывания бумаги по краям.


[Закрыть].

– Если вы не против, месье Парандон хотел бы минутку с вами поговорить.

Мегрэ обратил внимание, что в блокноте ничего не было записано.

– Вы рассказали ему о нашем разговоре?

Она ему ответила без стеснения:

– Да.

– И о том, что мы касались ваших отношений с ним?

– Разумеется.

– Не для этого ли он вас и вызывал?

– Нет. Ему действительно понадобилось получить у меня справку по делу, которое он сейчас ведет.

– Я скоро к вам вернусь. Думаю, что теперь меня провожать не нужно.

Она улыбалась:

– Еще бы. Ведь он разрешил вам ходить по квартире, как у себя дома. Не так ли?

Мегрэ постучался в высокую дубовую дверь, толкнул ее и застал маленького адвоката перед огромным столом, на этот раз заваленным официальными бумагами.

– Прошу вас, месье Мегрэ… Извините, что прервал ваш разговор… Я не знал, что вы беседуете с моей секретаршей… Итак, вы понемногу начинаете знакомиться с нашим домом…

– Не будет ли нескромным, если я попрошу вас взглянуть на второе письмо?

Мегрэ любезно протянул листок, и ему показалось, что и без того бледное лицо адвоката стало восковым. Голубые глаза уже не искрились за стеклами очков, а тревожно и грустно смотрели на Мегрэ.

– «Преступление может совершиться с часу на час…» Вы в это верите?

Мегрэ, глядя на него в упор, в свою очередь спросил:

– А вы?

– Не знаю. Сейчас уже совсем ничего не понимаю. Вчера я к этому отнесся более легкомысленно. Я не думал, что это злая шутка. Я считал, что дело идет о маленькой мести, довольно хитроумной, но в общем наивной и безобидной.

– Мести? Кому?

– Мне… Моей жене… Кому угодно в доме… Ловкий способ ввести в дом полицию, чтобы нас замучили допросами и расследованиями.

– Вы рассказали об этом вашей жене?

– Я был вынужден это сделать. Ведь она застала вас в моем кабинете.

– Вы могли ей сказать, что я пришел посоветоваться с вами по профессиональному вопросу…

Лицо Парандона выразило удивление.

– Неужели вы полагаете, что мадам Мегрэ удовольствовалась бы подобным объяснением?

– Моя жена никогда не задает мне вопросов.

– А моя задает. И повторяет их без конца, как вы на допросах, если верить газетам. Она будет приставать до тех пор, пока не почувствует, что вывернула вас наизнанку. Но так как этого ей мало, она начнет по мелочам выпытывать все, что можно, у Фердинанда, кухарки, моей секретарши, детей.

Он не жаловался. В его голосе не чувствовалось горечи. Скорее, сквозило восхищение, будто он говорил о феномене, чьим способностям нельзя не удивляться.

– Что же она сказала?

– Что это мстит нам кто-нибудь из слуг.

– А есть у них основания жаловаться?

– Основания всегда найдутся. Например, мадам Вокен, кухарка, когда у нас званый обед, задерживается на работе допоздна, тогда как уборщица, хоть гром греми, уходит ровно в шесть. Ну а уборщица получает на двести франков меньше. Я думаю, вам это понятно…

– А Фердинанд?

– Знаете ли вы, что Фердинанд, хотя на вид он такой спокойный и выдержанный, в войну был легионером и принимал участие в десантных операциях? Никто не интересуется, что он делает по вечерам в своей комнате над гаражом, бывает ли кто-нибудь у него, куда он ходит…

– А вы разделяете мнение вашей жены?

Адвокат колебался, но решил быть откровенным:

– Нет.

– Почему?

– Никто из них не мог бы так написать, в таких словах и выражениях.

– Есть у вас дома оружие?

– У жены два охотничьих ружья. Ее часто приглашают на охоту. А я даже стрелять не умею.

– Из-за плохого зрения?

– Я ненавижу убивать животных.

– Револьвер у вас есть?

– Старый браунинг, в ящике ночного столика. Привычка, присущая многим… Говорят, если воры…

Он тихонько засмеялся.

– Самое большое, я мог бы их напугать. Вот, смотрите!

Он выдвинул ящик письменного стола и показал коробку с патронами.

– Револьвер в моей комнате, на другой половине квартиры, а патроны здесь… Это повелось с тех пор, как дети были маленькими и я боялся несчастного случая… Сейчас я думаю, что они уже достаточно взрослые, я мог бы его зарядить.

Он продолжал рыться в ящике и на этот раз вынул американский кастет.

– Знаете, откуда у меня эта игрушка? Три года назад, к моему крайнему изумлению, я был вызван к полицейскому комиссару. Там меня спросили, есть ли у меня сын по имени Жак. Гюсу тогда было двенадцать лет. При выходе из лицея мальчишки затеяли драку, и полицейский обнаружил у Гюса этот кастет… Вернувшись домой, я допросил сына, и он сознался, что получил его у товарища в обмен на шесть пакетов жевательной резинки!

Парандон улыбался, вспоминая это забавное происшествие.

– Он трудный мальчик?

– У него был трудный период между двенадцатью и тринадцатью годами. Случалось, он выходил из себя, но быстро успокаивался. Особенно нетерпим он был к сестре, если та осмеливалась сделать ему замечание. Но это прошло. Я сказал бы, что теперь, на мой взгляд, он даже слишком спокойный, слишком замкнутый.

– Есть у него друзья?

– Я знаю только одного, он довольно часто приходит к нему, и они вместе слушают музыку. Некий Женювье, сын кондитера из предместья Сент-Онорэ… Должно быть, вы слышали его имя… Хозяйки приходят к нему в магазин даже издалека…

– Если вы не возражаете, я поговорю еще с вашей секретаршей.

– Какое она произвела на вас впечатление?

– Умна… Непосредственна и вместе с тем вдумчива…

Видимо, эти слова понравились адвокату, и он пробормотал вполголоса:

– Она мне очень дорога…

Парандон снова погрузился в свои бумаги, а Мегрэ вернулся в комнату мадемуазель Ваг. Девушка даже не делала вид, что работает, она явно его ждала.

– Один вопрос, мадемуазель, хотя он может показаться вам нелепым… Что, сын Парандона… Жак…

– Здесь все его зовут Гюсом…

– Так вот, этот Гюс уже приударял за вами?

– Да ему же всего пятнадцать лет!

– Знаю. Но именно этому возрасту свойственно повышенное любопытство к некоторым сторонам жизни, пробуждение чувств…

Мадемуазель Ваг задумалась. Как и Парандон, она всегда задумывалась, словно адвокат приучил ее к точности.

– Нет, – сказала она наконец. – Когда я его увидела в первый раз, он был еще совсем ребенком. Он приходил просить у меня марки для коллекции и растаскивал уйму карандашей и резинок. Иногда просил помочь ему с уроками. Он садился там, где сидите вы, и с важным видом наблюдал, как я работаю…

– А теперь?

– Теперь он на полголовы выше меня и уже год как бреется. Если ему и случается что-нибудь у меня стянуть, так только сигареты, когда забудет купить.

Мадемуазель Ваг вдруг потянулась за сигаретой, а Мегрэ тем временем стал медленно набивать свою трубку.

– Теперь он к вам заходит чаще, чем прежде?

– Напротив. Я, кажется, уже говорила вам, что у него своя жизнь, и с домашними он встречается только за столом. Когда в доме гости, он в столовую даже не заходит и предпочитает есть на кухне.

– А какие у Гюса отношения с прислугой?

– Для него нет разницы между людьми. Даже когда он опаздывает, то не соглашается, чтобы шофер отвез его в лицей. Боится, что товарищи увидят его в лимузине…

– Видимо, ему неловко, что он живет в таком богатом доме?

– В общем, да.

– А отношения с сестрой у него стали лучше?

– Не забывайте, что я у них не столуюсь и редко вижу их вместе. На мой взгляд, он смотрит на нее как на забавное существо и пытается разгадать механизм, который приводит это существо в движение…

– А с матерью он как?

– Она для него слишком шумная… Я хочу сказать, что она всегда в движении, всегда рассказывает о куче незнакомых людей…

– Понимаю… Ну а дочка? Кажется, ее зовут Полетта?

– Дома все называют ее Бэмби… Тут ведь у обоих детей свои прозвища… Гюс и Бэмби… Видно, и меня они как-нибудь окрестили за глаза… Занятно – как…

– Какие у Бэмби отношения с матерью?

– Плохие…

– Часто спорят?

– Даже не спорят… Просто почти не разговаривают.

– А кто в этом виноват?

– Думаю, что Бэмби… Вы ее увидите… Она хоть и молодая, но относится к окружающим критически, и по тому, какие она бросает взгляды, видно, что судит их довольно строго.

– То есть несправедливо?

– Не всегда.

– А с вами она ладит?

– Меня она терпит.

– Заходит иногда к вам?

– Только когда ей нужно отпечатать какую-нибудь лекцию или сделать фотокопию.

– Она никогда не рассказывала вам о своих подругах, приятелях?

– Никогда.

– Как вам кажется, знает она о вашей связи с отцом?

– Никогда об этом не думала. Каждый мог нас застать врасплох.

– А отца она любит?

– Скорее, относится к нему покровительственно… Она, должно быть, считает его жертвой матери. Мне кажется, Бэмби не выносит мать за то, что она играет в семье слишком большую роль.

– А сам Парандон играет не слишком большую роль?

– Да, не из первых…

– И он никогда не пытался…

– Может, и пытался, давно, когда я еще здесь не работала, но, видно, понял, что битвы ему не выиграть.

– …и замкнулся в своей раковине?..

Она засмеялась:

– Не настолько, как вы думаете. Он в курсе всего, что происходит в доме… Он не выспрашивает, как мадам Парандон, а довольствуется тем, что слушает, наблюдает, делает выводы. Это удивительно умный человек…

– У меня тоже сложилось такое впечатление.

Он увидел, что эти слова привели ее в восторг. Девушка вдруг посмотрела на него дружески, будто он нашел путь к ее сердцу. И Мегрэ стало ясно, что если она вступила в интимные отношения с Парандоном, то вовсе не потому, что он ее патрон, а потому, что питала к нему настоящие чувства.

– Бьюсь об заклад, что у вас нет любовника…

– Это верно. Мне и не хочется…

– Вы не страдаете оттого, что живете одна?

– Напротив. Невыносимо иметь под боком человека, который тебе неприятен… Тем более спать с ним…

– А мимолетные увлечения?

И снова, как при каждом вопросе, он уловил в ее коротком раздумье колебание: сказать или не сказать правду…

– Иногда… Очень редко…

И с забавной гордостью, будто изрекая свое кредо, добавила: