Текст книги "Пеперль – дочь Жозефины"

Жозефина Мутценбахер
Пеперль – дочь Жозефины

ОТ РЕДАКТОРА

Данный том завершает трилогию о знаменитой венской проститутке Жозефине Мутценбахер. Строго говоря, если вторая часть трилогии («Мои 365 любовников»), возможно, и принадлежит перу бесспорного автора первой – Феликса Зальтена, то третья, безусловно, в чистом виде является заведомым «сиквелом» и, согласно утверждению одного из ведущих эротологов мира Патрика Керни,[1]1
  Kearney Patrick J. A History of Erotic Literature. London. 1982. P. 158–160.


[Закрыть] написана примерно в 1943 году (напомним, что книга Зальтена единодушно датируется 1906 годом).

Машинописная рукопись была обнаружена при разборке развалин в Вене сразу же после войны. Позднее, по свидетельству Керни, на территории Франции были обнаружены типографские издания книги, переплетенные в обложку романа Й. Геббельса «Михаэль». Выяснилось, что их распространяло среди нацистских оккупационных войск немецкое антифашистское подполье, по-видимому, имевшее целью при помощи откровенных детальных описаний мирной жизни Вены до «аншлюсса» вбить клин между германскими и австрийскими по месту призыва и формирования войсками. К сожалению, литературно-библиографическая история этого издания до сих пор за пределами упомянутых скудных фактов неизвестна.

Если в первых двух частях трилогии издательство в ряде случаев ограничивалось описательным переводом (в том числе, и венского уличного сексуального жаргона), то в третьей при редактировании была сделана попытка восстановить истинное соответствие употребленной в книге вульгарной лексики русским табуизированным словам и выражениям. К сожалению, в ряде случаев (как это происходит в целом при переводе западноевропейской обсценной лексики) русский язык оказывается беден и ограничен в сфере, если можно так сказать, общеупотребительной табуизированной терминологии (вопреки распространённому заблуждению об «особом богатстве» русского мата, к примеру, на три-четыре обсценных наименования в русском языке мужского полового органа в английском таких наименований не менее шести, а во французском – восьми-девяти). При этом из перевода принципиально исключались неологизмы последней трети ХХ века типа «трахаться» и их производные.

Наименование улиц и районов Вены даны, как это общепринято в мировой, в частности, русской литературно-издательской традиции, в форме транслитерации, а не перевода. При транслитерировании собственных имён применялся фонетический, а не орфографический принцип.

В. В. Львов

ПЕПЕРЛЬ – ДОЧЬ ВЕНСКОЙ ПРОСТИТУТКИ

Так иногда складывается жизнь. Жозефина Мутценбахер стала богатой и знаменитой, она пропустила через себя мужчин больше, чем любая из женщин на этом свете. Но когда ей подступило под сорок, она вдруг тоже захотела иметь то, что есть почти у всякой другой женщины: ребёнка. Она надумала обзавестись ребёнком, ни больше, ни меньше. Ибо готова была стать всем, чем угодно, только не старой шлюхой.

И она родила девочку. Только вот радость материнства ей было не суждено вкусить – влагалище, в котором побывало такое обилие членов, разорвалась во время родов. Спустя сутки Жозефина Мутценбахер скончалась.

Её погребение вылилось для Вены в исключительное событие, шестикилометровая похоронная процессия, состоявшая из одних мужчин, провожала её в последний путь. При этом за её гробом не следовало и четверти всех её дружков. Один весьма известный в ту пору поэт даже написал некролог. Он составлял тридцать строф, первая из которых гласила:

«Спокойно спит пусть проститутки прах,

смерть еблю оборвала моментально.

И те хуи, что ранее пронзали пах,

ссут нынче в честь тебя орнаментально».

Девчушка же, маленькая Пепи, была тогда взята на попечение одним из братьев Жозефины и его женой. И несколько лет дела там складывались, в общем, неплохо – пока оба не промотали наследство Жозефины.

После этого Пепи оказалась точно в такой же бедности и нужде, как и её мать тридцать пять лет назад.

Она была бедна, но отнюдь не глупа.

Ведь недаром матерью её была Жозефина Мутценбахер.

Растрёпанная голова госпожи Алоизии Мутценбахер с зорким видом высовывается из полуподвального окна квартиры старшего дворника. Её взгляд придирчиво утюжит мрачный, замызганный двор, в углу которого штабелями сложены ящики со всякой дрянью.

– Пепи, Пепи, – громко кричит она. И куда эта поганка запропастилась опять? – Ну, погоди, вот вернёшься домой, Пепи, я тебе жопу-то надеру!

Пепи не слышит, она с головой погружена в своё занятие. С подружкой Мбли Вондрачек она наблюдает за тем, как грузчики, обливаясь потом, сносят вниз по лестнице домашнюю обстановку коптильщика Пипанеки и укладывают её в громадный мебельный фургон, стоящий у ворот. Пеперль и Мали тесно прижались к стене, не сводя глаз с мускулистых, обнаженных рук мужчин.

Чувственно играет тонкий красный язычок Пеперль в уголках рта, и маленькие твёрдые грудки острыми бугорками проглядывают сквозь тонкую ткань девичьего платья.

– Послушай, Мали, – говорит Пепи, – у тебя такое бывает как у меня?

– О чем это ты?

– Ну, знаешь, когда я вижу раздетых мужчин, у меня внутри что-то переворачивается, а когда слышу запах их пота, у меня везде в пизде начинает просто огнём гореть. И мне приходится сдерживать себя, чтобы туда рукой не залезть.

Мали краснеет до кончиков ушей.

– Перестань, как тебе не стыдно, свинья ты этакая!

– Послушай, глупая, разве ты никогда не играешь со своей пизденкой? А вот я всегда. На ночь, перед тем как заснуть, это здорово! Ты честно не играешь?

– Да, но это же гадость, так мне мама сказала!

– Потому что не знает, как это здорово, – горячо выпалила Пеперль. – Стоишь и пялишься на мальчишек, доводишь себя, а потом не знаешь, что с этим делать. Я, конечно, охотно бы занялась этим самым с парнями, да вот боюсь. Они сразу хотят ебаться, эти мальчишки, и возьмут да заделают тебе ребёнка, а дядя сказал мне, что в случае чего запорет меня насмерть. Ну, и тогда я делаю это одна. Ой, я больше не выдержу… давай, пойдём к нам домой, я тебе покажу, как это делается, если хочешь.

Мали колеблется, но в глазах её горит любопытство, и она нерешительно плетётся вслед за Пепи.

Тётка Мутценбахер встречает племянницу звонкой затрещиной. Покрасневшая левая щека у Пеперль горит, но девчонка молча, пожав плечами, сносит наказание.

– Чтобы ты, засранка, на носу зарубила не шляться, – вопит взрослая баба, хватает хозяйственную сумку и поворачивается к двери. – Пригляди-ка за гуляшом, обед дяде должен быть готов вовремя, я вернусь только ближе к ночи.

Дверь за ней затворяется со скрипом, а Пеперль за теткиной спиной высовывает на прощание длинный язык.

– Ладно, Мали, пойдём, я тебе это покажу.

Пеперль проходит вперёд в полутёмную комнату, которую отделяет от кухни стеклянная дверь, кое-как затянутая ветхой кружевной занавеской, и Мали с любопытством следует за ней.

– Слушай, какая же ты свинья, – на всякий случай говорит подружка.

– Поцелуй меня в жопу, не хочешь смотреть – не надо, гусыня ты глупая, я же ради тебя стараюсь.

– Ну, хорошо, хорошо, я уже хочу, но только лишь посмотреть.

– Тогда смотри.

Пеперль ложится на широкую кровать и задирает девичье платье до самого подбородка. Штанишек она не носит, в семье старшего дворника это непозволительная роскошь. Худенькое, рано созревшее тело тринадцатилетней Пеперль лежит, обнаженное, на красном покрывале, и теперь широко раздвигает стройные смуглые ляжки и указывает пальцем на ту штуку, которая находится посередине.

– Вот это и есть пизда, – назидательно возвещает она, и Мали в ответ прыскает:

– Да уж это-то я знаю.

– Не смейся, работа пальчиком – серьёзное дело, им следует заниматься благоговейно, но смело.

Она ещё шире разбрасывает ляжки, и теперь за реденькими каштановыми волосиками приоткрывается розоватая монастырская пещера, которую не посещал ещё ни один пилигрим и в которой до сих пор совершал молчаливый молебен только её собственный пальчик.

– Так, а вот это секель, – говорит Пеперль, и, когда она дотрагивается до клитора, по её телу пробегает озноб. Маленькие грудки от этого становятся ещё тверже, а соски на них высоко встают в боевой готовности.

– Это… значит… секель…

Пеперль старается и дальше продолжить урок анатомии на собственном примере, однако речь её становится неразборчивой и звучит отрывочно.

Старательно, с ласковой нежностью её палец потирает розовый холмик между ног, а из уст её сбивчивым лепетом вырываются только отдельные слова:

– Если б я… только… могла… видеть… свою… пизду. Но моя… ой… больше… не… выдержу… я так… вся… завожусь… ах, хорошо… я хотела бы погладить себе и титьки, но не могу… потому что… одной рукой… мне нужно раздвигать себе пизду… а другой я должна играть… о… о… боже ж ты мой… как это хорошо… мне так хочется свои титьки…

– Погоди, я тебе подсоблю.

Мали давным-давно уже подошла вплотную к кровати и горящими глазами неотрывно глядит на конвульсивно вздрагивающую подругу. Теперь её грязный маленький пальчик нежно поглаживает остренькую грудку Пеперль, а та принимается сладострастно стонать:

– А… а… а…

– А… а… – раздаётся внезапно чей-то чужой голос, передразнивающий погружённую в чувственную истому девочку.

Мали в ужасе оборачивается и, оцепенев, смотрит на незнакомого молодого парня в синем комбинезоне слесаря, который стоит в открытых дверях комнаты. Она испуганно закусывает сжатую в кулак руку, с надеждой оглядывается по сторонам, нет ли где какой-нибудь дырки, через которую она могла бы выскользнуть отсюда на улицу. Но никакой дырки нет, кроме той, которую Пеперль предлагает жадному взору юного слесаря и через которую она, конечно же, при всём желании не смогла бы вырваться на волю. Лежащая Пеперль словно оцепенела, глаза ее, устремленные на незнакомого парня, тоже неподвижны. Наконец, она медленно опускает платье и, запинаясь, спрашивает:

– Что… что вам здесь нужно?

– Я, собственно говоря, собирался сделать чердачный ключ для нового жильца, но сейчас это дело может подождать, сейчас… сейчас мне хочется уже кое-чего другого!

Обе девочки молча смотрят на парня, затем лицо Пеперль расплывается в улыбке, и она с осмотрительностью тринадцатилетней жительницы Оттакринга, которой ничто человеческое не чуждо, спрашивает:

– И чего же именно?

– Чего именно? – эхом повторяет за ней Мали, но несколько менее сдержанно, чем её подруга.

Парень отвешивает шутливый поклон.

– Немножко перепихнуться, чуточку потереться, так сказать, если дамам это доставит приятность!

– Ха-ха-ха! – звонко хохочет Пеперль. – Вот чего, значит, тебе хочется, да? Гляди-ка лучше, как бы тебе выбраться отсюда подобру-поздорову, сутенёр паршивый! Ну-ка исчезни с глаз долой, иначе я тебе костыли обломаю. Всякие тут в дом заходят!

– Конечно, всякие тут могут зайти! – нагло осклабился парень. – Вы и дверь незапертой оставили, чтобы любой мог войти. Итак, дамы отказываются от предложения? Ну, что ж, тогда всё в порядке, только я подожду, когда вернётся госпожа супруга старшего дворника, и расскажу ей интересную историю про её дочерей. «А… а…» – снова передразнивает он блаженные вздохи Пеперль и поворачивается к выходу.

– Господин… как, собственно, вас зовут? – Пеперль поспешно берет на себя роль парламентера.

– Руди Помайсл, к вашим услугам. – Руди расшаркивается. Затем тоном истинного кавалера произносит: – Милостивые барышни, ничего особенного не произошло, пизду я уже видел, поэтому давайте оставим разговор на эту тему!

– Он ведь, собственно говоря, прав, – заявляет Пеперль. – Пизду он действительно видел. В конце концов, в этом нет ничего особенного. А коль так, входите, только затворите дверь, иначе здесь скоро соберётся вся ваша мастерская.

– Если вы не будете сердиться, у меня на всех хватит, – говорит Руди и начинает стягивать с себя спецовку. – Давайте перейдём на «ты», так проще будет. Как же зовут милых дам?

– Меня зовут Пеперль, а это моя подруга Мали.

Мали с растерянным видом забивается в угол кресла, у Пеперль, похоже, тоже храбрости поубавилось, и она нерешительно уселась на кровати.

Руди как ни в чём ни бывало продолжает раздеваться, не спуская при этом глаз с остреньких грудок Пеперль. И вот он стоит перед ними, светловолосая голова с загорелым лицом венчает по-мальчишески худощавое белое туловище, у которого во всей красе вверх поднимается могучий член, обрамлённый светло-русыми волосами.

Пеперль и Мали тотчас же закрывают глаза ладошками – Пеперль, однако, всё же не настолько плотно, чтобы не подглядывать сквозь пальцы. Руди бойко приближается, ясно, что у него уже есть известный опыт обращения с женщинами, ибо он первым делом снимает пальцы с лица Пеперль. Укладывает её на спину – и она спокойно позволяет это. Когда он снимает с нее платье, она ещё раз вздрагивает от стеснения, однако потом говорит:

– Плевать, тот ли, другой ли, когда-нибудь это ведь должно случиться.

И с готовностью раздвигает ноги.

– Ах, какая прекрасная пизденка, – говорит Руди, потирая членом клитор Пеперль. – Вблизи она гораздо красивее! Но я же не могу войти, – вдруг удивлённо восклицает он, – ты что, ещё девственница?

Пеперль утвердительно кивает:

– Да, к сожалению!

– Сколько же тебе лет?

– На рождество исполнилось тринадцать!

Руди подаётся назад.

– Да за такое, глядишь, и в каталажку угодить можно! – И когда Пеперль подвигает пизду поближе – ей сейчас всё равно, сейчас она взбудоражилась не на шутку при виде красивой твёрдой палки, которая постукивает её по секелю – он покровительственно добавляет: – Итак, сношать тебя я всё же не буду, я не таков, чтобы рисковать, произошло недоразумение. Я лучше продеру другую барышню. Иди сюда, Мали!

– Господи помилуй, – пищит Мали, – да мне же только двенадцать!

Руди задумчиво чешет голову и потом принимает решение:

– В таком случае я вас сношать не собираюсь, – великодушно произносит он, – для поебок сгодится любая женщина, все служанки за мной увиваются. Зато я вас сразу познакомлю с высшей школой любви! Мали, ложись рядом с Пеперль!

Мали начинает ныть:

– Нет, я не могу, я хочу к маме!

– Вставай! – очень строго говорит Руди. – И ложись вот сюда, иначе я сам пойду к твоей маме!

Мали, продолжая хныкать, робко подбирается поближе:

– Я никогда ещё не…

– Иди сюда и прекрати ломаться как сдобный пряник!

Пеперль сгорает от нетерпения. Она с вожделением взирает на толстый хуй Руди, её собственный палец играет с секелем. Но Руди обрывает подобное начало, его рука перебирает у нее волосики на пизденке, и в то же время он приказывает Мали:

– Раздевайся!

Мали снимает юбку и блузку, однако плотно обтягивает колени сорочкой. Руди делает шаг по направлению к ней, поднимает руку – и сорочка с разорванными плечиками мигом падает на пол.

Мали стоит перед всеми голая и, готовая провалиться сквозь землю от стыда, прикрывает ладошками свою крохотную, совершенно безволосую пизденку. Руди критично осматривает её и потом даёт отрицательную оценку увиденному:

– Ты вообще ещё не баба, у тебя пизда голенькая!

Но тут стыдливая Мали возмущается. Сейчас, когда она совершенно голая, ей тоже уже становится нипочем, что будет дальше, и она гневно заявляет:

– Я же тебя не заставляла меня раздевать, но если уж на то пошло, титьки у меня не меньше, чем у Пеперль.

Руди человек справедливый, он добросовестно проверяет истинность этого утверждения. Проворными влажными пальцами он, играючи, проводит по соскам девочки, которые мгновенно твердеют и встают.

– И правда, – милостиво соглашается он, – титьки у тебя на месте, – и, голос его теперь звучит утешительно, добавляет: – А волосы у тебя там ещё вырастут. Вот увидишь!

Теперь, однако, Мали податлива и возбуждена, потому что когда Руди погладил её соски, по телу у неё пробежал неведомый ей доселе озноб. Она забирается на постель к Пеперль, вытянувшись, ложится на спину рядом с ней и даже, как Пеперль, немного раздвигает ляжки в ожидании событий, которые должны теперь произойти.

Руди обводит самодовольным взглядом двух малолетних женщин, затем укладывает их поудобнее и начинает нежно поглаживать секель Пеперль, внимательно глядя при этом ей в лицо. Пеперль постанывает, это нечто совершенно иное – ощущать там палец мужчины, а не свой собственный. Она закатывает глаза, как можно выше приподнимает ягодицы, её клитор буквально спешит выдвинуться навстречу поглаживающему пальцу. Когда же Руди затем ласково, но в то же время крепко прижимает мизинец левой руки к её дырочке в жопке, Пеперль вскрикивает от вожделения и извивается под умелыми руками.

– Ах, а-ах, это так… это как в раю, ещё, ещё, только, ради бога, не останавливайся!

Руби смотрит, как глаза у неё закатываются всё сильнее, как всё резче волны озноба пробегают по её телу. Затем он очень низко склоняется над стонущей девочкой и, нежно целуя, берёт её соски в рот. Пеперль издаёт пронзительный крик сладострастия, потом оседает и теперь лежит, словно лишившись чувств.

– Ну, разве не обидно бы было, если б я ушёл?

Руди задаёт этот вопрос с гордостью, но Пеперль не в состоянии на него ответить, она оглушена. Зато теперь робкая Мали чувствует бывалый палец Руди на своей голенькой пизденке. Несколько рассеянно Руди поигрывает и с её секелечком, однако подлинного интереса к ней у него нет и он вскоре оставляет это занятие.

– Тебе придётся подождать ещё годик-другой, пока ты станешь постарше, – извиняющимся тоном говорит он, – знаешь, меня голая пизденка не больно радует.

Мали тяжело вздыхает.

У Пеперль глаза закрыты, она лежит совершенно расслабленная. Руди тотчас же вновь обращается к ней.

– Хорошо было? – спрашивает он, и когда та утвердительно кивает, берёт её расслабленную руку и проводит ею по своему напрягшемуся члену.

– Теперь моя очередь! Ты уже когда-нибудь держала в руке напрягшийся хуй? Нет, ну тогда я научу тебя, как действовать!

С этими словами он проводит её неумелой рукой вверх-вниз по переполненной энергией дубине, обнажает здоровенную головку и показывает ей, как другой рукой она может мягко поглаживать его яйца. Пеперль старательно делает всё, что ей велено. Руди снова ложится на постель и погружает пальцы в разрез её пизды, а Пеперль тем временем, склонившись над ним, совершает торжественную церемонию дрочки. Вскоре у неё жопка опять начинает подергиваться, поскольку игривый пальчик жутко ее возбуждает. Она ещё ниже склоняется над толстенной макарониной Руди и вдруг, даже как-то особенно не задумываясь, начинает так интенсивно лизать языком его головку, что Руди стонет от наслаждения.

– У тебя талант, – произносит он, – если девственница, ещё не научившаяся ничему, первым делом берёт палку в рот, значит, из неё получится великая блядища… Давай девочка… действуй девочка, у тебя получается… лижи дальше! Только прошу тебя, Пеперль, не забывай о яйцах и продолжай лизать до самого конца! Лижи, мышка, лижи, ласточка, у меня подкатывает! Полижи ещё секундочку… Полижи! Соси крепче! А-а-а… сейчас… сейчас… вот!

Густая струя белой спермы выстреливает из ствола прямо в лицо Пеперль, и та от неожиданности испуганно выпускает член из рук и вытирается. Руди побелел. Пеперль боязливо глядит на парня, не случилось ли с ним чего? Она никогда прежде не видела мужчину, которого цветущие девичьи губы могли напрочь лишить сил.

Однако Руди оправляется быстро, быстрее, чем Пеперль до этого, и, увидев, как девочка поигрывает своим восставшим секелем, резко привстает на постели, бросается на Пеперль и прячет свою белокурую голову у неё между ног. Клитор у совершенно обезумевшей Пеперль горит под умелым языком Руди, поднимается, вскакивает точно член. Ибо какое сравнение может быть между пусть даже натренированным пальцем Руди и его нежно ласкающим язычком, который то проникая глубоко острым кончиком, то широкими, размеренными мазками вылизывает ей щелку. Пеперль чувствует, как у нее в теле пылают тысячи пожаров, с головы до глубины пизденки её прошибает горячая струя, у девчонки появляется такое ощущение, будто она сейчас умрёт от сладостной муки, Пеперль кричит и выгибается дугой. Но когда её алчущая пизденка на мгновение выскальзывает из причмокивающих губ Руди, Пеперль в нетерпении выкрикивает:

– Ещё, ещё… Прошу тебя… пожалуйста, только не останавливайся!

И Руди успокаивающе ворчит в ответ что-то нечленораздельное, снова погружает язык в её жаждущую розовую расщелину и держит его там до тех пор, пока, наконец, Пеперль, жалобно постанывая, не затихает, закрыв глаза.

– Ты готовая поблядушка, – с похвалой говорит Руди, поднимается с постели и тыльной стороной руки отирает свой мокрый рот.

– Здорово, ничего не скажешь! С трудом верится, что ты ещё не имела дела ни с одним мужчиной.

– Клянусь, это правда, – говорит Пеперль, и рука её ощупью находит поникший хер Руди. Тот шлепает её по пальцам и ворчливо заявляет:

– Довольно, теперь дай передохнуть!

Он покровительственно запускает руку между ляжек Мали, которая с беспомощным видом теребит свою безволосую пизденку и явно не знает, как вызвать у себя чувство, аналогичное тому, которое испытала Пеперль.

Потом он быстро накидывает рубашку и комбинезон на своё поджарое тело и говорит на прощание:

– К сожалению, у меня сейчас нет больше времени, Пеперль, но, коли захочешь, приходи вечерком в Верингер-парк. Нас там собирается целая команда ребят, ну, а уж если ты дашь моим друзьям немного повозиться с твоей пизденкой, мы потом возьмём тебя с собою в кино!

Пеперль, по-прежнему раздвинув ноги, лежит на кровати, и Руди никак не может уйти. Он возвращается к девчонке и запечатлевает страстный поцелуй на розовой щелке между ляжками девочки. Затем уносится на работу.

Мали переворачивается и чуть не всем телом ложится на Пеперль.

– Пеперль, скажи, как было, только говори честно. Ты так кричала, что я даже поначалу перепугалась, но потом всё стало так волнительно, а когда у тебя закатились глаза, у меня в пизде просто всё зачесалось. Давай, расскажи мне всё точно, – взмолилась она.

– Как было, спрашиваешь? Это было шикарно! Потрогай, как горячо у меня до сих пор в пизде, жжёт точно адским пламенем, о котором всё время вещает нам законоучитель. Но если адское пламя такое приятное, я бы с удовольствием отправилась в ад!

Пеперль улыбается и как бы ненароком дотрагивается до пизденки своей подруги.

– Иди сюда, Мали, я тебе это сделаю, тогда сама поймешь, как оно на самом деле!

Мали послушно и так широко раздвигает ноги, что её по-детски недоразвитая пизденка вся распахивается, обнажая малюсенький розовый секель. Пеперль смачивает себе указательный палец и нежно, едва касаясь, проводит им по источнику наслаждения. Мали пронзительно взвизгивает и хохочет.

– Ой, как жутко щекотно.

– А ну, хватит хохотать! – всерьёз приказывает Пеперль и сосредоточенно продолжает заниматься своим делом.

Мали и правда перестаёт смеяться, на лице у нее появляется выражение отрешённости, а глаза подергиваются патиной томления. Затем по её худенькому телу мелкими волнами пробегают волны дрожи, и Пеперль то нежно и медленно, то убыстряя движения, поглаживает клитор Мали, который увеличивается в размерах и набухает. У Мали вырывается стон, а затем она, запинаясь, произносит:

– У него, у этого Руди такой большой, красивый хуй… такой большой и красивый… Хватит, Пеперль, – кричит она, – хватит… я больше не могу, не дотерплю!..

– Тсс, тсс, – предупреждает Пеперль, – дотерпишь, дотерпишь, сейчас на тебя накатит. – Её палец бешено крутится внутри голенькой пизденки. – Вот-вот накатит, ну скажи, Мали, хорошо ли тебе, скажи мне.

С протяжным стоном Мали выдавливает из себя слово «хорошо»… Затем высоко выгибается, вздымая маленький голый живот, так что крестец чуть ли не ломается, а ее влагалище резко насаживается на ласково поглаживающий палец. Наконец Мали оседает, тяжело дыша, валится пластом на развороченную постель, в которой супружеская чета Мутценбахеров обычно предаётся своим скудным супружеским радостям.

Две минуты спустя девочки стоят перед полуслепым зеркалом и разглядывают свои крохотные щелки, которые выглядят довольно надраенными.

– У тебя и вправду гораздо больше волос на пизде, – с завистью отмечает Мали.

– Но я же на год старше тебя, – утешает её Пеперль. – Знаешь, у меня волосы по-настоящему начали расти только тогда, когда я стала играть с пизденкой, а до этого она тоже была голой. Но теперь я играю всё время, а нынче позволила сделать это и Руди. Вот кто умеет! И языком это гораздо приятнее, нежели пальцем. Жалко, что я сама себя не могу лизать, – вздыхает Пеперль с искренним сожалением в голосе и бросает на Мали многозначительный взгляд. Однако та не понимает намёка. Действительно, жаль!

– Возьмёшь меня с собой, Пеперль, когда вечером пойдёшь в Верингер-парк? – вдруг спрашивает Мали.

– Ты же слышала, что ты ещё слишком мала для этого! – Пеперль явно горда тем, что в чём-то опередила подругу. – Парням голые пизденки не нравятся.

– Но послушай, ведь вечером совершенно темно, – настаивает Мали, – никто же ничего не заметит, а я скажу, что мне уже тринадцать. Давай, возьми меня с собой!

– Гляди-ка, с чего это тебе вдруг приспичило? Раньше ты обзывала меня свиньёй, а сейчас дождаться не можешь, чтобы тебя кто-нибудь ухватил за щелочку, где ещё нет ни одного волосика.

– Но я ведь тогда не знала, как это бывает, – оправдывается Мали. – Ну, так ты возьмёшь меня с собой?

– По мне так иди!

Пеперль великодушна, и потом она надеется, что парни с пренебрежением отвергнут Мали и все кинутся крутиться вокруг неё. Однако она твёрдо решила, что не каждому из парней позволит хвататься за свою щелку, а лишь тем, которые ей придутся по вкусу. И стоило ей только подумать об этом, как ее пизда-скороспелка запылала, и ей снова припомнилось, как горячий язык Руди вылизывал её похотливый клитор.

– Любопытно было бы узнать, – говорит Мали, – что приятнее: ебаться или дрочить.

– Ну, для меня это пока слишком, – отвечает Пеперль. – Я смогу ответить тебе на это только годика через два – а, может, и на будущей неделе.

В эту секунду Пеперль приняла решение как можно скорее позволить кому-нибудь пробуравить её жгучую дырочку. Час, проведённый с умелым Руди, открыл перед её уже на всё готовой пизденкой небывалые возможности. Она вдруг понимает, какое множество изысканных удовольствий поджидает её опушённую каштановыми кудряшками пизду, и она, Пеперль, не может пренебречь ни одним из этих удовольствий. «Храбрая ты у меня, пизденочка, до чего же храбрая», – говорит она про себя и, нагнувшись, пытается расцеловать её. Однако это, к великому сожалению, невозможно. Тогда она становится перед зеркалом, левой рукой оттягивает вверх поросший нежными волосиками венерин бугорок, так что набухший секель высовывается наружу, и с нежной осторожностью несколько раз поглаживает его влажным пальцем. Однако Мали всё ещё не удовлетворена сведениями, полученными от Пеперль, она упорно продолжает допытываться, что лучше, дрочить пальчиком или ебаться. Вот в чём вопрос! Вольное толкование Шекспира! Она, так же как и Пеперль, решила как можно скорее найти ответ на этот вопрос самостоятельно.

– Знаешь, – говорит Пеперль, – между еблей и дрочкой наверняка должна быть какая-то разница. Пару недель тому назад я, например, пошла на чердак, где кухарка-чешка Пипанека, который сегодня съезжал с квартиры, развешивала бельё. Я должна была ей помочь. Так вот, поднимаясь по чердачной лестнице, я вдруг услышала, что Янка с кем-то разговаривает. Я остановилась и слышу, как она говорит: «Господи Иисусе, да ведь твой штемпель куда как лучше!». Потом раздался визг, и я подумала, что-то случилось. Я стала пробираться дальше очень тихо, на цыпочках, но, к сожалению, споткнулась о стойку и с грохотом полетела. И когда я, наконец, добралась до того угла, где находилась Янка, то уже ничего не увидела. Она стояла там с совершенно стеклянными глазами и в мятых юбках, а рядом с ней стоял почтальон и говорил: «Итак, госпожа Янка, я кладу вам письмо в ящик, вы за него уже расписались». И с этими словами удалился. Я, естественно, поняла, за какое такое письмо она расписалась, потому что он впопыхах забыл даже застегнуть ширинку. Так что наружу ещё выглядывал кусочек карандаша.

Пеперль смеётся, Мали с совершенным недоумением глядит на неё и спрашивает:

– Он что, карандаш в ширинку засунул?

Пеперль заливается ещё пуще:

– Послушай, Мали, какая же ты всё-таки дурочка! Я имею в виду, что наружу выглядывал его поршень, которым он расписывался у нее в пизде, не понимаешь, что ли?

Тут до Мали доходит, она тоже прыскает от смеха и всё никак не может остановиться.

А Пеперль между тем продолжает свой рассказ:

– Тогда я, естественно, сразу сказала Янке: «Вы позволяете себя ебать, фрейлейн Янка?» Но она резко оборвала меня, заявив, что я-де подглядываю, представляешь, прогнала с чердака и пригрозила, что расскажет моей тётке, какая я свинья. Она, естественно, ни словом не обмолвилась, потому что тётка в таком случае узнала бы, что Янка сношалась с почтальоном, а что знает моя тётка, об этом вскоре узнаёт вся улица. Однако я успела тогда увидеть, что ей это очень пришлось по вкусу, стало быть, ебля, дело, похоже, весьма приятное!.. Я, знаешь, прямо-таки обрадовалась, узнав такое про Янку, потому что за несколько дней до этого услышала, как дядя хотел продрать тётку, а та ему заявила: «Отвяжись, оставь меня в покое, старый хрен, мне и моей пизде – нам обеим ты совершенно не интересен!» Однако он продолжал настаивать на своём, и тогда тётка заехала ему подсвечником. Я тогда подумала было, что ебля – дело совершенно некрасивое и скверное, иначе тётка тоже хотела бы этого. Однако их ругань меня завела, и я ещё добрые полчаса, должно быть, играла со своей пиздой, поскольку никак не могла заснуть… Таким образом, – заключила Пеперль, – ебля, выходит, бывает и такая, и сякая. Для одного в этом удовольствие, а другому в ней нет никакого интереса. Я, во всяком случае, скоро узнаю, как обстоят дела.

– Мали, Мали, – доносится через окно с улицы бранчливый голос. – Блядское отродье, будь ты проклята, явишься ты, наконец, домой?

Мали в крайней спешке накидывает на себя платье и с обещанием вечером ровно в восемь быть в Верингер-парке, стрелой вылетает за дверь.

Пеперль остаётся стоять перед зеркалом, разглядывая себя. Из мерцающего зеленью стекла на неё смотрит худое, дерзкое лицо девчонки из предместья с лучистыми чёрными глазами, вздёрнутым носиком и широким чувственным ртом, меж губ которого белеет ряд здоровых и крепких зубов. Она проводит ладонью по пышным каштановым волосам, оглаживает мягко уходящие книзу плечи, маленькие, острые грудки, стройные бёдра и тонкие ноги.

– Красивая я, – говорит она своему отражению в зеркале, – и я стану поблядушкой, как сказал Руди. А почему бы и нет, я совершенно не против, чтобы мою пизденку обрабатывали как следует, почему бы мне действительно не стать поблядушкой? Каждый день иметь хуй в пизде – не самое худшее. Денег у меня тоже будет достаточно, потому что пизденка у меня ничего не боится, храбрая, прекрасная пизденка!