Текст книги "Фаворитка императора"

– Его Величество Император!

Но Наполеон, это было ясно, видел только ее спутницу: крупную розовощекую блондинку с круглыми голубыми глазами навыкате, у которой был довольно испуганный вид. Ее грубо вырезанные губы вздрагивали, хотя она и пыталась улыбаться. На ней был зеленый бархатный плащ и ужасная шляпа с пучком разноцветных перьев попугая, похожим на метелку.

Находясь в нескольких шагах от эрцгерцогини, Марианна пожирала ее глазами, испытывая жестокую радость, обнаружив, что если она и не безобразна, то, по крайней мере, ничем не отличается от других. Конечно, у Марии-Луизы был свежий цвет лица, но голубые глаза – невыразительны, а в знаменитой габсбургской губе под длинноватым носом – ничего привлекательного. А как убого она одета! И затем, для юной девицы она действительно была слишком пухлой. Лет через десять она превратится в толстуху, ибо уже сейчас в ней ощущалась тяжеловесность.

Молодая женщина с нетерпением ждала реакции Наполеона, который, стоя в воде, созерцал свою супругу. Безусловно, он испытывал разочарование, сейчас он поприветствует ее согласно протоколу, поцелует руку и вернется наконец в свою отремонтированную карету… Но нет!.. Его радостный голос возвестил:

– Сударыня, я бесконечно счастлив увидеть вас!

После чего, не обращая внимания на летящие, как от мокрого пуделя, брызги, он вскочил на подножку, обнял пышную блондинку и осыпал ее поцелуями, вызвав кривую улыбку у другой дамы, сразу же не понравившейся Марианне миловидной женщины, довольно полной, с великоватой головой и короткой шеей, чей язвительный взгляд противоречил выражению простодушия на ее лице. Без сомнения, это была знаменитая Каролина Мюрат, сестра Наполеона и одна из самых злобных склочниц режима. Спутник Императора обнял ее, после того, впрочем, как приложился к руке эрцгерцогини, и тут же ретировался в карету без гербов, тогда как сияющий Наполеон расположился напротив женщин и крикнул стоявшему навытяжку около кареты камергеру:

– А теперь живо в Компьен! И без остановок!

– Но, сир, – запротестовала королева Неаполя, – нас ждут в Суассоне, где именитые граждане приготовили встречу, ужин.

– Они поедят свой ужин без нас! Я желаю, чтобы мадам уже сегодня вечером была у себя! В путь!

Получив такую отповедь, Каролина прикусила губы и укрылась в своем углу, а карета тронулась. Полными слез глазами Марианна еще успела заметить восхищенную улыбку, с которой Наполеон смотрел на свою невесту. Раздалась резкая команда, и вслед за эскортом восемьдесят три кареты кортежа проследовали одна за другой мимо церкви. Опершись плечом о сырой камень готического свода, Марианна смотрела на проезжавшую вереницу, но ничего не видела, погрузившись в такую болезненную прострацию, что Аркадиусу пришлось легонько встряхнуть ее, чтобы привести в себя.

– Что будем теперь делать? – спросил он. – Следует вернуться в гостиницу. Вы промокли… да и я тоже.

Но молодая женщина окинула его диким взглядом.

– Мы поедем в Компьен, мы тоже.

– Однако… для чего? – удивился Жоливаль. – Я боюсь, что вы задумали какое-нибудь безрассудство. Дался вам этот кортеж!..

– Я хочу ехать в Компьен, говорю вам, – настаивала молодая женщина, топая ногой. – И не спрашивайте меня зачем, я и сама не знаю. Единственное, что я знаю, – это то, что мне необходимо туда ехать.

Она так побледнела, что Аркадиус нахмурил брови. Словно жизнь полностью покинула ее, оставив безучастное тело. Совсем тихо, пытаясь избавить ее от леденящей, парализующей боли, он напомнил:

– А… как же с сегодняшним свиданием?

– Оно не интересует меня больше, раз это не он назначил его. Вы слышали? Он направился в Компьен. Но не для того же, чтобы вернуться сюда. Сколько отсюда до Компьена?

– Около пятнадцати лье!

– Вот видите! Теперь в седло и поедем кратчайшим путем! Я хочу быть в Компьене раньше их.

Она уже бежала к деревьям, где были привязаны лошади. Следуя за нею, Аркадиус еще пытался образумить молодую женщину:

– Не безумствуйте, Марианна. Вернемся в Брэн, и предоставьте мне сходить посмотреть, кто вас будет ждать этой ночью.

– Это меня не интересует, говорю вам! Когда же вы поймете, что во всем мире только одно существо имеет для меня значение? К тому же эта встреча может быть только западней! Теперь я уверена в этом… Но я не обязываю вас следовать за мною! – бросила она жестоко. – Я прекрасно смогу ехать одна.

– Не говорите глупости! – пожав плечами, заметил Аркадиус.

Чуть пригнувшись, он протянул молодой женщине скрещенные руки, чтобы она оперлась носком и села в седло. Он не корил ее за черную меланхолию, ибо понимал, как тяжелы для нее эти минуты. Просто ему больно было видеть, как она набивает себе шишки при встрече с неизбежностью, с которой не в силах бороться ни она, ни кто-либо другой.

– Едем, раз вы считаете это необходимым! – сказал он только, садясь в свою очередь в седло.

Ничего не ответив, Марианна сжала каблуками бока своей лошади. Животное помчалось бешеным аллюром по идущей над водой дороге. Курсель, где только несколько физиономий высунулось на шум, вновь погрузился в тишину заброшенности. Злополучная берлина, снабженная новым колесом, тоже исчезла.

Несмотря на получившуюся задержку, Марианна и Аркадиус поспели к выезду из Суассона как раз вовремя, чтобы увидеть проезжавшую императорскую карету, без остановки промчавшуюся мимо изумленных и в известной степени возмущенных супрефекта муниципального совета и военных властей, которые ждали несколько часов под дождем ради единственного удовольствия увидеть своего Императора, проскользнувшего у них под носом.

– Но почему все-таки он так спешит? – процедила сквозь зубы Марианна. – Что вынуждает его быть в Компьене?

Неспособная дать приемлемый ответ на этот вопрос, она хотела, после того как на почтовой станции заменили лошадей, двигаться дальше, когда увидела, что императорская карета внезапно остановилась. Дверца распахнулась, и королева Неаполя – Марианна узнала ее по украшавшим плащ страусовым перьям – спрыгнула на дорогу. С возмущением на лице она решительным шагом направилась к следующей карете. Подбежавший камергер откинул ступеньку, и Каролина Мюрат с видом королевы в изгнании уселась внутри, а кортеж возобновил движение. Марианна обратила к Аркадиусу вопрошающие глаза.

– Что это может значить?

Не отвечая на ее вопрос, Аркадиус, чтобы как-то скрыть смущение, нагнулся и сделал вид, что поправляет подпругу.

– Да наберитесь же мужества сказать мне правду, Аркадиус. Вы думаете, он хотел остаться один с этой женщиной?

– Возможно, – благоразумно согласился Аркадиус. – Если только это не один из капризов королевы Неаполя, которыми она так прославилась.

– В присутствии Императора? Никогда не поверю. В галоп, мой друг, я хочу видеть, как они будут выходить из кареты.

И бешеная скачка сквозь ледяные потоки воды, грязь и бьющие по лицу обвисшие ветви деревьев продолжалась.

Въезжая затемно в Компьен, изнеможенная и окоченевшая от холода Марианна дрожала так, что зуб на зуб не попадал, но держалась в седле благодаря огромной силе воли. Все тело болело, словно ее исхлестали бичами. Но ни за что на свете она не призналась бы в этом!..

Выигрыш во времени, который они получили над кортежем, оказался ничтожным, так как на всем бесконечном пути, кроме отдельных участков густого леса, громыхание восьмидесяти трех карет почти беспрерывно долетало до ушей молодой женщины.

Теперь, проезжая по иллюминированным улицам, украшенным флагами от сточных канав до коньков крыш, Марианна беспомощно моргала, как ночная птица, внезапно брошенная на свет. Дождь перестал. Город облетела весть, что Император сегодня вечером привезет свою невесту, ожидавшуюся только завтра. Поэтому, несмотря на позднее время, много жителей находилось на улицах и в различных заведениях. Громадная толпа уже бурлила у решеток большого белого замка. А он сиял в ночи, как гигантская колония светлячков. Во дворе маршировал полк гренадеров гвардии, готовясь к выходу, чтобы осуществить службу порядка. Через несколько минут рослые солдаты в косматых шапках, образуя проход, рассекут толпу, как могучий таран, которому никто не сможет воспрепятствовать. Марианна машинально стряхнула воду, капавшую с полей ее шляпы.

– Когда солдаты выйдут, – сказала она, – мы бросимся вперед, чтобы проскочить через просвет. Я хочу добраться до решетки.

– Это чистое безумие, Марианна! Нас раздавят, растопчут. Эти люди и не подумают уступить вам место.

– Они даже не заметят этого. Пойдите привяжите лошадей и присоединяйтесь ко мне. Надо спешить.

Действительно, когда Аркадиус бегом повел лошадей к воротам большой, ярко освещенной харчевни, все колокола города начали перезвон. Должно быть, кортеж въехал в Компьен. Одновременно громовой приветственный возглас взлетел к небу. Ворота замка отворились, пропуская мощную колонну гренадеров с ружьями наперевес, которые шли вперед строгим строем, рассекая толпу и образуя двойную шпалеру для проезда карет. Марианна бросилась вперед… Жоливаль за нею. Используя отступление толпы, ей удалось, проскользнув за спинами гренадеров, пробраться до решетки замка. Раздавались, правда, возмущенные возгласы, и даже тумаки посыпались на неистового юношу, осмелившегося претендовать на первое место, но она не ощущала ничего. К тому же первые гусары ураганом влетели на площадь, на полном ходу осаживая покрытых пеной лошадей. Толпа в один голос взревела:

– Да здравствует Император!..

Марианна взобралась на низкий фундамент позолоченной решетки, ухватившись за мокрое железо. Между нею и большим крыльцом, на котором выстраивались лакеи в зеленых ливреях, держащие факелы с трепещущим в холодном воздухе пламенем, не было ничего, кроме обширного пустого пространства. В одно мгновение окна и террасы замка заполнились избранной публикой, один оркестр расположился на галерее близко к воротам, другой на площади, а третий прямо в окнах служебной пристройки. Повсюду трещали и брызгали огнем факелы. Стоял невероятный шум, усиливавшийся мощным громом барабанов.

Между рядами гренадеров, пажей, берейторов, офицеров и маршалов показалась летящая карета, за ней другая, третья… Сердце Марианны готово было выскочить из-под мокрого сукна ее костюма. Расширившимися глазами она смотрела, как на устланном ковром широком крыльце появились, под большим треугольным фронтоном, в платьях со шлейфами дамы, чьи диадемы играли многоцветными огнями, и мужчины в богатых, красных с золотом или синих с серебром, костюмах. Она заметила даже несколько австрийских офицеров в парадной белой форме, усыпанной орденами. Где-то пробило десять часов.

Тогда, среди великого смятения и приветственных кликов, показалась наконец карета восьмериком, которую Марианна уже так хорошо знала. Горнисты на галерее протрубили «Славу Империи», в то время как карета на крыльях всеобщего энтузиазма пронеслась через широко распахнутые ворота и описала полную изящества дугу. Стремглав бежали лакеи, факельщики опустились на брусчатку двора, тогда как крыльцо укрылось атласом и парчой склонившихся в глубоком реверансе придворных дам. Глазами, полными слез, которые она не могла больше удерживать, Марианна увидела, как Наполеон спрыгнул на землю, затем, весь сияя, повернулся к сидящей в карете и с нежными предосторожностями внимательного влюбленного заботливо помог ей спуститься. Порыв внезапной ярости осушил глаза Марианны, когда она увидела, что эрцгерцогиня пунцово-красного цвета и ее нелепая шляпа с перьями попугая сильно сбита набок. Кроме того, поза у нее была какая-то странная, довольно-таки принужденная.

Стоя, Мария-Луиза была на полголовы выше своего жениха. Они составляли удивительно неподходящую пару: она, со своей тяжеловесной германской изнеженностью, он, с бледным цветом лица, римским профилем и неукротимой жизненной силой, которой был обязан средиземноморской крови. Единственное, пожалуй, что не бросалось в глаза, – это разница в возрасте, ибо широкие плечи Марии-Луизы лишали ее всей прелести ранней молодости. Однако не похоже было, чтоб оба замечали это. Они смотрели друг на друга с таким восхищенным видом, что у Марианны внезапно появилось желание умереть. Как же мог этот человек, совсем недавно обладавший ею с такой страстью, как будто искренне клявшийся, что она одна царит в его сердце, смотреть теперь на эту высокую рыжую телку с видом ребенка, впервые получившего рождественский подарок? В бешенстве молодая женщина вонзила ногти себе в ладони и заскрипела зубами, чтобы не взвыть от боли и злобы.

А там новоприбывшая раздавала поцелуи женщинам императорской семьи: очаровательной Полине, с трудом удерживавшейся от смеха при виде пресловутой шляпы, мудрой Элизе со строгим профилем Минервы, темноволосой красавице – королеве Испании, грациозной блондинке – королеве Гортензии, чье белое шелковое платье, нежно сиявший жемчуг и безупречное изящество вызывали в памяти образ ее матери и ужасно диссонировали с власяницей Марии-Луизы.

На время Марианна забыла о себе, задавшись вопросом, какими могли быть подлинные чувства кроткой дочери Жозефины перед лицом этой женщины, посмевшей прийти, чтобы занять трон, еще теплый после ее матери? Не было ли это совершенно бесполезной жестокостью Наполеона, обязавшего ее присутствовать здесь, чтобы встречать иностранку на пороге французского дворца? Бессмысленно, но вполне в духе Императора. Уже не раз Марианна замечала, как его естественная доброта сменялась каким-то нечеловеческим равнодушием.

– Вы позволите мне наконец проводить вас в теплую гостиницу? – раздался рядом с нею дружеский голос Аркадиуса. – Или вы желаете провести ночь, вцепившись в эту решетку? Больше не на что смотреть.

Вздрогнув, Марианна увидела, что и в самом деле, кроме карет, слуг и убиравших упряжь конюших, во дворе никого не было, а окна закрыты. На площади толпа неохотно отступала от ограды, медленно, словно отлив на море… Она повернула к Аркадиусу лицо с еще не просохшими слезами.

– Вы считаете меня сумасшедшей, не так ли? – прошептала она.

Он ласково улыбнулся и по-братски обнял за плечи молодую женщину.

– Я считаю, что вы молоды, удивительно… убийственно молоды! Вы бросаетесь на все, что может вас поранить, в ослеплении обезумевшей птицы. Когда вы станете старше, вы научитесь уклоняться от стальных капканов, которые так умело расставляет жизнь на дорогах человеческих, чтобы калечить и убивать, вы научитесь закрывать глаза и уши, чтобы, по меньшей мере, охранять ваши заблуждения и душевный покой. Но сейчас слишком рано…

Гостиница «У большого оленя» была переполнена, когда Марианна и Жоливаль проникли туда, а хозяин, который метался взад-вперед, как встревоженная курица, даже и слушать их не захотел. Возмущенному Аркадиусу пришлось схватить его на полном ходу за обвитое вокруг шеи полотенце и остановить твердой рукой.

– К чему такая спешка, друг мой! На все свое время, и я буду вам признателен, если вы выслушаете меня. Прибывшая сюда госпожа, – добавил он, указывая на Марианну, которая усталым жестом сняла шляпу и освободила волосы, – как вы можете убедиться, выбилась из сил от усталости, промокла и проголодалась. И поскольку она выполняет важную миссию Его Величества, будьте любезны сейчас же найти ей место для отдыха, где она сможет поесть и обсушиться, будь это хоть ваша собственная комната.

По лицу бедного малого, удерживаемого тонкими, но словно железными пальцами Аркадиуса, пробежали все цвета радуги. Слова «Его Величество» исторгли из его груди стон. Он в отчаянии всплеснул своими короткими руками и взглянул на молодую женщину полными слез глазами.

– Но у меня больше нет своей комнаты, князь! Я вынужден был отдать ее адъютанту герцога де Ровинго. В данный момент мадам Робино, моя супруга, готовит мне постель в буфетной. Я не могу решиться предложить ее госпоже… или я должен сказать: ее сиятельству? – закончил он со страхом, вызвавшим улыбку у Жоливаля. Очевидно, добряк лихорадочно спрашивал себя, не была ли эта очаровательная брюнетка какой-нибудь малоизвестной сестрой Императора. У них, Бонапартов, такая большая семья!

– Говорите просто госпожа, но найдите что-нибудь.

В тот момент, когда Робино подумал, что не проще ли будет упасть в обморок, чтобы избежать необходимости выполнить требование, какой-то австрийский офицер в изящном светло-коричневом мундире ландвера, уже некоторое время с возрастающим интересом вглядывавшийся в прекрасное бледное лицо Марианны, приблизился и, слегка щелкнув каблуками, поклонился молодой женщине. А она с закрытыми глазами прислонилась к стене, совершенно равнодушная к ведущимся переговорам.

– Позвольте мне представиться: князь Клари унд Алдринген, чрезвычайный посол Его Величества Императора Австрии! Я занимаю две комнаты в этой гостинице: пусть сударыня окажет мне милость согласиться…

Восклицание Робино одновременно с чопорным поклоном Жоливаля прервали его слова.

– Боже! Монсиньор уже вернулся? И я не встретил монсиньора! Разве монсиньор не должен ужинать во дворце?

Австрийский князь, высокий мужчина лет тридцати с тонким, умным лицом под густой шапкой светлых волос, весело рассмеялся.

– Очень жаль, дорогой хозяин, но вам придется поискать, чем накормить меня. Я не ужинал во дворце, потому что никто не будет там ужинать.

– Неужели повар по ошибке проткнул себя шпагой? – улыбнулся Жоливаль.

– Вовсе нет. На самом деле двор собрался в большом зале, ожидая приглашения к столу, когда Дюрок объявил, что Их Величества удалились в свои апартаменты… и что ужина не будет. Но теперь я благословляю это неожиданное возвращение, которое я только что проклинал, раз оно позволяет мне, сударыня, быть вам чем-то полезным.

Последние слова, разумеется, адресовались Марианне, но она осталась бесчувственной к их любезному содержанию и даже не поблагодарила. Из разговора австрийца она уловила только одну деталь, и возникшее в ней подозрение было таким сильным, что она не смогла удержаться от вопроса:

– Их Величества удалились? Это не значит, я думаю, что…

Она не посмела докончить. Клари снова рассмеялся:

– Боюсь, что да. Как будто Император, едва приехав, спросил у кардинала Феша, действительно ли он женат… или, по меньшей мере, делает ли эрцгерцогиню его женой заключенный в Вене брак по доверенности…

– И тогда Император сказал… Императрице, что он будет иметь честь нанести ей визит в ее апартаментах через некоторое время, достаточное, чтобы принять ванну.

Грубость того, что скрывалось за этими учтиво-ироническими словами, заставила смертельно побледнеть Марианну.

– Таким образом… – начала она внезапно охрипшим голосом, заставившим австрийца взглянуть на нее с удивлением, а Аркадиуса – с беспокойством.

– Таким образом… Их Величества удалились, а я здесь к вашим услугам, сударыня… Однако как вы побледнели! Вы плохо чувствуете себя? Эй! Робино, пусть ваша жена сейчас же проводит мадам в мою комнату, она лучшая в доме. Мой Бог!

Его испуганное восклицание было оправданным. Внезапно утратив последние силы от невольно нанесенного ей удара, Марианна пошатнулась и упала бы, если бы Жоливаль вовремя не подхватил ее. Минутой позже на руках у Клари, освободившего Жоливаля от слишком, пожалуй, тяжелой для него ноши, предшествуемая мадам Робино в шелковом платье и муслиновом чепчике, вооруженной большим медным подсвечником, потерявшая сознание Марианна поднималась по хорошо навощенной лестнице «У большого оленя».

Когда после сразившего ее пятнадцатиминутного блаженного беспамятства Марианна пришла в себя, она увидела перед собой мышеподобного Аркадиуса и высокую, румяную, с выбивающимися из-под чепчика темными локонами женщину. Заметив, что она открыла глаза, дама перестала натирать ей виски уксусом и с удовлетворением констатировала, что «теперь все пойдет на лад».

По правде говоря, Марианна, не считая того, что она очнулась, не чувствовала себя так уж хорошо, даже наоборот. Ее бросало то в жар, то в холод так, что зубы стучали, виски словно зажали в тиски. Тем не менее, вспомнив услышанное, она попыталась вскочить с кровати, на которой лежала полностью одетая.

– Я хочу ехать! – начала она, дрожа до такой степени, что едва можно было разобрать, что она говорит. – Я хочу вернуться домой, немедленно.

Положив ей руку на плечи, Аркадиус заставил ее снова лечь.

– Об этом не может быть и речи! Вернуться в Париж, верхом и в такую погоду? Да вы умрете в пути, моя дорогая. Я не могу считать себя светилом медицины, но кое в чем разбираюсь и, глядя на ваши пылающие щеки, готов утверждать, что у вас лихорадка.

– Что за важность! Я не могу оставаться здесь! Разве вы не слышите? Эта музыка… пение… взрывы петард! Разве вы не слышите, как радуется этот полубезумный от счастья город тому, что Император уложил в свою постель дочь самого злейшего врага?

– Марианна! – простонал Аркадиус, испуганный блуждающим взглядом своей спутницы. – Умоляю вас…

Молодая женщина разразилась нервным смехом, который больно было слушать. Оттолкнув Аркадиуса, она вскочила с кровати, подбежала к окну и, с яростью отбросив занавески, приникла к нему. По ту сторону мокрой пустой площади освещенный дворец возвышался перед нею, как вызов, этот дворец, внутри которого Наполеон держал в своих объятиях Австриячку, обладал ею, как обладал Марианной, шептал ей, может быть, те же слова любви… В пылающем мозгу молодой женщины ярость и ревность смешались с лихорадкой и зажгли поистине адское пламя. Беспощадная память возвращала ей каждое любовное движение ее возлюбленного, каждое его выражение… О, если бы проникнуть за эти наглые белые стены! Узнать бы, за каким из этих закрытых окон совершалось преступление любви, в котором сердце Марианны было искупительной жертвой!

– Мio dolce amor! – бормотала она сквозь зубы. – Мio dolce amor!.. Неужели он говорит ей это тоже?

Аркадиус побаивался, как бы Марианна в порыве отчаяния не начала кричать, но не решался подойти к ней и тихонько шепнул ошеломленной хозяйке:

– Она очень больна! Найдите доктора… быстро!

Не ожидая повторения, женщина, шурша накрахмаленными юбками, исчезла в коридоре, а Жоливаль потихоньку, шаг за шагом, подошел к Марианне. Она даже не заметила его. Она стояла, натянутая, как тетива лука, пожирая расширившимися глазами величественное белое здание, и вдруг ей показалось, что его стены стали стеклянными, что она могла видеть ужасной силой ясновидения, рожденной пароксизмом ревности, все… вплоть до глубины той самой комнаты, где под необъятным пурпурно-золотым бархатным пологом тело цвета слоновой кости сжимало в страстном объятии другое – пухлое, бело-розовое. И Марианна, терзаемая и распинаемая, забыла обо всем окружающем, отдаваясь созерцанию любовной сцены, которую ей легко было представить, ибо совсем недавно она переживала то же самое. Подкравшийся Аркадиус услышал ее лихорадочный шепот:

– Как ты можешь дарить ей такие же поцелуи, как и мне?.. Ведь это же твои губы! Неужели ты ни о чем не помнишь, скажи?.. Ты не можешь… ты не можешь любить ее так, как любил меня! О, нет… умоляю тебя… не держи ее так!.. Прогони ее… Она принесет тебе несчастье! Я знаю, я чувствую! Вспомни сломанное у распятия колесо! Ты не можешь любить ее… Нет, нет… НЕТ!

Она коротко вскрикнула, и это был крик агонии. Внезапно она опустилась перед окном на колени, сотрясаясь от отчаянных рыданий, в какой-то мере снимавших опасное нервное напряжение, так испугавшее Аркадиуса.

Когда он решился коснуться ее, она не противилась. С бесконечной нежностью и осторожностью сиделки он поднял ее, едва касаясь опершегося о него дрожащего тела, и медленно довел до кровати. Она подчинилась, как измученное дитя, без всякого сопротивления, слишком поглощенная своей болью, чтобы реагировать на что-либо. Сам готовый заплакать, видя такие страдания, Жоливаль кончал укладывать Марианну на кровать, когда дверь отворилась перед м-м Робино, которая привела доктора. Увидев, что упомянутый доктор был не кто иной, как лейб-медик Императора Корвисар собственной персоной, Аркадиус не особенно удивился. День, подобный сегодняшнему, способен отучить человека удивляться, к тому же ничего необычного не было в том, что императорский доктор оказался в гостинице, битком набитой важными персонами. Его появление принесло большое облегчение.

– Я заглянул сюда, – сказал он, – выпить кружку пунша с друзьями, когда услышал хозяйку, во весь голос звавшую врача. Следовавший за нею по пятам князь де Клари засыпал ее вопросами. Это он сообщил мне, кто заболел. Вы можете сказать, что делает здесь и в таком состоянии синьорина Мария-Стэлла?

Строго поглядывая на продолжавшую рыдать Марианну, врач со скрещенными на груди руками всей своей одетой в черное тяжеловесной фигурой совершенно подавил Аркадиуса. Жоливаль был слишком утомлен для долгих объяснений, особенно с такой могучей натурой. Он удовольствовался беспомощным жестом.

– Она – ваша пациентка, – пожимая плечами, сказал он, – вы уже должны немного узнать ее, доктор. Она любой ценой решила ехать.

– Этого нельзя было позволить.

– Интересно, как бы вы это сделали? Мы поехали за кортежем эрцгерцогини еще до Суассона, представляете себе? Когда Марианна узнала, что произошло во дворце, с нею случился нервный припадок.

– Всю эту дорогу, и под проливным дождем! Но это же форменное безумие! Что касается того, что произошло во дворце, то не из-за чего терзаться. Праведное небо! Истерика из-за того, что Его Величество захотел немедля воспользоваться заключенной сделкой?

Пока мужчины вели этот разговор, м-м Робино с помощью служанки быстро раздела беспомощную Марианну и уложила ее в постель, согретую большой медной грелкой. Рыдания постепенно утихли, но сжигавшая молодую женщину лихорадка, похоже, прогрессировала с каждой минутой. Однако рассудок ее немного прояснился. Потрясший ее бурный припадок отчаяния снял слишком большое умственное напряжение, и теперь она в состоянии прострации, с полузакрытыми глазами, слушала громовой голос Корвисара, бранившего ее за то, что она отважилась часами ехать верхом под холодным проливным дождем.

– Мне кажется, у вас есть карета и превосходные лошади? Какая же муха вас укусила, что вы проделали такой путь верхом, да еще в такую погоду?

– А мне нравится ездить верхом! – упрямо возразила Марианна, решив ничего не говорить о ее истинных побуждениях.

– Вот полюбуйтесь! – ухмыльнулся врач. – Как вы думаете, что скажет Император, когда узнает о вашем подвиге, и что…

Рука Марианны стремительно выскользнула из-под одеяла и легла на руку Корвисара.

– Но он не узнает об этом! Доктор, прошу вас ничего не говорить ему! Впрочем… вероятно, это ничуть не заинтересует Его Величество.

Корвисар вдруг громко расхохотался.

– Мне ясно: вы не хотите, чтобы Император узнал, но если бы вы были уверены, что его разгневает ваша проделка, вы немедленно послали бы меня рассказать ему? Ну, ладно, успокойтесь, я все расскажу ему и он будет в ярости.

– Я ничуть в это не верю! – раздраженно сказала она. – Император…

– …занят попыткой завести наследника! – грубо оборвал ее врач. – Дражайшая моя, я не понимаю вас: вы же знаете, что такой род… деятельности неизбежен, поскольку Император женился только для этого.

– Он мог бы не так спешить! Зачем уже сегодня вечером он…

– …взял эрцгерцогиню в свою постель? – докончил Корвисар, решивший, похоже, играть в «бессвязные речи»[4]4
  Вроде нашего «испорченного телефона». (Прим. пер.)


[Закрыть]. – Да потому что он торопится, вот и все. Он женат, хочет наследника и сразу берется за дело. Вполне естественно!

– Но ведь он фактически еще не женат!.. Подлинная свадьба должна состояться через несколько дней в Париже. А этой ночью Императору полагалось…

– …отправиться спать в Шантийи, я знаю! Это всего-навсего небольшой прокол в брачном контракте. И нет никаких оснований доводить себя до такого состояния. Черт возьми! Посмотрите на себя в зеркало, именно сейчас, когда вы больше похожи на мокрого пуделя, чем на знаменитую певицу, и бросьте взгляд на эту здоровую, полную девушку, которой не откажешь в свежести и которая должна принести всем нам наследного принца. У ваших ног все мужчины или почти все! Вплоть до этого австрийца, который, едва приехав, толчется у лестницы, ожидая новостей о вас! Итак, предоставьте Императору заниматься своим супружеским ремеслом. Это не повредит вашему любовнику, простите за откровенность.

Марианна не ответила. Зачем? Ни один мужчина не понял бы ее в эту минуту, и, действительно, этого невозможно было требовать, ибо оно противно самой природе мужчин. Она не была настолько наивной, а Фортюнэ Гамелен достаточно скромной, чтобы вообразить, что она была первой женщиной, затронувшей сердце властелина Европы. Наполеон обожал свою первую супругу и постоянно изменял ей. Такова сущность мужчины: потребность в переменах, непреодолимая склонность к полигамии, даже когда он страстно влюблен. Однако попытка пофилософствовать на эту тему не успокоила глухую боль в сердце Марианны. Неужели внешний вид, телосложение женщины, которую он обнимал, имели так мало значения в его глазах? В таком случае почему его выбор пал на нее, Марианну? До какой степени затронула она глубочайшие фибры его души? Какое место занимает между памятью о Жозефине, светловолосой Марии Валевской, в которую, как говорят, он безумно влюбился в Варшаве, и другими возлюбленными?

Решив, что она уснула, Корвисар осторожно задернул занавески кровати и, сопровождаемый Аркадиусом, направился к выходу. Он передал ему микстуру, прописал горчичники и отдых в тепле. Марианна услышала, как он шептал на пороге:

– Истерика прошла, а простуда, по-моему, ничем не грозит. Естественно, она будет немного подавлена, но в данном случае я рассматриваю это как положительный фактор. По крайней мере, она будет вести себя спокойно.

Угревшись под одеялами, Марианна вдруг с удивлением обнаружила, что улыбается. Спокойно?.. Она?.. О каком спокойствии может быть речь, когда она ощущает, как в ней кипят свежие боевые силы, закаленные, может быть, на огне лихорадки? Она не была женщиной, готовой долго жаловаться на свою судьбу. Она любила борьбу, и этой ночью, брачной для другой, она открыла для себя новый смысл существования: неприязнь, прежде всего неприязнь, неистовая, всеобъемлющая, близкая к ненависти, которую она испытывала теперь к этой белой с розовым австриячке. Затем, вполне естественно, необходимо вступить в борьбу с нею, оценив возможности ее влияния на рассудок, сердце и чувства Наполеона.

А почему бы не попытаться ответить ударом на удар ее ветреному возлюбленному?.. Почему не испытать на нем самое лучшее средство, заложенное дьяволом в женском арсенале: эту ревность, которая за одну неделю так ее измучила? Она уже достаточно знаменита. Весь Париж знает ее имя, голос, даже ее лицо. Она имела в своем распоряжении все средства заставить говорить о себе с тех пор, как Фуше стал в некотором роде ее слугой, вплоть до газетных статей и хитроумных сплетен Фортюнэ. Если ее имя начнут часто упоминать вместе с именем другого мужчины, как прореагирует на это Император? Интересно узнать!.. «Вся императорская гвардия влюблена в тебя!» – сказала Фортюнэ. И Корвисар отметил, что почти все мужчины увлечены ее красотой. Глупо было бы не использовать это и не попытаться проникнуть в тайны сердца Наполеона. Но, конечно, речь идет только о видимости, а не о подлинной измене.