Текст книги "Рено, или Проклятие"

Крепкая рука встряхнула его, пробудив от мечтательного сна и вернув на землю. Мужской голос приказал подняться. Ошеломленный Рено встал, но новое потрясение не шло ни в какое сравнение с первым. Мужчина, который приказал ему встать с колен, был тем самым человеком в простой одежде, что беседовал с Пьером де Монтрей возле строящейся часовни. Теперь Рено понял, кем был этот человек, потому что молодая королева обратилась к нему со словами: «Сир, мой супруг». Да, Рено не мог ошибиться, он стоял перед королем Людовиком, по счету девятым, которого все королевство уже окружило ореолом куда более драгоценным, чем дает корона земных королей.

«Господи Боже! Как глупо я себя вел! Она сочтет меня идиотом!» – подумал Рено в отчаянии, даже не заметив, что, назвав молодую королеву словом «она», он уже говорит с ней языком влюбленного сердца. Король вновь обратился к Рено, выслушав рассказ Маргариты:

– Эй, молодой человек! Что с вами? Вы превратились в статую?

– Я… Ваше Величество! Сир! – наконец пробормотал бедняга Рено. – Я приехал из деревни… Я еще не привык…

– Привыкнете! Хотя… удостоиться разом недоброжелательства старшей королевы и защиты младшей? Такое вряд ли случается часто! Но зато мы узнали, кто вы такой. А теперь попрощайтесь с дамами и дожидайтесь баронессу внизу. Вам легче будет прийти в себя, когда вы останетесь один.

В доказательство, что он вовсе не выгоняет Рено, король протянул ему для поцелуя руку, и Рено благодарно коснулся ее губами, потом низко поклонился дамам и с невероятным чувством облегчения направился к дверям. Король был прав: ему совершенно необходимо было очнуться. Рено вышел на крыльцо, остановился и стал вглядываться в небо, вдыхая полной грудью теплый ароматный воздух. Он заметил, что кто-то следовал за ним и стоял с ним рядом на крыльце, только тогда, когда этот «кто-то» к нему обратился.

– Хотела бы я знать, – произнес звонкий голосок, – почему старуха так плохо вас приняла.

– Старуха? – переспросил Рено, с удивлением глядя на свою неожиданную собеседницу, без всякого сомнения, очень плохо воспитанную, зато очень хорошо одетую – в парчовое платье того же алого цвета, что и королева Маргарита, и такую же алую шапочку. Голосок принадлежал девочке, которая только еще готовилась стать девушкой, на вид ей было лет двенадцать, и она была похожа на маленького задиристого петушка, который ходит, задрав голову. Правда, петушок был довольно пухленьким. А вот красотой она была обделена – слишком длинный нос, неровная кожа, ярко-рыжие волосы и большой насмешливый рот с тонкими губами, которые, приоткрывшись, обнажали острые, мелкие, очень белые зубы. Вдобавок она чуть-чуть косила и смотрела немного вбок, в землю, а не на собеседника, так что понять, какого цвета у нее глаза, было невозможно. Рено подумал, что она похожа на маленькую ведьмочку.

– Если вы изволили назвать так королеву Бланку, мадемуазель, – произнес он, – то, по моему мнению, не выразили ей того почтения, которого она заслуживает.

– А разве она не старая? – задала вопрос юная насмешница. – Другое дело, что никак не хочет расстаться с молодостью, и если послушать наших придворных, то до сих пор у нас королева! На самом деле вот уже десять лет, как мадам Маргарита одна должна носить этот титул, но старуха упорствует и обращается с королевой не по-доброму, а все потому, что ревнует!

– Почему ревнует? – не понял Рено.

– Только мужчина может задать такой дурацкий вопрос. Это же так понятно! Потому что мадам Маргарита моложе ее, потому что сама она никогда не была такой красивой, потому что наш король очень любит свою жену!

Рено уловил в речи девочки тот же акцент солнечной страны, что и у Ее Величества Маргариты, и решил, что девочка тоже приехала из Прованса, но на всякий случай, чтобы удостовериться, спросил ее:

– Мне кажется, вы тоже очень любите мадам Маргариту, и, наверное, вы одна из ее придворных дам?

Большой рот показал все свои остренькие зубки, улыбнувшись широчайшей, радостной улыбкой, глаза уставились прямо на Рено, и он увидел, что они такие же зеленые, как молоденькие листочки.

– Я самая близкая из придворных дам, потому что мы с ней в родстве. Меня зовут Санси де Синь, и мадам Маргарита к тому же еще и моя крестная.

– Какое у вас красивое имя, Санси, – похвалил Рено, которому рыжая девочка стала необыкновенно мила, как только он узнал, что она состоит в родстве с Маргаритой Прованской.

– Благодарю вас, но только королева и люди, которых я люблю, имеют право называть меня по имени, – заявила она сурово. – Неведомо кому называть меня просто по имени непозволительно.

– До сегодняшнего дня я не считал себя неведомо кем, – вздохнул Рено, – но мадам Бланка позаботилась о том, чтобы я осознал собственное ничтожество.

– Не говорите жалких слов! Даже если старуха вами пренебрегает, ваша знатность, хоть она и досталась вам незаконным образом, заметна с первого взгляда. Быть одним из Куртене, родственником византийского императора, вовсе не пустяк. К тому же ваш отец был рыцарем легендарного короля-прокаженного, а ваша мать таинственной знатной дамой!

Есть от чего воспламениться воображению! А скажите, имя вашей матери тайна и для вас?

– Нет. Я знаю, кем она была, но ее тайна для меня священна.

– Я и не собираюсь вас просить ее нарушить. Но не сомневайтесь, очень скоро множество дам будут вам строить глазки…

– Рискуя лишиться милости мадам Бланки, о всемогуществе которой вы сами только что упомянули? Не слишком ли пылкое у вас воображение?

– Я знаю, о чем говорю. И не сомневаюсь, что уже две или три из них мечтают о том, что выведают у вас эту тайну… Однако вернемся к тому, с чего начали: неужели неизвестно, почему старуха с первого взгляда прониклась к вам такой неприязнью?

– Умоляю вас, не называйте ее так. Даже если она прониклась ко мне неприязнью, как вы изволили выразиться, и я тоже, совершенно очевидно, никогда не почувствую к ней тепла и симпатии, подобное обращение меня смущает. Все-таки она королева!

– Я тоже вам скажу, что пока Его Величество король был ребенком, она правила, как истинная государыня, и умела держать в узде даже самых мятежных баронов – среди которых, к слову сказать, были и ваши де Куси. Ничего не скажешь, она мудро управляла королевством. Но теперь Его Величеству уже тридцать, он вырос, набрался ума, мужества и отваги и вполне способен сам управлять государственным кораблем!

– Но по-прежнему продолжает слушаться советов матери, вы это хотите сказать? Но ведь это так естественно!

Брови юной Санси сомкнулись от негодования: – Клянусь святым Иоанном Крестителем и святым Элуа, покровителями наших родных земель в Сине, вы рассуждаете с воистину монашеской кротостью! Какого черта вы не сделались тамплиером, а стали дамуазо при плаксивой Филиппе де Куси, самой скучной и занудной даме из всех, кого я знаю? Нужно сто раз стать… мадам Бланкой, чтобы сделать ее своей подругой. Я не спорю, что Филиппа не уступит ей в набожности, к тому же она несчастлива в замужестве. Мадам Бланка любит таких, их горести утешают безутешную вдову.

Рено не успел ничего возразить юной собеседнице: королевский лакей крикнул, чтобы подвели лошадь баронессы де Куси, девочка мгновенно исчезла, а Рено направился навстречу госпоже Филиппе, которая была погружена в глубокую задумчивость и не сказала ни единого слова своему дамуазо, который помог ей сесть в седло иноходца. Всю дорогу до дома она молчала. Рено это очень обеспокоило, и в голове у него вертелся вопрос: не послужит ли недовольство Ее Величества, невольной причиной которого он стал, основанием для того, чтобы уволить его со службы? Его бы это страшно огорчило. Не потому, что он дорожил своей новой должностью, и даже не потому, что потерял бы вожделенную возможность стать рыцарем, как пообещал ему барон де Куси, а потому, что больше никогда бы снова не попал во дворец и не увидел бы вновь молодую королеву. Одна мысль об этом жестоко терзала его сердце.

Чувства Рено были для него так новы и странны, что он не отваживался дать им название. Когда он читал рукопись Тибо и воображал себе королеву Изабеллу Иерусалимскую, которую тот описал с такой любовью, он почувствовал к ней набожное обожание сродни тому, что вызывала в нем Дева Мария. Потом Рено узнал, что Изабелла Иерусалимская доводится ему бабушкой, и его идеал стал внушать ему не только почтительность, но и нежность. Сегодня же он оказался перед живым подобием Изабеллы – грациозным, безупречным, чарующим, влекущим телесной красотой и жизненными токами. Преклонив колени перед Маргаритой, Рено в первый раз ощутил в своем сердце кроме пламенного желания обожать еще и пламенное желание заключить эту красоту в свои объятия. В одно ослепительное мгновение он вдруг понял, как мог Тибо прожить жизнь, любя и всегда ожидая одну только женщину, потому что другой такой не было на свете! С каким бы счастьем и гордостью он носил бы нелестный для него титул дамуазо, если бы стал дамуазо Маргариты, а не Филиппы, которая ни слова не сказала в его защиту и не попыталась хоть как-то его защитить от когтей коронованной мегеры! Ничего удивительного, что эти две дамы стали подругами! Охваченный гневом Рено подумал, что недоброжелательство юной Санси имеет основание. А если хорошенько подумать, то она глубоко права, любя Маргариту и ненавидя кастильянку. И было бы хорошо подружиться с этой девочкой… Если бы ему вновь представилась возможность поговорить с ней… Но, быть может, завтра он окажется на улице…

К великому сожалению, Рено не удалось поделиться своими горестями с Жилем Перноном. Старый оруженосец с трудом переносил парижскую жизнь, и, когда ему становилось совсем невмоготу, он отправлялся в одну славную харчевню на острове Ситэ, где у него был насиженный уголок, и возвращался оттуда не раньше полуночи. Рено получил эти сведения от одного из конюхов на конюшне, куда он отвел иноходца госпожи и свою лошадь.

Итак, он остался наедине с собой и должен был ждать, когда его снова позовут и дадут какое-нибудь поручение. Однако, похоже, в этот вечер госпожа Филиппа решила не ходить в церковь. Зато незадолго до того, как должны были позвонить к ужину, появилась Флора д’Эркри. Она взглянула на озабоченное лицо дамуазо, и в ее глазах зажглись веселые огоньки:

– Ну что, милый друг? Вам выпала опасная честь привлечь к себе внимание самой королевы?

– Я прекрасно обошелся бы и без этого. И вообще я не понимаю, для чего я ей понадобился, ведь ничего, кроме оскорблений, я от нее не услышал.

– О-о, Ее Величество способна на многое, когда речь идет о том, чтобы кого-то обидеть. Испанская кровь, сами понимаете. Да еще в сочетании с не менее кипучей кровью Плантагенетов и герцогов Аквитанских! Не забудьте, что она родная внучка прославленной Алиеноры… А увидеть вас она захотела, потому что ваша госпожа превозносила ваши достоинства и… вашу внешность.

– Лучше бы госпожа ничего ей не говорила! Я сразу почувствовал, что эта королевская особа возненавидела меня, а по какой причине, не понимаю.

– Вот еще занятие – искать причины! – передернула плечами девушка. – Причины королев очень редко совпадают с причинами простых смертных. Забудьте об этом, и дело с концом! Или вы в самом деле всерьез оскорбились?

– Разумеется! Как любой порядочный человек, когда оскорбляют его родителей. А вы, я полагаю, пришли мне сообщить, что госпожа Филиппа отказывается от моих услуг, поскольку дорога в королевский дворец отныне мне заказана?

– Что за странные мысли приходят вам в голову! И откуда только они берутся? Вы, должно быть, забыли, что находитесь на службе у барона Рауля и он только «одолжил» вас своей супруге. Если она захочет отказаться от ваших услуг, то просто отошлет вас в Куси. Но об этом и речи нет. Вы по-прежнему будете сопровождать госпожу Филиппу, когда ее будут приглашать ко двору[12]12
  Двором и тогда назывался круг людей, приближенных к королевской особе, но в те времена он был достаточно узок и отношения в нем напоминали родственные. Двор в те далекие годы не имел ничего общего, например, со двором Людовика XIV. (Прим. автора.)


[Закрыть], до тех самых пор, пока мы все не вернемся в замок. А наш отъезд, я полагаю, произойдет довольно скоро.

– А я-то думал, что госпожа Филиппа намерена еще какое-то время прожить в Париже.

– После нашей вечерней прогулки ее намерения изменились. Я бы сказала, что они стали прямо противоположными. А Ее Величество королева Бланка сообщила нашей госпоже, что прежде чем освящать аббатство Мобюиссон, она собирается совершить паломничество к черной Деве Марии Рокамадурской.

– Вместе с королем и… молодой королевой?

– Нет, со своей дочерью Изабеллой, которая давно уже всей душой устремлена к Господу, и со своим младшим сыном, принцем Карлом, которому недавно исполнилось семнадцать лет и который немного не в себе. Королева предлагала и нашей госпоже сопровождать ее, но та, само собой разумеется, отказалась.

– Почему «само собой разумеется»?

Флора рассмеялась негромким воркующим смехом, и в нем было что-то таинственное и приятное.

– Господи! До чего же вы, оказывается, любопытны, мой милый друг! Однако, если бы вы немного подумали, вам бы не пришлось задавать никаких вопросов. Госпожа отказалась, надеясь, что к тому дню, когда Ее Величество Бланка отправится в путь, эликсир магистра Альберта окажет свое действие и барон Рауль вновь почтит своим присутствием ее ложе, и ей надо будет относиться к себе с особой бережностью, избегая превратностей трудных дорог. Мы позволим себе только одну дорогу, но она совсем недалекая: как только мы вернемся в Куси, мы отправимся к Богородице Льесской, чтобы принести ей обет.

При известии, что нерасположение, которого он удостоился в покоях королевы-матери, останется без последствий, Рено испытал огромное облегчение. Доброй вестью была и новость, что очень скоро он опять присоединится к клану мужчин-воинов в родовом замке барона и будет лишь изредка исполнять свою роль дамуазо, которая была ему вовсе не по душе. Он желал одного: совершенствовать военное искусство, как можно скорее удостоиться посвящения и получить благородное звание рыцаря – вот что было для него пределом мечтаний.

Но с другой стороны, Рено чувствовал – как обидно, что человек живет в вечном несогласии с самим собой! – что ему будет горько покидать Париж, с каждым шагом удаляясь от королевского дворца, где живет та, что отныне стала госпожой его мыслей и сердца. То, что она была супругой необыкновенного государя, то, что походила как две капли воды на его бабушку, Изабеллу Иерусалимскую, ничего не могло изменить. Он полюбил Маргариту той же любовью, какой Тибо любил Изабеллу. Подобную любовь рождает сердце, в котором живет поэзия, оно стремится к идеалу и счастливо, обретя его. Обожание сродни религиозному переполняет сердце восторгом, плотские мысли далеки от него. По крайней мере, вначале, когда юноша только вступил в святилище любви. Кодекс рыцарской чести, а Рено страстно стремился стать рыцарем, не запрещает любить, он запрещает желать. Юный Рено не знал еще, что блаженное счастье влюбленности не длится вечно. Что желание заключить Маргариту в свои объятия от счастливой полноты сердца, какое он испытал сегодня, может стать дьявольским наваждением. Что обожаемая мадонна может превратиться в желанную – до безумия, до исступления – женщину. Что сладкое время грез открывает дорогу в ад.

В дни, которые последовали за посещением дворца, у Рено было много свободного времени. Филиппа ходила только к утренней мессе, а потом все время проводила в своих покоях с Флорой, принимая нескончаемые ванны с охапками душистых трав, приготовляя бальзамы, приглашая к себе купцов и выбирая ткани для новых изысканных нарядов. Предоставленный самому себе, Рено не скучал, он воспользовался выпавшей ему возможностью и в обществе Пернона начал знакомиться с городом, который так манил его. Но Пернон, дойдя до ближайшей таверны, усаживался там отдыхать, и дальше Рено отправлялся один, углубляясь на свой страх и риск в переплетение улочек.

Больше всего он любил спускаться к Сене, к Гревскому порту, который был отделен частоколом от площади с тем же названием. Рено любил наблюдать, как разгружаются корабли и баржи. На берегу громоздились копны сена, поленницы дров, пирамиды бочек, шумели водяные мельницы, пели, ритмично ударяя вальками, прачки. Изредка он отваживался подойти поближе к дворцу и наведывался на стройку, чтобы посмотреть, как растет удивительная часовня и галерея, что должна была соединить ее с королевским жилищем. Мэтр Пьер де Монтрей проникся дружеской симпатией к простодушному и восторженному юноше, который с таким нетерпением ждал, когда же разноцветные витражи украсят часовню, превратив ее в сверкающее чудо. Юное невежество забавляло архитектора, и он объяснял юноше, по каким законам возводится и держится то, что, кажется, держится только чудом. В один прекрасный день он повел Рено осматривать собор Парижской Богоматери, в котором продолжал работать над решетками для витражей. Там он познакомил Рено со своим кузеном Жаном де Шелем, который как раз завершал строительство башни собора. Втроем они залюбовались удивительной «розой», круглым окном над входом, – заходящее солнце заставило вспыхнуть все цветные стекла витража, и оно искрилось теперь самыми удивительными красками.

Вот теперь вы можете себе представить, какой будет Святая капелла. Ее витражи будут светиться со всех сторон, и во время поздней службы она будет гореть, как волшебная лампада.

Два архитектора понимали друг друга с полуслова, их гениальность была так очевидна и так родственна, что Рено не мог понять, почему Жан де Шель не принимает участия в строительстве Святой капеллы вместе со своим кузеном, ведь, кроме собора, они построили вместе в аббатстве Сен-Мартен-де-Шан базилику Сен-Дени, где покоятся короли Франции, заснув последним сном, и еще одну базилику – в Сен-Жермен-де-Пре.

Само собой разумеется, что Рено, навещая архитекторов, надеялся, что, проходя мимо дворца, хоть краем глаза увидит королеву Маргариту, но ему не везло, ни разу он не удостоился такого счастья. Рено грустил, но не смертельно. Любовь, нахлынувшая на него так внезапно, оберегала его от плотских соблазнов, которым не уставала подвергать его Флора. С того самого вечера, когда она появилась у него в комнатке в платье, под которым не было даже рубашки, у него уже не было ни малейших сомнений, чего она от него добивается, но он не оставил ей ни малейшей надежды на победу. Да, Флора была необыкновенно соблазнительна, но Рено сумел найти подобающие слова, чтобы ее не обидеть:

– Нехорошо, мадемуазель Флора, склонять меня к греху. Разве вы не знаете, что тот, кто готовится к посвящению в рыцари, должен соблюдать чистоту.

– Что за глупости, милый друг! Капеллан в замке исповедует вас, отпустит все грехи, и вы станете невиннее новорожденного ягненка!

– Нет, нельзя так готовиться к посвящению! Я отношусь к этому серьезно, поскольку жажду быть истинным рыцарем, достойным этой высокой чести. Я не могу идти ни на какие сделки с совестью. Умоляю вас, мадемуазель Флора, будьте ко мне милосердны и не искушайте меня больше.

Однако Флора не сразу отказалась от Рено. Она была во власти той неодолимой прихоти, которая может стать и губительной, если поставить ей преграду. Рено чувствовал, что слишком уж страстная красавица может оказаться опасной, и, ограждая себя, нашел для отказа достойную причину, которая никоим образом не могла ее ранить. Флора еще немного поупрямилась, настаивая на своем, но и Рено не сдавался. В конце концов она с ним согласилась, добавив с искренним расположением:

– В таком случае нам нужно поторопиться и как можно скорее вернуться в Куси, а там убедить барона, чтобы он надел вам золотые шпоры к Пятидесятнице[13]13
  Пятидесятница отмечается на 50-й день после дня Воскресения Христова. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Я посоветую госпоже Филиппе не задерживаться в Париже, тем более что никаких дел у нее тут не осталось. Королева уезжает послезавтра.

– Но Пятидесятница уже через месяц!

– Вот именно! Я и говорю, что нам нужно поторопиться.

Рено не хотелось ссориться с Флорой, и он не стал с ней спорить, подумав про себя: вряд ли Флоре удастся убедить барона Рауля посвятить его в рыцари так скоро. Стало быть, из-за чего волноваться?

– А вы ее обещаниями не пренебрегайте, – с видом пророка посоветовал Пернон. – Флора натура незаурядная и, как мне кажется, пойдет на все, лишь бы добиться того, чего ей хочется.

– Но, полагаю, не от сира Рауля.

– Эхе-хе, – вздохнул оруженосец с широчайшей лукавой ухмылкой.

– Что вы хотите сказать вашим «эхе-хе»?

– Мне-то ясно что…

– А мне нет. Объяснитесь.

– Объяснение простое – мадемуазель Флора очень хороша собой. Это на тот случай, если вы сами не успели заметить.

– Заметил. Но я слышал, что барон… кем-то увлечен в другом месте.

– Да, другой красавицей, которая долго его еще проманежит. А пока в ожидании, чтобы провести время… Во время баньки, например. Хотя заметьте, свечи я не держал.

– Но ведь Флора преданная помощница… почти подруга госпожи Филиппы…

– Госпожа Филиппа слишком знатная дама, чтобы с кем-то дружить… Кроме… разве что королевы Бланки! И она слишком благородна, чтобы интересоваться, что происходит в банном помещении после охоты. Полно, сир Рено! Есть чему удивляться! – добавил старый воин, заметив недоуменный взгляд юноши. – Просто я хочу вас предупредить, что красотка Флора добивается всего, чего хочет.

Но у Рено недостало времени, чтобы хорошенько обдумать, каким образом он будет избегать притязаний Флоры в будущем, потому что на следующее утро, когда они возвращались после мессы из церкви Святого Иоанна Крестителя, конный офицер в сопровождении четырех пеших сержантов арестовал его именем короля. Рено не успел опомниться, как уже стоял со связанными за спиной руками в окружении стражников, которые собирались вести его в королевскую темницу… Госпоже Филиппе, которая на сей раз снизошла до вмешательства и задала вопрос, что все это значит, офицер повторил: «по приказу короля», добавив, что преступник обвиняется в убийстве.

Ошеломленный внезапным ударом, который нанесла ему судьба, Рено позволил увести себя, не протестуя, сообразив, что его протесты ни к чему не приведут. В одно мгновение его грубо и безжалостно лишили будущего, поманившего его свершениями и открытиями. Офицер произнес слово «убийство», и Рено понял, что речь опять пойдет о насильственной смерти его приемных родителей. Несправедливое обвинение вновь его настигло, и впереди замаячил помост эшафота и веревка со скользящей петлей… Или теперь благодаря знатному имени он удостоится плахи и топора?..

Предположение мало утешило Рено. Одно хорошо: путь до места казни будет недолгим, потому что, по всей очевидности, вели его прямо в Шатле.

Совсем недавно крепость Шатле защищала остров Ситэ, но после того, как Филипп Август раздвинул границы Парижа, построив новые крепостные стены, в крепости разместился королевский суд, стоящий на страже справедливости, что не сделало ее менее устрашающей и мрачной. Большой мощеный четырехугольник упирался в Сену, по-прежнему грозя бывшему предместью двумя высокими круглыми башнями; пересекала его сумрачная крытая галерея, совпадавшая по направлению с улицей Сен-Дени на левом берегу и завершавшаяся узкой улочкой Сен-Лефруа, спускавшейся к Сене с другой стороны острова. С восточной стороны крепости возвышался донжон, устрашая своим суровым видом вновь построенный квартал, поскольку все жители знали, что на всех его трех этажах томятся узники. Кроме трех видимых этажей есть еще и пять подземных со страшными каменными мешками, куда нет доступа воздуху и свету, но зато в них свободно проникает вода, так как Сена в этих пустотах чувствует себя как дома.

Двойная решетка под сводом открылась, и стражники ввели Рено в тесную комнатушку, где размещалась канцелярия. К скудному освещению добавляли света зажженные свечи, одну из них и взял сидящий здесь служащий и принялся пристально вглядываться в лицо Рено. Юноше этот осмотр показался оскорбительным.

– Что за причина вынуждает вас так разглядывать меня? – возвысил он голос. – Мне это неприятно.

– Таков закон! Любого злоумышленника, который переступает наш порог, должен запомнить человек с хорошей памятью на лица, чтобы преступника, если ему вдруг доведется сбежать, можно было легко распознать[14]14
  Что-то вроде современного опознания личности. (Прим. автора.)


[Закрыть].

– Я не злоумышленник и поэтому как никто нуждаюсь в справедливом суде. И я никуда не собираюсь бежать.

– Все так говорят. А выпадет случай, так только держи…

– Не понимаю, как такой случай может предоставиться.

Затем Рено занесли в список узников, после чего он получил право на разговор с тюремным смотрителем, который ведал хозяйством темницы. Если у кого водились денежки, смотритель мог и устроить получше, и накормить посытнее.

– У меня нет ни единого денье, – свысока обронил Рено в ответ на речи толстенького человечка, который расписывал ему возможные послабления и цены на них.

– Жаль, очень жаль! Придется, стало быть, поместить вас с пропащими… Если только вы не отдадите мне свой сюрко, чтобы я продал его за хорошую цену…

Тут офицер, который привел Рено, прервал болтливого смотрителя:

– Это важный преступник, его место в секретном отделении.

Затем он наклонился к смотрителю и прошептал ему на ухо еще несколько слов, которые Рено не расслышал. Зато юноша увидел, как две или три серебряные монеты перекочевали из кармана офицера в руки смотрителя, после чего тот, поклонившись, ответил:

– Не сомневайтесь, все будет исполнено.

Два сержанта вновь встали справа и слева от Рено, и втроем они последовали за смотрителем, который привел их на первый этаж донжона. Там смотритель открыл дверь в узкую длинную камеру, скудно освещенную небольшим окном у самого потолка, чтобы никак нельзя было заглянуть в него. Каменная скамья с тюфяком, набитым сухими листьями, заменявшая постель, занимала почти всю комнатушку. Кроме нее стояло еще ведро и кувшин. Грязь и запах мочи неприятно поразили Рено, зато смотритель оглядел комнатушку с большим удовлетворением:

– Конечно, камера не из лучших, но за те деньги, что я получил за вас, вы другой не заслужили. А вот крыс у вас не будет, за это я ручаюсь.

– Если камера не из лучших, то, значит, бывают и хуже, я вас правильно понял?

– И насколько хуже! – произнес смотритель, в назидание погрозив узнику пальцем. – У нас есть, например, «яма», которую мы называем еще камерой Гиппократа. Она находится на самом нижнем этаже, в подземелье, и имеет форму воронки. Узника спускают в нее на веревках при помощи шкива[15]15
  Шкив – колесо, которое передает движение приводному ремню или канату. (Прим. ред.)


[Закрыть], и он там может только стоять, так как и сесть, и лечь ему мешают наклонные стены. А в середине нее – колодец без всякого ограждения, который уходит прямо в Сену. Рано или поздно дело кончается тем, что узник падает в этот колодец. Так что судите сами, но, по-моему, вы неплохо устроились.

Рено предпочел оставить свое мнение при себе. Тем более что в следующую минуту веревку, которой связали ему за спиной руки, смотритель заменил цепью с двумя наручниками, плотно обхватившими запястья узника. Точно такая же цепь была защелкнута у Рено на щиколотках – теперь несчастный юноша если и мог передвигаться, то крайне медленно, небольшими шажками, издавая звон при каждом движении. При каждом движении громко шуршали и сухие листья тюфяка, на который Рено повалился, когда звякнул наконец тяжелый засов на двери, оставив юношу один на один с безысходным отчаянием.

Время шло к полудню, а Рено казалось, будто он пешком прошел не один десяток лье: так ломило у него все тело от усталости. Голова туманилась, мысли путались, и молодой человек, утомившись, заснул. Может, когда он проснется, в голове у него прояснится и он поймет, что же с ним произошло.