Текст книги "Предостережение"

Зинаида Гиппиус
Предостережение

Говорят, одержимость – болезнь древности. Я думаю – она вечная, и лишь в иные времена усиливается и распространяется.

Наше время для нее благоприятно. Участились случаи, тяжелые и легкие, и всегда разнообразные, всегда в зависимости от индивидуальности.

Одержимость не нападает сразу; она развивается постепенно; и в течение некоторого периода можно еще слушать человека и принимать его за прежнего, не догадываясь о том, что с ним случилось.

Это период – опасный для недогадливых. Нужно стараться помочь им поскорее раскрыть глаза. И я обращаюсь к тем из слушателей и читателей проф. И. А. Ильина, которые не потеряли способность рассуждать: попробуйте отнестись внимательнее к последним его книгам и к фельетонам на страницах «Возрождения». Вы увидите, может быть, нечто новое.

Вот, хотя бы, недавняя статья «Дух преступления». Относительно содержания ее спорить не будем, – не спорят с авторами таких статей, – мы только со спокойствием рассмотрим, что она из себя представляет.

Вглядитесь: разве ее написал философ Ильин? Разве какой-нибудь философ – да что философ! просто человек с размышлением, – позволил бы себе так обращаться со словами и понятиями?

У Ильина нет определений; он действует странным и упрощенным способом – посредством знаков равенства. Берет одно слово, берет другое, какое ему соизволится, ставит между ними знак равенства, и конец: считайте, что это синонимы. Отсюда уж идут выводы, – настолько же лишенные смысла, насколько не осмыслено и произвольно было наложение одного слова на другое.

Чтобы пояснить этот способ – вот примерное упражнение со словом «война»:

Война = Крестовые походы. Крестовые походы = подвиг. Таким образом: война = подвиг; это синонимы. Каждый раз, когда произносится слово: «война», понимайте: «подвиг».

Или так (с равным правом): война = германская война. Германская война = коварство. Значит: война = коварство; это синонимы. Каждый раз, когда произносится слово: «война», понимайте: «коварство».

Одинаковый произвол – и одинаковое бессмыслие.

Именно этим способом, конечно невозможным для человека, считающегося с условиями разумного мышления, оперирует Ильин: революция = большевизм, большевики = преступники. Таким образом: революция = преступление; это синонимы. Каждый раз, когда пишется: «революция», читайте: «преступление».

Начертав свой первый знак равенства (революция = большевизм), – Ильин делает, ради второго (большевики = преступники), что-то вроде диверсии в сторону большевиков, крайне торопливо и ненужно, ибо новых доказательств их преступности не приводит; да и никаких, пожалуй, не приводит, ограничиваясь, главным образом, бранью, – «обзываньем» их каторжниками, уголовщиной и т. д., что также новости для нас не имеет. Но это понятно. Ильин очень спешит и подчеркивает: «Революция в том, что революционеры всех ограбили». Через несколько строк, опять курсивом: «И все это есть революция» (читай: преступленье).

Все ясно; дальше оставалось бы доказывать, разве, что преступленье – преступно, а это доказательств не требует. К тому же Ильин опять торопится. Преступленье установлено; надо, значит, найти всех преступников, всех прикосновенных к преступленью, посадить их на скамью подсудимых и озаботиться о достойном наказаньи. Впрочем, что касается наказанья, то оно известно: Ильин уже объявлял о нем. Это – «в строгой последовательности – пресечение, безжалостность, казнь». Для раскаявшихся и малосознательных сообщников – будет допущено, вероятно, снисхожденье: эти «рабы биты будут меньше».

Розыск злодеев и преступников не долог, не труден: уголовной бандой грабителей и убийц с их сообщниками оказывается – вся русская интеллигенция. Да и действительно: ведь «революция – большевизм – преступленье» не три слова, а одно; значит, бывшие, настоящие и будущие, активные и не активные, революционеры – большевики; они же – преступники, или, в крайнем случае, сообщники. А так как я не знаю, найдется ли хоть один русский интеллигент, который мог бы представить достаточные для Ильина доказательства, что он и помышлением никогда революции (преступленья) не касался, – то ясно: на скамье подсудимых вся русская интеллигенция. Так есть, так и быть должно; и бывший философ Ильин так это и объявляет.

Судебный процесс он ведет стремительно, впрочем находит время для попутного глумленья над обвиняемыми. Это вообще характерная черта для теперешнего состояния философа, – осыпать бранью, попросту обозвать своих «преступников» всяческими словами: ах вы такие-сякие, уголовщина, каторжники, воры злодейские! Что, молчите, небось! Страшно?

И едва лишь почудится ему, что кто-то собрался открыть рот, – последний окрик:

– Довольно! Я – знаю, что говорю! А вы – слушать и молчать!

Конечно, молчать; не спорить же с человеком в пене? Говорить надо не с ним, но о нем, о его состоянии, о его писаниях.

Да какие уж это писания? Это буйство, а не писания. Одержимому свойственно буйствовать (даже тихий, и тот без своего, – тихого, – буянства не обходится). Однако буйствовать на улице, или хотя бы в переулке «Возрождения», до сих пор не позволялось. Как раз Струве, – если память мне не изменяет, – всегда, во всех своих положениях, был против буйства. И то, что уличное буйство Ильина им ныне поощряется, – будит во мне горестное подозрение: да уж не коснулась ли и его та же зараза? Сам-то Струве – уж вполне ли Струве?..

Люди, имеющие отношение к религии, должны скорее других догадываться о несчастии, постигшем Ильина. Ведь он, изрыгая свои беспорядочные проклятия и угрозы, еще претендует и на «христианство», еще пытается и на него опереться, мешает с бранными какие-то «христианские» слова. Для человека мало-мальски религиозного это уж совсем должно быть нестерпимо; и должно сразу открыть ему глаза. От лиц, высокоавторитетных в этой области, мне пришлось слышать два кратких определения последней «деятельности» Ильина: «военно-полевое богословие» и, – еще выразительнее и прямее, – «палачество».

Да, всем, имеющим и не имеющим отношение к религии, революционерам и антиреволюционерам, левым и правым, – всем, сохранившим человеческое соображение и человеческие чувства, – должны мы неустанно твердить: будьте внимательны – это в ваших же собственных интересах. Попробуйте следить не за тем, что говорит Ильин, а как он говорит: и вы тотчас увидите, что это не философ пишет книги, не публицист – фельетоны: это буйствует одержимый.