Текст книги "Символисты"

Безглагольность

 
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя,
                           безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
 
 
Приди на рассвете на склон косогора, —
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
 
 
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всём утомленье – глухое, немое.
 
 
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, —
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
 
 
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
 

1900

«Я – изысканность русской…»

 
Я – изысканность русской
медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
 
 
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей.
 
 
Переплеск многопенный,
разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли
самобытной,
Переклички лесные зеленого мая —
Всё пойму, всё возьму, у других
отнимая.
 
 
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я – изысканный стих.
 

1901

«Я в этот мир пришел…»

 
Я в этот мир пришел,
                                    чтоб видеть Солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И выси гор.
 
 
Я в этот мир пришел,
                              чтоб видеть Море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
 
 
Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.
 
 
Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.
Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.
 
 
Я в этот мир пришел,
                           чтоб видеть Солнце,
А если день погас,
Я буду петь… Я буду петь о Солнце
В предсмертный час!
 

1902

Глаза

 
Когда я к другому в упор подхожу,
Я знаю: нам общее нечто дано.
И я напряженно и зорко гляжу,
Туда, на глубокое дно.
 
 
И вижу я много задавленных слов,
Убийств, совершенных в зловещей тиши,
Обрывов, провалов, огня, облаков,
Безумства несытой души.
 
 
Я вижу, я помню, я тайно дрожу,
Я знаю, откуда приходит гроза.
И если другому в глаза я гляжу,
Он вдруг закрывает глаза.
 

1903

Человек

 
Весь человек есть линия волны.
Ток крови в руслах жил, как по ложбинам.
Строенье губ, бровей, зрачок с орлиным
Полетом к Солнцу. Волны. Струи. Сны.
 
 
Мы влагой и огнем воплощены.
И нашу мысль всегда влечет к глубинам.
И тот же знак ведет нас по вершинам.
Нам любо знать опасность крутизны.
 
 
От Солнца мы, но мы из Океана.
Индийский сон. На влаге мировой,
На вечном мигу лик являя свой, —
 
 
С зарей, велящей просыпаться рано,
Раскрылся чашей лотос голубой.
И бог в цветке. А жизнь цветка медвяна.
 

1917

Злая сказка

 
Слева тянется кровавая рука.
Приходи ко мне, и будет жизнь легка.
Слева тянется проклятой сказки ложь.
Приходи, от Сатаны ты не уйдешь.
 
 
Справа светятся обманно огоньки.
Справа нет тебе ни зова, ни руки.
Лишь один завет: Налево ни чуть-чуть.
И кладут тебе булыжники на грудь.
 
 
О, предтечи светлоокие мои,
Было легче вам в стесненном житии.
Раньше было всё во всём начистоту.
А теперь из пыли платье я плету.
 
 
У меня в моих протянутых руках
Лишь крутящийся дорожный серый прах.
И не Солнцем зажигаются зрачки,
А одним недоумением тоски.
 
 
Я ни вправо, я ни влево не пойду.
Я лишь веха для блуждающих в бреду.
Мир звериный захватил всю землю вплоть.
Только птица пропоет, что жив Господь.
 

21 мая 1921

Валерий Брюсов

Предчувствие

 
Моя любовь – палящий полдень Явы,
Как сон разлит смертельный аромат,
Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,
Здесь по стволам свиваются удавы.
 
 
И ты вошла в неумолимый сад
Для отдыха, для сладостной забавы?
Цветы дрожат, сильнее дышат травы,
Чарует всё, всё выдыхает яд.
 
 
Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, —
Играть, блуждать, в венках из орхидей,
Тела сплетать, как пара жадных змей!
 
 
День проскользнет. Глаза твои смежатся.
То будет смерть. – И саваном лиан
Я обовью твой неподвижный стан.
 

25 ноября 1894

Творчество

 
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
 
 
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
 
 
И прозрачные киоски[5]5
    Беседки (франц. kiosque).


[Закрыть]1,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
 
 
Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне…
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
 
 
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.
 

1 марта 1895

Из цикл А «Méditations»

IV

 
Свиваются бледные тени
Видения ночи беззвездной,
И молча над сумрачной бездной
Качаются наши ступени.
 
 
Друзья! Мы спустились до края!
Стоим над разверзнутой бездной —
Мы, путники ночи беззвездной,
Искатели смутного рая.
 
 
Мы верили нашей дороге,
Мечтались нам отблески рая…
И вот – неподвижны – у края
Стоим мы в стыде и тревоге.
 
 
Неверное только движенье,
Хоть шаг по заветной дороге, —
И нет ни стыда, ни тревоги,
И вечно, и вечно паденье!
 
 
Качается лестница тише,
Мерцает звезда на мгновенье,
Послышится ль голос спасенья:
Откуда – из бездны иль свыше?
 

1895

«Люблю вечерний свет, и первые огни…»

 
Люблю вечерний свет, и первые огни,
И небо бледное, где звезд еще не видно.
Как странен взор людей в медлительной тени,
Им на меня глядеть не страшно и не стыдно.
 
 
И я с людьми как брат, я всё прощаю им,
Печальным, вдумчивым,
                                  идущим в тихой смене,
За то, что вместе мы на грани снов скользим,
За то, что и они, как я, – причастны тени.
 

4–5 октября 1899

Раб

 
Я – раб, и был рабом покорным
Прекраснейшей из всех цариц.
Пред взором, пламенным и черным,
Я молча повергался ниц.
 
 
Я лобызал следы сандалий
На влажном утреннем песке.
Меня мечтанья опьяняли,
Когда царица шла к реке.
 
 
И раз – мой взор, сухой и страстный,
Я удержать в пыли не мог,
И он скользнул к лицу прекрасной
И очи бегло ей обжег…
 
 
И вздрогнула она от гнева,
Казнь – оскорбителям святынь!
И вдаль пошла – среди напева
За ней толпившихся рабынь.
 
 
И в ту же ночь я был прикован
У ложа царского, как пес.
И весь дрожал я, очарован
Предчувствием безвестных грез.
 
 
Она вошла стопой неспешной,
Как только жрицы входят в храм,
Такой прекрасной и безгрешной,
Что было тягостно очам.
 
 
И падали ее одежды
До ткани, бывшей на груди…
И в ужасе сомкнул я вежды…
Но голос мне шепнул: гляди!
 
 
И юноша скользнул к постели.
Она, покорная, ждала…
Лампад светильни прошипели,
Настала тишина и мгла.
 
 
И было всё на бред похоже!
Я был свидетель чар ночных,
Всего, что тайно кроет ложе,
Их содроганий, стонов их.
 
 
Я утром увидал их – рядом!
Еще дрожащих в смене грез!
И вплоть до дня впивался взглядом, —
Прикован к ложу их, как пес.
 
 
Вот сослан я в каменоломню,
Дроблю гранит, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, если б пережить всё – вновь!
 

Ноябрь 1900

Кинжал

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножон не вырвешь свой

клинок…

М. Лермонтов

 
Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былые дни, отточенный и острый.
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры.
 
 
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
В века, загадочно былые.
 
 
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
Не веря в робкие призывы.
 
 
Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
 
 
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, – затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали.
 

1903

Из цикла «Картины. На улице»

X. На скачках

 
Люблю безумное стремленье
К столбу летящих лошадей,
Их равномерное храпенье
И трепет вытянутых шей.
 
 
Когда в начале свежи силы,
Под шум о землю бьющих ног,
Люблю задержанной кобылы
Уверенный, упругий скок.
 
 
Люблю я пестрые камзолы,
В случайный сбитые букет,
И финиш, ярый и тяжелый,
Где миг колеблет «да» и «нет».
 
 
Когда счастливец на прямую
Выходит, всех опередив,
Я с ним победу торжествую,
Его понятен мне порыв!
 
 
Быть первым, вольно одиноким!
И видеть, что близка мечта,
И слышать отзвуком далеким
Удары ног и щёлк хлыста!
 

1903

«Желтым шелком, желтым шелком…»

 
Желтым шелком, желтым шелком
По атласу голубому
Шьют невидимые руки.
К горизонту золотому
Ярко-пламенным осколком
Сходит солнце в час разлуки.
 
 
Тканью празднично-пурпурной
Убирает кто-то дали,
Расстилая багряницы.
И в воде желто-лазурной
Заметались, заблистали
Красно-огненные птицы.
 
 
Но серебряные змеи,
Извивая под лучами
Спин лучистые зигзаги,
Беспощадными губами
Ловят, ловят всё смелее
Птиц, мелькающих во влаге!
 

1905

I X. Антоний

 
Ты на закатном небосклоне
Былых, торжественных времен,
Как исполин стоишь, Антоний,
Как яркий, незабвенный сон.
 
 
Боролись за народ трибуны
И императоры – за власть,
Но ты, прекрасный, вечно юный,
Один алтарь поставил – страсть!
 
 
Победный лавр, и скиптр вселенной,
И ратей пролитую кровь
Ты бросил на весы, надменный, —
И перевесила любовь!
 
 
Когда вершились судьбы мира
Среди вспененных боем струй, —
Венец и пурпур триумвира
Ты променял на поцелуй.
 
 
Когда одна черта делила
В веках величье и позор, —
Ты повернул свое кормило,
Чтоб раз взглянуть в желанный взор.
 
 
Как нимб, Любовь, твое сиянье
Над всеми, кто погиб, любя!
Блажен, кто ведал посмеянье,
И стыд, и гибель – за тебя!
 
 
О, дай мне жребий тот же вынуть,
И в час, когда не кончен бой,
Как беглецу, корабль свой кинуть
Вслед за египетской кормой!
 

Апрель 1905

Из цикла «Элегии и буколики: Вечеровые песни»

1. Сумерки

 
Горят электричеством луны
На выгнутых длинных стеблях;
Звенят телеграфные струны
В незримых и нежных руках;
 
 
Круги циферблатов янтарных
Волшебно зажглись над толпой,
И жаждущих плит тротуарных
Коснулся прохладный покой.
 
 
Под сетью пленительно-зыбкой
Притих отуманенный сквер,
И вечер целует с улыбкой
В глаза – проходящих гетер.
 
 
Как тихие звуки клавира —
Далекие ропоты дня…
О сумерки! милостью мира
Опять упоите меня!
 

5 мая 1906

Поэту

 
Ты должен быть гордым, как знамя;
Ты должен быть острым, как меч;
Как Данту, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.
 
 
Всего будь холодный свидетель,
На всё устремляя свой взор.
Да будет твоя добродетель —
Готовность взойти на костер.
 
 
Быть может, всё в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.
 
 
В минуты любовных объятий
К бесстрастью себя приневоль,
И в час беспощадных распятий
Прославь исступлённую боль.
 
 
В снах утра и в бездне вечерней
Лови, что шепнет тебе Рок,
И помни: от века из терний
Поэта заветный венок!
 

1907

Земле

 
Я – ваш, я ваш родич, священные гады!
 

Ив. Коневской

 
Как отчий дом, как старый горец горы,
Люблю я землю: тень ее лесов,
И моря ропоты, и звезд узоры,
И странные строенья облаков.
 
 
К зеленым далям с детства взор приучен,
С единственной луной сжилась мечта,
Давно для слуха грохот грома звучен,
И глаз усталый нежит темнота.
 
 
В безвестном мире, на иной планете,
Под сенью скал, под лаской алых лун,
С тоской любовной вспомню светы эти
И ровный ропот океанских струн.
 
 
Среди живых цветов, существ крылатых
Я затоскую о своей земле,
О счастье рук, в объятьи тесном сжатых,
Под старым дубом, в серебристой мгле.
 
 
В Эдеме вечном, где конец исканьям,
Где нам блаженство ставит свой предел,
Мечтой перенесусь к земным страданьям,
К восторгу и томленью смертных тел.
 
 
Я брат зверью, и ящерам, и рыбам.
Мне внятен рост весной встающих трав,
Молюсь земле, к ее священным глыбам
Устами неистомными припав!
 

25 августа 1912

Федор Сологуб

«По жестоким путям бытия…»

 
По жестоким путям бытия
Я бреду, бесприютен и сир,
Но зато вся природа – моя,
Для меня наряжается мир.
 
 
Для меня в тайне вешних ночей,
Заливаясь, поют соловьи.
Как невольник, целует ручей
Запылённые ноги мои.
 
 
И светило надменное дня,
Золотые лучи до земли
Предо мною покорно склоня,
Рассыпает их в серой пыли.
 

1890

У решетки

 
Стальная решетка.
Здесь – пыль и каменья,
Там – сад и пруды,
Качается лодка,
Доносится пенье,
Алеют плоды.
По жесткой дороге
Толпой богомольцы
Куда-то спешат.
В болтливой тревоге
Звенят колокольцы,
Колеса гремят.
В гамаке плетеном,
То вправо, то влево,
Крылом ветерка,
В приюте зеленом
Заснувшая дева
Качнется слегка.
 

1890

«Я – бог таинственного мира…»

 
Я – бог таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах,
 
 
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.
 
 
Моей божественной природы
Я не открою никому.
 
 
Тружусь, как раб, а для свободы
Зову я ночь, покой и тьму.
 

1896

«Живы дети, только дети…»

 
Живы дети, только дети, —
Мы мертвы, давно мертвы.
Смерть шатается на свете
И махает, словно плетью,
Уплетенной туго сетью
Возле каждой головы.
 
 
Хоть и даст она отсрочку —
Год, неделю или ночь,
Но поставит всё же точку
И укатит в черной тачке,
Сотрясая в дикой скачке,
Из земного мира прочь.
 
 
Торопись дышать сильнее,
Жди – придет и твой черёд.
Задыхайся, цепенея,
Леденея перед нею.
Срок пройдет – подставишь шею, —
Ночь, неделя или год.
 

1897

«Чернеет лес по берегам…»

 
Чернеет лес по берегам.
Один сижу я в челноке,
И к неизвестным берегам
Я устремляюсь по реке.
 
 
На небе ясная луна,
А на реке туман встает.
Сияет ясная луна,
И кто-то за лесом поет.
 
 
О, ночь, единственная ночь!
Успокоительная сень!
Как пережить мне эту ночь?
К чему мне свет? К чему мне день?
 

1898

«Недотыкомка серая…»

 
Недотыкомка серая
Всё вокруг меня вьется да вертится, —
То не Лихо ль со мною очертится
Во единый погибельный круг?
 
 
Недотыкомка серая
Истомила коварной улыбкою,
Истомила присядкою зыбкою, —
Помоги мне, таинственный друг!
 
 
Недотыкомку серую
Отгони ты волшебными чарами,
Или наотмашь, что ли, ударами,
Или словом заветным каким.
 
 
Недотыкомку серую
Хоть со мной умертви ты, ехидную,
Чтоб она хоть в тоску панихидную
Не ругалась над прахом моим.
 

1 октября 1899

«Высока луна Господня…»

 
Высока луна Господня.
Тяжко мне.
Истомилась я сегодня
В тишине.
 
 
Ни одна вокруг не лает
Из подруг.
Скучно, страшно, замирает
Всё вокруг.
 
 
В ясных улицах так пусто,
Так мертво.
Не слыхать шагов, ни хруста,
Ничего.
 
 
Землю нюхая в тревоге,
Жду я бед.
Слабо пахнет по дороге
Чей-то след.
 
 
Никого нигде не будит
Быстрый шаг.
Жданный путник, кто ж он будет —
Друг иль враг?
 
 
Под холодною луною
Я одна.
Нет, невмочь мне, – я завою
У окна.
 
 
Высока луна Господня,
Высока.
Грусть томит меня сегодня
И тоска.
 
 
Просыпайтесь, нарушайте
Тишину.
Сестры, сестры! войте, лайте
На луну!
 

1905

«Алый мак на желтом стебле…»

 
Алый мак на желтом стебле,
Папиросный огонек,
Синей змейкою колеблясь,
Поднимается дымок.
 
 
Холодея, серый пепел
Осыпается легко.
Мой приют мгновенно-тепел,
И ничто не глубоко.
 
 
Жизнь, свивайся легким дымом!
Ничего уже не жаль.
Даль в тумане еле зрима, —
Что надежды! Что печаль!
 
 
Всё приходит, всё отходит,
Развевается, как дым;
И в мечтаньях о свободе,
Улыбаясь, отгорим.
 

20 марта 1919

«Лежу и дышу осторожно…»

 
Лежу и дышу осторожно
В приюте колеблемых стен.
Я верю, я знаю, как можно
Бояться внезапных измен.
 
 
Кто землю научится слушать,
Тот знает, как зыблемо здесь,
Как стены нетрудно обрушить
Из стройности в дикую смесь.
 
 
И вот предвещательной дрожью
Под чьей-то жестокой рукой
Дружится с бытийскою ложью
Летийский холодный покой.
 

Опубликовано в 1921

«Зачем любить? Земля не стоит…»

 
Зачем любить? Земля не стоит
               Любви твоей.
Пройди над ней, как астероид,
               Пройди скорей.
 
 
Среди холодной атмосферы
              На миг блесни,
Яви мгновенный светоч веры.
              И схорони.
 

Опубликовано в 1921

«Войди в меня, побудь во мне…»

 
Войди в меня, побудь во мне,
Побудь со мною хоть недолго.
Мы помечтаем в тишине.
Смотри, как голубеет Волга.
 
 
Смотри, как узкий серп луны
Серебряные тучки режет,
Как прихоть блещущей волны
Пески желтеющие нежит.
 
 
Спокоен я, когда Ты здесь.
Уйдешь, – и я в тоске, в тревоге,
Влекусь без сил, разметан весь,
Как взвеянная пыль дороги.
 
 
И если есть в душе мечты,
Порой цветущие стихами,
Мне их нашептываешь Ты
Бессмертно-легкими устами.
 

1922

Иннокентий анненский

Трактир жизни

 
Вкруг белеющей Психеи
Те же фикусы торчат,
Те же грустные лакеи,
Тот же гам и тот же чад…
 
 
Муть вина, нагие кости,
Пепел стынущих сигар,
На губах – отрава злости,
В сердце – скуки перегар…
 
 
Ночь давно снега одела,
Но уйти ты не спешишь;
Как в кошмаре, то и дело:
«Алкоголь или гашиш?»
 
 
А в сенях, поди, не жарко:
Там, поднявши воротник,
У плывущего огарка
Счеты сводит гробовщик.
 

1900

Еще один

 
И пылок был, и грозен День,
И в знамя верил голубое,
Но ночь пришла, и нежно тень
Берет усталого без боя.
 
 
Как мало их! Еще один
В лучах слабеющей Надежды
Уходит гордый паладин:
От золотой его одежды
 
 
Осталась бурая кайма,
Да горький чад… воспоминанья
. . . . . . . .
Как обгорелого письма
Неповторимое признанье.
 

1903

Август

1. Хризантема

 
Облака плывут так низко,
Но в тумане всё нежней
Пламя пурпурного диска
Без лучей и без теней.
 
 
Тихо траурные кони
Подвигают яркий гнёт,
Что-то чуткое в короне
То померкнет, то блеснёт…
 
 
…Это было поздним летом
Меж ракит и на песке,
Перед бледно-желтым цветом
В увядающем венке,
 
 
И казалось мне, что нежной
Хризантема головой
Припадает безнадежно
К яркой крышке гробовой…
 
 
И что два ее свитые
Лепестка на сходнях дрог —
Это кольца золотые
Ею сброшенных серёг.
 

2. Электрический свет в аллее

 
О, не зови меня, не мучь!
Скользя бесцельно, утомлённо,
Зачем у ночи вырвал луч,
Засыпав блеском, ветку клёна?
 
 
Ее пьянит зеленый чад,
И дум ей жаль разоблачённых,
И слезы осени дрожат
В ее листах раззолочённых, —
 
 
А свод так сладостно дремуч,
Так миротворно слиты звенья…
И сна, и мрака, и забвенья…
О, не зови меня, не мучь!
 

Опубликовано в 1910

Traumerei

 
Сливались ли это тени,
Только тени в лунной ночи мая?
Это блики или цветы сирени
Там белели, на колени
Ниспадая?
Наяву ль и тебя ль безумно
И бездумно
Я любил в томных тенях мая?
Припадая к цветам сирени
Лунной ночью, лунной ночью мая,
Я твои ль целовал колени,
Разжимая их и сжимая,
В томных тенях, в томных тенях мая?
Или сад был одно мечтанье
Лунной ночи, лунной ночи мая?
Или сам я лишь тень немая?
Иль и ты лишь мое страданье,
Дорогая,
Оттого, что нам нет свиданья
Лунной ночью, лунной ночью мая…
 

16–17 мая 1906

Снег

 
Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка…
От нее даже дыму
Не уйти в облака.
 
 
Эта резаность линий,
Этот грузный полет,
Этот нищенски синий
И заплаканный лед!
 
 
Но люблю ослабелый
От заоблачных нег —
То сверкающе белый,
То сиреневый снег…
 
 
И особенно талый,
Когда, выси открыв,
Он ложится усталый
На скользящий обрыв,
 
 
Точно стада в тумане
Непорочные сны —
На сомнительной грани
Всесожженья весны.
 

1909

Кошмары

 
«Вы ждете? Вы в волненьи? Это бред.
Вы отворять ему идете? Нет!
Поймите: к вам стучится сумасшедший,
Бог знает где и с кем всю ночь проведший,
Оборванный, и речь его дика,
И камешков полна его рука;
Того гляди – другую опростает,
Вас листьями сухими закидает,
Иль целовать задумает, и слез
Останутся следы в смятеньи кос,
Коли от губ удастся скрыть лицо вам,
Смущенным и мучительно пунцовым.
. . . . . . . .
Послушайте!.. Я только вас пугал:
Тот далеко, он умер… Я солгал.
И жалобы, и шепоты, и стуки, —
Все это “шелест крови”, голос муки…
Которую мы терпим, я ли, вы ли…
Иль вихри в плен попались и завыли?
Да нет же! Вы спокойны… Лишь у губ
Змеится что-то бледное… Я глуп…
Свиданье здесь назначено другому…
Всё понял я теперь: испуг, истому
И влажный блеск таимых вами глаз».
Стучат? Идут? Она приподнялась.
Гляжу – фитиль у фонаря спустила,
Он розовый… Вот косы отпустила.
Взвились и пали косы… Вот ко мне
Идет… И мы в огне, в одном огне…
Вот руки обвились и увлекают,
А волосы и колют, и ласкают…
Так вот он, ум мужчины, тот гордец,
Не стоящий ни трепетных сердец,
Ни влажного и розового зноя!
. . . . . . . .
И вдруг я весь стал существо иное…
Постель… Свеча горит. На грустный тон
Лепечет дождь… Я спал и видел сон.
 

Опубликовано в 1910

Мучительный сонет

 
Едва пчелиное гуденье замолчало,
Уж ноющий комар приблизился, звеня…
Каких обманов ты, о сердце, не прощало
Тревожной пустоте оконченного дня?
 
 
Мне нужен талый снег под желтизной огня,
Сквозь потное стекло светящего устало,
И чтобы прядь волос так близко от меня,
Так близко от меня, развившись, трепетала.
 
 
Мне надо дымных туч с померкшей высоты,
Круженья дымных туч, в которых нет былого,
Полузакрытых глаз и музыки мечты,
 
 
И музыки мечты, еще не знавшей слова…
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
 

Опубликовано в 1910

Невозможно

 
Есть слова. Их дыханье что цвет:
Так же нежно и бело-тревожно;
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, невозможно.
 
 
Не познав, я в тебе уж любил
Эти в бархат ушедшие звуки:
Мне являлись мерцанья могил
И сквозь сумрак белевшие руки.
 
 
Но лишь в белом венце хризантем,
Перед первой угрозой забвенья,
Этих вэ, этих зэ, этих эм
Различить я сумел дуновенья.
 
 
И, запомнив, невестой в саду,
Как в апреле, тебя разубрали, —
У забитой калитки я жду,
Позвонить к сторожам не пора ли.
 
 
Если слово за словом, что цвет,
Упадает, белея тревожно,
Не печальных меж павшими нет,
Но люблю я одно – невозможно.
 

Не позднее 12 января 1907