Текст книги "Потеря потери"

 
«я» исчезает, как исчезла точка
на линии, на плоскости, в пространстве,
которое растет из этой точки
так, как росток из семени,
я – семя. Мы – семена неведомо чего…
Кто нас забросил в этот непонятный
мир, точно в землю темную,
и ждет
грядущих всходов?
Кто Ты – незнакомый,
но более родной, чем вся земля?
Кто Ты, непостижимый и любимый
до помраченья разума, до боли немыслимой,
до муки на кресте…
Кто Ты,
неотделимый от меня, как собственное сердце?
Кто же Ты?
 

 
Что значит слово «Бог»?
Лишь только знак того, что больше
и дальше нас,
но через нас проходит,
включает нас в Себя
и весь наш смысл
хранит в Себе.
Само же слово есть только знак,
не более того…
Не дай нам Бог вдруг спутать знак со смыслом!
Мы тогда
лишимся смысла
и Бога умалим и низведем
до нас самих.
Зачем же мы низводим?
Затем, что не желаем восходить.
Да, восходить – всходить из этой точки
И становиться целостным простором.
О, как же нас пугает тот простор,
который нам обещан,
тот простор, к которому мы призваны,
который
и есть Сам Бог!..
 

 
Пространство бытия пространство духа,
Таинственная связь всего со всем
И каждого отдельного с Всецелым, –
Та непомерность, бесконечность наша,
Которая клокочет там, в груди,
Непостижимым валом ликованья,
Смывающим в единый миг всю боль!
 
 
Нет Бога, если нету погруженья В Простор
и выхода из самого себя!
Нет Бога, если семя не взошло,
Не вырвалось из плотности земной
Туда, где все – одна волна и ветер!
О, эта океанская волна!
Огромное пространство небосвода
И запах жизни, хлынувший мне в грудь!
 

 
Так почему мы так дрожим тогда
над этим жарким маленьким комочком,
над этим тесным узелком всех связей,
над этою крупинкой бытия?
 
 
Вот так дрожим, как будто, если вдруг
ее не станет, – в тот же самый миг,
все небо распадется на куски,
которые бессмысленно повиснут…
 
 
И каждая морщинка на щеке
твоей любимой – это нож по сердцу
и тайная мольба: повремени…
Вся жизнь моя сейчас – в морщинке этой…
Повремени!..
 
 
И эти слезы… слезы… Пускай они текут.
Слеза и есть волна того немого Океана,
в который Бог мне повелел войти.
И я вхожу. А почва из-под ног
Уходит.
Я больше не надеюсь и не верю.
Надежда, вера – перед мукой этой –
ничто.
И я вхожу в НИЧТО.
И я кричу: зачем меня оставил?!
 
 
И мне одно молчание в ответ.
Один немой великий Океан…
О, океан, принесший мне тебя!
О, океан, пришедший за тобою…
О, эта океанская волна!
Она сейчас в груди моей бушует.
Она – любовь, любовь, любовь моя!
Люблю тебя и этот океан.
Тебя и даль.
Тебя и Бесконечность,
лишь на мгновенье ставшую тобой,
чтобы позвать в незримое «куда-то».
Иду… Иду…. Иду на этот зов.
Любовь моя размыла все пределы.
Передо мною – только Океан,
огромное пространство небосвода
и запах жизни, хлынувший мне в грудь!
 

Медленный духовный труд

«Внезапным веером раскрывшиеся скалы…»

 
Внезапным веером раскрывшиеся скалы, –
Со всех сторон, со всех небес вокруг –
Тысячекрылый всеобъявший Дух –
И я стою перед своим началом.
 
 
Начало мира и его итог.
Внутрь, в сердце возвратились все потери.
И можно сердцем собственным измерить,
Как мир велик, как совершенен Бог.
 
 
Еще ступень над каменной ступенью,
еще одна и – больше ничего.
Вдруг выпасть из того круговращенья,
которому названье – естество.
 
 
Вначале Дух. И лишь потом причина
судьбы и смерти. Луч в горах потух,
зайдя мне в грудь. Остановить лавину
ползущей вниз тяжелой вязкой глины
Способен только Дух! Вначале – Дух!
 

«А мне порою смутно снится…»

 
А мне порою смутно снится,
Что эту плоть, где Дух гнездится,
Душа сама свила, как птица
Гнездо, и задремала в нем.
Да, задремала и забыла,
Как с нервом нерв и жилу с жилой
Сплетала, тихо ворожила,
Устраивая хрупкий дом.
 
 
О, сколько жара, сколько света
Понадобилось ей на это!
Как был стремителен и крут
Ее полет! Какая сила
Сгущалась в ней!.. И вот забыла,
Что значит Дух тысячекрылый
И медленный духовный труд.
 

«Когда б мы досмотрели до конца…»

 
Когда б мы досмотрели до конца
Один лишь миг всей пристальностью взгляда,
То нам другого было бы не надо
И свет вовек бы не сходил с лица.
 
 
Когда б в какой-то уголок земли
Вгляделись мы до сущности лебесной,
То мертвые суме ли бы воскреснуть,
А мы б совсем не умирать могли.
 
 
И дух собраться до конца готов,
Вот-вот… сейчас…
Но нам до откровенья
Недостает последнего мгновенья,
И – громоздится череда веков.
 

«Я знаю это суживанье глаз…»

 
Я знаю это суживанье глаз
И взгляд, направленный к оси незримой,
Не на себя, а внутрь себя, не мимо
вещей, а сквозь земные вещи, внутрь нас.
Вдыханье мира, втягиванье в свод.
Я знаю это застыванье. – Лед.
Невозмутимость. Полнота покоя.
Снаружи – смерть всецелая, а там,
внутри… – Как в небо чистое, пустое,
всецелость жизни входит внутрь к нам.
 

«Вот он звучит – тишайший в мире рог…»

 
Вот он звучит – тишайший в мире рог –
Беззвучный гром, что мира не нарушив,
Вдруг отзывает ото всех дорог,
Из тела вон выманивает душу.
 
 
Когда сей гром, сей рог тебя настиг,
Он протрубил: «Готовься к предстоянью!
Сейчас наступит вожделенный миг –
Века обетованного свиданья!»
 
 
Сейчас… сей час… все глубже внутрь. В упор.
И – собран дух. Аз есмь! И вот тогда-то
Выходишь ты в торжественный простор,
В великую расправленность заката.
 
 
И тянутся объятия зари,
И в этом нескончаемом полете –
Единый возглас: «Господи, бери!»
О, убыль мира! Истонченье плоти!..
 
 
И Он тебя воистину берет,
Тот, кто насущней воздуха и хлеба,
И длится нисхождение высот,
Земле на грудь приникнувшее небо…
 
 
И после полной близости, такой
Пронзительно мгновенной и бессрочной,
Приходит тот прозрачнейший покой,
Который люди называют ночью.
 
 
Хрустальный час. Он бережно принес
Желанный отдых. В тишине высокой
Дрожат крупинки благодарных слез,
Не пролитых из замершего ока.
 

«Звезды глядят из немыслимой дали…»

 
Звезды глядят из немыслимой дали,
Звезды в такую пустыню позвали!
Но если глаз немигающий пьет
этот прозрачный серебряный лед, –
прямо в сердца, словно в теплые гнезда.
С неба слетят одинокие звезды…
 

«Такая даль…»

 
Такая даль
меж всеми нами!..
Такая даль,
которую слова
перелететь не могут.
Как крыльями ни машут,
как ни рвутся, –
Все та же даль маячит впереди.
Кричать?
Зачем?
Куда?
К кому?
А может быть, когда-то
Вселенная вот так же разбежалась
на тысячи, на мириады звезд,
и каждая повисла одиноко
не в силах дотянуться до другой…
 
 
И превратилась Вечность
в безликое, безмерное Пространство
и Время, не имущее конца…
Как будто кто-то
вдруг выворотил Вечность наизнанку
Во вне себя…
Кричать?
 
 
Но разве звезды
кричат друг другу?
Нет. Они тихи.
И дело их –
Светиться сквозь молчанье
И тайное единство возвещать…
 

«С какой любовью мир творится!..»

 
С какой любовью мир творится!
Тварь божья… Как ни назови –
Трава, деревья, зверь и птица –
Мы все родимся из любви.
 
 
Как точно к цвету цвет подобран,
Так, как моя душа к твоей…
Как терпеливо, как подробно
Сплетается узор ветвей!
 
 
Как бы трепещущая фраза
Из слов таинственных… и вот,
Минуя мысль, минуя разум,
От сердца к сердцу весть идет.
 
 
Все та же. В мире все не ново.
Но вечно предстаёт глазам
все та же красота, как слово,
как знак любви, не видной нам.
 
 
И кто сумеет хоть однажды
постичь всю эту красоту,
тот чувствует, что вздох наш каждый
и каждый волос на счету.
 
 
И появляется свобода,
с которой всякий труд – не труд,
с которой шествуют по водам
и на распятие идут.
 
 
И в пустоте уже не пусто,
и воскресенье во плоти
приходит, как шестое чувство,
как продолженье тех пяти…
 
 
И если есть еще тревога,
она о том, как бы во сне
и в мыслях не обидеть Бога,
предавшегося в руки мне.
 

«Мох зеленый, ельник редкий…»

 
Мох зеленый, ельник редкий,
Запах хвои. Спи, душа.
Спи, душа, раскинув ветки,
Тихо травами шурша,
Плеск крыла, тропинка в небыль,
Неподвижная река.
Спи, душа, расправив небо,
Раскидавши облака.
Спи, запутав листья в своды,
Наклонив стволы к ручью.
Всякий крик, как камень в воду,
Канет в тишину твою.
Но когда-нибудь на зовы
Вдруг придет ответ со дна.
Спи, душа, великим словом
Тяжелеет тишина.
 

«Ничего не делаю…»

 
Ничего не делаю,
Так вот и живу.
Облаками белыми
Врывшись в синеву.
 
 
Ничего не помню я,
Так вот и расту.
Соснами огромными
меря высоту.
 
 
Знаю – все воротится,
Как весной листы.
И о чем заботиться,
Если в сердце – Ты?
 
 
И о чем тревожиться,
Раз шумит листва?
Мысли сами сложатся
В нужные слова.
 
 
Все узлы распущены.
Шум в уме умолк.
Не мешать Грядущему –
Вот и весь мой долг.
 
 
Благодать ниспослана.
Только и следи –
Хорошо ли Господу
У тебя в груди?
 

Триптих

 
Стихи… Они родятся из земли
Души моей. Из этих неподвижных
Пластов, где Бог хозяин. Бог созиждет.
А я – в пыли.
 
 
А я нема, безропотно темна,
как чернозема поднятая груда,
покорно принимаю семена,
не спрашивая: «Для чего?», «Откуда?»
 
 
Какой порыв, какой реки поток
занес его? Он вечен иль мгновенен?
Но каждый всход мой, каждый мой росток
и для меня таинственно священен.
 
 
Я знаю лишь зачатья благодать
и тяжесть вызревания событий.
И что еще я вам могу сказать?
Бессильное мое «не растопчите!»
 

 
Покорной Богу быть… покорной этой
Бездонности, взывающей ко мне,
Покорной звуку и покорной свету,
Покорной светоносной тишине.
Любви покорной… Миг зачатья…
Вот так склонялась Богоматерь.
 

 
Мой Боже, Бог мой. Из моих берез,
Дождя, травы и звона дальней птицы
В меня вошел и из меня пророс.
Нельзя иначе Богу появиться
 
 
здесь на Земле. Есть место лишь одно:
Внутри меня. И в радости, и в муке
вот это сердце выносить должно
Тебя, и выняньчить – вот эти руки.
 
 
Мой Бог – мой сын. И тварь Твоя и мать.
О, Господи, сумею ли так много?!
Зачать, родить и вырастив отдать
Тебя во тьму, чтоб Бог вернулся к Богу!
 

«Ты мне не должен ничего…»

 
Ты мне не должен ничего.
Ведь Ты – смысл сердца моего.
Ты есть, так значит одарил
меня сверх меры и сверх сил.
 
 
И если я живу любя,
то мучусь не из-за Тебя,
а за Тебя. Как может мать
Страданье за ребенка взять,
Так я – стена Твоя и щит,
Ведь Ты внутри меня укрыт.
И кто промолвит о вине,
Тебя противопоставив мне?
И кто ответчик, кто истец?
Есть два лица – нет двух сердец.
Судиться с Богом выходил
Лишь тот, кто Бога не любил.
 

«Нужна ли я лесам? Нужна ли я…»

 
Нужна ли я лесам? Нужна ли я
великой неизбывной этой жизни?
Нужна ли я Тебе, мой молчаливый,
высокий, уводящий вглубь и вдаль,
Возлюбленный?
Ему не нужен никто,
ничто. – Воистину свободным
ни в ком нет нужды. Но лишь он один и волен
Всех отпускать на волю, всем дарить
свободу.
А любить умеет лишь свободный, –
только тот, кому ни в ком нет нужды.
Я не нужна Тебе. Ты проживешь и без меня.
Но, может быть, весь смысл Твой только в том,
чтоб я была на свете.
 
 
И что же есть вся глубина лесная
и запах, запах!.. – Весь дух Твой, изливаемый в меня,
Как не любовь? – Любовь! Любовь!
Какая любовь!
Ты сам и есть Любовь. И ждешь, чтобы я самой любовью стала.
Но что же, что же кроме
Любви еще осталось от меня?
 

«О лес, мой лес, запутанность лесная!..»

 
О лес, мой лес, запутанность лесная!
Извивы троп, и веток, и корней…
У леса и души один хозяин,
но только лес покорней и мудрей.
 
 
Не спрашивают тихие растенья,
и ты, душа, не спрашивай, замри,
чтоб услыхать неслышное движенье,
чтоб распознать течение внутри,
В сосне, и в травах, и во всем, что рядом…
Ты ищешь путь? Известны все пути
покорным соснам, и одно лишь надо:
Прислушаться, чтоб с ними в лад идти.
 
 
О, эта твердость, эта прямизна
стволов великих… Но еще дороже
душе одна склоненная сосна,
почти повисшая… Уколом в сердце: – Кто же,
Кто поддержал тебя, сестра – сосна?
Сестра Земля, сестра Луна?
 

«Есть линии, диктующие нам,…»

 
Есть линии, диктующие нам,
Как надо жить. И тайные законы
Я узнаю по веткам и стволам,
Прослеживаю по корням и кронам.
И в час, когда тяжелый узел дней
Уже обвился возле горловины,
Я погружаюсь в лабиринт ветвей,
Распутывая судьбы и причины.
С терпением незыблемой сосны
И с чуткостью трепещущей березы
Я расплетаю жалобы и сны,
Разматываю страхи и угрозы.
И вот уже последняя черта
Расправлена на заводи зеркальной,
И остается только высота
И чистота того, что изначально.
 

«И душу мне обволокнет…»

 
И душу мне обволокнет
шуршащий дождь… И, крылья свесив,
Душа, остановив полет,
притихшей птицею нырнет
в гнездо еще не слышных песен.
 
 
И будет ждать… Чего же ждать?
Да, вот, наверное, того же,
чего и травы… Кто поможет
им прорасти? Вот так и мать,
носящая ребенка в чреве,
ждет неподвижно… Что в напеве
грядущем выльется? Бог весть…
Нет ничего… Но что-то есть…
 

«Царство Его…»

 
Царство Его
не от мира сего.
Сила Его
не от мира сего.
 
 
Здесь – Ему воздух скупо отпущен.
Нет, не всесильный, не всемогущий.
Здесь – задыханья едкая гарь.
Здесь Он не царь.
 
 
Кто же Он?
Путь, уводящий отсюда.
Не чудотворец – высшее Чудо,
Выход в мою и твою высоту,
 
 
Насквозь пробитый, прибитый к кресту.
Тот, Кто безропотно вынести смог
Тяжесть земли, –
Наш неведомый Бог.
 
 
Назван. Описан. И снова неведом.
Только тому, кто пройдет Его следом,
Снова предстанет среди пустоты:
– Видишь? Вот Я.
– Вижу. Вот Ты.
 

«Хоры ангелов – это небесная тишь…»

 
Хоры ангелов – это небесная тишь,
Это шелесты думы Господней.
Ты со мной говоришь.
Ты со мной говоришь!
Вот и все, что я слышу сегодня.
 
 
Как же мне передать речь немую Твою
Из незнанья растущее знанье?
Чем я чую Тебя? Чем Тебя узнаю? –
Ликованьем, одним ликованьем!
 

«Недвижна ель. Спокоен ствол отвесный…»

 
Недвижна ель. Спокоен ствол отвесный.
О, тайное величие нуля!
Что значит твердь? И почему небесной
Ее зовут? Ведь разве не земля
Тверда?
А где-то древние платаны
И море, как затихшая осанна…
И вдруг – вся гладь оконного стекла
предстала мне зияющею раной –
Земля навылет ранена была
и истекала небом. И на нет
сошло величье камня и металла…
В окошке был такой недвижный свет,
что сердце вдруг воочью увидало
ту твердь, которая пересекла поток,
остановила мысли мельтешенье.
И внутреннее, высшее движенье
коснулось лба, как волны моря – ног.
 

«Так наступает царство Духа…»

 
Так наступает царство Духа:
Последний свет хранит вода.
Твердыня стала легче пуха,
а нежность как гора тверда.
 
 
В ней есть такое средоточье,
такой густеющий настой,
что можно увидать воочью,
почти пощупать Дух святой.
 
 
Открылись внутренние двери,
Там, на последней глубине,
Я верю, Господи, я верю! –
Ты дашь мне все, что нужно мне.
 
 
Помедли с наступленьем мрака!
Побудь еще! – Еще – зари!
И если надо Исаака
Тебе, то, Господи, – бери!
 
 
Вот Исаак мой онемелый,
вот он глядит, едва дыша, –
мое измученное тело,
моя продрогшая душа…
 

«Есть Центр духовный, есть точка покоя…»

 
Есть Центр духовный, есть точка покоя,
стянувшая внутрь все пространство морское,
Все шири, все дали, все небо, все скалы,
все то, что прошло и еще не бывало,
все то, что в глубинах, во тьме копошится,
До самой последней незримой частицы.
Есть точка покоя, где сердце сумело
увидеть вселенную новой и целой.
Есть точка покоя, как точка кипенья,
как смерть, за которой грядет воскресенье,
Над миром, размытым гигантской волною,
Есть новая твердь и пространство иное.
Есть мир, восстающий за тайною гранью,
где люди создатели, а не созданья.
 

Стелле

 
Ты ушла, а я слежу еще,
как качнулись в небе ветки сосен
и шуршащим золотым плащом
мягко землю покрывает осень.
 
 
Ты уже за страшною чертой,
ну, а я с разжатыми руками
сквозь узор березы золотой
в пустоте слежу за облаками.
 
 
И какой-то странный разговор
могут звезды смолкшие подслушать
в час, когда мерцающий костер
воедино собирает душу.
 
 
О, душа ожившая моя,
ты уже невидимо иная,
будто с кем-то повстречалась я,
только с кем, – сама еще не знаю.
 
 
Будто всех морей ночная гладь,
всех лесов шуршанье и дремота
мне велят недвижимо молчать
и глядеть в незнаемое что-то.
 
 
Неужели оборвалась связь?
Нет моста…утерянное братство?
Ты ушла. Меня не дождалась,
Ну, а я должна тебя дождаться.
 

«Лес редеет. Золото в зеленом…»

 
Лес редеет. Золото в зеленом.
И, листы былого вороша,
как береза с пожелтевшим кленом,
медленно живет моя душа.
 
 
Тихое качанье листопада
и дождя прерывистая нить…
Может, вам еще чего-то надо,
а с меня довольно только быть…
 
 
Этот тихий шелест сердобольный,
долгий шорох падающих слез…
И с меня на целый день довольно
мерного качания берез.
 
 
Плачущая ласковая осень,
точно мать замолкшая моя…
И куда она меня уносит,
Из листов желтеющих ладья?
 
 
Может, в край, где найдены потери
и где все умершие живут?
Только б мне никто часов не мерил,
не считал и жалел минут…
 
 
Я дорог своих не выбираю,
как себе не выберешь лица.
Нет у неба ни конца, ни края.
У души – ни края, ни конца.
 

«Под укрытьем дождя, под прикрытием мглы…»

 
Под укрытьем дождя, под прикрытием мглы
Крылья духа, как веки пространств, тяжелы.
Будто сузилась даль, превратясь в глубину.
Душу тянет в себя, будто клонит ко сну,
будто кто-то горячего сердца комок
В небеса спеленал, тишиной обволок…
 

«Есть тишина, которая сама…»

 
Есть тишина, которая сама
в нас действует. И ничего не надо
нам, кроме слуха чуткого и взгляда.
Лишь только умаление ума
и разрастанье сердца. Мир впервые
рождается и входит в грудь одну.
У ног Христа сидела так Мария,
чтоб слушать не слова, а тишину.
 
 
Ах, Марфа, Марфа, погоди немного –
Накормит Бог, и ты накормишь Бога…
 

«В потоке музыки, в потоке света…»

 
В потоке музыки, в потоке света
Плыть в тишину, и, может быть, во тьму,
В страну, где вдруг рождаются ответы
На все «зачем», «за что?» и «почему?»
Когда смятенье, страхи и тревога
Дошли до горла и исхода нет,
Вдруг перед сердцем стелется дорога –
Широкий выход в музыку и свет.
Не отвергай, не жалуйся, не требуй
Земных ответов. Тайное темно.
За все земное отвечает небо.
Земле лишь только спрашивать дано.
 

«Бог высоко. Бог очень высоко…»

 
Бог высоко. Бог очень высоко.
Нет ни равенства с Ним и ни братства.
Пик, открывшийся нашему оку.
К Богу можно подняться,
 
 
Как по горному склону крутому,
По земным и небесным ступеням.
Счастье жизни есть счастье подъема,
Беспрестанный восторг возвышенья.
 

«Из инобытия… из теми…»

 
Из инобытия… из теми…
из тесноты передо мной
незримо вырастает Время,
развертываясь, как весной
из почки лист.
О, как нам труден
наш первый шаг, наш робкий свет’.
Бог есть, но Он еще лишь будет…
Бог есть. И все же – Бога нет.
 
 
Мир не родился. Он сегодня
рождается. О как же нам
увидеть скрытый лик Господний?
Ведь Он еще ни здесь, ни там…
 
 
Из инобытия, из теми…
кто угадал, кто досмотрел,
кто внутрь себя вместил все время,
тот знает времени предел.
 
 
Оно должно остановиться,
свершив своей полный разворот.
И вот тогда-то мир родится. –
Бог станет зримым. Он придет.
 

«Как в зеркале полуовальном…»

 
Как в зеркале полуовальном,
В заливе с далекой границей.
Все знают, что море зеркально,
Но кто в нем сумел отразиться?
 
 
Лишь горы над зеркалом стынут
веками. Но медлит Владыка,
И гладь остается пустынной
И ждет нерожденного Лика.
 

«Моя работа – жизнь моя…»

 
Моя работа – жизнь моя,
Вниманье сердца, слух и зренье
и медленное приближенье
к первоистоку бытия.
 
 
Случайный шорох уловить
и вздрогнуть – ветка прошумела:
души оборванную нить
Мне надо снова сделать целой.
 
 
И аромат, как тайный зов,
донесся. – Просьба: Бога ради
разорванную связь миров
хотя б на миг один наладить.
 
 
Моя работа – жизнь моя…
трудна ли, нет ли, – Бог поможет.
А если отдыхаю я,
то, верно, и от жизни тоже.
 
 
Да, Бог поможет… Мне одной
Не справиться. О, если б кто-то
умел всегда делить со мной
Всю повседневную работу!
 

«Чуть-чуть придымлено окошко…»

 
Чуть-чуть придымлено окошко,
как глаз из-под прикрытых век.
Беззвучно сыплет белой крошкой,
качает воздух мелкий снег.
На дубе ржавый лист засушен,
На черной ветке белый ком.
Как незаметно входят в душу
мельканье птиц, соседний дом…
Как будто бы подать рукою
До Бога. Миг большой, как год.
Когда земля моя в покое,
тогда душа моя растет.
Когда сливаются мгновенья
и время – полая вода,
моя душа простым растеньем
куда-то тянется тогда.
Она как этот ствол древесный,
как непостижные уму
Деревья. Этот бессловесный
растущий мир… Вот почему,
быть может, мне всего роднее
та беззащитная краса
и бессловесностью своею
Заговорившие леса.
Внутри часов, внутри простора,
внутри стволов внутри ума
Кто видел этот РОСТ, который
И есть, быть может, жизнь сама?
 

«Во мне дозревают цвета и просторы…»

 
Во мне дозревают цвета и просторы
до той полноты, до предела, который
так близок… Но время все длится и длится,
Пока не дозреют все смыслы и лица,
И долгого света вино золотое
не станет бессмертья прозрачным настоем.
 

«Был свет неподвижный в проеме окна…»

 
Был свет неподвижный в проеме окна.
Была неподвижна, как свет, тишина,
И светом насыщен, бездонно глубок
Смысл жизни раскрылся во мне, как цветок.
 
 
Смысл жизни в единстве с недвижной водой,
с дрожащим листом и далекой звездой,
той самой, чей тихий мерцающий свет
Доходит ко мне через тысячу лет.
 
 
Той самой, чей ясный, внимательный глаз
зажегся во мне, как внезапный алмаз.
Смысл жизни, смысл всех протекающих дней
В единстве с душою незримой твоей.
 
 
Твоею и тою, которой здесь нет
в пространстве земном уже тысячу лет.
 
 
Был свет неподвижный в проеме окна.
Была неподвижна, как свет, тишина.
 
 
И светом насыщен, бездонно глубок,
смысл жизни раскрылся во мне, как цветок.
Смысл жизни моей замыкается в круг –
В единство двух наших сомкнувшихся рук.
 

Молитва – это рост

«Ни идей, ни спорящих – ни слова…»

 
Ни идей, ни спорящих – ни слова.
Все осталось где-то за чертой,
Только волны шороха лесного,
Только это полное Ничто.
 
 
Я – ничто. О, Господи, как много
Ты даешь! Как щедро меришь Ты!
Мера счастья – это чувство Бога,
Чувство роста, чувство высоты.
 
 
Полная таинственная мера…
Сесть в лесу, замолкнуть у костра…
Лишь зерно, чуть видимое, веры,
И – меня послушает гора.
 
 
Лишь зерно… Пустяк, простое дело.
Но – ничто, и нет еще зерна.
Чтоб зерно горчичное созрело,
я до Бога дорасти должна.
 
 
Этот рост… От смерти к воскресенью
от «ничто» и до Вселенной всей –
Рост деревьев, рост листвы весенней,
рост души замолкнувшей моей…