Текст книги "Зерно покоя"

Зинаида Миркина
Зерно покоя
Избранные стихотворения
в основном 1991–1993 гг.

Созидание храма

Стихи Зинаиды Миркиной – это духовная поэзия в полном смысле этого слова, и наверное потому не всегда и не всеми они воспринимаются как поэзия. Но были же они замечены Борисом Чичибабиным, сказавшим ей:

 
Не Вы ли нам открыли свет глубин,
Что есть во всех, но лишь немногим ведом,
И озарили тем блаженным светом
Искус и мрак безжизненных годин?
 

Вслушаемся, вглядимся и мы.

Вот четверостишие, которое уместно прозвучало бы как молитва над телом усопшего:

 
Да, каждый человек незаменим.
Но он уходит, Господи, уходит…
И пустота, оставленная им,
Есть место Бога в дрогнувшей природе.
 

Смерть человека – это не естественный акт в природном круговороте веществ, но священный акт возвращения к Богу: Бог сам занимает оставленное умершим место. Природа содрогается не от могучих катаклизмов, но от исчезновения в ней одного живого существа, от нарушения естественного хода событий, в который внезапно вмешался Бог. Эти слова – «дрогнувшая природа» – дорого стоят.

Любая поэзия – это особый мир. Но не так часто и не всякому поэту удается выразить сущность открывающегося ему мира в поэтической формуле:

 
И предстает моим глазам
Великий Мир – всецелый храм,
Открытый всем вселенский дом,
И я – одна песчинка в нем.
Ничто. Ничтожнее всего,
Но я могу вместить Его.
 

Стихи Зинаиды Миркиной – устроительство храма. Читателю предлагается не катарсис в результате эстетического сопереживания, но соучастие в делании, которое превращает мир в храм Божий.

У всякого настоящего поэта можно найти стихи о поэзии, ибо это стихи о самом главном деле жизни. Таких стихов у Миркиной совсем немного, но тем более они заслуживают цитирования:

 
Поэзия – не гордый взлет,
а лишь неловкое старанье,
всегда неточный перевод
того бездонного молчанья.
 

Доминанта в этом понимании поэзии – отказ от самости, от гордыни независимости творчества– последнего соблазна поэта. Однако этот отказ парадоксально совмещается с абсолютной свободой выбора, ибо «молчание» не диктует поэту, что и как выбирать. В молчание нужно вслушиваться изо всех сил: «Что это окутывает душу, тайное пророчит торжество? Мы отговорили. Надо слушать. Замолчать и слушать… Но кого?» Сами рифмы здесь приглушены, и в них тоже надо внимательно вслушиваться. И далее уже в другом стихотворении, звучит молитва-просьба: «… Луч последний лег на сосну. Отпусти меня в тишину… И, не зримая никому, все любимое обниму». Тишина здесь важна не сама по себе, но как некое условие, приуготавливающее человека к единению с самым высшим: «Такая полнота покоя, Такое равновесье сил… И тишина была такою, Что голос Бога доходил Сквозь опрозраченные скалы, Сквозь распахнувшийся простор – и Сердцу Истина предстала Как глазу очертанье гор». Молчание здесь – особое духовное состояние, когда, «минуя мысль, минуя разум, от сердца к сердцу весть идет… И появляется свобода, с которой всякий труд – не труд, с которой шествуют по водам и на распятие идут… И если есть еще тревога, она о том, как бы во сне и в мыслях не обидеть Бога, предавшегося в руки мне».

В стихах 3. Миркиной нет никакого психологического «мусора», который так любезен романтикам и модернистам. В них нет болезненной тоски по недоданному счастью, недоразделенной любви или недостижимой социальной справедливости. Природное – это только вместилище духовного и, одновременно, образ или даже икона Бога:

 
И в каждой почке Бог таится.
А где-то в ветках у ручья
Кричит неведомая птица
О тайной связи бытия.
 

Конкретные связи людей и событий становятся неинтересными в присутствии «тайной связи бытия». Так формулируется программа уже не поэзии, а жизни: «Жить в неведомом месте С лебедой у крыльца, Отрешась от известий И включившись в сердца. Укрепить сквозь пустоты С каждым тайную связь, Отрешась от заботы И в молитву включась». Мир предстает не бытом, хотя бы и романтизированным, и не трагедией, но храмом, который созидается здесь и сейчас. Тем самым и природа предстает не как отражение или символ человеческих страстей, но как место богоявления, как указание на пребывание Бога в этом мире: «И никаких чудес и никаких видений, Лишь тишина небес и моря разворот. Но длинные, как жизнь, недвижимые тени, Как тонкие персты, указывают: вот!»

Природа оказывается не только творением Бога, но и Его инструментом для воздействия на людей.

Преодоление языческих верований – идолопоклонства перед природой – привело к известному крену в сторону спиритуализма, отождествившего природное с греховным. Понадобились духовные прозрения Св. Франциска Ассизского и интеллектуальные усилия Св. Фомы Аквината, чтобы утвердить в христианстве значимость всей сферы природного как Божьего дара, а не источника греховных соблазнов. В стихах 3. Миркиной природа выступает как субстанция, через которую на человека воздействуют Божественные энергии. (Эта категория из богословия св. Григория Паламы мне представляется здесь в высшей степени уместной, ибо Бог не является человеку в Природе, но Божественная энергия может воздействовать на нас через природные объекты, оказывающиеся в этом случае символами Бога.)

В стихах Миркиной в качестве важной семантической единицы ее поэтического мира естественно выделяется лексическое сочетание «свет зари». Этот свет то прижимается к холму, то, одинокий и медленный, «натекает в душу». Вот это как бы распластывание света очень значимо, как символ сокрывшей Бога мглы.

Однако поиски устойчивой семантической структуры, хотя и помогают что-то увидеть в этих стихах, вряд ли приведут к открытию механизма, объясняющего секрет поэзии Миркиной.

Если и пытаться обозначить секрет этой поэзии, то он в одном – молитвенном даре, преображающем весь житейский и поэтический опыты, не заботящемся о выборе средств самовыражения.

Стихи Миркиной не носят четкого следа конфессиональной принадлежности – они, скорее, общехристианские. Но ведь и духовная поэзия Евангелия принадлежит всем, исповедующим Христа, а псалмы – это общее достояние христиан и адептов иудаизма. Может быть, наиболее прямо исповедание веры автора выражено в этих вот строках:

 
Царство Его
Не от мира сего.
Сила Его
Не от мира сего.
Здесь – Ему воздух скупо отпущен.
Нет, не всесильный, не всемогущий.
Здесь – задыханья едкая гарь.
Здесь – Он не царь.
 

Во главу угла здесь поставлены слова Иисуса: «Царство мое не от мира сего» (Иоанн 18; 36), усиленные вплоть до полного отрицания посюсторонней власти Христа. В этом можно увидеть духовную перекличку с Н. А. Бердяевым, писавшим, что Бог не управляет миром, а проявляется в нем. Духовная поэзия – это один из путей открытия своей связи с Богом. Судить ее можно лишь исходя из того, в какой мере она помогает читателю осуществлять эту связь. Каждый служит Богу соответственно особенностям своего дара. Поэт – не проповедник, не пастырь и не богослов, от него мы не ждем точных богословских суждений и руководства паствой.

В духовной поэзии главное – точность метафизического видения, которому подчинены все традиционные поэтические средства.

В нашей литературе этот жанр не то чтобы совсем не существовал, но не замечался критикой по вполне понятным причинам. Сегодня о нем можно и нужно говорить вслух. Поэзия Зинаиды Миркиной дает все основания, чтобы этот разговор начать и обозначить встающие при этом проблемы. Первая из них – соотношение духовной поэзии и поэзии как таковой. Права ли Марина Цветаева в том, что чистая поэзия несовместима с духовной? У Зинаиды Миркиной духовная поэзия четко преобладает над чисто поэтическим творчеством, но разве это идет в ущерб последнему?

Вполне естественно, что преодоление страстей и общее очищение, связанное с молитвотворчеством, есть существенное изменение состояния сознания, после которого трудновато вернуться в мир страстной поэзии, к эстетизации неподлинной красоты, которая не связана ни с истиной, ни с добром. Однако другое утверждение Цветаевой – о том, что духовная поэзия неминуемо не удовлетворяет требованиям поэтического мастерства или поэзии как чистого искусства, не согласуется с тем, что обнаруживает феномен духовной поэзии Миркиной: ее внимательное прочтение говорит о том, что эстетические критерии в ней не нарушаются, что автор свободно владеет формой классического русского стиха, тончайшей звукописью, что мы имеет здесь дело с подлинной русской поэзией.

Ю. Шрейдер. Из статьи «Свет глубин».

(Журнал «Литературное обозрение», № 11, 1990 г.)

Незримое присутствие

«Скала крутая посредине вод…»

 
Скала крутая посредине вод
С внезапно обрывающимся краем…
Огромный замок над водой встает —
Извечно пуст и вечно обитаем.
 
 
Незримый шаг впечатался в плато,
Беззвучный голос раздался в просторе,
Огромный замок, где живет Никто,
Тысячелетья высится над морем.
 
 
И в замке нет ни одного угла,
Откуда бы хоть раз хозяин вышел,
Но если ты застынешь, как скала,
Ты, может быть, увидишь и услышишь.
 
 
Всю глубину вдруг обнажит вода,
Замрет последняя земная нота.
И Он войдет, – вот Тот, что есть всегда, —
Никто, который явственней, чем кто-то.
 

«Присутствие Твое – в завечеревших скалах…»

 
Присутствие Твое – в завечеревших скалах…
Присутствие Твое – легчайшее, как дым.
О Господи, прости, я днем не замечала
И вот поражена присутствием Твоим…
 
 
И никаких чудес, и никаких видений,
Лишь тишина небес и моря разворот.
Но длинные, как жизнь, недвижимые тени,
Вытягивая перст, указывают: вот!
 

«Последний свет в горах, тишайшее мгновенье…»

 
Последний свет в горах, тишайшее мгновенье,
И сердце подошло к неведомой черте:
Ты проникаешь в нас, Твое проникновенье
И есть наш тайный смысл, светящий в темноте.
 
 
И вся моя душа, как рана ножевая —
Проникновенный свет – пронзивший сердце глаз.
Ты тайны никакой уму не открываешь,
Но тайне бытия Ты открываешь нас.
 

«Тиха вода…»

 
Тиха вода
И берег глух.
Приди сюда
Очистить дух.
 
 
Тиха вода,
Открыта гладь.
Приди сюда,
Чтоб все отдать.
 
 
Да будет так:
Кто вымел сор,
Кто сам иссяк, —
Вместил простор.
 
 
Нет ни забот,
Ни пепелищ.
Блажен лишь тот,
Кто духом нищ.
 
 
Нет бытия
Без нищеты.
Зачем мне я,
Когда есть Ты?
 

«Такая полнота покоя!..»

 
Такая полнота покоя!
Такое равновесье сил…
И тишина была такою,
Что голос Бога доходил
 
 
Сквозь опрозраченные скалы,
Сквозь распахнувшийся простор, —
И сердцу Истина предстала,
Как глазу очертанья гор.
 

«Что делает закатный свет?…»

 
Что делает закатный свет?
Он сводит всю меня на нет,
Чтобы потом из ничего
Создать другое существо, —
 
 
Другую жизнь, другое «я»
С другою мерой бытия,
И мера неба и морей
В нем станет мерою моей.
 
 
И точно море разлито
Мое согласье на «ничто»,
Согласие сойти на нет,
Чтобы взошел из сердца Свет.
 

I. «Мир начинается с нуля…»

 
Мир начинается с нуля.
Из ничего встает Земля,
И звезд немое волшебство
Рождается из ничего.
Из полной тьмы восходит свет.
Из одного сплошного «нет»,
Как океанская вода,
Разлилось мировое «Да!»
О, тот чреватый миром Ноль,
В котором утихает боль!
Та точка, где весы стоят,
Уравновешивая ад,
Где Дух одолевает вес
Всех гор и всех семи небес.
 

II. «Ноль. Мировая Пустота…»

 
Ноль. Мировая Пустота.
Сквозь тонкость легкого листа,
Сквозь озарившуюся боль
Просвечивает тайный ноль.
Ноль. Не-бо. Небыль —
                          Ничего.
Растаявшее вещество,
Вконец растраченный запас —
Единое, что живо в нас.
Единый путь, что всем открыт.
Единое, что жизнь творит.
Единое, что душит смерть.
Единственная наша твердь.
 

III. «Кто не доходит до нуля…»

 
Кто не доходит до нуля,
Под тем колеблется Земля,
Над тем гремит небесный гром —
Тот не становится творцом.
 
 
Кто до нуля дойти не смог,
Тому лишь только снится Бог,
И глаза Божьего овал
Его пугает, как провал.
 

I. «То я, то Ты…»

 
То я, то Ты…
             То близь, то даль…
Я говорю: «Приблизься, Боже».
И тихо светится печаль,
И слез унять душа не может.
 
 
Ведь разлучиться надо мне
С самой собой, чтоб в час великий
В сквозной последней глубине
Сверкнул всем светом мой Владыка.
 
 
Как тесно у меня в груди! —
Душа у собственного края…
Но только Ты не уходи… —
Я потеснюсь… я умираю…
 

II. «А может, смерть и есть любовь…»

 
А может, смерть и есть любовь,
Не уместившаяся в сердце?
Уже не плоть, уже не кровь,
А жизнь, искупленная смертью.
 
 
Сквозная жизнь… Я – тень, я – дым,
Уже никто, мне места нету.
Я стану воздухом твоим.
Я стану духом, стану светом.
 

«А лес шумел… И бился об меня…»

 
А лес шумел… И бился об меня
Какой-то голос всей ясней, яснее…
К душе безвестной ухо преклоня,
Я шла и шла на единенье с нею.
 
 
О, этот шум!.. Как сердце волновал
Его прибой! Он дух мой мерил.
Со дна Вселенной поднимался вал
И ударялся медленно о берег.
 
 
И говорил… Так внятно говорил,
Что есть не только берег, но просторы.
И не для ног одних – для наших крыл,
Для душ бессмертных где-то есть опора.
А то, что ускользает из-под ног…
Ну что с того, что это зыбь морская?
Не бойся встать на море, если Бог,
Сам Бог тебя всей далью окликает…
 

«В иных мирах, в иных просторах…»

 
В иных мирах, в иных просторах,
Где ясно видно, как текут
Года, и слышно, как нескоро
Струятся ручейки минут…
 
 
Да, в тех мирах, где время зримо,
Где можно ясно видеть рост
Стволов, как здесь скольженье дыма
И свет повисших в небе звезд…
 
 
И слышать… Но зачем нам слушать
Все то, что за чертой земной?
Затем, что путь в другие души
Проходит через мир иной…
 

«А правота находится в конце…»

 
А правота находится в конце
Пути, где больше места нет обиде,
В том, тайно проступающем лице,
В том Лике, что пока не виден,
Или не узнан.
                 Так, как по весне
Всю жизнь под снегом тающем найдете,
Так проступает Он на полотне
Земной, промытой небесами плоти.
 

«Узнать в коряге зверя или птицу…»

 
Узнать в коряге зверя или птицу,
И там, где перепуталась листва,
Вдруг распознать неведомые лица
И различить беззвучные слова.
 
 
Но погоди, торжествовать не надо —
Они опять растаяли во мгле.
Душа ведь также прячется от взгляда,
Как ящерка на треснувшем стволе.
 
 
И как звезда, что плещется в колодце
И кажется искринкой ледяной,
Она опять неслышимо смеется
И снова очутилась за спиной.
Опять наплыв лишенных смысла пятен,
Опять в глазах негаснущая грусть.
Язык души все так же непонятен,
Его никто не знает наизусть.
 
 
И только ты внезапной мыслью ранен,
Что не рвалась, а ускользнула нить,
Что смерти нет, а есть неузнаванье,
И что узнать и значит воскресить.
 

«Мир сбрасывал цветное платье…»

 
Мир сбрасывал цветное платье,
Свет становился тонкой нитью,
И был весь вечер, как объятье.
А ночь – священное соитье.
 
 
С душою обнимался Сущий,
И замирало мирозданье,
И зачинался день грядущий
Среди глубокого молчанья.
 

«И Ночь пришла. И мир затих…»

 
И Ночь пришла. И мир затих.
Он снова цельный и невинный.
И вновь раскрыл для нас двоих
Свои бездонные глубины.
 
 
Дрожит на стенке тень ветвей,
И нарастает жар сердечный.
Прильнув щекой к груди твоей,
Я погружаюсь в Бесконечность.
 
 
Ее пространствами дыша,
Всем сердцем чувствую, всей кожей,
Как расправляется Душа
И что она пройти не может…
 

«И облака и скаты гор…»

 
И облака и скаты гор
В огне.
Освобождается простор
Во мне.
Растаял в отсветах зари
След дня. —
Пустыня в далях и внутри
Меня.
Есть только эта тишина,
И путь.
И Бесконечностью полна
Вся грудь.
 

«Дом молитвы. – Пустынный, затихнувший Храм…»

 
Дом молитвы. – Пустынный, затихнувший Храм.
Это место, где Дух прикасается к нам.
Это то средоточье священных пустот,
Где расправленный Дух нас опять создает.
 
 
Это место, где можно сотрудничать с Ним.
Там, где слово звучит, как торжественный гимн.
Сотворенным словам наступает конец,
Ибо каждое слово – всесильный Творец.
 

«Наш мир божественно прекрасен…»

 
Наш мир божественно прекрасен,
И завещал ему Творец —
Нет, не свободу, а согласье
Всех линий, красок и сердец.
 
 
Какая, Господи, свобода?
Ведь за волною вслед волна,
Как раб, не знающий исхода,
Опять бежать обречена.
 
 
Какая есть на свете воля,
Когда морской ревущий вал,
Когда бескрайний ветер в поле
Не знает, кто его послал?
 
 
Но в совершенстве горных линий
Нам на немых скрижалях дан
Несокрушаемой твердыней
Божественно прекрасный план.
 
 
И каждый луч, что в тучах брезжит,
Излом горы, как слом в судьбе,
Неотвратим и неизбежен
И неподвластен сам себе.
 
 
И надо нам искать вот эту
Неотвратимость, тот приказ,
Что был на свете раньше света,
Что был нам послан раньше нас.
 
 
Есть только лишь одна свобода
Для гор и вод и твари всей —
Закон незримой сверхприроды:
Согласье всех ее частей.
 

«Немая литургия света…»

 
Немая литургия света,
Вечерний благовест миров —
Сквозь небо в грудь заря продета,
Сквозь небо в сердце – Божий зов…
 
 
И я совсем не умираю,
А узнаю, что в вышине
Хранится вечно жизнь вторая,
И эта жизнь открыта мне.
 
 
Но как же нам под страхом смерти,
Когда на мысль есть полчаса,
Понять, что небо – это сердце,
А сердце – это небеса?…
 

«Есть мировые зеркала…»

 
Есть мировые зеркала.
В них жизнь как в чашу собрала
Отсутствия…
                В них дышит свет
Всех тех, кого как будто нет.
 
 
И в них такая полнота
И ясность, как в глазах Христа,
Как в дали цельной и немой,
Свободной от себя самой.
 

«Бог с нашей болью несоизмерим…»

 
Бог с нашей болью несоизмерим.
Он – вне игры – без места и без роли.
И потому-то мы внутри храним
Ту Тишину, которой не до боли.
 
 
То место пусто… Где-то в глуби глаз
И в облаков рассеянном скольженьи
Есть то, чему все время не до нас…
И это – наша жизнь и воскресенье.
 

«Вдруг выйти по ту сторону себя…»

 
Вдруг выйти по ту сторону себя
И очутиться на том месте пусте,
Где ангелы, о Боге вострубя,
Нам возвещают полноту отсутствий.
 
 
Нет! Нет и нет! И это лишь одно
И надобно сейчас живому Духу —
Простор всецелый, все просквожено,
И нет преград для зренья и для слуха.
 
 
О дух, познавший вновь, что Он крылат!
Высокий миг единственного счастья:
Отсутствие всех стенок и преград
И встреча с Тем, Кто не делим на части.
 

«Морская даль сейчас в тумане…»

 
Морская даль сейчас в тумане,
В туман холмы погружены.
Почти не видно очертаний,
И все-таки они видны.
 
 
И вот, смягчив края, разрушив
Уверенность и четкость тел,
Туман мне углубляет душу.
О Боже, где ее предел?!
 
 
Куда ведут меня туманы?
Что там? Почти что ничего…
Сейчас до дна себя достану,
Впадаю в Бога моего…
 

«Когда остановится время…»

 
Когда остановится время,
То к сердцу приблизится Тот,
Кто все неподъемное бремя,
Как пух, на ладони несет.
 
 
Забыто земное кочевье,
Душа до предела полна.
И время стоит, как Деревья.
Не движется, как Тишина.
 
 
И больше от сердца не скроешь
Тот легкий таинственный след —
Присутствие в этом покое
Всех тех, кого якобы нет.
 
 
Все тех, что незримо и глухо
Сейчас подступают ко мне.
Как явно присутствие Духа
В великой, как мир, тишине!
 
 
И веют лишь крылья да ветер
Над тяжестью каменных плит.
Во времени Бога не встретишь,
Но вот когда Время стоит…
 

«И разрасталась тишина…»

 
И разрасталась тишина.
Сперва была размером с крону
Берез, и вот – горе равна
И небу над вечерним склоном.
 
 
Так где и в чем ее итог?
В чем тайна света на закате?
И если Слово – это Бог,
То тишина есть Богоматерь.
…
Благословенна тишина
Высот бледнеющих и ширей.
Ты Бога выносить должна
В моей душе и в этом мире.
 

«Мы растем из небесного семени…»

 
Мы растем из небесного семени
Боже мой, мы растем так давно!..
Но чтоб слышать Течение Времени,
Быть вне времени сердце должно.
 
 
Быть вне места… – в сплошном океане я.
Звезды виснут среди «ничего».
Тайный Зодчий сего мироздания
Сам Никто, – не от мира сего.
 
 
В пустоте, во вселенской обширности
Он НЕ-мыслим и НЕ-исследим.
Мир стоит на Его неотмирности,
Дышит мир этот Богом своим.
 
 
Быть вне мира, вне рода и племени,
Вне страстей, вне судьбы, вне игры —
Только б слышать течение Времени,
Через грудь пропуская миры.
 

Припоминание себя

I. «Пустынна горная дорога…»

 
Пустынна горная дорога,
Прижался свет зари к холму…
И вся Душа – под взглядом Бога:
Душа, представшая Ему.
 
 
О Боже, мне щита не надо:
Есть в мире только Ты и я.
И длится эта жизнь под Взглядом, —
Немая исповедь моя.
 

II. «Исповеданье света…»

 
Исповеданье света.
Духа исповеданье.
Исповеданье неба,
Льющегося внутри.
Сердце горе воздето.
Замер мой ум в молчаньи,
И натекает в душу
Медленный свет зари.
И никакого знака
И никаких знамений
И – ни друзей, ни братьев,
Требующих примет.
Лишь покоритель мрака,
Жаждущий единенья,
Ждущий весь мир в объятья,
И одинокий свет.
 

«Волна ласкается к волне…»

 
Волна ласкается к волне,
И каждый всплеск нежней и глуше,
И море открывает мне
Мою же собственную душу.
 
 
И не во сне, а наяву
Все безоглядней, неизбежней
Я внутрь души своей плыву
От берегов моих в безбрежность.
 

Триптих «Блудный сын»

 
Так ты вернулся… Ты со мной…
Ну что ж, что выплакал глаза я?
То, что болит во тьме грудной,
Не видят – только осязают.
 
 
Я осязаю в этот час
Тебя внутри себя. Вот здесь ты.
И жизнь по капле входит в нас,
И сердце, наконец, на месте.
 
 
Скажи, так ты сумел узнать,
Что как ни бесконечно много
Мест в мире, но любая пядь
Земли единственна для Бога?
 
 
Узнал ли, что душа твоя
В своей свободе несвободна,
Что ты – единственный, а я,
Я без тебя – лишь крик бесплодный?…