Текст книги "Звук чужих мыслей"

13

На следующий день после процесса Дэвид возвращался домой на Лонг-Айленд. Возбуждение схватки уже давно прошло, и его осаждали тревожные мысли. Он чувствовал вокруг себя какую-то зловещую пустоту, угрожающий вакуум, но не знал, откуда последует удар.

Уже темнело. Он не спеша шел мимо аккуратных особняков и думал: «Все это бессмысленно. Клер права. Мне нужно было бы быть проповедником. Великий реформатор Росс! Обличитель пороков Дэвид Росс! Обличитель пороков!»

Дэвид знал, что он обыкновенный человек, не созданный для подвигов и самопожертвования. Он знал себе цену, цену заурядного журналиста с заурядными идеалами заурядного успеха. Но Клер… Он не знал почему, но боялся предстать перед ней во всей своей заурядности! Он хотел казаться ей больше, необычнее, отчаяннее.

Куда бежать, куда скрыться от враждебной пустоты? Кто теперь набросится на него, с какой стороны? Человек, читающий мысли! Он видит вас насквозь! Ату его, господа! Сохраните свои мысли в безопасности! Отстоим наше святое право на ложь! Держи его, держи!

– Эй, приятель! – услышал он чей-то голос и поднял голову. Из черного «бьюика» вылезли двое. – У вас не найдется огонька? Нечем прикурить.

– Пожалуйста, – машинально сказал Дэвид, доставая зажигалку и в то же мгновение услышал взорвавшуюся в его сознании мысль человека: «Сейчас. Правая рука у него в кармане. В лицо».

Прежде чем Дэвид успел сообразить, что он делает, он уже отскочил в сторону и резким ударом правой руки сбил человека с ног. Росс почувствовал, как под его кулаком хрястнули тонкие косточки носа.

Второй, нагнув голову, бросился на Дэвида. Дэвид ударил его ногой в лицо, и тот, падая, увлек его за собой. В этот момент тяжелый удар оглушил его, и он смутно почувствовал, как его вталкивают в машину.

«Вот и все», – вяло и безразлично подумал Росс и вдруг на мгновение пришел в себя от тонкой, пронзительной боли. «Сейчас он успокоится», – услышал он чью-то мысль и подумал, что ему сделали укол. Дэвид быстро проваливался куда-то во мрак, и темнота все густела и густела вокруг него, пока он не перестал ощущать и ее.

Дэвид очнулся от ощущения невыносимой жажды. Язык, сухой и распухший, с трудом помещался во рту; и когда он попытался облизнуть губы, ему показалось, что он провел языком по наждачной бумаге. Голова не болела. То, что Дэвид чувствовал, никак нельзя было назвать головной болью. Для того чтобы ощущать боль, необходимо быть здоровым человеком. Боль в какой-нибудь части тела только тогда воспринимается как боль, когда не болят остальные. Дэвид же весь состоял из боли, он был набит ею, как чучело птицы тряпьем. Она не набегала короткими толчками вместе с ударами сердца, не вгрызалась в него тупой бормашиной, не ворочалась и не кусалась. Она жила в нем спокойно и уверенно, словно знала, что не собирается расставаться с ним, и поэтому не торопилась.

Мысль о том, чтобы повернуться на другой бок, согнуть руку или ногу, даже не возникала в его мозгу. Он не мог даже заставить себя открыть глаза. И снова забыться он тоже не мог. Дэвид пытался было сообразить, где он и что с ним произошло, где Клер, но вялые, спотыкающиеся мысли, словно дряхлые старики, присаживающиеся отдохнуть через каждые несколько шагов, никак не могли выстроиться в шеренгу умозаключений.

Он надеялся, что снова забудется, он жаждал спасительного покоя, но боль поддерживала его спасательным жилетом на поверхности сознания.

Дэвид не знал, сколько часов, дней или лет он провел в оцепенении ожидания. Но, наконец, он почувствовал, как жизнь потихоньку возвращается в его тело. Она вливалась в него через тонкую ниточку – единственную ниточку, связывающую его с миром. Вернее, эта ниточка была шлангом. И этот шланг наполнял его ненавистью. Переливание крови спасло не один десяток тысяч людей, переливание же чувств не менее важно. В отличие от переливания крови, которое обозначено точной ценой в прейскурантах больниц, общество переливало Дэвиду Россу чувства бесплатно. Оно выкачивало у него остатки доброты, благородства, чуткости, любезно заменяя их ненавистью, злобой, жаждой мести.

Он открыл глаза. Слабая лампочка без рефлектора висела под самым потолком – жалкое пятно в полумраке комнаты. Впрочем, это был скорей сарай с дощатыми стенами и без каких бы то ни было признаков мебели, без окон. Дэвид лежал на полу. «Ах, как заботится сенатор Трумонд о своих избирателях! – подумал Дэвид. – Привезти за свой счет скромного человека за город и предоставить в его распоряжение целый сарай – да здравствует наш верный старый Стью!»

Огромным усилием воли Дэвид заставил себя встать на колени. Тошнота душащим ватным тампоном тут же поднялась по пищеводу, и Дэвида вырвало. Рвота снова обессилила его, и он упал на пол. «Как они все заботятся о моем сне, – подумал он, – там, в Лас-Вегасе, в казино, и теперь здесь. Наверняка это были ребятки сенатора, надежные патриоты с пистолетом в одной руке и шприцем с наркотиком в другой. Как они все хотели бы, чтобы я крепко спал, желательно даже вечным сном…»

Он подполз к двери и прислушался. Дверь была толстой, и звуки внешнего мира не проникали сквозь нее, но вскоре Дэвид уловил звуки чьих-то мыслей. Мысли были ленивыми, они еле ворочались в неторопливом ритме коровьей жвачки. «Надо было бы ей… это… по морде врезать… меньше бы ломалась… сука…»

Дэвид стукнул кулаком в дверь. «А… очухался, – подумал тот, за дверью, – что-то быстро он… Здоров, собака. Пускай побьется об дверь… Хоть головой, хоть задом… Ха-ха…»

«Да, пожалуй, это они умеют, – подумал Дэвид, в сотый раз окидывая взглядом свою тюрьму. – Мухе отсюда не выбраться, не то что человеку».

Он прислонился спиной к стене и опустил голову на колени. Стоило ли Клер связываться с ним?.. Семейный уют и чувство безопасности после пьяных морд ее поклонников в Лас-Вегасе… Прекрасный он для нее муж, за ним она как за каменной стеной, ничего не скажешь! Он поймал себя на том, что впервые подумал о Клер как о жене, а о себе как о ее муже и пожал плечами. Но помимо его воли он почувствовал шевельнувшуюся где-то в грудной клетке томящую нежность к ней, которую никогда не испытывал к Присилле. Он попытался представить, как вела бы себя Присилла, знай она обо всем, что приключилось с ним, но не мог. Она легко возникала в его воображении в кокетливом передничке на кухне, со стаканом мартини где-нибудь в гостях и даже в объятиях какого-то Теда, шепчущая: «Осторожнее, не помни мне прическу». Но увидеть ее в том мире, где был он с Клер, он просто не мог, она была слишком респектабельна для этого. Спать с Тедом и говорить с Дэвидом о свадьбе – пожалуйста, это респектабельно, но удрать с ним в машине, даже не захватив зубной щетки, как Клер, – фи, как в дурном фильме!.. Бежать нужно с зубной щеткой, с целым чемоданом зубных щеток и с чемоданом Тедов. В одном – зубные щетки, в другом – Теды.

Дэвид не заметил, как задремал и сполз на пол.

Едва войдя в номер «Стэтлера» в Вашингтоне, Клер открыла телефонную книжку. Трамберт, Трекли, Тримбо… Ага, вот он! Трумонд Стюарт, сенатор Соединенных Штатов Америки от…

Она сломала две спички, прежде чем прикурила сигарету, и, лишь затянувшись, набрала номер.

– Секретарь сенатора Трумонда, – послышался в трубке низкий мужской голос.

– Чудесно, – сказала Клер, – у вас замечательный голос, секретарь сенатора Трумонда…

– Простите…

– Надеюсь, в один прекрасный день вы сами станете сенатором…

– Что вам угодно?

– Передайте сенатору, что его ждет в «Стэтлере» Клер Манверс, жена Дэвида Росса. Я склонна думать, что он не преминет нанести мне визит. Если он стесняется женщин, пусть захватит вас.

Клер положила трубку. Сердце билось, словно она только что закончила марафонскую дистанцию. Она несколько раз глубоко вздохнула и вошла в ванную.

Она лежала в теплой воде, и ей казалось, что сейчас, именно сейчас войдет Дэвид и скажет: «Мисс Манверс, мне кажется, вы думаете вовсе не о том, что бы хотелось прорицателю папского двора синьору Габриэлю Росси…»

«Господи, сделай, чтобы Дэви был цел и невредим! – думала она. – Я знаю, что не заслужила того, чтобы ты мне помог. Я никогда ни от кого не ждала помощи. Но пусть он будет цел, прошу тебя, господи».

Она не была набожной, но, кроме бога, ей некого было просить. По крайней мере он не подмигнет ей и не скажет: «Хэлло, беби, поговорим сначала совсем о другом деле». Драться, царапаться, обрушивать поток ругательств – это она могла, но просить…

Пора вылезать, вполне может быть, что эта тварь скоро заявится. Она следила, как вытекает из ванны вода, наливая тело прохладной тяжестью, и думали о предстоящем разговоре.

Сенатор Трумонд приехал со своим секретарем – бесцветным человеком средних лет с медленными движениями, словно синхронизированными с движениями шефа.

– Мисс Манверс? – спросил сенатор, не здороваясь, и опустился в кресло. – Чем могу быть вам полезен?

Он бросил короткий взгляд на секретаря, как будто предупреждая его, чтобы он был начеку.

– Вы необычайно проницательны, сенатор, – сказала Клер. – Вы даже догадываетесь, наверное, для чего я пригласила вас. Вы, очевидно, ждете, что я сейчас стану на колени и буду молить вас вернуть мне Дэвида Росса.

– Мне некогда, мисс… Манверт.

– Манверс, сенатор.

– Манверс.

– Вначале я хотела рассказать вам, что всю ночь мне пришлось скрываться в городе. Как только Росс не вернулся домой вовремя, я догадалась, что его пригласили куда-то в гости – скорей всего, с кляпом во рту. Я не раз видела, как это делается. Я знала, что эти же джентльмены пожалуют и ко мне.

Сенатор исподлобья смотрел на Клер, возвышаясь в кресле подобно каменному идолу. Клер заметила, как несколько раз рот его чуть приоткрывался и снова захлопывался. Должно быть, сигналы мозга шли по его нервам медленно и неуверенно, и лишь с третьей или четвертой попытки он сказал:

– Что вы хотите мне сказать? Я уже вышел из того возраста, когда мужчина может слушать все, что бы ни говорила хорошенькая женщина, если у нее есть на что посмотреть.

– Как вы галантны, сенатор! По-моему, я говорю именно то, что вам должно быть интересно. Итак, одинокая, беззащитная женщина просит могущественного сенатора помочь ей найти некоего Дэвида Росса.

– Я не знаю никакого Росса. Будьте здоровы, мисс Манверт…

– Манверс.

– Манверс.

Сенатор слегка нагнулся вперед, положив руки на подлокотники кресла, но Клер видела, что он и не думает встать.

– Вы ожидаете, мистер Трумонд, что я возвращу вашему приятелю эту землю. Так вот, сэр, я и не подумаю этого сделать, и вы доставите Дэвида Росса сюда, в «Стэтлер», не позднее завтрашнего дня.

Где-то в самой глубине утробы сенатора послышалось слабое бульканье. Подымаясь по пищеводу, оно в конце концов превратилось в скрипучий смех.

– Вы глупая баба, Манверт, или как там вас. Вы были шлюхой, и ею вы всегда будете, на большее у вас не хватит ума. Послушайте мой вам совет: возвращайтесь в Лас-Вегас и зарабатывайте себе на кусок хлеба своими прелестями, пока они у вас еще есть. Вам не видать этой земли, поверьте уж мне. У нас, слава богу, пока еще есть порядок, и сенатор стоит побольше уличной девки.

Трумонд встал и направился к двери.

– Вы настоящий джентльмен, сенатор. Я в восторге от вашей речи, и я рада, что нашу мораль блюдут такие законодатели, как вы. Да, чуть не забыла, вы умеете пользоваться магнитофоном?

Сенатор медленно, как корабль, развернулся к Клер всем телом. Шея у него была неподвижна, и когда он поворачивался к собеседнику, всегда казалось, что мысленно он командовал своим мышцам: «Лево руля!»

– Это еще что?

– Магнитофон. Маленький «сони» за семьдесят четыре доллара девяносто девять центов. Купила сегодня утром специально к вашему визиту. Надо же развлекать гостя…

– Послушайте…

– Послушайте вы.

Клер сняла крышку с маленького магнитофона и нажала кнопку. Медленно поползла тоненькая пленка, перематываясь с одной бобины на другую. Внезапно послышался голос Дэвида – и в ответ ему – Юджина Донахью.

– Узнаете? Это Юджин Донахью, ваш частный сыщик, поверенный и, конечно, убежденный минитмен. Подождите, подождите, он это скажет сам и про вас расскажет, и про ваши планы. Он ведь не знал, бедняга, что папский прорицатель, он же Дэвид Росс, имеет обыкновение записывать свои беседы с клиентами на пленку. На всякий случай. На этот, например, случай. Я совершенно случайно вспомнила об этом. Впрочем, что я, вы же слушаете…

Аппарат изрыгал хриплые проклятья Юджина Донахью, и имя Трумонда, казалось, наполняло, гостиничный номер. Сенатор снова опустился в кресло, молча глядя прямо перед собой. Когда магнитофон умолк, он медленно проговорил:

– Это у вас единственная пленка?

Клер рассмеялась:

– За кого вы меня принимаете? Я скопировала еще одну запись, и она спрятана в надежном месте. Если я не позвоню завтра по телефону туда, где она хранится, завтра же она будет передана вашему сопернику на выборах. Пресс-конференцию и заявление о том, что почтенный сенатор Трумонд – минитмен, сделает он сам. С другой стороны, если завтра Дэвид Росс будет здесь, обе пленки будут уничтожены. И еще одно условие, на которое вы, я уверена, с радостью согласитесь. Подготовьте все документы. Я подарю купленный мною участок в Хорс-Шу вашему приятелю, а он мне подарит ровно сто тысяч.

– Это грабеж!

– Вы и так хорошо заработаете, сенатор Трумонд. Можете ничего не говорить, завтра я жду вас…

Машина свернула с шоссе на узкую боковую дорогу и, попискивая рессорами, направилась к гряде невысоких плавных холмов.

– Клер, – сказал Дэвид, глядя на ее смуглые руки, лежавшие на руле, – ты ведь до сих пор не сказала мне, куда мы едем. И даже в мыслях ты скрываешь это от меня…

Клер посмотрела на него. Синяк под глазом Дэвида был изжелта-зеленым. «Боже, – подумала она, – сделай так, чтобы нам было хорошо!.. Прошу тебя, боже!..»

Дэвид положил ей руку на плечо. Он хотел улыбнуться, но почувствовал боль в разбитой губе. Минитмены сенатора не зря отказывают себе по субботам в гольфе или партии-другой в кегли. Что-что, а обрабатывать физиономии они научились. Чем не политическая программа? Для хорошего политика важно не столько ловко говорить самому, сколько ловко заткнуть рот другому. Примеров в истории сколько угодно. Он представил себе, как сенатор с клинообразной головой на одеревеневшей шее выступает сейчас, должно быть, с неподдельным пафосом: «Наш священный патриотизм… Защита свободы…» Настоящие филантропы! Они готовы бесплатно раздавать всем свой патриотизм, даже вбивать его вместе с зубами…

Машина последний раз качнулась и остановилась. Дэвид открыл глаза.

– Смотри, – сказала Клер, показывая на небольшой домик в лощинке, – я здесь родилась. Мать еще жива. Я ей ничего не сообщила. Я не знала, захочешь ли ты…

– Какая разница, Клер… Ты пока переговори с ней, а я подойду потом, позже. Прости меня, Клер. Я никого не хочу видеть. Не могу. Не могу слышать эти бесконечные копошащиеся мыслишки, будь они прокляты! Будь проклята мысль, если она лжива!

– Дэвид…

– Не могу, понимаешь, не могу я больше. Я ловлю себя на том, что мечтаю о вымершем мире. Ни одного человека, ни одной мысли. Пустые, чистые города, пустые, чистые дома, поезда, машины… Никого. И мы идем с тобой, и сквозь асфальт начинает прорастать трава, и в открытые окна машин влетают птицы. И я слушаю, слушаю – и ни одной мысли. Иди, Клер.

– Дэвид… ты придешь?

– Приду.

Дэвид растянулся на траве. Теплый ветерок лениво скатывался с холма. Он нес с собой запах приближающегося вечера, травы и нагретой земли. На мгновение ему показалось, что сейчас он услышит мысли земли и зелени – спокойные, честные мысли о дожде, об облаках, о скорой осени. Но все вокруг молчало в сытом, удовлетворенном покое летнего вечера, и казино «Тропикана», и капитан Фитцджеральд, и минитмены, и сенатор Трумонд, и сам предсказатель папского двора Габриэль Росси начинали казаться Дэвиду чудовищной химерой.

Он задремал, а когда открыл глаза, солнце уже садилось за пологий холм. Он оглянулся. Вдалеке, на той дороге, по которой они приехали, ярко вспыхнул зайчик. Должно быть, машина. Сейчас она покажется из-за поворота. Но зайчик не двигался. Машина стояла.

«Следят, – равнодушно подумал Дэвид. – В конце концов, какая разница, кто там сейчас смотрит на меня в бинокль, Донахью или Фитцджеральд?.. Круг замкнулся».

Сутулясь, он побрел к домику в лощине.