Текст книги "Мои воспоминания. Брусиловский прорыв"

Благодаря этому, а также агитации Краснова, казачьи правительства потеряли всякое влияние на казачьи массы.

Главнокомандующий русской армией Врангель явно враждебен Объединенному казачьему совету и Краснову, видя в последнем конкурента. Рядовое офицерство, казачество и добровольцы ценою лишений и страданий на чужбине, изверившиеся в своих вождях, в массе стремятся домой. Только благодаря давлению Врангеля и отсутствию точных сведений о том, что их ждет в России, репатриация до сих пор дает сравнительно малый результат.

На основании вышеизложенного я имею честь от имени офицеров, казаков и калмыков, желающих вернуться на Родину для честного служения России, покорнейше просить Вас возбудить ходатайство перед Российским Советским правительством о беспрепятственном возвращении чинов белых армий.

А равно ходатайствую о воззвании Вашем, согласно моему рапорту, обращенном к чинам казачьих и добровольческих армий. Твердо верю, что несчастные русские люди, томящиеся на чужбине, чтут Ваше слово, как бывшего Верховного главнокомандующего, который подкрепит колеблющихся и раз навсегда прекратит попытки белых вождей сохранить строевой элемент для будущих военных авантюр.

Бывший Астраханский войсковой атаман выборов 1917—18–19 гг.

Дмитрий Тундутов».

Одновременно с этим он подал мне заявление с просьбой принять его на службу в инспекцию кавалерии. По соглашению с ним, я направил этот рапорт к Троцкому[166]166
  Я не усомнился это сделать, так как твердо знал, что агентура у большевиков за границей настолько хороша, что они знают гораздо больше, чем сообщает Тундутов. А иначе помочь людям вернуться на Родину у меня возможности не было. (Примеч. авт.)


[Закрыть] при следующем моем личном заявлении:

«Главнокомандующему всеми вооруженными силами Советской Федеративной Республики.

Представляя Вам настоящий рапорт, докладываю, что хотел бы откликнуться на просьбу этих оторванных от родной земли, от семей своих, исстрадавшихся людей, хотел бы помочь им вернуться домой, но для этого было бы необходимо:

1) Разрешить мне написать обращение, составленное по моему рецепту. Конечно, оно должно быть рассмотрено Вами и утверждено высшей властью.

2) Совершенно необходимо не только обещать, но и полностью выполнить обещание полной амнистии. Надо точно оговорить, кто из воинских чинов белой армии не подлежит амнистированию, ибо я должен поручиться моею честью, что обещание Советского правительства будет безусловно выполнено.

3) Необходимо послать, кроме автора этого рапорта, еще эмиссаров по моему выбору для распространения моего ответного обращения, и, конечно, выбор мой должен быть одобрен ГПУ.

4) Эта посылка эмиссаров должна быть тайной, ибо иначе они могут быть уничтожены тем или иным путем.

Только при строгом соблюдении вышеперечисленных условий я мог бы прийти на помощь нашим бедным, измученным оторванностью от Отечества, людям. Если же эти условия неприемлемы, принужден буду оставить этот рапорт без ответа.

А. Брусилов».

Затем прилагаю написанное мною письмо (ответное), которое я предполагал послать за границу через Тундутова и эмиссаров, назначенных правительством и мною. Троцкому этот проект ответа я пока не послал.

«Дорогие друзья! Мне, Вашему старому главнокомандующему, Ваше поручение передано. Тяжко Вам жить на чужбине, вдали от семей и родных. Я об этом давно догадывался. Но чем же я могу Вам помочь? Только могу просить и выхлопотать разрешение спокойно и безопасно вернуться на Родину, и, вернее, что если я не был бы уверен и не заручился бы обещанием Советского правительства, что ни один волос с головы Вашей не упадет, то я Вам этого письма не послал бы.

Но надо помнить твердо, отдать себе вполне отчет о положении Вашем относительно нашей многострадальной России. Я не хочу никого и ни в чем обвинять, но Вы же знаете, что я не согласен с Вашими нынешними вождями. Они издали не могут судить о современном положении России и во многом ошибаются. Я не бросил Родины, остался в России. Когда мать больна, ее не бросают. Мы все переживаем тяжелую болезнь вместе с Родиной – матерью нашей.

Мы все были сбиты с толку массой тяжелых недоразумений между всеми нами. Трагическое положение русских людей за границей и здесь воистину ужасно. Одно я знаю верно: мы, люди, живем десятки лет, а жизнь страны считается веками. И не в первый раз Россия переживает большие потрясения, я глубоко верю, что ее ждет великое будущее. Я не участвовал в гражданской войне и в пролитии братской крови не повинен, я не боюсь ни клевет, ни кривотолков ни со стороны белых, ни со стороны красных, но я должен Вам сказать, что к старому возврата нет.

За эти годы, что Вы пробыли на чужбине, в России многое изменилось, и надо с этим считаться. Вы не узнаете своих детей, они выросли из своих рубашонок, но вместе с тем у них открылись глаза, и они многое видят и понимают, о чем прежде и понятия не имели. Так вот и знайте, что в старом было столько дурного, что народ наш, значит, Ваши же братья, бросились к новому правительству и поддержали его.

Я наблюдал это вблизи. Разве Вы не понимаете, что иначе ничего нельзя было бы сделать, если бы не было этой могучей народной поддержки. Идите же к братьям и семьям Вашим, возвращайтесь на родную землю и старайтесь понять, в чем тут дело и какой выход можно найти, чтобы прекратить междоусобицу и преступное пролитие братской крови. Жизнь сама научит Вас и вольет в берега разбушевавшуюся стихию.

Но для этого надо помогать друг другу, вникнуть глубоко в причину всего происшедшего и происходящего и верить, что крепкая любовь и вера в Родину все переживут и дадут бодрость духа, необходимую для достижения счастья Русской земли. Мир и плодотворная, созидательная работа – вот что нам нужно на многие годы.

Возвращайтесь же домой и будьте верными сынами своего Отечества. Все знающие меня знают, что я никогда не был коммунистом и никогда им не буду, но я подчинился стихийной воле народов, населяющих землю Русскую, и полагаю, что не ошибся. Россия, которой угрожал при Временном правительстве и при вторжении чужеземцев полный распад, – теперь через пять лет существует! Россия, которую я люблю превыше жизни!

Границы наши, несмотря на отделение некоторых окраин, все же громадны. И ныне Россию защищает Красная армия. Идите, становитесь в ее ряды, если хотите, и делайте то же самое или же возвращайтесь к мирным, сельским работам, к семейной трудовой жизни. Я старик, мне ничего не надо лично для себя, но я люблю свою Родину и хочу для нее в будущем великого блага. Мои кости истлеют, а земля Русская будет процветать.

Не наше с Вами дело учить Провидение, ведущее все народы. Во многих бедствиях не оно, а мы сами виноваты и должны перенести данные нам испытания. Наши дети, внуки и правнуки только поймут, для чего все это нужно было нам пережить. Вот все, что считал долгом Вам сказать.

И да поможет Вам Господь вернуться благополучно домой. Я же беру на себя трудную миссию выговорить Вам это право без малейшего риска для жизни Вашей. Говорю: трудную, так как для нашего правительства доныне Вы были врагами. Я же, седой и больной Ваш бывший главнокомандующий, люблю всех русских людей, все народы, населяющие Россию, одинаково, считаю Вас жертвами великих недоразумений и потрясений и приложу все усилия, чтобы всех Вас примирить, прекратить междоусобное пролитие крови и дожить до мира и благоденствия в страждующей стране нашей».

Перечитав теперь этот проект письма, я теперь только вижу, насколько еще в 1922 году я был слеп относительно нашего правительства. Ну да что уж об этом и говорить!..

Через несколько дней ко мне приехал посланный от Троцкого очень элегантный молодой, бывший офицер по виду. Он мне сказал, что Лев Давыдович поручил ему передать, что благодарит меня, но что это теперь несвоевременно[167]167
  И слава Богу, ибо это опять могло вылиться в провокацию: кто мог гарантировать безопасность возвращающихся на Родину? (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Тундутова же ни под каким видом принять на службу нельзя.

Тундутов еще раз или два заходил ко мне. Я ему сказал, что ничего не выходит. Он как-то привел свою жену, очень хорошенькую не то немочку, не то англичаночку. Через некоторое время она прибежала одна и рассказала, что их обоих арестовали, но ее скоро выпустили, а он сидит в тюрьме.

Я наводил справки, расспрашивал, в чем дело, но никто в штабе мне ничего толково не сказал. Спустя еще некоторое время я слышал, что Тундутов с женой выслан за границу; а другие говорили, что выслана только одна она, а он будто бы расстрелян, так как большевики имели неопровержимые доказательства, что он служит в английских войсках и приехал в Россию, как английский шпион. Правда ли все это и в чем тут зарыта собака, до сих пор не знаю. Я с первого свидания с ним советовал ему уезжать скорее, удивлялся, как он решился привезти молоденькую жену в такую революционную страну. Я бы очень хотел знать, жив ли он? И правда ли все то, что мне рассказывали?![168]168
  Дмитрий Давидович Тундутов-Дундуков был арестован ОГПУ в апреле 1923 г. 2 августа того же года Коллегия ОГПУ за «участие в контрреволюционной монархической организации за границей» приговорила его к расстрелу. 7 августа приговор был приведен в исполнение. В 1991 г. Д. И. Тундутов-Дундуков был реабилитирован.


[Закрыть]

Глава 14

Весной 1923 года приезжал в Москву А. В. Свистунов, но не под своей фамилией, а под видом агента какой-то торговой фирмы. Я слышал, что он был на юге, когда еще белые не покидали России, но потом потерял его из виду. Поэтому, когда он приехал, я был рад его видеть, но очень просил скорее уезжать, не шутить с огнем. Он мне отвечал, что столько раз был между жизнью и смертью, что ничего теперь не боится.

Он говорил, что приехал по поручению Кирилла Владимировича и разослал много прокламаций или, скорее, манифестов его. Помню, что я ему определенно сказал, что Кирилл – это не то, что нам нужно теперь в России, и что если говорить о монархии, то, кроме Николая Николаевича, я ни за кем бы своею волею, охотно, не пошел. Но если бы случилось такое, по-моему, чудо, что Кириллу удалось бы прогнать наших захватчиков, то, конечно, я бы счел своим долгом быть полезным русскому делу под какой угодно фирмой.

Свистунов еще раз или два заходил ко мне, и мои близкие все очень волновались за него и просили его уезжать. Он обещал прислать открытку, когда переедет границу, подписавшись «Шура». Но этой открытки мы не получили, и я очень боюсь за него, выбрался ли он живым от наших большевичков? Ничего не знаю.

В 1924 году я очень болел. Мне дали, наконец, отставку и назначили пенсию. Волокита была ужасная, опубликовали о назначении пенсии в 30 червонцев в марте, а начали выдавать, кажется, в июне или июле. Одновременно дали отставку и назначили такую же пенсию Павлу Павловичу Лебедеву. Это человек, который действительно работал много, будучи несколько лет начальником штаба Красной армии, и, в сущности, создал все дело и поставил на рельсы весь механизм ее.

Это чрезвычайно умный человек, и, собственно говоря, работал он, а главнокомандующий Каменев, как очень недалекий человек, был пешкой в его руках. Насколько оба они были корыстны, как говорили, этого я не знаю. Для того чтобы решиться уволить от дел такого человека, как Лебедев, нужны были серьезные причины[169]169
  Впоследствии П. П. Лебедев был вновь призван на службу и назначен на Украину. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Одновременно с ним был уволен, а затем арестован его правая рука Георгий Николаевич Хвощинский.

Должен сказать, что это исключительно энергичный и добрый человек, много помогавший «бывшим людям». По поводу их увольнения рассказывали, будто бы за их поручительством был устроен какой-то гродненский гусар, который оказался шпионом белых. Вообще, должен сказать, что так называемая «белогвардейская» пресса за границей много вредила своей болтовней тем, кто оставался в России.

Постоянно арестовывались люди по ее намекам, а иногда и прямым указаниям. Одновременно с этими арестами и сокращениями много говорили о каких-то секретах, выданных за границу. Это повторялось периодически, арестовывалось множество людей, иногда без всяких видимых оснований.

В один из таких разов похватали целыми группами в Петрограде и в Москве бывших преображенцев, между ними знаю, что свиты его величества генерала Гадона, князя Ширинского-Шихматова и Штера сослали, а бедный старик Навроцкий так и умер в тюрьме. С Ширинским-Шихматовым мы встречались часто до этого, то в церкви Левшинской, где он был усердным псаломщиком, то с тачкой на улице, перевозившим какие-то тяжести.

В последнее время я как-то услышал от княгини Натальи Петровны Оболенской, что ему посылают посылки, что он пишет очень бодрые и интересные письма, просит денег ему не посылать, так как там они не нужны, а блестящие пуговицы, бусы, битые зеркала очень нужны, так как идут в обмен на рыбий жир и съестные продукты с местными жителями, чуть ли не дикарями.

В то же время, как расформировали инспекцию кавалерии, расформировали также несколько военных учреждений и школ. Сократили, «вычистили» множество народу, все бывших офицеров и генералов. Всюду их заменяли неучами «краскомами». (Красный командир. Крас-ком – это кавалер, который грамоте выучился, превзошел все военные, элементарные и высшие науки в три года. Права, которые в наше время давались после семи лет кадетского корпуса, двух лет военного училища и трех лет академии, краскомы получают в три года!)

В штабе никого из прежних не осталось, а представителей от ГПУ значительно прибавилось.

Во всей Москве стон стоял и царило отчаяние, так как не только в военном ведомстве, но и во всех решительно учреждениях выгоняли на мостовую, на полный голод множество людей. Эти сокращения штатов назывались «чисткою», так как считалось, что партия очищалась от буржуев и вообще бывших людей. Но так как все новые люди были полные неучи или юркие жидочки, то всюду царил беспорядок и застой в делах.

Объясняли всю эту катавасию тем, что у правительства не хватает средств содержать всех служащих и одновременно вести всемирную пропаганду. Русские народные богатства и деньги уплывали по карманам коминтернов, а давать жалованье самим русским не хватало средств. Я слышал о случае, когда две старые венгерские коммунистки были присланы в одно из учреждений. Им дали сразу места и большое содержание.

Они языка русского не знали. Да еще других служащих заставляли учить их русскому языку даром, в порядке служебной дисциплины. Эти дамы приходили с портфелями, сидели и молчали. Грязные, противные, все время чесались и скреблись. Когда служащие обратили на это внимание, то они объяснили:

– Мы много лет сидели в тюрьме и завшивели!..

И вот, русских, знающих, толковых людей, лишали мест, а заменяли их такою дрянью.

И много-много приходилось слышать возмутительных подробностей из современной обывательской жизни.

На улицах интеллигентных русских лиц почти не встречалось. Все евреи, китайцы, японцы, кавказцы, всевозможные заезжие с Востока и Запада коммунисты или аферисты.

Физиономия Москвы превратилась в какой-то калейдоскоп чуждых нам людей.

А москвичи или арестованы, или перебиты, или разъехались, или сосланы, или запуганные сидели по домам, вернее по своим углам и койкам. Если кто хотел их видеть, то нужно было идти в церкви, все они были переполнены молящимися.

С пенсиями тоже происходили странные вещи: то давали их, то переводили пенсионеров на социальное обеспечение, то совсем отнимали и ничего не давали. Черт знает, какая путаница, несправедливость, произвол царили всюду. Мне вначале удавалось выхлопатывать многим лицам пенсию, потом их отнимали и, когда я вновь начинал хлопотать, мне обещали, но не исполняли. Несколько раз я писал письма по поводу того или другого лица, мне просто не отвечали. Все это я пишу, чтобы подчеркнуть, насколько мне тяжело и противно было получать эти несчастные триста рублей в месяц, которые мне назначили «за особые заслуги». Это тоже было подчеркнуто, для радио вероятно!

Курьезная вещь и тут произошла: спустя некоторое время я получил бумагу, в которой мне сообщалось, что я в отставку все же не выпущен и остаюсь при РВС с кличкой «по особо важным поручениям». Никаких поручений мне не дают, никогда я там не бываю и решительно не понимаю, зачем это им понадобилось. Знаю только, что по декретам, сообразно с большой персональной пенсией, жилищное товарищество тянет с меня за мою бывшую гостиную, разделенную аркой (считается две комнаты), со всеми «коммунальными услугами»: электричество, вода, отопление, всякие налоги – до 150 рублей в месяц, мне с семьей остается только 150 рублей, а иногда и меньше. Кто-то даже сострил:

– Собственно, кто же пенсию получает – А. А. Брусилов или жилищное товарищество этого дома?!

Рядом, по коридору, в комнате живет рабфаковец (студент рабочего факультета), он платит, кажется, 60 копеек за комнату, положим меньше моей, а в нижнем этаже есть еще пролетарии всех сортов, то по 50 коп., по 70 коп. платят там, где я десятки рублей плачу. Это, конечно, для пролетариев очень хорошо и я ничего против этого не могу иметь. Но не надо только кричать, что я получаю громаднейшую пенсию, когда ее половину назад отбирают.

Все преимущества и выгоды социалистическое безумное и преступное правительство дает для видимости пролетариям и рабочим, тем кружит им головы, а громаднейшую часть всевозможных выгод и преимуществ под шумок загребает себе. Живет сладко, развратничает, пьянствует и возмущает даже своих же честных, идейных товарищей и сотрудников. Все сделано, чтобы устроить не рай, а ад на земле. Всех ограбили, всех измучили, всех перессорили в свою личную пользу. Кажется, рабочий начинает соображать, в чем тут дело, крестьяне в ближайших селах тоже.

Знаменитые жилищные товарищества и управдомы после того, как повыгоняли всю интеллигенцию, заменили ее всех сортов неучами, – сделались очагом раздоров и возмутительного произвола. Умнейший и хитрейший человек их изобрел, так как более удачно насадить гражданскую войну для вящего торжества советской власти в каждом доме – мудрено. И ведь в каждом жилищном комитете существуют знаменитые «тройки» от ГПУ.

Никому, даже ребенку в постель сделать, и то втихомолку нельзя, все известно, о каждом шаге все доносится, каждое слово и движение взвешивать нужно. Противно и тошно жить при сознании, что в Отечестве нашем такая масса подленьких, дрянных людишек! А расфранченные, раздушенные дамы и хлыщи, служащие в ГПУ!..

Да разве ж можно было в прежнее время додуматься до такого ужаса, догадаться, что живем мы среди такой мерзкой публики! Но нужно сказать, что когда ГПУ в последнее время стало насильно массами вербовать своих агентов-осведомителей, то находились и исключения.

В зиму 1924/25 года ко мне раз пять или шесть прибегали в ужасе молодые люди, мужья с женами и т. д. Рассказывали они, что им ставят условия жизни или смерти, в лучшем случае ссылки, требуя стать агентами ГПУ. Я успокаивал их насколько мог. И нужно сказать правду, что, очевидно, это была уловка только, проба! Их оставляли потом в покое, когда они решительно отказывались от этой комбинации. А другие трусили, шли на эту удочку, а потом втягивались в сладкое житье и душили в себе совесть.

Отвлекшись в сторону и перечитывая последние страницы, вижу, что я совсем не коснулся большого события зимы 1924 года – смерти Ленина. Но дело в том, что лично меня это событие совершенно не коснулось. Ни на каких демонстрациях по поводу этой смерти я не был. Я только сидел дома, на службу не ездил, морозы были большие. По вечерам ко мне, как всегда, стекалась публика, и я слушал все рассказы и впечатления ее.

Возмутительных, преступных выходок со стороны большевиков было без конца. Детей замораживали и простужали, держа целыми часами на улицах в шеренгах, в очереди на поклонение «Ильичу». Гнали всех силком, и военных, и гражданских служащих. С риском потери службы и ареста люди шли поклониться новоявленным мощам. Но ругались, чертыхались, проклинали этого «Ильича» до полнейшего скандала. И агенты ГПУ, и милицейские, все одинаково с буржуями и бывшими людьми, все замерзали на улицах и ругались:

– Вот не вовремя сдох, черт бы его побрал! – так и слышалось ото всех одинаково. На стенах ночью появлялись всевозможные стихи, и пасквили, и остроты. Об этом обо всем большевики не писали в своих газетах, а лгали без конца, преувеличивая, раздувая его популярность и значение[170]170
  Так, например, читаю в «Известиях» от 7 февраля: «Первой задачей является сооружение постоянной гробницы на том месте, где сейчас покоится тело Владимира Ильича. Трудность задачи поистине необыкновенна. Ведь это будет место, которое по своему значению превзойдет Мекку и Иерусалим. Сооружение должно быть задумано и выполнено в расчете на столетия, на целую вечность!» И при таком пафосе, если бы хоть кто-нибудь у нас в точности был коммунистом и исполнял заветы «Ильича»! (Примеч. авт.)


[Закрыть]. И нужно признать, что сила внушения и гипноза сыграла большую роль. Подряд ежедневно, с тех пор по сей день, долбят, кричат, вопят на всех углах, во всех газетах, журналах и книгах, во всех магазинах, собраниях – портреты, стихи, статьи, речи… Многие люди слушали-слушали и в конце концов поверили.

В газетах читают и другим рассказывают: «Все граждане готовы были замерзать по шести часов на улице, только бы поклониться праху великого вождя». И теперь неинтеллигентный люд освоился с этим, привыкли люди к мысли, что Ленин – великий человек. Народ заставили поверить, что «Ильич» – это их защитник и спаситель. Я, по крайней мере, совершенно поражен, почему его считают великим человеком.

Идеи его, в сущности, не его, а мировые, давно известные истины, он ловко компилировал и красноречиво выхватывал понемногу от всех мудрецов и философов, живших до него. Идеи, что и говорить, великие, но неприменимые к повседневной, реальной жизни нынешнего человечества. То же, что принадлежало лично ему: «Грабь награбленное» или «Всякая кухарка может управлять государством», – это или преступление, или детская нелепость.

Ему везло, он ловко попал, вовремя появился, когда почва была подготовлена, и, кроме того, – он был нужен! И императору Вильгельму, для разрушения нашей армии, и врагам христианства, и большевикам, и коммунистам, и просто аферистам. Он многим в то время был необходим, чтобы заварить кашу, которую Россия еще многие годы не расхлебает.

Денег у правительства для русских нужд нет, а не только на сногсшибательное лечение, с выписыванием мировых светил медицинских, прилетающих на аэропланах, и похороны, а еще на мавзолей и паноптикумы, т. е. восковую куклу его. Какая масса денег ушла! Недаром недавно баба одна, жена рабочего, подняла скандал и крик за то, что жалованье больному ее мужу не выдавали:

– Вы нас голодом морите, а сколько миллионов на свою падаль потратили, черт бы вас подрал с вашим «Ильичом»…

Ее, однако, не арестовали.

Анекдотов столько рассказывалось, что, вероятно, со временем целая книга выйдет их. Бывали очень остроумные. Мне запомнился рассказ, как старуху одну просвещали:

– Ильич умер, а идеи его живы!

– Ох, батюшка, то-то и беда, что он-то помер, а иудеи-то его остались живы!

Вот тут-то весь корень зла, и ничего с этим не поделаешь. Это слишком глубокая мысль, и в этом разберется только следующее незараженное поколение.

Врагам Христа Ленин необходим будет еще долго, и сообразно с этим рекламировать они его будут по-своему усмотрению, так как антихристианство «Ильича» всем очевидно, если только он не был чьим-то слепым орудием…

Ко мне являлись в те дни журналисты и просили и меня сказать что-нибудь о Ленине.

– Да я его не знаю, никогда не видал!

– Ну все же, хоть словечко! – не отставали они от меня.

Я написал: «Я по своим убеждениям националист, но относился с уважением к широким идеям покойного. Я никогда его не видел, никогда с ним не говорил, имел дело во время своей службы только с Л. Д. Троцким, С С. Каменевым и П. П. Лебедевым. Я ценил возможность работать на пользу русского народа, невзирая на то, что не принадлежал к политической партии Ленина, так как во всю мою долгую жизнь я никогда политикой не занимался, это не моя сфера.

Я признаю заслугой его и его партии то, что под каким бы то ни было названием Россия не была расчленена и осталась единой, за исключением нескольких западных губерний, которые рано или поздно должны будут с нею вновь соединиться. Совершенно очевидно, что при дряблом Временном правительстве этого никогда не могло бы быть!..»

Но этой крохотной заметкой, вероятно, остались недовольны, так как она в печать не попала… и тем лучше!

Вот все, что вспомнил об этом времени. «Организовывать не соорганизованных масс» мне не приходилось, и я стоял вне всей этой шумихи. А это выражение, насмешившее меня, принадлежит одному юнцу, которому вместе с другими «товарищами» дали такое невыполнимое поручение во время похорон «Ильича». Юнец, бедняга, замерз, охрип, но ничего у него не вышло, и он забрел к нам, где его моя жена отпаивала чаем.

А теперь рассказывают, будто на спиритических сеансах Ленин сообщает, что за ним Петр Великий с дубинкой гоняется и что он умоляет вновь переименовать Ленинград в Петроград; что душа есть и загробный мир существует. И грустно, и смешно от всех этих глупостей, вернее трагических нелепостей, которыми тешились москвичи.

Да как не смеяться: вон, поэт современный Есенин в пьяном виде, говорят, подал правительству прошение о том, чтобы все сочинения А. С. Пушкина подписывались его именем, основанием чего указывал на переименование Петрограда в Ленинград. Это, конечно, логика одна!

Ведь большей нелепости никто никогда с сотворения мира придумать не мог.

Глава 15

Конец 1924 года и весь 1925 год я сильно болел. В такой мере мне было скверно, что весной 1924 года, после того, как мы похоронили Ростислава[171]171
  О нем и его смерти я написал подробно в моей автобиографии. Этой же весной окончательно разболелся мой молоденький племянник, сын Бориса. Помочь я ему ничем не мог. Ранее я выхлопатывал ему отдых в теплом климате в санатории, на Кавказе. Но теперь я видел, что он гибнет в скоротечной чахотке, и это меня очень мучило. Он вскоре и умер. Его обе сестры также совсем больны. Да и не мудрено. Ведь что они все вынесли за эти годы холода и голода! Такие с детства балованные, изнеженные! Алеша умер, одну из сестер я устроил машинисткой в ремонтировании армии, а другая целыми днями на рынке продает последний скарб. (Примеч. авт.)


[Закрыть], жена стала волноваться за меня и выхлопотала для меня с нею отдых в санатории «Узкое». Это вот в чем дело: Комитет улучшения быта ученых (КУБУ) – прекраснейшее учреждение, одна из светлых точек на темном фоне большевизма. Множество прежних людей: профессоров, артистов, художников, писателей, учителей, преподавательниц находили поддержку материальную (выдавались небольшие пенсии), отдых и заботу о повседневных их мелочах жизни в этом учреждении.

Я знаю, что есть два санатория под Москвой и еще в Крыму и на Кавказе. Кто инициатор этого дела, не сумею сказать (кажется, средства частью от американцев идут), но знаю, что санаторий «Узкое» – это образцовое учреждение. Это бывшее имение князя П. Н. Трубецкого. Когда-то в нем жил и умер Владимир Сергеевич Соловьев[172]172
  Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) – религиозный мыслитель, публицист и богослов, сын известного историка С. М. Соловьева. Брусилов и В. С. Соловьев были знакомы.


[Закрыть].

Фантомы прошлого витают в этом громадном доме. Чудный парк, пруды, прогулки в лесах и полях самые разнообразные. В доме библиотека, большая зала, гостиная. Для молодежи теннис, кегли, для любителей – бильярд. Кормили нас прекрасно. Забот и внимания мы видели со стороны заведующих, доктора, всего персонала бесконечно много. После многих лет революционной тирании, когда жены наши должны были сами готовить, стирать, убирать комнаты, конечно, такой культурный угол, как этот санаторий, нам показался раем земным и дал много отдыха.

Я очень окреп и поправился за тот месяц, что мы провели там. Постоянные лекции, концерты, всевозможные развлечения чередовались ежедневно. И, что очень было приятно, что одновременно с нами было много милых, симпатичных, талантливых, глубоко образованных людей. Со многими мы продолжали видеться и в городе всю зиму.

Но наши с ними совместные прогулки и долгие беседы дали и мне, и жене много нравственного удовлетворения. Мы сохраним память о них самую добрую. Конечно, много значит и то, что с этими людьми у нас было общее огромное горе за Россию и общие личные переживания в эти годы.

Как-то перед самым отъездом в «Узкое» по телефону меня попросили какие-то представители какого-то благотворительного общества, как я понял, принять их. Я отвечал, что «милости просим, приезжайте!». Я был уверен, что вопрос идет о десяти рублях или о чем-нибудь в этом роде.

И так как мне только что сообщили, что и я и жена моя приглашаемся в санаторий на целый месяц, совершенно бесплатно, то и подумал, что не грех мне, в свою очередь, дать несколько рублей в пользу доброго дела. В назначенный час явились двое молодых людей. Они пояснили мне, что они основывают «Общество помощи жертвам интервенции» и просили меня записаться членом этого общества. Я отвечал согласием и спросил, сколько мне надо внести для этого.

– Всего один рубль, но об этом не стоит говорить… Нам важно ваше имя и мы очень просим вас быть членом комитета.

Тут вошла жена и решительно запротестовала, заявив, что врачи мне предписали полный покой, что я серьезно болен, еду в санаторий и т. д. и т. д. Но они не успокоились:

– Помилуйте, мы беспокоить вашего супруга не будем, нам только нужно, чтобы его имя было в нашем правлении.

Тут уж и я запротестовал, мне мелькнула мысль, что уж не «для радио» ли это опять?

– Простите, пожалуйста, но я привык всякое дело делать так, чтобы не одно мое имя было в нем, но и работа. Жена права, я болен. Погодите немного, может быть, окрепну, вникну, что это за общество будет у вас, и тогда посмотрим…

Еле-еле мы от них отвязались. Но прошло несколько дней, мы отдыхали в санатории, газет не читали. К нам как-то приехала на два дня сестра жены и привезла номер «Известий» (кажется, от 30 июня или несколькими днями позднее), в которых было напечатано, будто я был на собрании комитета «Общества помощи жертвам интервенции», что состою одним из членов-учредителей его и что общество это будет требовать от «Антанты и белогвардейцев» возмещения всех убытков от их злодейств (у красных будто злодейств как не бывало!!!) – и тому подобная тенденциозная, специфически большевистская ложь.

Мы с женой показывали этот номер газеты всем в санатории, ведь все там знали, что я в этот день и все это время был там и в Москву не ездил, и что все это вранье. Мы посмеялись тогда еще одной нахальной выходке со стороны этих наших всероссийских заправил последнего времени, но ведь те, кто читал это и не знал, что все это ложь про меня, опять были введены в заблуждение.

Я было думал послать опровержение в газеты, да потом махнул рукой – все равно не напечатают. Бедный патриарх Тихон как-то говорил моей жене: «У нас одна участь с вашим мужем: травят и лгут на нас со всех сторон, кто и что захочет. Ну а поди-ка, докажи, что это не так и ничего подобного не было!..»

Да, бедный наш святейший, затравленный, замученный. Всех близких ему, действительно преданных, имеющих громадную популярность и значение для православных людей и вместе с тем для него самого бывших нравственной поддержкой, всех повысылали, кого на Соловки, кого в Нарымский или Туруханский край, а кого гноят в тюрьме; а кого и попросту поубивали. Его верный человек келейник Яков был убит налетом бандитов, будто бы желавших украсть шубы.

Это ложь, все это было подтасовано, все это устроили бандиты из ГПУ; и никаких шуб им не надо было, а Яков им во многом мешал, они хотели поместить около патриарха в самую интимную жизнь своего человека, а Яков был не их и не шел им навстречу. Он ведь еще с Америки, лет 30 был при Тихоне. Митрополит Илларион давно уже был сослан на Соловки, епископ Феодор, из Даниловского монастыря, томился в тюрьме, протоиерей Александр Хотовицкий – в Нарымском крае, и т. д. и т. д.

Властвовало красное духовенство, вернее беспринципные негодяи, ни в Бога, ни в черта не верящие, а делавшие выгодное ремесло из религии. Я знал, что и прежде в православной церкви были такие подленькие душонки, но что их так много – не подозревал! Когда всевозможные мракобесы и кликуши новой церкви течением времени были сведены со сцены и большевики поняли, что из этой их ставки на Введенского, Красницкого и К° ничего не выйдет, народ за ними не пойдет, то они создали Синод и через свою всемогущую прессу старались внушить всем, что все обстоит по-прежнему и Синод их – совсем настоящий Синод!