Текст книги "Легкая корона"

Блюз – это когда тебе действительно плохо

В последнее время я очень сблизилась с Боженой Ярской. Каждый раз, когда я приходила к Марине, то непременно поднималась поболтать с Боженой. В какой-то момент я начала проходить к Божене сразу, не заходя к Марине и Глебу. Мне вдруг стало казаться, что они, особенно Глеб, немного осуждают меня и мой образ жизни: все эти бесконечные тусовки, сейшены, пьянки, обилие знакомых мужского пола.

– Ты небось, Бялая, нажираешься на своих тусовках, а потом трахаешься там с тем, кто под руку подвернется и у кого еще стоит после всего выпитого, а?

– Отстань, Глеб! Зачем ты это говоришь? Ты не понимаешь, что это оскорбительно?

Он смотрел на меня с подозрением, что выводило меня из себя.

– Представления, как из каменного века, – выговаривала я ему. – Что, если я не замужем, так я не могу заниматься сексом с тем, кто мне понравится? И чтобы ты знал, я не сплю направо-налево с кем придется, хотя я верю, что у женщины есть на это полное право.

– Право есть. И такая женщина называется блядь.

– Да иди ты к черту! Ты просто неандерталец.

– А что, ты мне скажешь, что после того, как все напьются и выкурят по паре косячков, ничего такого не происходит? Да я видел, что у Божены творится, еще до того, как Леха появился. Каждый день оргии были.

– Оргии?! Я вижу, у тебя фантазия разыгралась. Ты лучше признайся, что тебе немного завидно. Где-то идет жизнь, а ты, молодой и красивый, заперт дома с маленьким ребенком и женой. Вот и злишься.

– Да это мне все завидуют! Когда я иду с женой и сыном по улице, на меня все оглядываются, все останавливаются сказать, какая мы красивая семья. Мы с Мариной как король и королева. А трахать постороннюю полупьяную, грязную девку, в которой неизвестно сколько до меня народу побывало, – фу, гадость!

– Да я тебя никуда и не приглашаю.

– Да тысячи, сотни тысяч женщин все бы отдали, чтобы оказаться на Маринином месте – муж, дети, семья. И ты, дорогая Алиса, в глубине души тоже хочешь быть нормальной бабой, а не такой вот суфражисткой.

Беседа принимала слишком личный характер, а ссориться мне не хотелось.

– О'кей, я не знаю, что такое суфражистка, но, судя по тому, как это звучит, быть ею не хочу. Но и то, что ты называешь нормальной бабой, имеет более широкие рамки, чем муж и дети.

После таких разговоров с Боженой было очень легко, она никого не судила и уж точно не осуждала.

Иногда она брала гитару и начинала петь. У нее был потрясающе сильный голос, хотя, конечно, десять лет наркотиков и алкоголя сказались на нем. Но все равно она, сидя в метре от меня на своей маленькой московской кухне, выбрасывала в пространство такое количество любви и внутреннего огня, что у меня мурашки шли по спине.

– Ты знаешь, что тебя называют русской Дженис Джоплин?

– Я лет в пятнадцать начала петь ее песни. Я училась на ней. Дженис не надо было прыгать, бегать, раздеваться. Ей надо было только закрыть глаза и пропеть.

– Слушай, извини, что я спрашиваю. А вот наркотики… ведь все почти рок-музыканты – наркоманы…

– Да ни фига! Ну почему про всех рок-н-рольщиков думают, что они торчат? Сколько раз повторять: не может человек торченный такую музыку делать. Не может!

– Не все употребляют, но многие. Это факт. Все-таки наркотики помогают творчеству.

– Наоборот! Ну, не то чтобы наркотики разрушают музыку, но очень мешают. Ничего не хочется, понимаешь? Типа – отстаньте от меня, оставьте в покое! У меня, по крайней мере, так было. Ощущение как от поездки к морю – лениво так, повалялась на песочке, погуляла, оттянулась и вернулась домой.

Знаешь, почему я решила завязать? Потому что достала меня эта наркоманская жизнь. Под опиумом ломает-кумает, сидишь скрюченная в банан, не реагируешь, даже если твои друзья приходят, шугаешься всего на свете.

– А как ты переломалась?

– А сама, безо всякой помощи. Меня два года ломало… Алкоголь меня спас. Вот алкоголь, кстати, очень музыку помогает слышать.

– Сыграть тебе еще что-нибудь? – Божена взяла гитару, перебрала струны. – Ты любишь блюз?

– Честно тебе сказать, я не очень знаю, что это такое. Для меня это просто слово.

– Ну, вот когда тебе хреново, совсем хреново и ты совершенно одна – что ты делаешь?

– Раньше я бы сказала, что позвала бы маму. А сейчас – не знаю.

– Выть хочется. Выть. Уу-у-ууу… – Божена на самом деле завыла, на такой гнетущей тоскливой ноте, что у меня сразу слезы подступили к глазам. – Вот так родился блюз, из боли, – она сама плакала.

День рожденья Божены

Мы стояли с Мариной в коридоре перед закрытой дверью гостиной и шептались.

– Я боюсь туда заходить, – сказала Марина, вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Двадцать минут ни одного звука. Может, он что-то с собой сделал? – Слезы опять покатились у нее по щекам.

Я прижалась ухом к двери – ничего, тишина, ни одного, даже слабого, шороха.

– Алиса, иди проверь, что там, – Марина подтолкнула меня в спину.

Заходить в комнату, в которой укрылся Глеб, я боялась.

– Он тебе ничего не сделает. Если он жив. – Она разрыдалась.

Я только что спустилась к Марине с Глебом от Божены, которая отмечала свой день рожденья. Я решила пойти проверить, что там у них, потому что они тоже должны были прийти, но прошел почти час, их не было. Когда я тихонько, чтобы не разбудить Игорька, постучала, дверь в ту же секунду открылась, и Марина с силой втащила меня в квартиру. Она была зареванная, с красной распухшей щекой. Ее всю трясло.

– Господи, что случилось?

– Тише, не ори, – она потянула меня на кухню. Напуганный заплаканный Игорь сидел за столом и рисовал.

– Мы поругались с Глебом. Ужасно. Все, это конец.

– А почему у тебя щека разбита? Он что, тебя ударил?

– Да. Представляешь, это он меня первый раз ударил.

– Вот мразь!

– Я полезла его бить, здесь, в коридоре. А его бить нельзя, он сколько раз мне говорил, чтобы я не поднимала на него руку. Но я не могла сдержаться. А он звереет. Он просто отмахнулся от меня, но я отлетела, упала и ударилась. Вот, видишь, и локоть разбила, – она показала мне кровавую ссадину.

– А что у вас произошло? Ведь разговаривали по телефону пару часов назад, все нормально было.

– Да не важно, ерунда. Глеб вдруг решил, что надо полки книжные повесить. Ну и поспорили, как вешать, куда. И пошло-поехало. Он криво сделал и начал орать, что я под руку говорю, я в ответ кричу, что хотели, как люди, пойти к Божене, так почему надо именно сейчас, второпях. Игорь начал плакать. В общем, понимаешь.

– Ни черта не понимаю и понимать не желаю. Вы из-за полок этих подрались?

– Он обиделся, решил уйти воздухом подышать, а я за ним побежала и стала его кулаками бить по спине, он повернулся и отшвырнул меня. Потом зашел в гостиную и начал там бушевать, грохот такой стоял, будто он там всю мебель переломал. Игорь плакал, бедный. А потом все затихло.

Делать было нечего, надо было идти. Я тихонько приоткрыла дверь и оглядела комнату. Моим глазам открылся пейзаж как после битвы. Вновь прибитые полки были вырваны из стены с мясом и разломаны на мелкие куски, шкаф перевернут, стулья разбиты в щепки, стол опрокинут. Весь пол был усыпан книгами, одеждой, осколками и землей из цветочных горшков. Марина втолкнула меня в комнату и закрыла за мной дверь. Отступать было некуда.

Глеб лежал ничком на диване, сдвинутом со своего обычного места на середину комнаты, и признаков жизни не подавал.

– Глеб, – тихонько позвала я.

Он не шевелился. Я подошла ближе, надо было проверить, дышит он или нет. Внезапно он выпрямился и сел на диване. Я отскочила. Меня испугало его лицо – в глазах слезы, на скулах ходят желваки, рот так плотно сжат, что губы превратились в одну узкую линию. Он хотел мне что-то сказать, но подбородок у него задрожал, и он опять рухнул на диван лицом вниз.

– Уйди, Алиса.

Я вышла к Марине.

– Ну, что?

– Он жив и здоров, по этому поводу можешь не волноваться. Но очень страдает. Я на него разозлилась, что он тебя толкнул, но сейчас мне его жалко. Он мучается.

– Думаешь, я могу пойти к нему?

– Думаю, да. Мне кажется, он тебя ждал, а тут вдруг я.

– Ладно. Слушай, посиди с Игорьком на кухне.

– Маринк, мне надо идти наверх. Я с Громовым пришла, он там меня ждет, я сказала, что на минутку уйду. Он ведь и уйти может, не дождавшись.

– А, ну конечно, тогда иди. Ой, как мне хотелось увидеть Громова наконец. Может быть, я сейчас помирюсь с Глебом, и мы успеем прийти.

– Ну, ни пуха.

– К черту.

Я вернулась к Божене. Веселье было в полном разгаре, и мне надо было догонять всех.

Громов мне уже давно говорил, что я должна вытащить Божену из болота, стать ее менеджером, раскачать на репетиции, концерты, а потом и запись. Оказалось, что мне не надо сильно ее раскачивать. После пары разговоров на эту тему Божена завелась. Она теперь всем меня представляла как своего менеджера, хотя у меня не было не только опыта, но даже представления, что надо делать. Начало камбека Божена решила совместить со своим днем рожденья, после которого Леха уезжал на гастроли, поэтому готовилась к мероприятию основательно, развив лихорадочную активность. Она решила пригласить всех, кого получится, чтобы как можно больше народа узнало о ее возвращении к активной творческой жизни. Пригласила даже музыкантов из своей прошлой группы. Божена не общалась с ними несколько лет, стесняясь своего положения и бездеятельности, но сейчас она была женой известного на всю страну гитариста и стояла на пороге нового витка своей карьеры.

В ее видении Громов и даже я были важными элементами программы. Поэтому мне было поручено в обязательном порядке доставить Громова к Божене в назначенный день. Громов же, хотя и побуждал меня продюсировать Божену, идти к ней под разными предлогами отказывался. Боялся, я думаю, увидеть ее такой, какой она стала. Он помнил ее еще молодой и красивой, полной огня.

Кроме того, он никогда не ходил со мной к моим друзьям и на мои тусовки. Все мямлил, что попробует, постарается, обязательно придет, но никогда не встречался со мной перед такими походами. Я шла одна, а он в результате не приходил. Потом всегда придумывал объяснение. Он и сейчас попытался проделать тот же номер.

– У меня важная встреча, а потом заседание редакции. Не знаю, когда закончится. Ты иди вперед, а я потом подойду.

– Нет, Сереж, мы вместе пойдем. Я, собственно, могу с вами посидеть на редакции.

– Нет, это серьезное деловое заседание, а не тусовка. Никаких посторонних.

– Значит, я подожду тебя на кухне, если же мне нельзя находиться в доме, могу и у подъезда подождать.

– Ладно, давай встретимся в шесть на «Курской». Не смотри на меня так, я точно приду.

Около семи мы встретились и пошли к Божене. Мне очень хотелось, чтобы Марина и Глеб наконец-то познакомились с Громовым. Я думала, что, может быть, мы улизнем от Божены и пойдем к ним.

Когда я уходила проверить, что там у них происходит, Божена с Громовым вспоминали общих друзей и поминали ушедших. Леха сидел рядом и слушал, иногда вставлял пару слов.

– Где ты столько времени была? – раздраженно сказал Громов, когда я вернулась. – Короче, надо валить. Божена уже напилась и ссорится с Лехой, а народ валится на пол, один за другим. Разговаривать тут больше не с кем.

– Божена обидится…

– Ты как хочешь, а я пошел.

– Нет, подожди, я с тобой. Пойду попрощаюсь с ними.

Я зашла на кухню. Божена кричала на Леху, держащего на руках маленького Петю, их сына.

– Ты думаешь, ты здесь хозяин, ты решаешь? Это мои друзья, и они хотят отметить мой день рожденья!

– А я тебе говорю, что Пете спать надо, и пусть все валят. Здесь не притон какой-нибудь.

– Притон! Ты же у нас крутой – на гастроли едешь. А мы здесь все – рвань, да, да?

В пьяном бешенстве она двинулась на него с кулаками.

Я закрыла дверь и вернулась к Громову, мрачно стоящему у двери.

Мы начали спускаться по лестнице.

– Хотели к Марине зайти, – напомнила я, когда мы проходили мимо Марининой двери.

– Нет уж, уволь. Как-нибудь в другой раз, у меня и так голова раскалывается.

– Ты спускайся, а я зайду к ним на минуту.

– Опять я тебя ждать должен. Давай я поеду уже, а ты оставайся, где хочешь.

– Мне на минуту в туалет, понимаешь? У Божены там все загадили, мне противно было. Подожди внизу.

Марина немного успокоилась. Они помирились, и Глеб от избытка пережитых эмоций заснул мертвым сном.

– А где Громов-то? – с любопытством спросила Марина.

– Ждет меня на улице, у подъезда. Я на минуту зашла, проверить, что у вас.

– Ой, пойдем в комнату, посмотрю в окно на него.

Марина рассматривала Громова в окно с высоты своего третьего этажа.

– Высокий. Светлые волосы. Приятное лицо. А нам с Глебом казалось иногда, что ты его придумала. Он такой неуловимый… Ты хочешь за него замуж? – вдруг совершенно неожиданно спросила она.

– Нет, конечно, не хочу, – я растерялась. Такая мысль мне почему-то ни разу даже не приходила в голову. – Он совсем не тот человек.

– Значит, ты его не любишь по-настоящему.

– Я его люблю. Просто замуж не хочу.

– Когда полюбишь по-настоящему, сразу захочешь.

– Не думаю, что ты права.

– Вот увидишь.

Пельмени

Я встала, как обычно, часа в два-три дня, дома никого не было. Открыла холодильник – еды не было тоже. Даже яиц, чтобы сделать яичницу. Идти в магазин за продуктами не хотелось, поэтому я сварила себе кофе и вместо бутерброда закурила сигарету. Зазвонил телефон. Громов.

– Что делаешь?

– Умираю от голода. В доме вообще нет никакой еды. Ни хлеба, ни яиц, ничего.

– А у меня есть пельмени. Хочешь пельмени?

– Хочу, конечно.

– Ну, приезжай. У меня и тортик есть.

– Прямо сейчас приехать? – Я удивилась безмерно. Это было непохоже на Громова. Он никогда вот так сам по себе меня не приглашал.

– А когда? Конечно, прямо сейчас. Мне потом вечером надо будет уходить, так что времени в обрез. Успеешь за час приехать?

– Думаю, да, если бегом.

– Так почему мы еще разговариваем?

Я бросила трубку и стала бегом одеваться. Особо стараться было не нужно, Громов не выносил мои прикиды и хотел, чтобы я одевалась просто и по-женски. Косметику он тоже не любил, говорил, что без грима я выгляжу намного тоньше и породистей.

Через полтора часа я позвонила в его дверь. Громов открыл и впустил меня; кажется, он был мне рад – смотрел приветливо.

– Ну, так что, кормить будешь? – спросила я.

– Ты на самом деле хочешь есть?

– Еще как, умираю просто. Я уже ни о чем думать не могу от голода.

Он молча рассматривал меня, будто видел впервые. С интересом и пугающей меня нежностью. Как всегда в такие моменты, я почувствовала себя неловко.

– Может, у тебя и пельменей нет?

– С пельменями все в порядке. Не волнуйся.

Он повернулся и пошел на кухню. Я двинулась за ним. Громов достал пачку пельменей из морозилки.

– Магазинные? А я размечталась, решила, что домашние.

– Ты губу-то не раскатывай, откуда у меня домашние пельмени? Ну, варить?

– Вари, вари.

Я подошла к окну. Из него открывался прекрасный вид на Филевский парк.

– Господи, ты прямо как в лесу живешь. У вас здесь медведи не водятся?

– Я, между прочим, не всегда здесь жил. Я родился на Арбате. Знаешь Пентагон?

– Э-э-э, в Вашингтоне?

– Нет, на Арбатской площади. Жуткая коробка без опознавательных знаков, здание Министерства обороны. Рядом с «Художественным». Так этот Пентагон стоит на месте моего дома. А нас сюда переселили.

– И сколько тебе лет было?

– Учился в девятом классе. В 91-й школе.

– А, в спецшколе для одаренных детей?

– Угу. Странно, почему-то до сих пор помнится, как мы в десятом классе выбросили в окно свои старые ненужные тетради, ветер подул, и листки разлетелись в разные стороны. Было такое ощущение счастья, и вся жизнь впереди.

 
Что же делать если обманула
Та мечта, как всякая мечта…
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута, —
 

продекламировала я.

Он посмотрел на меня искоса.

– Вроде того.

Пока я поглощала пельмени, он, сидя напротив, смотрел на меня. Сам не ел.

– А ты и правда голодная.

– Конечно, я же тебе сказала, у меня шаром покати.

– Не могу поверить, что ты приехала ко мне поесть.

– А что в этом такого необычного?

– Не знаю. Девушки обычно так себя не ведут. Ты как голодный птенец – да еще эти волосы твои торчат во все стороны, – он откинул волосы у меня со лба. – Точно, ты похожа на галчонка.

– Галчонок, кажется, не самая красивая птица, – я не знала, радоваться или обижаться такому сравнению.

– Дело не в красоте. Главное – щемящая нота. Есть она в тебе.

Я пожала плечами. Какая такая щемящая нота? Я понятия не имела, о чем он говорит.

После пельменей пили чай с тортом. Взяв щепотку соли из большой деревянной солонки, он посолил свой чай.

– Эй, ты зачем чай солишь?

– Это не соль. Это лимонная кислота. У меня лимона нет, я сыплю лимонку. Вкус тот же самый получается. Но запаха нет лимонного.

– Кислоту в чай?

– Да ты попробуй, лизни. Вкус как у лимона.

Он протянул мне щепотку соли на тыльной стороне ладони, и я лизнула. И правда лимонный вкус.

– Пойдем в комнату.

Мы лежали на диване, моя голова у него на плече. Играла музыка, что-то вдруг напомнившее мне Новый год, программу «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Мне даже показалось, что запахло мандаринами.

– Слушай, что это играет?

– Оркестр под управлением Поля Мориа.

– Вот не ожидала, что наедине с собой ты слушаешь пластинки эстрадных оркестров.

– Да, я люблю иногда, под настроение. Это расслабляет.

Какое-то время мы лежали молча, он играл моими волосами.

– Ты знаешь, я вчера был на похоронах. Одна знакомая певица покончила с собой. Похороны были странные. Кладбище вдруг оказалось в густом березовом лесу, могилы прямо посреди берез, представляешь? И небо было такое голубое, без единого облачка. И под этим голубым небом несли гроб, показавшийся мне вдруг удивительно маленьким. Народу было немного, какие-то девочки хиппейные просветленно плакали. Мы пили водку. Пели птицы.

– Сколько ей было лет?

– Двадцать семь. Страшный возраст, многие его не переживают – Джанис Джоплин, Джим Моррисон, Хедрикс, Саша Башлачев.

– А что случилось? Ну, почему она…

– Кто знает, может быть, от тоски, от безысходности. Кончились силы бороться, что-то доказывать. Но есть версия, что из-за трагической любви.

Он надолго замолчал. Я вдруг поняла, что ничего о нем не знаю.

– Сереж, а ты любил когда-нибудь по-настоящему?

– Да, конечно. У каждого в жизни бывает большая трагическая любовь. Но не все кончают с собой.

– И что случилось?

– Ну, мы мучили друг друга довольно долго. Сходились и опять разбегались. А потом она ушла. Живет сейчас в Сокольниках, вышла замуж, у нее двое детей. Мне легче представить себе, что я лечу на Марс.

– Почему?

– У моей Даши двое детей. Не понимаю. Мы как-то встретились случайно, не так давно. Я пожаловался, что мне негде жить, я тогда не мог жить дома. Она позвала к себе, сказала, что муж в командировке. Что она зовет меня по-дружески, что у нее дома дети и она надеется, что я это понимаю.

Он неожиданно поднялся с дивана, сделал несколько шагов по комнате и остановился напротив меня.

– Я хочу выпить. Отцу хороший коньяк подарили на работе. Будешь коньяк?

Я кивнула, хотя коньяк ненавидела.

– Принеси стаканы с кухни. Они в шкафу, над раковиной.

Я была рада возможности перевести дух. Ревность к неизвестной женщине, о которой он говорил с неподдельным чувством, затопляла меня. Я одновременно хотела и боялась узнать, чем у них там все кончится. Громов поглощал коньяк большими глотками.

– А дальше? – спросила я вслух, хотя на самом деле с замиранием сердца думала: «Когда это недавно? Уже после знакомства со мной или до?»

– Вечером все было прекрасно, пили, вспоминали прошлое. Она мне постелила на диване и ушла спать к себе в спальню. Я пошел в ванную и вижу, там висит мужской халат. А раньше, когда я ходил руки мыть, никакого халата там не было. Понимаешь? – Он посмотрел на меня со значением.

– Ну, и что – халат? Что такого особенного в халате?

– Она специально его там перед сном повесила. И я подумал, что это намек, что она ждет, что я приду к ней ночью, несмотря на все, что она говорила до этого. И вот стою у нее под дверью, как мудак, в этом халате и гадаю: постучать или нет? А вдруг она просто как радушная хозяйка подготовила его, чтобы мне было что утром надеть, а я все не так понял.

– И что?

– Ничего. Всю ночь не спал. Лягу, полежу, потом встаю, иду к ее двери. Постою послушаю, опять пойду лягу. Утром, когда она собиралась на работу, притворился, что сплю. А потом ушел, и все. Она же специально этот халат повесила, знала, что я буду гадать, мучила меня!

– Так надо было войти, и все – что особенного, в конце концов?

– Это ты у нас девушка решительная, Элси.

Я встала и стала кружиться по комнате под музыку. Я чувствовала на себе его взгляд и продолжала танцевать.

– Ты потрясающая девка. А эти твои красные сапоги – это нечто. Откуда ты только берешь все эти шмотки? Молодая, сильная девка в красных сапогах. Иди сюда.