Текст книги "Природа российского уголовного процесса, цели уголовно-процессуальной деятельности и их установление"

Глава 2. Цели уголовно-процессуальной деятельности, установление которых значимо для уголовно-правовой квалификации

Выявленные назначения позволяют определить место уголовно-процессуальной деятельности в социальной жизни общества и государства. Оправдание существования уголовного процесса заключается в соответствии результата уголовно-процессуальной деятельности и самой деятельности тем ожиданиям, которые с ним связаны. Уловив настроение общества, законодатель должен был четко прописать цели уголовно-процессуальной деятельности. Это необходимо в силу того, что зафиксированное в сознании понимание назначений уголовного судопроизводства отражает мировоззренческую установку, с которой деятель подходит к реализации деятельности. Его подход может совпадать с тем, что ждет от него общество, но может и вступить в противоречие с этими ожиданиями. Последнее крайне нежелательно. Для исключения возможного самоуправства и произвола в деятельности исполнителя, для того чтобы добиться единого подхода к деятельности у всех субъектов и следовало отразить в законе то, к чему должны стремиться органы, чтобы реализовать назначение уголовного судопроизводства. Ясно, что назначение деятельности и цели деятельности – несовпадающие по объему понятия. В этом убеждает простая иллюстрация: назначение нам говорит – для чего нужна деятельность, цель – что ожидается в результате деятельности. Но в то же время содержание конкретных целей деятельности обусловлено назначением ее, и конструировать их нужно, исходя из понимания этого.

В силу каких причин законодатель отказался от четкого формулирования целей, остается только догадываться, возможно, потому, что не смог для себя решить спор о наполнении содержанием понятий «цели» и «задачи» уголовного процесса. Ведь в законе сейчас не упоминаются не только цели, но и задачи. Неиспользование этих понятий обедняет не только правоприменительную деятельность, но и теорию. Поэтому мы считаем необходимым определить свою позицию по вопросу о том, что следует понимать под целями деятельности и задачами.

Можно выделить подход, в силу которого цель и задача в уголовном процессе не разграничивались и рассматривались как равноценные[181]181
  См.: Элькинд П. С. Цели и средства их достижения в советском уголовно-процессуальном праве. Л., 1976. С. 29; Горский Г. Ф., Кокорев Л. Д., Элькинд П. С. Проблемы доказательств в советском уголовном процессе. Воронеж, 1978. С. 57, и др.


[Закрыть]. В рамках другого – между ними проводилось четкое различие[182]182
  См.: Курс советского уголовного процесса. Общая часть / Под ред. А. Д. Бойкова и И. И. Карпеца. М., 1989. С. 205; Володина Л. М. Механизм защиты прав личности в уголовном процессе. С. 52, и др.


[Закрыть]. Самым же интересным является то, что несмотря на раз личие в позициях, которых придерживались разные авторы, они исходят из одной методологической базы, из тех определений целей и задач, которые они находят в философских, психологических и лингвистических источниках. В обобщенном виде главные моменты этих определений можно представить следующим образом: цель – это предвосхищение в сознании результата определенной деятельности[183]183
  Краткий психологический словарь / Под ред. А. В. Петровского, М. Г. Ярошевского. М., 1985. С. 388.


[Закрыть]. Применительно к этой стороне цели Гегель писал, что «в лице цели мы имеем содержание, которое известно уже заранее»[184]184
  Гегель Г. В. Соч. В 15 т. Т. 1. С. 248.


[Закрыть]. Цель – это предмет устремлений, то, что является желаемым для субъекта деятельности[185]185
  Философский словарь. М., 1980. С. 407; Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под ред. Н. Ю. Шведовой. М., 1990. С. 870.


[Закрыть]. При определении понятия «задача» используются в основном словари русского языка, в которых она раскрывается как «проблема, требующая исполнения, разрешения, исследования»[186]186
  Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1983. С. 870; Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под ред. Н. Ю. Шведовой. М., 1990. С. 206.


[Закрыть]. Приведенное выше понимание целей и задач выливается в уголовно-процессуальной литературе в следующие утверждения: задача – это то, что требует исполнения, разрешения, а цель – это то, к чему стремятся, что надо осуществить[187]187
  Побегайло Г. Д. Судебные прения в советском уголовном процессе. М., 1982. С. 7–8.


[Закрыть].

Указанное соотношение не позволяет увидеть содержательного различия этих понятий. Ведь цель – это не только то, к чему стремятся, но также и то, что требует исполнения, решения или, иными словами, воплощения. Теперь становится понятным, что отождествление в уголовно-процессуальной литературе понятий «цели» и «задачи» своим основанием имеет ненаполненность понятия «задачи» свойственным только ему содержанием. Разводить эти понятия по степени конкретности, когда задача – это нечто более конкретное, чем цель, как это предлагают отдельные авторы[188]188
  Элькинд П. С. Цели и средства их достижения в советском уголовно-процессуальном праве. С. 46; Володина Л. М. Механизм защиты прав личности в уголовном процессе. С. 48.


[Закрыть], вряд ли правильно, так как конкретность формулирования задачи в первую очередь определяется конкретностью стоящей цели.

От цели перейти к результату можно, только решая задачу, в ходе ее решения цель объективируется, «обретает не новое односто роннее определение, а лишь свою реализацию»[189]189
  Гегель Г. Философия права. М., 1990. С. 75.


[Закрыть]. Цель присутствует во всем, что ее реализует, она важнейший компонент задачи, но в содержание задачи кроме цели входят и другие элементы, общая совокупность которых позволяет говорить о задаче. Это и условия, и набор регламентируемых действий, ведущих к цели, регламентируется этот набор с учетом средств и способов, пригодных для решения задачи. Приведенное – это не определение понятия «задача», это то содержание, которое соответствует данному понятию. Если раньше содержание понятия «задача» не отличалось от содержания понятия «цель», то в нашем случае у каждого из них появилось свое содержание, а это, в свою очередь, позволяет очень точно встроить каждое из этих понятий в структуру уголовно-процессуальной деятельности.

Уже сказанное дает возможность, в определенной мере, утверждать, что именно цель определяет сущность деятельности. Важность ее для человека позволила И. П. Павлову говорить о рефлексе цели: «Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делается рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной цели… Наоборот, жизнь перестает привязывать к себе, как только исчезает цель»[190]190
  Цит. по кн.: Кандыба Д. В. Психологический гипноз наяву. Теория и техника. Ростов н/Д, 1996. С. 67.


[Закрыть]. Цель служит тем мостиком, по которому человек переносит себя из настоящего в будущее, сначала мысленно, а потом в деятельности.

Отказ законодателя от формулирования целей уголовно-процессуальной деятельности ставит под сомнение возможность реализации в каждом случае расследования и рассмотрения уголовных дел того назначения, которое необходимо и желательно для общества. Уголовно-процессуальное законодательство задает определенные рамки деятельности для органов и лиц, вовлеченных в сферу уголовного судопроизводства. Эти пределы не должны устанавливаться спонтанно, их формирование должно быть подчинено целям, учитывающим интересы входящих во взаимодействие, таким образом формируется определенный масштаб поведения, применительно к которому только и возможно оценивать успешность или неуспешность того или иного рода действий. Четко прописанная цель позволяет субъекту деятельности вести работу планомерно, каждый раз соотнося результат с тем, что необходимо выполнить, и в этом аспекте цель является тем, что обуславливает движение деятельности, задает ее границы и служит критерием оценки эффективности деятельности. Цель является промежуточным звеном между назначением и деятельностью. В силу этого, формулируя цель, мы должны избежать опасности, скрывающейся в соподчинении целей и назначений уголовного судопроизводства, в силу которого цель более высокого уровня можно ошибочно принять за цель уголовно-процессуальной деятельности[191]191
  Как правильно было замечено И. Л. Петрухиным, «оценка должна производиться по специфическим целям системы. Наиболее распространенная ошибка состоит в том, что в качестве критериев оценки берутся системы более высокого “ранга”, на достижение которых влияют вместе с данной и другие подсистемы, при этом “вклад” каждой из них не дифференцируется». См.: Петрухин И. Л. Системный подход к изучению эффективности правосудия // Советское государство и право. 1976. № 1. С. 71.


[Закрыть]. Учитывая важность для деятельности определения целей ее, необходимо за законодателя проделать его работу и предложить те цели, реализация которых будет соответствовать назначению уголовного судопроизводства.

В предшествующий период развития науки уголовного процесса авторы, занимающиеся рассматриваемой проблематикой, видели цель уголовного процесса или в истине, или находили ее содержание при анализе ст. 2 УПК РСФСР, которая называлась «Задачи уголовного судопроизводства» и состояла из двух частей. Заниматься поиском цели им приходилось в силу той причины, что в УПК РСФСР не было статьи, где бы говорилось о цели уголовно-процессуальной деятельности. Возможно, наработанное тогда пригодно и сейчас для формирований целей уголовно-процессуальной деятельности. Прежде всего, разберемся в вопросе о том, можно ли в качестве цели рассматривать достижение истины.

Практически в уголовно-процессуальной литературе современного периода общепризнанно, что целью уголовного процесса или уголовно-процессуального доказывания является достижение истины[192]192
  См.: Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса. М., 1968. Т. 1. С. 40; Курылев С. В. Основы теории доказывания в советском правосудии. Минск, 1969. С. 24–38; Фаткуллин Ф. Н. Общие проблемы процессуального доказывания. 2-е изд., доп. Казань, 1976. С. 16–25; Строгович М. С., Алексеева Л. Б., Ларин А. М. Советский уголовно-процессуальный закон и проблемы его эффективности. М., 1979. С. 226; Алексеев Н. С., Даев В. Г., Кокорев Л. Д. Очерк развития науки советского уголовного процесса. Воронеж, 1980. С. 46; Зинкович В. В. Понятие защиты в советском уголовном процессе // Актуальные проблемы советского уголовного процесса. Свердловск, 1987. С. 642; Басков В. И. Истина в уголовном судопроизводстве // Вестник Московского ун-та. Сер. 11. Право. 1995. № 3. С. 38; Оспанов С. Д. Соотношение целей и задач уголовного судопроизводства // Совершенствование государственной политики противодействия правонарушающему поведению. Омск, 2002. С. 110, и др. Однако следует заметить, что как раньше, так и теперь были и есть авторы, ставящие под сомнение правильность выдвижения в качестве цели истины (см., например: Тадевосян В. С. К вопросу об установлении материальной истины в советском уголовном процессе // Советское государство и право. 1948. № 6. С. 66; Голунский С. А. Вопросы судопроизводства и судоустройства в новом законодательстве Союза ССР. М., 1959. С. 122). Но предлагаемое взамен вряд ли может удовлетворить нужды правоприменительной деятельности. Так, Е. Б. Мизулина предлагает в качестве специфической цели – недостижение неистины (Мизулина Е. Б. О модели уголовного процесса // Правоведение. 1989. № 5. С. 50), а В. В. Никитаев, отказываясь говорить об объективной истине, вместо нее предлагает рассматривать процессуальную (Никитаев В. В. Проблемные ситуации уголовного процесса и юридическое мышление // Состязательное правосудие: труды научно-практических лабораторий. М., 1996).


[Закрыть]. Она является одновременно целью и процесса, и уголовно-процессуального доказывания в силу того, что «доказывание – центральный стержневой процесс всей уголовно-процессуальной деятельности, неотъемлемое свойство всего уголовного процесса. Поэтому цель доказывания не может в то же время не быть и целью уголовного процесса»[193]193
  Элькинд П. С. Цели и средства их достижения в советском уголовно-процессуальном праве. Л., 1976. С. 33.


[Закрыть].

Под истиной в большинстве случаев понимают точное соответствие наших знаний действительности. Именно этот момент подчеркивал М. С. Строгович, когда писал, что «истина состоит в полном и точном соответствии действительности выводов следствия и суда об обстоятельствах рассматриваемого уголовного дела, о виновности или невиновности привлеченных к уголовной ответственности лиц»[194]194
  Строгович М. С. Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе. М., 1955. С. 19.


[Закрыть]. Он, как и другие теоретики, давая понимание истины в уголовном процессе, отталкивался от того, какое содержание в нее вкладывалось в марксистско-ленинской философии. Это содержание переносилось в процесс адекватно, без критики[195]195
  Не обращалось внимание даже на такие пассажи, как это высказывание: «истина существует независимо от того, доказана она или нет» (Копнин П. В. Формы мышления и их роль в познании: Дис. … д-ра филос. наук. М., 1955. С. 38). Получается, что истина, что действительность – одно и то же. Истина объективизируется, хотя не перестает быть связанной с человеческими знаниями. Если согласиться с этим, то природа не только существует по определенным закономерностям, но сама же их и обнаруживает. Но все не так. Закономерности обнаруживает не она, а тот, кто ее изучает. Значит, истина не может существовать вне человека и если истина относится к характеристике знаний, – она должна быть доказана. Такое понимание характера истины понемногу находит свое место в уголовно-процессуальной литературе. У А. В. Гриненко находим: «Истина сама по себе, являясь продуктом умственной деятельности, не может быть объективной, как не может быть объективным любое отражение предмета взамен самого предмета». (Гриненко А. В. Система принципов и цель производства по уголовному делу // Правоведение. 2000. № 6. С. 185.).


[Закрыть]. За примером далеко ходить не надо, достаточно обратиться к тексту фундаментальной работы по теории доказательств. Вот что мы там находим: «Под объективной истиной марксистская философия понимает такое содержание человеческих знаний, которое правильно отражает объективную действительность и не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества»[196]196
  Теория доказательств в советском уголовном процессе. М., 1973. С. 45.


[Закрыть]. После прочтения возникает вопрос, а от кого же тогда зависит это знание, как может человеческое знание не зависеть от него, что оно дается ему в готовом виде кем-то потусторонним?

Можно ли применительно к знаниям, которые мы обозначаем как истинные, говорить о том, что они точно соответствуют действительности? Любому исследованию присуща неустранимая зависимость от субъекта, его личности, индивидуального опыта и многого другого. Вот как об этом в свое время писал М. Монтень: «Восприятие сторонних предметов зависит от нашего усмотрения… Ведь, если бы мы воспринимали вещи, не изменяя их, если бы человек способен был устанавливать истину своими собственными средствами, то, поскольку эти средства присущи всем людям, истина переходила бы из рук в руки, от одного к другому… тот факт, что нет ни одного положения, которое не оспаривали бы или которое нельзя было бы оспаривать, как нельзя лучше доказывает, что наш природный разум познает вещи недостаточно ясно…»[197]197
  Монтень М. Опыты: В 3 кн. М., 1991. Кн. 2. С. 357–358.


[Закрыть]

Приведенная характеристика не утратила свое значение и в наше время: окружающий мир не стал проще, а наоборот, усложнился, да и природа человека не изменилась. Точное соответствие наших знаний действительности в каждый конкретный момент невозможно, жизнь динамична, ничто не остается неизменным. Говоря о точном соответствии наших знаний действительности, мы пытаемся остановить ее развитие, но это не в нашей власти. В лучшем случае мы констатируем то, что было, а не то, что уже есть. Но даже применительно к прошлому, каким бы оно не казалось нам простым, если мы ответственны, мы не можем утверждать, что наши знания точно соответствуют действительности, так как это означает подмену действительности нашими представлениями о ней.

Любое локальное явление связано многими связями и отношениями с другими[198]198
  «Даже самые малые предметы имеют бесчисленное множество отношений. Ограниченный человеческий ум их не может понять, так как охотно полагает, будто отношения, которых он не замечает, вовсе не существуют» (Таранов П. С. Мудрость трех тысячелетий. М., 1997. С. 641).


[Закрыть]. Человек, обращаясь к познанию его, исходя из своих целей, обращает внимание на определенные связи и отношения, причем выбор их зависит не только от целей человека, но и от того набора инструментальных средств, которыми он обладает, в первую очередь речь идет о понятиях, которые в свою очередь определяют цели человека.

Человек воспринимает мир через понятия, которые сформированы у него окружением, в свою очередь, члены этого окружения получили их от своего. И каждое понятие является результатом множества взаимодействий между людьми, заинтересованными в освоении того или иного участка действительности. При столкновении на нем, если каждый из них будет отстаивать истинность своего понятия, то это будет похоже на разговор слепого с глухим. Никто из нас не владеет совершенным понятием, поэтому никто не имеет права претендовать на истину, как точное соответствие знаний действительности. Совершенным понятие не может быть в силу того, что между любым понятием и той действительностью, которую отражает это понятие, всегда есть зазор. Именно это частичное несоответствие и побуждает к работе по уточнению понятия. Результат этой работы, с одной стороны, снимает несоответствие, которое было предметом работы, с другой – обнаруживает новое. Как неисчерпаема действительность, так и бесконечна работа по уточнению содержания понятия. Наглядный тому пример – проблема истины в философии. Философы уже не одно тысячелетие бьются над ней, по тем результатам, которых они достигли, можно судить, что проблема будет существовать столько времени, сколько отпущено человечеству.

Возможно, именно отсутствие позитивных результатов вызвало глубокий скептицизм у ряда современных философов, которые в настоящее время считают, что вопрос истины относится к числу неразрешимых «метафизических» проблем, которые современная философия давно уже рассматривает как устаревшие и принципиально неразрешимые[199]199
  Большаков Н. В., Грехнев В. С., Добрынина В. И. Основы философских знаний. М., 1995. С. 175.


[Закрыть], а в процессуальной литературе этот скептицизм трансформировался в призыв «отбросить сформировавшуюся в прошлые годы фразеологию, которая никакой пользы не приносит»[200]200
  Кореневский Ю. В. Актуальные проблемы доказывания в уголовном процессе // Государство и право. 1999. № 2. С. 59.


[Закрыть].

При всех расхождениях в определении истины общим является выделение оценочного момента применительно к тем знаниям, которые доступны человеку. Наглядно это представлено суждениями Гоббса и Гегеля. Томас Гоббс считал истину свойством «наших суждений о вещах, а ни в коем случае не тем, что принадлежит самим объектам»[201]201
  История философии в кратком изложении. М., 1991. С. 382.


[Закрыть]. Согласно Гегелю, «надо отказаться от распространенной трактовки истины как точного соответствия нашего представления предмету, – в высшем и философском смысле, напротив, истина в своем абстрактном выражении вообще означает согласие некоторого содержания с самим собой»[202]202
  Цит. по кн.: Кузнецов В. Н. Немецкая классическая философия второй половины XVIII – начала XIX века. М., 1989. С. 204.


[Закрыть]. В приведенном выше из «Теории доказательств в советском уголовном процессе» определении также упор делается на характеристике знания.

Оценочный момент наиболее ярко проступает в работах авторов, которые пытаются конкретизировать содержание истины, исходя из специфики уголовно-правовой деятельности. В содержании истины в уголовном процессе они предлагают включить, кроме рассматриваемого, политическую и юридическую оценку[203]203
  См.: Ривлин А. М. Понятие материальной истины в советском уголовном процессе. М., 1951. С. 47; Пашкевич П. Ф. Объективная истина в уголовном судопроизводстве. М., 1961. С. 18.


[Закрыть].

Есть авторы, которые по-другому решают вопрос о соотношении полученных знаний и истины. Так, например, О. В. Левченко рассматривает истину как свойство знания[204]204
  Левченко О. В. Уголовно-процессуальное доказывание (сущность, средства доказывания, предмет и пределы): Автореф дис. … д-ра юрид. наук. Ижевск, 2001. С. 17.


[Закрыть]. Отличие этого и приведенного выше подходов в том, что когда говорится об истине как характеристике знаний, то подчеркивается отношение к знаниям извне, их оценке с определенных позиций. Когда же говорится об истине как свойстве знаний, то делают ее частью результата, правда, непонятно какой частью и что собой представляют остальные, или же отождествляют полностью с результатом. И это при том, что истину в то же время рассматривают в качестве цели доказывания. Цель и результат – понятия соотносимые, но не аналогичные, использование их как таковых не соответствует природе познавательной деятельности.

Итак, получается, если знание точно соответствует действительности – оно истинно, если нет – ложно. Обращает на себя внимание тот факт, что в любом случае речь идет о знании, знании о чем-то. О чем? В этом вопросе как раз и содержится проекция цели, и когда цель реализована, мы получили знание, которое и можем оценивать с позиций его истинности. Но вряд ли будет смысл в такой оценке для того, кто осуществил акт познания, ведь соответствие им уже реализовано, без этого невозможно получение знания. В действительном акте познания выяснение соответствия – механизм получения достоверного знания[205]205
  О достоверности как результате доказывания см.: Филимонов Б. А. Основы теории доказательств в германском уголовном процессе. М., 1994. С. 36–37, 76.


[Закрыть], реализуется он во время получения знания, а не после того, как оно получено. Достоверным оно будет тогда, когда приложимо к действительности, т. е. найденное должно позволять успешно работать с действительностью, и каждый раз в тех же условиях давать один и тот же или близкий результат. Реализация приложимости – основа для дальнейшей познавательной деятельности. Такое понимание не фиксирует остановки в познании, переносит упор с субъективной ценности наших знаний на объективную и оно позволяет утверждать, что неправы те, кто считает, что понятие истины совпадает с понятием достоверности[206]206
  См.: Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса. Т. 1. М., 1968. С. 326; Белкин Р. С. Собирание, проверка и оценка доказательств. М., 1966. С. 59; Алиев Т. Т., Громов Н. А., Зейналова Л. М., Лукичев Н. А. Состязательность и равноправие сторон в уголовном судопроизводстве: Учебное пособие. М., 2003. С. 57.


[Закрыть]. Достоверным является знание, которое подтверждено другими доказательствами, достоверность – доказательственная характеристика знания, а истина, так как ее понимают, – цель доказательственной деятельности. Результат и цель – это не одно и то же.

Может ли знание быть вероятным? Этот вопрос мы ставим только в силу одной причины – считается, что достоверность и вероятность – это парные категории, характеризующие знание. Вероятность – это знание проблематичное, истинность которого не доказана. Знание проблематичное, недоказанное – это знание? Вряд ли такое понимание правомерно. Знание – это то, на что мы можем опереться в повседневной жизни, это то, с помощью чего мы ее организовываем. Гипотезу и версию ведь мы не называем знанием, хотя основной признак у них тот же – проблематичность, они так же не доказаны, в основе их лежит определенная вероятность события. Прав был М. С. Строгович, когда писал, что «вероятность… может служить… только указанием того направления, в котором надлежит вести следствие…»[207]207
  Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса. С. 328.


[Закрыть]. Так, может быть, стоит отказаться от такого словосочетания, как «вероятное знание», а в каждом случае недоказанности утверждения говорить о гипотезе, в нашем случае, версии. Ведь именно работая с версией, мы при правильной организации работы с ней приходим к достоверному знанию, но можем и не прийти, опровергнув ее. Если в этом месте вместо версии мы поставим вероятное знание, то получим странный вывод – вероятное знание может стать достоверным, но может оказаться и ложным, но знание и ложь понятия несовместимые. Там, где есть знание, не место лжи и – наоборот.

Итак, заданная сторонниками понимания истины как цели логика приводит нас к выводу о том, что истина не является целью деятельности, это понятие используется для оценки результатов деятельности. Косвенное подтверждение того, что истина не цель процесса, мы можем встретить и у тех, кто стоит за сохранение этого понятия в процессе. Обозначая моменты, через которые истина становится конкретной, А. В. Гриненко в качестве одного из них указывает на цели. Он пишет: «В процессе познания истины необходимо четко представить себе предмет исследования, очерчивать его границы, выяснять цели, стоящие перед исследованием, определять задачи, которые необходимо разрешить в связи с возникшей необходимостью»[208]208
  Гриненко А. В. Система принципов и цель производства по уголовному делу. С. 187.


[Закрыть].

Особо кардинально поступают с истиной как целью те авторы, которые ратуют за состязательность российского уголовного процесса. С одной стороны, они признают объективную истину целью уголовного процесса, с другой – пишут, что она требует «отражать в принимаемых решениях обстоятельства дела такими, какими они установлены в ходе следствия или судебного разбирательства, т. е. речь идет отнюдь не об установлении действительных обстоятельств по делу»[209]209
  Батычко Л. М. Истина в российском судопроизводстве//Ученые записки: Сборник научных трудов Института государства и права. Вып. 6. Тюмень. 2003. С. 29.


[Закрыть]. Если речь идет не об установлении действительных обстоятельств по делу, то что в таком случае остается от истины? Ответ на этот вопрос лежит на поверхности – ничего. Иного и не дано, если исходить из той модели состязательного процесса, которая была рассмотрена в первом разделе работы.

Выше, когда определялось наше отношение к достоверности, говорилось о выяснении соответствия действительности не итогового знания, полученного в ходе расследования и судебного рассмотрения уголовного дела, а информации. Если согласиться с тем, что истина есть соответствие того вывода, к которому пришел суд, тому, что было в действительности[210]210
  Строгович М. С. Избранные труды. В 3 т. Теория судебных доказательств. М., 1991. Т. 3. С. 17.


[Закрыть], то выяснение этого соответствия на практике – совершение нового преступления. Если в иных областях знания мы можем выяснить соответствие итогового знания действительности, то в уголовном процессе проверить соответствие полученных знаний прошлой действительности мы не можем, напрямую они не могут быть соотнесены. В этом моменте отражается специфика уголовно-процессуального познания. Знание о преступлении – это воссоздание в нашем сознании, на основе логической отработки имеющейся информации, непротиворечивой картины прошлого. Соответствие с действительностью возможно выявить, только если речь идет об имеющейся информации при соотнесении ее с информацией, снятой о том же, с другого следа. Вопрос о достоверности решается именно в отношении информации, но информация – еще не знание следователя, прокурора, судьи. Логическая обработка достоверной информации дает нам знание, которое мы можем принять за основу решения.

Применительно к сказанному необходимо сделать еще одно уточнение. Потребность в нем обусловлена необходимостью определения того, в рамках какой деятельности осуществляется проверка получаемых знаний. Исходя, так же как и мы, из невозможности экспериментальной проверки конечных результатов познания, полученных при расследовании уголовного дела, авторы «Теории доказательств в советском уголовном процессе» полагают, что «проверка получаемых знаний практикой осуществляется в ходе самого процесса познания, на его чувственной и рациональной ступенях»[211]211
  Теория доказательств в советском уголовном процессе. М., 1973. С. 60.


[Закрыть]. Сложно представить, каким образом включается в проверку практика на рациональном уровне. Без мышления практическая человеческая деятельность не обходится, но это не делает ее мыслительной, практическая деятельность – это не рациональный уровень, если же говорить о соотнесении между собой тех выводов, к которым пришел познающий субъект на основе имеющейся у него информации, то это не проверка, а оценка. Таким образом, проверять можно только информацию, на рациональном уровне это сделать невозможно. Практика – это проведение проверочных следственных действий на предмет выяснения соответствия имеющейся информации действительности.

Из всего сказанного выше следует вывод: понятие истины в познавательном процессе является неопределенным и вряд ли может организовывать познавательную деятельность. В данном случае мы согласны с А. Н. Чанышевым, который писал, что «теория вероятности – единственно научная теория познания»[212]212
  Чанышев А. Н. Курс лекций по древней и средневековой философии. М., 1991. С. 167.


[Закрыть].

К такому же выводу приводит и анализ процесса формирования научного знания. Отдельный эмпирически установленный факт может лишь относительно подтвердить ту или иную гипотезу; по мере же установления других соответствующих фактов происходит возрастание вероятности того, что данная гипотеза является истинной, причем в науке такой процесс верификации теории (подтверждения ее практикой) происходит бесконечно, в связи с чем «речь, по существу, может идти не о полной достоверности, а о более или менее высокой вероятности теории»[213]213
  Ракитов А. П. Анатомия научного знания. М., 1969. С. 176.


[Закрыть]. Но это совсем не означает, что при расследовании уголовного дела выводы делаются на основе вероятности, оставляющей сомнение, неуверенность. Критерием познавательной уверенности «являются: соответствие сообщения действительности, взаимное соответствие сведений друг о друге и их практическая проверка»[214]214
  Лингард И. Процесс и структура человеческого учения. М., 1970. С. 510.


[Закрыть], которая осуществляется в рамках опытных действий. Фейербах подчеркивал необходимость постоянного взаимодействия мышления с опытом, называя это взаимодействие «диалогом», в нем он видел существенное проявление «истинной диалектики»[215]215
  Фейербах Л. Избранные философские произведения. М., 1955. Т. 2.


[Закрыть]. В рамках такого диалога мы и получаем знания, когда существующие у нас предположения, версии, построенные на основе первоначально полученной информации, соотносим с действительностью, получая новые доказательства, которые предположения переводят в уверенность. В подобном аспекте практика – это не результат нашей деятельности, а сама деятельность, процесс, в ходе которого выковываются знания. Знания же, в свою очередь, при переводе их в действительность могут служить основанием для новой практики.

Предлагая вывести из уголовно-процессуального оборота понятие «истины» как цели деятельности, мы исходим не из того, что мир непознаваем. Следует согласиться с высказыванием Ф. Энгельса, который писал, что «человеческое мышление столь же суверенно, как несуверенно, и его способность познавать столь же неограниченна, как и ограниченна. Суверенно и неограниченно по своей природе, призванию, возможности, исторической конечной цели; несуверенно и ограничено по отдельному осуществлению, по данной в то или иное время действительности»[216]216
  Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1969. С. 84; см. также: Андреев И. Д. Пути и трудности познания. М., 1968. С. 162.


[Закрыть].

Согласие с приведенным высказыванием позволяет утверждать, что вопрос о познаваемости мира и вопрос о возможности достижения истины – вопросы из разных плоскостей. Мир, в исторической перспективе, вообще познаваем, но возможность достижения истины, как ее понимают, в каждом конкретном случае проблематична. Для подтверждения этого хочется привести еще одно высказывание Ф. Энгельса, он писал: «То, что ныне признается истинным, имеет свою ошибочную сторону, которая теперь скрыта, но со временем выступит наружу; и совершенно также то, что признано теперь заблуждением, имеет истинную сторону…»[217]217
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 302–303.


[Закрыть]. Достижение истины в каждом конкретном случае проблематично именно в силу того, что к живой, постоянно развивающейся и изменяющейся действительности подходят с меркой другого уровня – понятием «истины». В рамках философских конструкций, говоря об исторической перспективе познания, можно и нужно его связывать с истиной, как нам кажется, Ф. Энгельс именно так и поступает, но когда речь идет о конкретном познавательном акте, он подчеркивает уже иной момент – несуверенность и ограниченность познания.

В тех же случаях когда эти моменты не разграничиваются и, оценивая действительность, относятся к ней с позиции исторической перспективы, появляются утверждения, в которых, с одной стороны, признается возможность безвозвратной утраты судебных доказательств, а с другой – утверждается, что эта трудность практического характера может и должна быть преодолена в практике уголовного судопроизводства и само по себе существование таких ситуаций ни при каких условиях не может умалять принципиального положения марксистско-ленинской философии о возможности и необходимости познания объективной истины[218]218
  См.: Элькинд П. С. Цели и средства их достижения в советском уголовно-процессуальном праве. Л., 1976. С. 34. См. также: Старченко А. А. Проблема объективной истины в теории уголовного процесса // Вопросы философии. 1956. № 2. С. 111.


[Закрыть], а «если истина по уголовному делу не найдена, если преступление не раскрыто и преступник не изобличен… это значит, что следствие и суд не справились со своей задачей, допустили серьезные нарушения законности»[219]219
  Строгович М. С. Курс уголовного процесса. Т. 1. С. 329.


[Закрыть].

Более правильным, на наш взгляд, является подход, в силу которого вывод «о возможности раскрытия всякого преступления верен применительно к понятию преступления как вида или типа, но он иногда оказывается несостоятельным в отношении конкретного уголовного дела»[220]220
  Резник Г. М. Оправдание за недоказанностью// Советская юстиция. 1969. № 15. С. 12; см. также: Курылев С. В. О достоверности и вероятности в правосудии // Правоведение. 1968. № 1. С. 65; Трусов А. И. Проблемы надежности доказывания в советском уголовном процессе. М., 1984. С. 6–7, и др.


[Закрыть].

Как нам кажется, утверждая возможность достижения истины при расследовании конкретного преступления, сторонники этого подхода исходят из того, что в рамках уголовного процесса познается прошлое, совершившееся уже деяние и о развитии его говорить уже не приходится. Это так, но непосредственно познать преступление мы не можем. Работаем мы со следами, которые оно оставило, и которые под влиянием объективных и субъективных факторов находятся в постоянном изменении, изменяются они и при нашей работе с ними. Если, говоря об уголовно-процессуальном познании, за точку отсчета брать не событие прошлого, а оставленные им следы, то меняется и отношение к истине как цели уголовно-процессуальной деятельности.

Завершая этот фрагмент, стоит обратить внимание на то, какие выгоды несет отказ от понимания в качестве цели уголовного процесса истины: 1. Снимается спор о том, является ли истина целью или принципом уголовного процесса[221]221
  В качестве принципа истину рассматривали Т. Н. Добровольская, В. П. Нажимов и др. авторы. См.: Добровольская Т. Н. Принципы советского уголовного процесса. М., 1971. С. 21–34; Нажимов В. П. Развитие системы демократических принципов советского уголовного процесса в свете новой Конституции СССР // Развитие науки и практики уголовного судопроизводства в свете требований Конституции СССР. М., 1978. С. 32–34.


[Закрыть]. 2. Пропадает основа для разногласий о содержании истины, устанавливаемой в процессе: если в традиционном понимании истины в ее содержание практически все авторы включали соответствие установленных обстоятельств действительности, то относительно квалификации и определения наказания подобного единодушия не наблюдается. Применительно к первому уже отмечалось, что проблематично говорить о точном соответствии наших знаний действительности, когда речь идет об установлении обстоятельств совершенного преступления. Ведь устанавливая их, мы ведем речь об основных сторонах, связях и отношениях, отказываясь от всей многозначности преступления как факта социальной действительности. Деятельность по квалификации преступления, на наш взгляд, вообще не входит в сущность уголовно-процессуальной деятельности, она начинается после того, как последняя уже закончена, это не суть познавательная, а оценочная деятельность применительно к тому, что уже установлено в рамках уголовного процесса. Наше время с особой наглядностью демонстрирует непостоянство многих оценок: изменяются экономические и социально-политические условия жизни общества, меняются и прежние оценки. То, что было ценным вчера и подлежало охране, перестает быть таковым, а то и признается вредным. Деяния не перестают существовать, но какая оценка является истинной, вчерашняя или сегодняшняя?