Текст книги "До экстаза… и после (сборник)"

Глава 12
За полтора часа до кульминации

А потом настала суббота, о которой мы с Илюхой никогда не забудем. Инфант тоже, наверное, ее долго помнить будет, так как свершилась наконец в эту субботу его долгожданная мечта. Но мало ли у него в жизни долгожданных мечтаний исполнялось? Да и мало ли еще исполнится? Вот и растворится та его суббота в череде других похожих суббот. А вот для нас с Илюхой не растворится никогда. Потому что долгая у нас память на такое.

Но давайте обо всем по порядку.

Около шести я обошел посты. Жека сидела в Илюхиной тачке почти у самого выхода из парка. На ней была короткая кожаная куртка, удобные черные джинсы, удобная обувь, бейсбольная шапочка на голове, повернутая козырьком назад. Да еще и затемненные очки. В общем, вполне кинематографичная получилась на сегодня Жека.

На соседнем с водительским сиденье была установлена система из нескольких проводков, в переплетении которых нам с Илюхой было не разобраться. Понятно было только, что на одном конце системы находился магнитофон, на другом – мобильник.

– Работает? Проверяли? – спросил я строго.

– Инфант проверял, сказал, что все в порядке, – отрапортовала Жека.

Потом позади ларька, как и полагается, мы с Илюхой прополоскали рот американской сивухой из штата Теннесси, и Илюха снова отказался выплюнуть достаточно крупный глоток. Я долго думал, как же поступать мне, и в результате тоже решил не разбазаривать понапрасну ценный реквизит. В конце концов, пара глотков в середине субботнего дня может только улучшить общую сноровку.

Там, у ларька, мы никаких подозрений не вызывали, мы вообще были отлично законспирированы – подумаешь, двое нестарых забулдыг бутылку из горла на грудь принимают. Бутылочка, конечно, недешевая, но по нынешним временам и забулдыги неоднозначные попадаются.

А в том, что мы именно забулдыги (хорошее слово, приятно его все повторять и повторять), в этом у прохожих никакого сомнения не оставалось. Ну кто еще с разбитой половиной лица, да в лейтенантских полевых кирзачах, таких же галифе и в телогрейке на голое тело в тени ларька хорониться будет?

Да и второй, то бишь я сам, немногим отличался. Разве только без синюшной разноцветности на приблатненном лице. Вместо нее у меня изо рта светилась золотистая фикса, ради которой я с утра не поленился забежать к давно знакомой женщине – стоматологине по имени Милочка. Милочка мне фиксу и установила.

– Ну что, Б. Б., – подбодрил я Илюху, когда мы выполоскали из горла внутрь себя все, что могли, оставив лишь на донышке. – Ну что, пора, двинем, что ли, на преступление.

И Илюха кивнул мне в ответ, мол, давай двигать.

Полянка была все та же, да и березка присутствовала, мы их из кустов легко определили. И Инфант ничуть не изменился, а вот девушка была полностью новая. Мы такую раньше и не видели никогда и потому стали внимательно ее разглядывать, но пока лишь издалека.

И чем внимательнее мы разглядывали, тем больше нам все это не нравилось. И прежде всего девушка. Потому что она была, как это говорили раньше, например, в народных сказках Бажова, – совсем не девушка, а «Царь-девица». Иными словами, гвардейской стати была Инфантова подруга. Такой и знамя на параде нести не грех поручить. И выделялась она над Инфантом минимум на полголовы, и в плечах не очень уступала, не говоря уже про бедра. Которые Инфант, пытаясь прижать к березе, прикрывал лишь наполовину. Хотя, как я уже сообщал, сам был не узеньким.

– Так чего, – в раздумье прошептал Илюха, – значит, не дает она ему?

– Вроде бы нет, – ответил я, тоже переходя на шепот.

– Может, и правильно делает, – предположил мой подельник. – Может, и не надо ему такого. Может, не по зубам кусок.

Мы еще помолчали, посмотрели. Инфант между тем активно наяривал, прямо по сценарию, его руки двигались по гренадерскому телу хоть хаотично, но быстро. Да и то, пойди пробегись по такому разом, не пропустив ничего.

– Знаешь, – снова прошептал Илюха, – может, не стоит нам вмешиваться? Отдадим все на откуп законам природы, глупо ведь с природой спорить.

Я задумался. В белобородовских словах присутствовал здравый смысл, потому что совершенно непонятно, каким образом такого человека, как Инфантову девушку, можно попытаться изнасиловать. Нет, невозможно такое представить! Да и представлять не хотелось!

Я снова взвесил все «за» и «против». И «за» все же оказалось больше – ведь репетировали, все по местам расставили, жили, можно сказать, предстоящим изнасилованием всю последнюю неделю. Сколько труда, времени, энергии ушло! А эмоций, чувств, вдохновения? Как посчитать вдохновение? И вот так сейчас порушить все собственными руками только лишь потому, что Инфантова девушка не вызывает насильнических чувств. Да и вообще ничего, кроме уважения, не вызывает.

К тому же не мог я дискриминировать девушку по росту и общей остальной внешности. Ведь если бы, например, она оказалась миниатюрнее и соблазнительнее, не пришли бы к нам подлые пораженческие мысли, и не захотелось бы нам на попятную. А значит, опустились мы до примитивной дискриминации и несправедливости по отношению к атлетически сложенным членам общества. А несправедливостей я не любил. Да и кто их любит?

– Нет, стариканыч, – оповестил я Илюху, – не малодушничай. Не дрейфь, иными словами. Тебе ж ничего такого не требуется, возьмешь ее за руку, оторвешь от Инфанта, дыхнешь американской сивухой, и дело с концом. Кто такой запах выдержит, хоть и под два метра? Перепугается и захнычет, а Инфант к этому моменту нас обоих удачно вырубит. И получит в награду то, что в принципе любому другому совершенно ни к чему. Но что ему так важно. А то сам подумай, чего ради ты себя так здорово синяком загримировал? Неужели все твои труды и жертвы напрасны?

– Думаешь? – ответил мне вопросом на вопрос Илюха и опять глубокомысленно замолчал. Но потом все же принял решение.

– Протяни-ка бутылочку, – процедил тяжело решающийся на таран камикадзе, зорко, с прищуром наблюдая за полянкой и прикидывая себя в тесном клинче с двухметровой Инфантовой подругой.

Собственно, прищурить ему оставалось лишь один глаз, другой и так постоянно прищуривался.

– На такое решиться без окопных ста граммов не могу, – добавил он и прищурился снова.

Я тоже посмотрел на полянку, на девицу и не смог отказать.

– На, – передал я остатки теннессийских виски напарнику. – Ты не волнуйся, старикашка, я с Инфантом быстро разберусь, так что тебе недолго продержаться до прихода наших. Секунд пять – не больше. Мальчиш-Кибальчиш и то дольше стоял. Выдюжишь?

Илюха еще раз прикинул на глаз расстановку неравных сил.

– Ну что, была не была. – Он набрал полную грудь воздуха и резко тяжело выдохнул, собирая концентрацию в кулак. Так делают штангисты, когда подходят к весу. – На что ради Инфанта не пойдешь, – добавил Илюха, и мы строевым шагом вышли из тени кустов. Строевым, но не маршевым.

Я тут же саданул по Инфанту первой отрепетированной репликой. Он вздрогнул от моего развязного тона, оттолкнулся от девушки, но далеко у него не получилось.

– Вы бы, ребята, топали в сторону, – высказал он мужественный текст, который я, кстати, мучительно сочинял, сидя долгой ночью за кухонным своим столом.

– Чего, чего?.. – нагло отозвался я.

– Чего слышал, – не менее нагло ответил мне Инфант фразой, за которую я был особенно горд. Очень она у меня натуральной получилась, аутонтичной, как говорят у нас в литературном мире.

– А ху-ху не хо-хо? – выпалил я очередную находку творческой бессонной ночи.

Эта фраза элегантно переводила задиристую часть диалога непосредственно в агрессивно угрожающую. Я сначала планировал использование привычных матерных терминов, но кого же они могут удивить или испугать? Никого – по нынешним временам. Да и литературная свежесть бы исчезла.

И тут Инфант запнулся. Я по глазам его увидел, что запнулся. Мне и раньше казалось, что вопрос про «ху-ху» он вообще не очень понимает. И особая у него загвоздка с «хо-хо». Возможно, он с Санта-Клаусом мой вопрос путает и до конца не врубается – при чем тут Клаус?

В общем, он стоял и молчал, и пауза становилась совсем не театральная. Наоборот, давящая получалась пауза. И я понял, что мне надо помочь товарищу по сцене.

– Ты чего, – промолвил я, приближаясь, – втык захотел?

Тут Инфант посмотрел на меня жалкими своими печальными глазами, из которых взвился хоть и немой, но умоляющий вопль. «Ну забыл я!» – кричали Инфантовы глаза.

А потом произошло вот что: Инфант оторвал правую руку от слишком крутого девичьего бедра и установил ее ладонью вверх где-то на уровне своего пуза. Незаметно так установил, неброско совсем, как будто ему почесать надо что-то на пузе, например сильно украшающие его волосы. И тут же, скосив глаза на ладонь, начал что-то там выискивать. И, по-видимому, выискал.

– Да ты сам… слизняк… вонючий… при отсюда, – выдавил он из себя по частям, щуря на ладонь томные свои глаза.

«Надо же, – подумал я, – по шпаргалке шпарит, запасся, значит, шпаргалками на всякий случай. Ну что же, пусть так, если сам выучить не может, – все лучше, чем сбиваться и текст путать. Так мы хотя бы до конца пьесу доиграем», – и я выдохнул с облегчением тенниссийский перегар.

Дальше по сценарию я должен был намекнуть похабно про девушку и намекнул:

– А ты чувихой своей не подавишься в одиночку? – перевел я разговор на тему насилия.

Инфант еще больше прищурился и еще ближе пододвинул ладонь к глазам, видимо, он не мог что-то на ней разобрать. Хотел, да не мог. Видимо, вспотела ладошка от теплого девичьего бедра, и разъехались несколько на ней школьные чернила. И вот, превозмогая нехватку зрения, он все-таки пробормотал.

– Ах ты гад… – сказал он без особого возмущения и запнулся надолго. Потом еще ближе поднес ладонь к глазам и проговорил почти по слогам: – Иди от-сю-да, я тебе рожу на-чи-щу.

И снова споткнулся, на сей раз из-за логической несогласованности фразы: ведь если он нам предлагает «идти от-сю-да», то как он сможет нам, удаляющимся, «на-чис-тить»?

Видимо, он сам различил очевидную оплошность и стал еще внимательнее присматриваться к ладони, даже зашевелил губами, проговаривая про себя. Мне стало неудобно за Инфанта, перед собственной его девицей неудобно, которая маячила над Инфантовой головой и ничего не могла понять. Наверняка от испуга. Потому что большие женщины не менее пугливы, чем женщины среднего роста.

– А, нет… не отсюда… – вдруг нашел опечатку на ладони Инфант. – Иди сюда. – Он выделил интонацией слово «сюда». – Здесь я тебе рожу и начищу, – повторил он по ладони, с явным облегчением нащупывая заново логику в нашем вульгарном диалоге.

А я смотрел на него и пребывал в полной уверенности, что из-за этого идиота весь спектакль придется срочно отменить и вернуть деньги за распроданные билеты. Ведь не могла же Инфантова девушка (никогда не помнил, как ее зовут) не заметить такой очевидной оплошности и несыгранности артистов. Не могла она не разоблачить нас.

Но она не разоблачила! Она как возвышалась, так и продолжала возвышаться и, видимо, только очень инстинктивно боялась. Оттого и не заметила.

Я оглянулся на Илюху, потому что сейчас следовала его реплика. Но он показался мне не по сценарию задумчивым.

– Мудила, – тихонько вздохнул он мне про Инфанта. – Даже шпаргалку на руке прочитать не может. Может, действительно пойдем отсюда? – без вдохновения предложил он, в очередной раз сверяя рост девушки со своим ростом.

Но обратной дороги для нас не было. Потому как не привыкли мы сворачивать с полдороги назад.

– Ты чего, дура, – сказал я, имея в виду Инфанта, – нарываешься? Сейчас мы тебя обуем. А телку твою разуем.

Вот эта фраза являлась квинтэссенцией моей драматургии. И угроза в ней присутствовала, и не без остроумия получилось. Но бытового, уличного остроумия, доступного всем, а не только яйцеголовой интеллигенции.

Тут нам с Илюхой полагалось выдвинуться вперед и приняться за дело, но Илюха не выдвигался. Я взял его за руку и потянул на девушку. Он поддался, но не сильно.

– Смотри, – подбодрил я его, – какая баба обильная. Истекает вся.

Хотя такого в сценарии не было, я просто на ходу импровизировал.

– Давай лучше я этого мудилу мочить буду, – ответил мне импровизацией на импровизацию Илюха. – А ты половодную телку будешь сам разувать, если тебе так ее штиблеты понадобились. – И он бросил оценивающий взгляд на девушкины туфельки. Которые были совсем не хрустальные, Золушкины, а тяжелые, заостренные, сорок восьмого размера.

Получалось, что сценический акт избиения и изнасилования, который должен был быть полон экспрессии и позитивной энергетики, переходил в скучные, вялые прения, что означало скорый крах всей постановки. А краха я позволить не мог! И значит, надо было прекращать дебаты с мнущимся и не доверяющим своим силам Илюхой.

– Хватай ее, дыши ей в рот! – бросил я бессвязную для посторонних и оттого особенно пугающую фразу и сильно подтолкнул БелоБородова к девушке-каланче.

Дальше действие разворачивалось стремительно, но кое-что я успевал различить. Илюха действительно схватил обреченную гренадершу за руки и поволок в сторону, та немного упиралась, но Илюха волок ее упорно, не щадя собственных сил. Хотя даже со стороны было ясно, что схватка неравная, что долго он не продержится и далеко ее не утащит.

Это как, например, какая-нибудь хищная птица в полнотелого мамонта вопьется когтями и попробует его от земли оторвать и в гнездо унести, птенчикам дать поклевать. Хоть она и хищная, но вот мамонт ей явно не по клюву и не по весу.

Вот такое сравнение пронеслось в моем мозгу, когда я боковым зрением увидел, как Илюха утаскивает девушку на середину полянки. В принципе неплохое сравнение – с одной лишь неточностью: мамонты вымерли давно, а девушка была здесь, рядом, и несильно, но упиралась. Да сильно ей было и ни к чему.

Сценарий надо было перекраивать прямо по ходу действия. Потому что понятно было, что Илюхе срочно требуется подмога, и получалось, что его личное, индивидуальное изнасилование должно перейти в наше совместное, иными словами, в групповое. Хотя это совсем иная статья. Даже в Уголовном кодексе иная, хотя мы с Илюхой близко с этим кодексом знакомы не были.

В общем, не было у меня времени на методичное избиение Инфанта, на все эти сценические подготовленные трюки и специальные эффекты. Я моментально двинул куда-то в мягкое, не очень разбираясь, потому что возня сзади усиливалась с каждой секундой. Потом я двинул снова, и вроде Инфант застонал, а может, я ошибся, и стонали уже сзади. Хотя стон был отчетливо мужской, болезненный и с надрывом.

Я суетливо засунул руку в карман, зачерпнул клюквенного сиропа с сахаром и плеснул горстью на Инфанта, после чего нажал ему на плечи – съезжай, мол, быстро вниз и падай бездыханно, видишь, времени нету, к Илюхе на выручку надо поспешать. И Инфант понял меня и рухнул вниз, а с лица его густой волной стекал багряный клюквенный сироп и растекался по траве тягучей сахарной волной. Которую Инфант высунутым своим языком старался незаметно слизать.

Но он меня больше не интересовал, потому что я был обеспокоен за Илюху, за его последующее здоровье и вообще за всю его дальнейшую судьбу. И было от чего. Я развернулся и рванулся к нему, к моему коллеге по непосильному насильному труду – ведь если пропадать, так на пару. Но совершенно напрасно, кстати, рванулся.

Я уже на бегу понял, что напрасно, просто остановиться вовремя не успел, инерционная сила помешала. Я скользил по траве в неудачной попытке затормозить и видел, как перегнулся в поясе Илюха, задышав девушке куда-то в низ живота. Но совсем не потому, что низ ее живота как-то особенно его привлекал. Совсем нет! Просто девушка прямо на моих глазах, поддерживая руками хрупкую Илюхину фигуру, сильно тыкала своей коленкой куда-то Илюхе в самый перегиб его тела. А тот подпрыгивал от каждого ее жесткого прикосновения и как-то нелепо похрюкивал при этом.

Мне действительно следовало намертво затормозить и прекратить движение на помощь другу. Потому что помощь моя в любом случае запоздала и больше ему пригодиться не могла. К тому же если бы я спасся, то хотя бы смог потом вынести с поля Илюхино тело и предать его земле. Хотя бы после того, как озверевший мамонт, в смысле девица, бросит его, растерзанное, засыхать на бесчувственном травяном покрове.

А так если она и меня покалечит, то кто нас обоих подберет и переправит к Склифосовскому? Инфант? Нет, на этого рассчитывать было бесполезно.

Кульминация

Но я не успел затормозить и пробежал лишний метр. Казалось бы, всего метр, ерунда какая, но его как раз оказалось достаточно для ее длиннющей меткой ноги в жесткой туфельке сорок восьмого размера. На которую запросто можно было повесить значок «Ворошиловского стрелка», потому что влепила Инфантова подруга своей туфелькой прямо в десятку, как говорится, не целясь, с бедра. Я думал, что так только в кино бывает, – ведь не просто небось с ходу попасть в относительно небольшую точку между животом и коленями, которая даже не особенно выделяется на общем фоне брюк. А она вот попала.

И перегнулся я вслед за Илюхой и захрюкал вслед за ним. Не потому что мне его пример понравился, а потому что больно мне было очень. Настолько резко больно, что… Но не буду объяснять. Те, кто испытывал такое, и так меня поймут, а тем, кому испытать не пришлось, – разве тем объяснишь?!

Так мы и стояли с Илюхой, загнувшиеся оба, держась обеими своими руками каждый за свое. Именно за то, на чем загнулись. Мы почти что упирались друг в друга склоненными нашими головами и составляли из двух букв «Г» почти полновесную букву «П».

– Бля… – прошептал мне в голову Илюха, но совсем нематерно у него получилось. – Я больше не хочу насиловать, – пробормотал он снова. – Я даже, наверное, не могу больше.

И я его понимал, потому что чувствовал то же самое никак не меньше его. Хотя мы свои чувства не сверяли.

– Ах вы засранцы маленькие, – раздался позади Илюхи грудной девичий голос. – Милицейского тела захотели! А не боитесь подавиться моим телом, гады?

«Чего? – не поняли мы с Илюхой, даже не пытаясь разогнуться. – Какого тела? Какой милиции?»

– Я вам покажу, сосунки, как на капитана милиции свои маленькие членики поднимать, – продолжал бушевать не на шутку рассерженный голос.

«Капитан милиции?!! – еще больше изумились мы с Илюхой. – Может ли такое быть? С нами ли? Явь ли это? Ведь в яви такого не бывает!!!»

– Насильничать надо мной решили, – горячилась отличница наверняка боевой и физической подготовки. – Я вас научу, как насильничать. Да я вас самих, как котят, выеб…

И тут она вообще стала использовать слова, которые хотя мы тоже знали, но вот я их даже в наш сценарий не вставил. Не говоря про страницы этой книги.

– А ну, на колени, раком встать и не шевелиться у меня. Кто рыпнется, тому хана, я стреляю без промаха.

Мы нехотя обернулись и с ужасом убедились, что у нее действительно есть из чего стрелять – она его в руках своих держала, прям на нас направленный. Ну а про «без промаха» – мы уже убедились. И мы послушно встали на коленки, или, как называла позу офицер милиции, «раком».

Теперь Инфантова девушка (так, к сожалению, и не запомнил ее имени) стояла со стороны вздернутых наших задов. А недалеко от наших лиц сука Инфант дергал своим красным языком, слизывая остатки клюквенного сиропа.

– Мало того, что я вас на пятнадцать лет упеку, – громыхала над нашими задами вооруженная женщина, – так я вас сейчас сама перееб… – И она снова перешла на ненормативную лексику.

Мы с Илюхой переглянулись, и в наших расширенных от ужаса глазах застряла одна и та же мысль:

«То, что она вполне на такое способна, – это понятно. Но вот есть ли у нее чем? А вдруг есть?!!»

– Не волнуйтесь, – как бы услышала она нас, хотя и говорят, что телепатия наукой не доказана. Но ведь у каждой женщины интуиция не в меру развита, а у женщин-капитанов, видать, особенно. – Не боитесь, жопники, найду чем воткнуть поглубже. Не впервой небось. Быстро снять штаны. Считаю до пяти, потом стреляю.

Мы с Илюхой снова переглянулись и поняли, что все так и произойдет – и про «воткнуть», и про «стреляю».

– Бежать надо, – посоветовал нам обоим Илюха. – Изнасилует, сука…

Я всем своим трепещущим телом согласился.

– Бежать, старикашка, – повторил мой товарищ. – Спасение от изнасилования – дело рук самих изнасилованных!

Но здесь я перебил его свистящий шепот.

– Куда бежать? – перебил я своим шепотом. – Застрелит ведь!

– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! В смысле раком, – ответил мне Илюха еще одной гордой цитатой. – Я ей живой не дамся…

– Не переговариваться, – раздался властный голос сзади и немного сверху. – Снимать штаны, оголять жопы! Кому сказала?

– Я согласен бежать. Куда только? – спросил я, игнорируя на время указания властей.

Мы оглядели окрестность: похоже, бежать было некуда – вокруг был сплошной лес. А из людей – один лишь Инфант, который, насосавшись сиропа, начал выходить из коматозного своего состояния: глазенки приоткрыл, стал приподниматься на руках, подпер себя коленками. Он четко разыгрывал отведенную ему роль – постепенно, не спеша приходя в себя после избиения. Прям по сценарию. Который, кстати, уже давно не действовал.

И вот что сейчас меня интересует: как бы он, этот Инфант, повел себя, увидев свою девушку с наганом, направленным на наши устремленные к небу зады? Стал бы заступаться за нас? За девушку? Снова погрузился в бессознание? Много вопросов… Но ответы на них я так никогда и не узнаю.

– В толпу надо бежать, – сообразил Илюха. – В толпу она стрелять не решится.

– В какую толпу? – потребовал уточнения я.

– В Инфанта.

И мы напряглись для рывка из низкого старта. Так, по-моему, наша общая поза называется в легкой атлетике – в беге на спринтерские дистанции. Хотя в милицейской терминологии такая посадка называется, наверное, не «низкой», а «рачьей». В спринте, кстати, тоже присутствует пистолет, но он стартовый и, как правило, не упирается в зады спортсменам.

– Три, восемь. Рванули! – скомандовал Илюха, и мы рванули.

Чего там понял или не понял Инфант? Как бы он себя повел, за кого бы стал заступаться? – нас на тот момент это никак не волновало. Мы врезались прямо в него, закувыркав его поднимающееся тело, перепутав, смешав его с нашими. Мы все ждали выстрела, но выстрела все не было и не было. Может, на самом деле все это не с нами происходило?! А потом нас скрыли деревья.

Хотя мы еще долго не останавливались. Тяжело дыша, мы прочесали жалкий парк за предельно короткий срок, настолько короткий, насколько позволяли Илюхе его полевые кирзачи. Да еще и сильная резь внутри брюк галифе.