Электронная библиотека » Анна Берест » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 12 февраля 2018, 11:20


Автор книги: Анна Берест


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Подумай еще. Может, вспомнишь какую-нибудь деталь, по которой сумеешь ее найти?

– Ну конечно! Она же рассказывала мне! У нее есть подруга, которая держит в Венеции ресторан.

– Свяжись с ней. Она наверняка даст тебе номер ее телефона.

Сердце у меня забилось чаще, и я почувствовала, что снова оживаю. Оказывается, ключ с самого начала был у меня в руках, а я о нем забыла. Я воспринимала эту самую Веронику как врага, а на самом деле она была моей союзницей. Мариам права, и странно, что я сама не додумалась до такой простой вещи. Она выписала мне рецепт и сказала, что я должна ей тридцать евро наличными. Мы поговорили полчаса. На листке, который она мне протянула, я прочитала: “Есть рыбу. Не приходить ко мне, пока не найдешь Джорджию”.

– А если я никогда ее не найду? – растерянно спросила я.

– Значит, это наша последняя встреча, – веско произнесла Мариам.

Жесткость ее последнего заявления ввергла меня в замешательство. Может, она меня проверяет? Хочет убедиться в моей искренности? Подчеркнуть важность наших отношений? Или дает мне понять, что моя затея глупа и бессмысленна?

– Ты знаешь правила, – выпроваживая меня, сказала Мариам.

Мне оставалось только попрощаться.

Когда я вернулась домой, дети предоставили мне подробный отчет о предпринятых ими – напрасных – усилиях по поискам Жермена. Я похвалила их за бурную деятельность, хотя мне было глубоко наплевать на всю эту историю; мне не терпелось сесть за компьютер и начать в интернете собственные поиски ресторана, кроме того, мне хотелось отдохнуть, а потому я предложила детям выпить по стаканчику хорошего вина и подождать Мари; они отказались под тем предлогом, что им надо делать уроки. Лично я в тринадцать лет пила за столом вино и курила при родителях, а вот Сильвен в том же возрасте волнуется о последствиях пассивного курения – вдруг через сорок лет он облысеет? Тем не менее я открыла бутылку и буквально вырвала у них из рук компьютер. Уже через несколько секунд я попала на сайт венецианского ресторана “Иль Франчезе”. Сайт состоял из единственной страницы; последнее обновление, судя по всему, относилось к началу двухтысячных. Я рассмотрела фотографию пресловутой Вероники – самая заурядная, блеклая внешность; про таких говорят “никакая”. С другой стороны, если тебе повязать фартук, поневоле будешь выглядеть затюканной. Какой тайной, каким секретом владела эта женщина, если сумела так привязать к себе Джорджию? Я набрала номер, указанный в разделе “Контакты”, и долго слушала длинные гудки. Трубку никто не снимал. Не слышат, решила я. Ну да, у них там сейчас как раз вечерний наплыв посетителей.

И тут в квартире зазвонил домофон.

На пороге появилась Мари. Она сияла, как новобрачная. Под руку она держала Жермена. Они стояли, скромно потупившись, прекрасные и торжественные, словно собирались войти в храм. Дети захлопали в ладоши и закричали: “Ура!” Мари с королевским достоинством уселась на диван в гостиной и приступила к рассказу о счастливой развязке своей истории.

Жермена заметил в толпе преподаватель Института незрячих, включающего коллеж и лицей. Этот человек привык помогать своим ученикам находить дорогу к зданию института, который располагался как раз напротив метро. Он отвел Жермена к директрисе лицея; та позвонила Мари на домашний телефон; трубку снял ее сын. Мари со своей стороны тоже решила позвонить Андре и описать ситуацию, что и сделала с телефона Карлоса. В результате все, кто потерялся, вновь обрели друг друга.

Встреча была бурной. Первым делом мы отправились к Тьерри, у которого был телевизор, чтобы посмотреть восьмичасовой выпуск новостей. Репортаж о Захии длился почти три минуты, но из моего интервью в него вошла всего одна фраза. В остальном это были кадры ее дефиле, на которых манекенщицы демонстрировали белье. Впрочем, диктор за кадром, представляя репортаж, все же назвал и меня, и все дружно зааплодировали. Странное это было ощущение – слышать по телевизору свою фамилию. Вернувшись ко мне, мы решили оставить гостей ночевать на диване в гостиной, а утром проводить на поезд, одолжив денег на билеты. Всех охватило какое-то воодушевление, как будто мы стояли на пороге радостного события, пока непонятно какого, но точно радостного. Все в том же приподнятом настроении мы приготовили ужин и постелили постели. Я огорчалась, что с нами нет Жюли – в кои-то веки у меня были гости. Ей бы понравился наш импровизированный ужин; она испекла бы нам домашний хлеб с кунжутом, наполнив всю лестничную клетку божественным ароматом, и торт с белым шоколадом. Она с удовольствием послушала бы Жермена, который рассказывал нам, каково это – быть незрячим (директриса института объяснила им, что следует избегать термина “слепой” как более грубого). Жермену было не всегда легко говорить вслух, иногда его голос прерывался посреди слова – так у человека, долго пролежавшего без движения, подкашиваются ноги. Зато мыслил он на удивление точно и ясно. Он вызывал у нас любопытство, даже если поначалу мы стеснялись расспрашивать его в лоб. Он сам поощрял нас задавать ему вопросы, которые жгли нам язык. Лично меня больше всего интересовала проблема цвета. Я спросила, как он воспринимает разные цвета. Жермен сказал, что более или менее отчетливо ощущает красный – благодаря рождающимся в мозгу ассоциациям; так, когда он краснеет, то чувствует, что у него начинают пылать щеки, поэтому красный цвет связан для него с идеей тепла. Потом Жермен объяснил, что в его представлении глаза действуют примерно так же, как руки, то есть зрение для него равнозначно осязанию. Так же, как ладонь, обхватывая предмет, входит в контакт с его поверхностью, полагал он, взгляд охватывает предмет в его целостности. Жермену не верилось, что можно одновременно видеть какие-то части предмета, но не видеть остальных; в особое замешательство его приводило понятие горизонта.

Но труднее всего ему было вообразить вещи, которых он не мог коснуться. Однажды, признался он, он страшно удивился, когда почувствовал на коже мгновенные колющие уколы, как будто на него налетели стаи каких-то мелких жалящих существ. На самом деле он попал под снегопад: снежинки кружились под порывами ветра и, словно мелкие насекомые, кусали его в лицо, после чего опускались на землю, где быстро таяли. Он пытался поймать их рукой, но это было невозможно. Для него это стало настоящей загадкой; кто-то объяснил ему, что снег – это такая белая штука, которая падает с неба, стирает из пейзажа все далекие предметы и все краски, оставляя всего одну. Но Жермен не понимал ни что такое белый цвет, ни что такое небо, представлявшееся ему светящейся полусферой, скорлупой, накрывающей наши жилища и нависающей у нас над головами крышкой, хотя иногда ему говорили, что небо – плоское и напоминает перевернутое море, но порой у него меняется настроение, и тогда оно разражается грозами; его поверхность, как и поверхность воды, бывает то бурной, то спокойной.

Жермен рассказал нам о ночи. Рассказал о наших походках, о наших запахах. О наших голосах, у каждого из которых есть свои очертания. Он объяснил, почему любит разговаривать по телефону: его собеседник превращается в такого же незрячего, как и он, и тоже вынужден на том конце провода конструировать окружающий мир.

– Если хотите представить себе, каких усилий нам стоит конструирование мира, – говорил он, – вспомните, что вы делаете, когда разговариваете по телефону. При телефонных разговорах мы все незрячие; мы обращаем внимание на шумы, на интонации, на строй каждой фразы, на выбор слов и на основании этих данных пытаемся представить себе, как выглядит наш собеседник и сколько ему лет.

Прежде чем убрать со стола, я пошла за своим поляроидом, чтобы сфотографировать нас всех впятером. Жермен спросил, в чем заключается процесс фиксации картинок и какой в нем смысл. Я рассказала ему, как происходит проявление снимка на фотобумаге, и предложила потрогать карточку пальцами. Сначала на ней возникли только тени, только смутные пятна в ореоле света – мне казалось, что они, если верить словам Жермена, соответствуют “зрению” слепого. Затем показались наши силуэты, которые с каждой секундой делались все отчетливее, пока не стало очевидно, что нас на кухне пятеро. Первыми проявились фигуры тех, кто был одет во что-то светлое, затем стал виден стол, накрытый белой скатертью, и наконец – пять наших улыбающихся лиц.


Представьте себе, что кто-то показывает вам изображение и говорит, что это ваша фотография, которая будет сделана через несколько дней. Вы возьмете снимок. Вы внимательно его рассмотрите. Но вы не поймете, какое событие на нем запечатлено. Для меня настал в жизни тот самый момент. Если бы мне, какой я была еще несколько дней назад, кто-нибудь показал эту сделанную поляроидом фотографию, я поднесла бы ее поближе к носу и принялась изучать. Я испытала бы огромное удивление. Разумеется, я сразу узнала бы своего сына и его подружку. Потом я спросила бы: “А кто эти двое? Почему они ужинают у меня на кухне?” Но что поразило бы меня больше всего, и не просто поразило, а потрясло бы своей неожиданностью, это не присутствие в моем доме незнакомого юноши в темных очках, а то, что мой сын положил руку мне на плечи и, обнимая меня, улыбался.

Виктория

Часы тянулись медленно, потому что ничего не происходило. Время от времени я набирала номер ресторана “Иль Франчезе”, но телефон по-прежнему звонил в пустоте. Я пробовала еще и еще, потом говорила себе, что у них наверняка сменился номер или вообще сломан телефон. Но чуть погодя предпринимала еще одну попытку. У меня болел живот – острая боль сменялась тупой и ноющей, но до конца не проходила. Хуже всего было по ночам.

Я последовала совету Мариам. Съездила в отель. К сожалению, швейцар прекрасно меня запомнил. Он поклялся, что передал мою записку лично в руки Джорджии. Больше мне ничего не удалось узнать, потому что Франсуа в тот день не работал. Домой я вернулась в растрепанных чувствах. Меня угнетало не столько отсутствие Джорджии – я ведь ее почти не знала и не успела к ней привыкнуть, – сколько необходимость расстаться с мыслями о ней. Ее образ наполнял мою жизнь новым содержанием, она стала скрытой пружиной каждого моего поступка и каждого побуждения. Ради нее я хотела выиграть этот конкурс, сделать самые лучшие фотографии, бросить унизительную работу ради куска хлеба, отремонтировать квартиру и разобрать свои бумаги. Ради нее я была готова проводить больше времени со своим сыном. Ради нее и благодаря ей я должна была стать лучше. Джорджия придавала мне смелости, вдохновляла на новые свершения. С тех пор как мы познакомились, я проживала каждый миг, обращаясь к ней. Без Джорджии мне даже чистить зубы не хотелось. Зачем, в самом деле?

К счастью, в дверь позвонил Тьерри и сообщил мне радостную весть: Жюли выписывают из больницы. Врачи решили, что ее состояние значительно улучшилось и для полного восстановления ей теперь требуется только солнце, тепло и прогулки по марсельским каланкам[6]6
  Каланки – узкие прибрежные ущелья, частично заполненные водой, на Средиземноморском побережье Франции.


[Закрыть]
. Тьерри сказал, что на несколько дней отвезет жену в Марсель, где он снял для нее номер в отеле, а мне предложил на прощание в последний раз навестить ее в клинике.

– Должен тебя предупредить. Ей прописали новое лекарство, из-за него она стала немножко агрессивной. Кстати, отвези ей книжек, – добавил Тьерри. – Ей будет приятно.

Я так обрадовалась, что сразу бросилась к своему книжному шкафу. Это напомнило мне времена, когда я тщательно выбирала, что почитать сыну на ночь, чтобы он уснул. Я придавала огромное значение выбору самых увлекательных историй, которые давали бы пищу его детскому воображению. Но в один прекрасный день я осознала, что самое большое впечатление на него производили те сказки и рассказы, где действовали исключительно герои-мужчины. Только они. Я поняла, что сама внушала ему мысль о том, что женщины героинями быть не могут и от них никогда ничего не зависит.

Второе совершенное мною открытие заключалось в том, что я читала ему по вечерам те же книги, какие взрослые читали в детстве мне самой. Мне нравилось быть матерью потому, что это позволяло вернуться в те давние годы, почувствовать во рту вкус тех слов, что я девочкой слышала от родителей. Тогда же мне стало ясно, что и мое воображение сформировали исключительно мужские персонажи. Рыцари Круглого стола, древнегреческие боги, библейские герои, герои бретонских или японских сказок – все эти вымышленные истории заставляли меня ощущать себя представительницей не того пола, к которому я принадлежала, а противоположного. Потому что вопреки распространенным представлениям пятилетняя девочка, которой читают про Одиссея, воображает себя вовсе не Пенелопой; ей совершенно не интересно по ночам распускать то, что она соткала днем, – вот скучища! О нет, девочки мечтают быть Одиссеем. Они тоже хотят сражаться с чудовищами и изобретать хитрости, чтобы послушать, как поют сирены. Наш формирующийся мозг питается той же пищей и следует тем же моделям, что и мозг мужчин. Без всяких на то оснований мы причисляем себя к славной семье героев и усваиваем ценности рыцарства, дружбы и чести. А потом, довольно скоро, наступает день, когда нам говорят, что мы должны быть еще и женщинами. А это значит – никаких приключений. И тогда некоторых из нас охватывает глубокая печаль. Другие, к счастью, испытывают радость. Но и тем и другим очевидно, что перед ними лежит какой-то новый путь. Их ждет новое странствие. Все наше детство мы отождествляли себя с мужчинами и вдруг должны переметнуться на сторону женщин. Подобная метаморфоза происходит с каждой девочкой, которая открывает для себя новые пейзажи и иные ценности – нежность, хрупкость, скромность, спокойствие и элегантность. Большинство мальчиков были бы не способны на подобный переход.


Приехав в больницу с полной сумкой книг, я узнала, что Жюли опять перевели в другую палату, на другом этаже. Она показалась мне какой-то усохшей, как будто из нее откачали лишнюю воду, особенно с лица. Но я не успела сказать ей об этом, потому что Жюли немедленно принялась ругаться. К ней только что приходила коллега с работы, некая Виктория, и Жюли страшно на нее разозлилась.

– Она специально явилась трепать мне нервы! – бросила она.

И пояснила, что Виктория руководит у них в компании отделом из десяти человек и у нее четверо детей, причем их всех, уточнила Жюли, она родила сама. Дети беспрекословно ее слушаются, потому что ослушаться ее нельзя по нескольким причинам: Виктория по воскресеньям играет в теннис; Виктория носит кашемировые пуловеры, в вырезе которых иногда мелькает лямка шелкового бюстгальтера; у Виктории потрясающая грудь, а говорит она с акцентом, заставляющим мужчин терять голову, потому что она испанка.

– Лично я предпочитаю итальянский акцент, – осмелилась вставить я, чтобы дать Жюли передохнуть.

– Но разумеется, – сказала она, – как бы я ни старалась, тут я ничего не могу поделать.

– С чем поделать?

– С испанским акцентом! Единственный выход – переехать в другую страну, чтобы мой французский акцент воспринимался как экзотика. А что, бросить все и сбежать в Испанию! – сказала она, намазывая маслом ломтик хлеба – я пришла во время завтрака. Потом она презрительно посмотрела на свой бутерброд и натужно рассмеялась: – Ха-ха-ха!

– Ты что, хочешь, чтобы я встретилась с этой твоей Викторией и сфотографировала ее для конкурса? – спросила я.

– Если ты это сделаешь, я тебя убью! – ответила Жюли и ткнула в мою сторону тупым ножом.

Я объяснила, что пошутила. В любом случае я больше слышать не желала об этом конкурсе.

– Всегда у тебя так. За все хватаешься и ничего не доводишь до конца.

– Разве это я виновата? Ни одна идеальная женщина не соглашается фотографироваться.

– Ты просто не умеешь найти к ним подход.

– И камера у меня сломалась.

– Она у тебя не единственная.

– На цифровую так не снимешь.

– Кстати, о твоем конкурсе. У меня гениальная идея, – гордо произнесла она. – Ручаюсь, что первое место у тебя в кармане.

По мнению Жюли, мне следовало сделать фотомонтаж из снимков, опубликованных в журнале “Пари-Матч”. Взять фото моделей и актрис на отдыхе, в купальниках, в свои сорок пять демонстрирующих юное, как у девушек, тело, не изуродованное беременностью. Картинки, на которых мать держит младенца одной рукой, как будто лет ей не больше, чем ее бебиситтерам. Еще надо вырезать фотографии женщин, превозносящих зрелый возраст, с лицами, отретушированными на компьютере. И вставить отрывки из интервью с женщинами – политиками или директорами предприятий, которые в первый раз беременеют в пятьдесят лет и уверяют читательниц, что благодаря прогрессу современной медицины нашему телу неведомы прежние ограничения. Иначе говоря, изображения женщин, навязываемых нам в качестве образцов для подражания, хотя в лучшем случае они представляют собой редкое исключение из правила, а чаще всего просто врут.

– Сделай из них коллаж, а потом попрыскай сверху красной краской, как будто это брызги крови. Это будет образ глухого и непрерывного женского страдания, – с довольным видом заключила Жюли.

– Ерунда! – решительно ответила я. – С этим не выиграешь.

Жюли рассмотрела обложки принесенных мною книг и презрительно скривилась. Я отобрала для нее биографии выдающихся женщин, посвятивших себя искусству, – мне хотелось ее подбодрить, внушить ей желание бороться. Но Жюли закатила глаза и сказала:

– Ты считаешь себя выше других, потому что ты типа “художник”. Ты веришь, что ты свободная женщина последнего образца в нашем современном мире. Но ты не понимаешь, что мы живем в условиях диктатуры этого вашего искусства. Машинам дают имена художников. Поваров называют виртуозами кулинарии, садовников – мастерами пейзажа, рекламу – креативом… Нет ни одного мальчишки, который не мечтал бы выразить свою ненависть к миру в песне, и ни одной девчонки, которая не грезила бы о карьере кинозвезды. Родители их поддерживают. А как же иначе? Нельзя же сказать, что твоя дочь мечтает стать зубным врачом, – стыда не оберешься.

– Я не называю себя художником, – уточнила я. – Я просто фотограф. Это моя профессия.

– Думаешь, повесила на плечо камеру и всех перехитрила? Но какая-нибудь мадам Дюшмоль, которая постит свои фотки в соцсетях, фотографирует лучше тебя! Знаешь, кто в наше время является подлинным маргиналом? Тот, про кого не ведает Гугл. Тот, кто не лезет всем на глаза. Например, Мишель – вот он и есть настоящий маргинал, со своими вельветовыми пиджаками, коллекцией фарфора и аптекарскими мечтами. Именно он оторван от общества. У него нет мобильного телефона, потому что его не волнует, что кто-то не сможет ему дозвониться. Современное общество отторгает его и считает старомодным; он не так одевается, не сидит в интернете, не трахается со всеми подряд и не старается никому понравиться. Но как раз он и есть истинный герой современности. Вот увидишь, недалек тот день, когда мы будем прославлять таких людей, как он. Сегодня каждый выставляет свою жизнь напоказ, каждый озабочен одним – чтобы его фотки были круче, чем у других. Предыдущие поколения занимались примерно тем же и лезли из кожи вон, лишь бы их жизнь со стороны выглядела “прилично”. Мы просто перешли от диктата хорошего вкуса к диктату дурного хорошего вкуса. Но суть-то не изменилась. К свободе все это не имеет никакого отношения. Свободен только тот, кому наплевать, что о нем подумают другие.

Я была довольна. Жюли вернулась в мир нормальных людей. Я сказала ей, что она, пожалуй, малость сгущает краски, но Тьерри меня предупредил. А сейчас пусть поскорее окончательно поправляется, не то я приеду в Марсель, возьму ее за жопу и приволоку назад в парижский смог. Прежде чем в палату зашла медсестра, Жюли успела напоследок сообщить мне, что за несколько дней в больнице поняла, что такое безумие.

– Безумие, – сказала она, – это стремление делать одни и те же вещи, каждый раз надеясь, что результат будет другим.

Мод

Три часа спустя я вошла в аптеку на площади Шатле – самую большую в Орлеане и на протяжении почти двадцати лет принадлежавшую Мишелю. Перед вами бесшумно раздвигаются стеклянные, всегда сияющие чистотой двери, с надписью “Аптека Шатле”, украшенной величественным изображением кадуцея. На входе вас встречают два телевизионных экрана, с которых посетителям рассказывают, как быстрее всего избавиться от вшей и как не попасть в зависимость от табакокурения. Экраны установлены таким образом, что расслышать их бубнеж невозможно, но Мишель объяснил мне, что это сделано специально: экраны должны привлекать внимание не тех, кто находится в помещении, а тех, кто проходит по улице мимо; такой привычный и привлекательный предмет, как телевизор, внушает людям желание заглянуть в аптеку. А больше от них ничего и не требуется. Миновав раздвижные двери и телеэкраны, посетитель наконец открывает для себя аптеку “Шатле”, белоснежные стены и плиточный пол которой контрастируют с яркими упаковками товаров на полках. В центре стоит открытая витрина с мылом, выложенным красиво, как фрукты в супермаркете, распространяя по всему магазину успокаивающий аромат лаванды. Вокруг тянутся бесконечные полки, ориентироваться среди них помогает особая система выкладки товара, основанная на цвете упаковки. Сочная зелень и яркая синева отсылают покупателя к шампуням, тюбики желтого цвета предлагают солнцезащитные кремы, тюбики белого цвета с бледной полоской – лечебные кремы, и так далее. Я провела в этой аптеке так много времени, что наизусть помнила расположение лекарств и даже их дозировку, так что если в один прекрасный день я брошу фотографировать тружеников на рабочих местах, то могу рассчитывать на место ассистента провизора и, по теории Жюли, стать настоящим маргиналом.

Увидев меня в очереди покупателей, Мишель удивился.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил он, показывая мне недавно выпущенный набор солнцезащитных кремов.

– Пятьсот евро, – шепотом, чтобы не услышала Дженан, сказала я.

– А для чего? – поинтересовался Мишель и тоже перегнулся через прилавок.

– Мне надо съездить в Венецию, – ответила я. – Срочно.

– Может, лучше возьмешь пару кремов?

– Мишель, я не шучу. Это очень важно.

Мишель попросил Дженан сесть вместо него за кассу и повел меня в подсобку, уставленную большими серыми коробками с медикаментами, рассортированными в алфавитном порядке. Пока Дженан занималась покупателями, Мишель присел на ступеньку пластмассовой стремянки и приготовился меня выслушать.

Я рассказала ему все. Про встречу с Джорджией, про ночь, которую мы провели вместе, про швейцара, отказавшегося сообщить мне ее фамилию, про мои попытки отыскать ее след через интернет, про неотвечающий телефон ресторана “Иль Франчезе”… Мишель выслушал меня молча и пришел к тому же выводу, какой сделала и я, – что мне надо немедленно ехать в Венецию. Пока я окончательно не спятила.

– А все-таки почему ты так хочешь найти эту Джорджию? – вдруг с озадаченным видом спросил меня Мишель.

– Я скажу тебе абсолютно точно, потому что задавала себе тот же самый вопрос. Во-первых, я думаю, что благодаря ей смогу выиграть конкурс. Ты спросишь: почему? Отвечу. Я считаю, что люди имеют довольно ясное представление о том, как должен выглядеть их успех. Они говорят себе: если бы мне удалось купить этот дом! Или написать эту книгу. Или пробежать эту дистанцию. Так вот, с того момента, когда я познакомилась с этой женщиной, у меня возник четкий образ моего жизненного успеха, и этот образ – фотография, на которой будем изображены мы с Джорджией. Я убеждена, что если сумею ее разыскать, то сделаю уникальную фотографию. И эта фотография поможет мне изменить всю мою жизнь.

Мишель встал и, ни слова не говоря, направился в глубину подсобки. Он снял с шеи ключ и открыл большой железный сейф. Достал пачку купюр по сто евро и старательно их пересчитал.

– Да мне столько не надо! – воскликнула я.

– Я еду с тобой, – безапелляционным тоном заявил Мишель.


Так я вместе с отцом моего сына оказалась в машине, мчащейся в аэропорт Орли. Мишель поручил Дженан самой закрыть аптеку. Мы объяснили ей ситуацию, и мне показалось, что в смущенном взгляде, который Дженан бросила на Мишеля, мелькнуло что-то вроде уважения, если не восхищения. С дороги мы позвонили Сильвену и сказали, что на два дня уезжаем в Италию. Мишель говорил об этом с такой торжественностью, что я, не сдержавшись, отняла у него свой мобильник и добавила:

– Это по работе. Твои родители не собираются снова жить вместе.

Мишель посмотрел на меня с ужасом. Я объяснила, что дети разведенных родителей всегда надеются, что мама с папой все-таки помирятся, поэтому не следует давать им пищу для подобных иллюзий. По прибытии в аэропорт я осознала, как мне повезло, что я путешествую с Мишелем, который один способен заменить собой целое турбюро. Он наделен выдающимся организаторским талантом и может щелчком пальцев снять номер в отеле, зарезервировать столик в лучшем ресторане и достать билеты в музей Пегги Гуггенхайм.

Багажа у нас не было, и мы быстро купили билеты на ближайший рейс до Венеции, что позволяло нам попасть в ресторан “Иль Франчезе” как раз перед закрытием. В любом случае мы не собирались там ужинать; все, что нам требовалось, это информация о владелице. В аэропорту было много народу, все-таки был вечер пятницы, и, пока мы ждали начала регистрации, Мишелю захотелось сравнить цены в аптеках аэропорта со своими. Осматриваясь, я зацепилась взглядом за мужчину, очевидно итальянца, который, жестикулируя, разговаривал по телефону. На нем был шерстяной гранатовый костюм с розовым кармашком, в тон не костюму, а ремню алого, почти лососевого цвета. На ногах у него были бордовые мокасины, сшитые из мягчайшей кожи, наводящей на мысли о гимнастической гибкости. Мне стало интересно, о чем он говорит, но приблизиться к нему я не смогла, потому что вернулся Мишель с кипой журналов и путеводителей по Венеции, хотя я предупреждала его, что нам будет не до посещения достопримечательностей.

– Ты, детка, как хочешь, но лично я обязательно поеду посмотреть на муранское стекло.

Мужчина в гранатовом костюме исчез в толпе японских туристов, и мне вспомнилась Юко. Потом я решила почитать женский журнал, купленный для меня Мишелем. Девушка на обложке была одета в целомудренную белую блузку, доходившую ей до бедер. При этом ниже на ней ничего не было. На первый взгляд казалось, что она просто забыла надеть брюки – как во сне, когда едешь в метро и вдруг понимаешь, что ты без лифчика. Но подпись под фотографией гласила: “Пятьдесят женщин, одетых лучше всех в мире”. Заинтригованная, я листала страницу за страницей, все больше убеждаясь, что эти якобы прекрасно одетые женщины производят впечатление ненормальных, настолько кошмарные на них шмотки и настолько ужасно они на них сидят. На обложке вполне можно было написать: “Пятьдесят городских сумасшедших”, и никто не удивился бы.

– Ты ничего не замечаешь? – спросила я Мишеля и показала ему несколько страниц.

– Реклама как реклама.

– Тебе не кажется, что в этих картинках есть что-то странное?

– Да вроде нет.

– Девушки рекламируют автомобили или шампунь, но посмотри, они же не умеют нормально улыбаться.

– Что ты называешь нормальной улыбкой?

– Если мне нравятся новые колготки или попадется особенно вкусный кусок грюйера, разве я так улыбаюсь?

– Надо сказать, что ты вообще нечасто улыбаешься.

– Мишель, прошу тебя, сосредоточься. Вот, приоткрытые губы. Полузакрытые глаза. Слегка раздутые ноздри. Это тебе ничего не напоминает?

– Нет. – Мишель все еще не понимал, к чему я клоню.

– Да смотри же, – сказала я, сделала губки бантиком и приставила к щеке указательный палец.

– У тебя что, зуб болит? – забеспокоился Мишель.

– Да нет же! Я изображаю женщину, испытывающую наслаждение. Взгляни вот на это фото. Неужели ты веришь, что у женщины, которая душится, может быть такое выражение лица? Реклама требует, чтобы модели показывали себя читательницам в момент оргазма, то есть заставляют их демонстрировать всему миру то, что должно оставаться сокровенным.

– Что ты на меня кричишь? – возмутился Мишель. – Я, что ли, в этом виноват?

– Если задуматься, у нас на каждой улице висят щиты с изображением женского оргазма.

– Не преувеличивай.

– А теперь хотя бы на полминуты представь себе обратную ситуацию. Такой же рекламный щит, но на нем изображен мужчина: с вздувшимися на шее жилами, перекошенным ртом и выпученными глазами. Он настолько счастлив примерить новые джинсы, что того и гляди кончит. Тебя не затошнило бы? Только честно?

– Терпеть не могу, когда ты говоришь пошлости, – сказал Мишель, глядя на меня печальным взглядом.

Возможно, он уже пожалел о своем решении ехать вместе со мной в Венецию. И сейчас задавался вопросом, не свихнулась ли я окончательно.

– Ты же знаешь, я очень рад, что ты со мной, – примирительно сказал он и ласково накрыл своей ладонью мою.

– Пассажиров рейса Эр-Франс шестьсот тридцать четыре, вылетающих в Венецию, просят пройти на посадку, – проворковал женский голос.

У меня сильнее забилось сердце, как будто я знала, что в самолете меня ждет Джорджия. Проходя в салон, я заметила в первом ряду мужчину в гранатовом костюме. Словно сошедший со страниц романа венецианский аристократ – чуть блестящее лицо, благоухающее кремом на травах (аромат тимьяна, должно быть, проник даже в пилотскую кабину), гладкая, чисто выбритая кожа (мне представилось, какой мягкой она должна быть на ощупь), очки с дымчатыми стеклами на восхитительном орлином носу – он выглядел лет на десять моложе своего истинного возраста, хотя я затруднилась бы сказать, сколько ему лет. Мы с Мишелем заняли свои места в хвосте самолета. Это было странно, снова оказаться рядом, как будто мы вернулись на много лет назад, в те времена, когда были мужем и женой. Я залпом осушила крохотную бутылочку виски и закрыла глаза с намерением не открывать их до самого приземления. Но Мишелю хотелось поболтать, а мне, учитывая обстоятельства, было неудобно просить его помолчать. В конце концов, он выступал моим спонсором. Пришлось мне сделать над собой усилие, особенно вначале, потому что Мишель относится к той категории людей, которые боятся взлета.

– Хочешь, расскажу тебе, как я впервые в жизни испытала оргазм? – предложила я, немного обиженная тем, что он не распознал моей недавней имитации.

– Не особенно, но давай, валяй, – ответил Мишель. – Хоть отвлекусь.

Должно быть, я говорила слишком громко, потому что сидевшая впереди дама повернула к нам голову. Я изобразила извиняющийся жест и перешла на шепот.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации