Электронная библиотека » Анна Берест » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 12 февраля 2018, 11:20


Автор книги: Анна Берест


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Ализе

На обратном пути я думала о том, что, провалив свое задание, получила зато потрясающий сюжет. Вдова пастора совратила несовершеннолетнего слепого парнишку, не подозревая, что ее сын тоже с ним спит. Потрясающий материал. К сожалению, я вовремя вспомнила, что на эту тему уже писал Андре Жид. Ну разве не обидно? Мы, художники двадцать первого века, вынуждены заниматься переработкой вторсырья, существовать в пространстве постоянного цитирования, творить с ухмылкой и культивировать иронию во всех областях искусства. Но, поскольку беда не приходит одна, мои печальные размышления прервал голос радиоведущего, сообщивший, что на въезде в Париж скопилась многокилометровая пробка. Я решила остановиться на ближайшей заправке и залить полный бак.

Заправка в Прюйе-ле-Шетиф представляла собой обширное “дизайнерское” сооружение овальной формы, сверху донизу обшитое светлым деревом, и напоминала гигантскую шведскую ванну, поставленную посреди пустыря; автомобилистам, утомленным однообразием дорожного пейзажа, она дарила оазис архитектурного модерна. Здание было таким новеньким и так сияло чистотой, что произвело на меня впечатление не меньшее, чем Нью-Йоркский музей современного искусства; я порадовалась, что вовремя сообразила запастись бензином и поесть мини-сосисок.

Возле полок с сухими закусками передо мной прохаживалась юная девушка в светло-серых спортивных штанах и куртке с опущенным на голову капюшоном. Она пыталась стащить пакет чипсов “Принглс” со вкусом барбекю, сунув его в карман, но делала это так неумело, что мне захотелось схватить ее за руку; я понимала, что, когда на кассе ее разоблачат, мало ей не покажется. Но потом я плюнула – в конце концов, это не моя дочь. Хотя по возрасту вполне могла бы ею быть, и я задумалась, что же у нее за родители, если позволяют девчонке ошиваться в такой поздний час на придорожной автозаправке. Я отдавала себе отчет в том, что никогда не была образцовой матерью, мало того, прикладывала массу усилий, чтобы ею не стать. В то же время – поклясться готова – я постаралась воспитать своего сына Сильвена как можно лучше, стремясь, чтобы он как можно раньше перестал во мне нуждаться. По-моему, я оказала ему большую услугу; я согласилась терпеть на себе осуждающие взгляды окружающих, убежденных, что порядочная мать так себя не ведет, но воздвигла – из чисто гигиенических соображений – между ним и собой некоторый санитарный барьер; мне с детства казалась отвратительной мысль о том, что все мы появились на свет из материнской утробы. Мой сын вырос человеком вполне счастливым и уравновешенным, и не в последнюю очередь благодаря тому, что я всегда держала между нами определенную дистанцию. Я не пыталась превратить его в свою игрушку, или страховку, или спасательный круг. Я вообще не пыталась превращать его во что бы то ни было. Он просто существует. Сам по себе. Это, кстати, не каждому дано. Он живет своей жизнью, не чувствуя себя обязанным передо мной отчитываться. Он не знает и никогда не узнает, на какие жертвы я шла на протяжении долгих лет, заталкивая в самые глухие закоулки собственной души чувство, что он нужен мне больше всего на свете.

Через десять минут я без особого удивления обнаружила юную воровку чипсов на выезде с парковки. В руках она держала табличку с надписью “Париж”, а мыском левой ноги подкидывала скейтборд, заставляя его выписывать замысловатые петли. Мне категорически не нравилось, что девчонка бродит здесь одна на ночь глядя, и, проезжая мимо, я притормозила, открыла окно и пригласила ее сесть в машину.

– Повезло тебе, что попала на меня, – сказала я юной автостопщице, пока та пристегивалась.

– Да, – с приличествующей случаю улыбкой ответила она.

– Хотя, – добавила я, вспомнив Мари Вагнер, – в наше время и приличным на вид теткам доверять нельзя.

– Я знаю, – сухо согласилась она.

Ее звали Ализе, она утверждала, что ей восемнадцать лет. На самом деле она выглядела и старше, и моложе восемнадцати, так что это вранье, в общем-то, не имело значения. Она поставила свой скейт на заднее сиденье и рукой откинула с головы капюшон. У нее был чистый лоб и острое птичье личико; в жестких черных волосах белела светлая прядь, наводя на мысль о сорочьем оперении; на запястье она носила блестящий позолоченный браслет с выложенной стразами буквой “А”. Я спросила, зачем она едет в Париж и почему одна.

Ализе объяснила – вернее, не объяснила, а лаконично сообщила, – что переночует у подружек, а утром они всей компанией отправятся в Анси на соревнования по скейтборду. И не на какие-нибудь там ерундовые. На чемпионат Франции.

– А я и не знала, что во Франции проводится чемпионат по скейтборду, – заметила я.

– Чемпионат по скейтбордингу, – уточнила она. – Не по скейтборду, а по скейтбордингу.

– Да? Тоже не знала, – сказала я, стараясь казаться приветливой, хотя мне было глубоко плевать и на скейтборд, и на чемпионат, и на его правильное название.

Ализе сидела, засунув кулачки в карманы своей спортивной куртки, напоминая одну из моделей Ларри Кларка.

– Это такой потрясающий фотограф, – непринужденно пояснила я. – Он много снимал маргинальных подростков, в том числе скейтбордистов. Тебе обязательно надо посмотреть.

Ализе подняла брови с таким видом, будто ничего оскорбительнее никогда не слыхала.

– Я про него с пятого класса знаю, – буркнула она.

– Да? Хорошо, – пробормотала я, пытаясь сохранить остатки достоинства.

– Летом он проводил кастинг для нового фильма. Но мы с девчонками решили не участвовать.

– Почему же? – удивилась я.

– Старье…

Ализе рассказала, что он подкатывался к одному ее приятелю, и уточнила – на случай, если я не поняла, – что он предлагал ему такие вещи, которые находятся “реально за гранью”. Я сосредоточилась на дороге, слегка ошалевшая от нового поворота, который приняла наша беседа: мысль о том, что Ларри Кларк может быть старым сатиром, лишила меня дара речи. Одновременно она мне, как это ни странно, понравилась. Я испытала давно забытое чувство, в котором смешались обида и тайный восторг; оно посещало меня в ранней юности, когда другие люди издевались над моими вкусами, высмеивая моих кумиров. Это ранило мою гордость и унижало меня, но, захватывая врасплох, освобождало от рабского поклонения.

– Ты рада, что поедешь на этот чемпионат? – спросила я.

Ализе была очень рада. Но на свете бывают девушки, по которым ни за что не догадаешься, что они чему-то радуются, и Ализе относилась к их числу. Правда, она все же снизошла до кратких объяснений о принципах организации “чемпионата по скейтбордингу”. Я узнала, что в этом виде спорта существует три разновидности и, соответственно, три вида соревнований: стрит, рампа и боул, примерно как в горных лыжах скоростной спуск, супергигант и слалом. Ализе входила в группу энтузиасток, продвигавших женский скейтбординг; вместе с подругами она участвовала в работе специальной комиссии и занималась организацией состязаний среди лучших в стране женщин-скейтеров.

Она искренне гордилась своими достижениями, но ее словарного запаса было, увы, недостаточно, чтобы выразить всю полноту обуревавших ее чувств. Я догадывалась, что она испытывает и предстартовое возбуждение, и страх проиграть или получить серьезную травму, и беспокойство – вдруг родители, уверенные, что она проводит выходные у одноклассницы, узнают, куда и зачем она отправилась на самом деле. Обо всем этом Ализе рассказывала скупыми рублеными фразами, используя самые примитивные грамматические конструкции и самые простые выражения.

– Ну хорошо, а что ты собираешься делать дальше? – задала я ей неожиданный вопрос.

– Хочу стать тренером… Может, открыть свою школу.

– А что, уже существуют школы скейтборда? – удивилась я.

– Надо говорить “школы скейтбординга”, – снова поправила она меня.

Честно говоря, мне слабо верилось, что скейтбординг может стать популярным видом спорта, но Ализе объяснила мне, что я заблуждаюсь: в Бордо при одной средней школе уже открыли соответствующую спортивную секцию, первую во Франции. Потом будущая чемпионка испустила тяжкий вздох, видимо понимая, какую трудную задачу ей предстоит решать, и вдруг переключила внимание на меня, своего скромного водителя:

– А вы кем работаете?

– Я фотограф.

– Вы не похожи на фотографа. – С этими словами она недоверчиво отодвинулась от меня поближе к окну.

– Да ну? – изумилась я. – А как, по-твоему, должны выглядеть фотографы?

– Ну, не знаю… Но как-то не так.

– Ладно. Если надумаешь, скажешь. А я пока музыку включу.

Я нажала на кнопку авторадио. Должна признаться, что девица начала меня раздражать. Она не отдавала себе отчета в том, что благодаря мне, моей доброте и отзывчивости, избежала опасности и не попалась в лапы какому-нибудь психу или насильнику, а то и доброй самаритянке наподобие Мари, которая под видом заботы о молодежи занимается ее растлением. Разве я многого требовала – легкой болтовни и капельки уважения, вот и все. Она считала Ларри Кларка старым развратником. Со своей стороны я, способная проспрягать любой самый трудный глагол, до сих пор вела себя более чем приветливо и приложила массу усилий, вникая в ее рассуждения о скейтерах, но теперь просто вела машину и слушала джаз. И пусть юная Ализе морщится сколько угодно – казалось, у нее от звуков этой музыки кровоточили барабанные перепонки, – мне было на нее наплевать.

– А вы, это, знаменитость? А то я про вас никогда не слышала, – с подозрительностью в голосе спросила она.

Я сделала глубокий вдох. И очень спокойно объяснила, что большие художники при жизни часто остаются неизвестными, поэтому наша самая большая проблема заключается в том, чтобы понять: о нас не знают потому, что мы ничего собой не представляем, или потому, что нас не понимают.

– Ты когда-нибудь слышала про Ван Гога? – немного агрессивно спросила я, надеясь ее уколоть.

– Угу. Я видела с училкой французского. Мне понравилось.

– А что ты видела?

– Я? Кино.

Ализе смотрела прямо перед собой. Мне подумалось, что она и по жизни готова двигаться точно так же, не заглядывая далеко вперед и довольствуясь огрызком шоссе, освещенным фарами. Меня охватило желание придушить соплячку и выкинуть на дорогу вместе с ее скейтбордом – пусть ждет, пока ее не подберет очередная вдова пастора.

– Видишь ли, – вместо этого сказала я, – иногда проходят годы, прежде чем современники поймут смысл твоей работы. Если это случится со мной, то я, возможно, умру накануне признания, как, например, Стиг Ларссон. – Это была моя последняя попытка нащупать в ее культурном кругозоре хоть что-то, способное вызвать отклик.

В больших равнодушных глазах Ализе наконец вспыхнул огонек интереса. А у меня вдруг сдавило горло, как будто то, о чем я только что говорила, и правда могло произойти. Мне уже виделись мои биографы, рассуждающие о том, что болезнь, которая свела меня в могилу, связана с моим неприятием успеха и нежеланием выставляться и все дело в психосоматической блокировке: если я слишком долго ждала признания, то лишь потому, что подсознательно желала не победы, а поражения и предпочитала жить не на свету, а в тени. Какой-нибудь психоаналитик опишет мой случай и откроет “комплекс чемодана”, из-за которого ребенок, подвергавшийся эксплуатации со стороны жаждущих славы родителей, повзрослев, запрещает себе стремиться к известности.

– Сегодня некоторых художников почитают чуть ли не как богов, хотя при жизни их никто не воспринимал всерьез! Они могли подыхать с голоду, и никому не было до этого дела! – пылко произнесла я. – Все эти критики, эксперты и прочие лицемеры готовы дрочить на призраков, а на живых чихать они хотели!

Последние слова я почти выкрикнула, отчего мы обе вздрогнули.

– Самым значительным событием моей молодости было знакомство с Франческой Вудмен, – сказала я Ализе. – Ты знаешь, кто она такая?

– Нет.

– Ясное дело.

Ализе вжалась в сиденье и натянула на голову капюшон, а я начала свой рассказ.

Франческа

Мне было пятнадцать лет, когда я познакомилась с Льюисом – американским музыкантом, приехавшим в Тур, чтобы совершить нечто вроде паломничества: его двоюродный дед в конце Второй мировой войны участвовал в освобождении города от нацистов. Мы встретились в ирландском пабе, расположенном в пешеходной зоне в центре; он объяснял бармену, как изобразить на пене “Гиннесса” трилистник. У Льюиса были черные глаза, его плохо выбритые щеки отливали синевой, он носил фетровую шляпу и джинсовую рубашку, от которой сильно пахло ночами, проведенными не в своей постели. Разумеется, он был значительно старше меня, но мне в ту пору нравились зрелые мужчины.

Как и многие американцы, он был начисто лишен так называемой общей культуры, зато обладал поистине энциклопедическими познаниями в одной-единственной области, благодаря чему мог часами распространяться на свою излюбленную тему, не давая никому вставить ни слова. Коньком Льюиса было Сопротивление в Турени, и он оседлал его так основательно, что я уже и не помню, каким чудом мы заговорили о Франческе; видимо, существовала какая-то связь между историей Тура и молодой американкой-фотографом; у некоторых людей есть необъяснимый дар наводить мосты между абсолютно разными сюжетами, и Льюис принадлежал к их числу: он с такой легкостью перескакивал с предмета на предмет, что никто из участников беседы даже не замечал, когда она сворачивала в сторону. О Франческе он упомянул как о близкой подруге. В тот миг, когда он произнес ее имя – Франческа Вудмен, – я испытала странное чувство: мне показалось, что оно всплывает откуда-то из глубин моей памяти. Льюис хорошо знал старшего брата Франчески Чарли, с которым познакомился в Нью-Йорке в начале восьмидесятых. Брат и сестра Вудмены были очень дружны. Их отец Джордж, живописец, увлекался и фотографией. Мать, Бетти, была керамисткой. Таким образом, Франческа Вудмен росла в семье художников, иначе говоря, с детства привыкла наблюдать за тем, что родители вроде бы постоянно развлекаются. Как и я, она была вынуждена терпеть родительские причуды. Очень рано Франческа и сама начала фотографировать – первое время подражала отцу, а потом уже не могла остановиться; она постоянно снимала собственное тело, фиксируя признаки его взросления.

Льюис рассказал мне, как они с Чарли и Райан, подругой Франчески, проводили время. Для своих снимков Франческа выстраивала мизансцены.

– Чарли, встань так, как будто хочешь сунуть свой член в бокал, – говорила она.

– Райан, разденься, прислонись к стене и закрой лицо руками.

– Когда я скажу, протяни ко мне руку.

Франческа пыталась выставлять свои работы, чтобы люди их видели, но у нее не получалось. “Ничего, успеет еще”, – говорили друг другу галеристы, имея в виду, что девушке всего двадцать лет. Но Франческа ничего не успела – она умерла молодой.

– А почему? – спросила Ализе, внезапно очнувшись от своей летаргии при упоминании о смерти.

– Я могу объяснить тебе почему, но это будет нелегко. Чтобы понять то, о чем я хочу сказать, надо быть старым и иметь большой жизненный опыт.

Франческа Вудмен стремится к смерти, несмотря на молодость, потому что знает: она делает хрупкие вещи – настолько хрупкие, что больше никогда не сможет их повторить. Уже к двадцати годам она понимает, что благодать, коснувшаяся ее в юности, осталась в прошлом. Франческа сознает, что отныне сможет лишь “воспроизводить” эту благодать в своих фотографиях, но больше никогда не будет пронизана ею. Она чувствует, что с благодатью покончено. Что, например, все ее дружеские связи обречены. Они неминуемо подвергнутся разрушению временем и искажению. Она знает, что будущее обернется для нее одними воспоминаниями и напрасными попытками соединить порванные нити. Она не хочет заводить эрзац-друзей, которыми уже не станет дорожить так, как прежними. “Я предпочитаю умереть, пока все эти уязвимые вещи остаются нетронутыми, – говорила она, – нежели видеть, как они стираются в суматохе времени”. В сущности, Франческа все поняла уже в двадцать лет; бывают такие люди, которые вступают в жизнь, уже зная о ней все. Они часто выглядят уставшими, как будто долго бежали, чтобы вырваться вперед. Они производят впечатление беспечных, но лишь потому, что пытаются найти средство против скуки бытия.

– Видишь ли, Ализе, эти средства хорошо известны. Они позволяют ненадолго отвлечься от того, что происходит в жизни, но, к несчастью, не способствуют ее сохранению.

Я вернулась к тому моменту, когда хозяин бара рисовал пеной “Гиннесса” целые поля ирландского трилистника. Вдруг Льюис посмотрел мне прямо в глаза и сказал, что девятнадцатого января Франческа спрыгнула с крыши здания в Ист-Сайде. В тот вечер никто не знал, где она, и все думали, что она куда-то сбежала, поэтому ее тело несколько дней пролежало в морге неопознанным: падение изуродовало ей лицо. Потом кто-то опознал ее по одежде – лишнее доказательство того, что даже трупу имеет смысл носить стильные шмотки. (Я знала одну женщину, которая гордилась тем, что у нее красивый скелет; кокетство подобного рода с трудом поддается моему пониманию.) Льюис заплакал, а меня охватила печаль, как будто я только что услышала, что 19 января погибла моя лучшая подруга. Хотя на самом деле Франческа умерла в 1981 году, то есть двадцать лет назад. Меня душили слезы; я оплакивала девушку, с которой даже не была знакома; меня даже не было на свете, когда Франческа исчезла с поверхности земного шара и окончательно ушла в его нутро.

Льюис предложил осушить мои слезы и пригласил к себе – он снимал квартиру как раз над ирландским пабом. Я запомнила, что на кухне у него стоял сломанный холодильник, в котором он держал свою стоптанную обувь, – чем не ловушка для наивных девчонок? В спальне лежал на полу матрас, занимая всю площадь комнаты; на стене висела вырванная из выставочного каталога страница. Это была одна из черно-белых фотографий Франчески Вудмен. На ней она, в ночной сорочке, уцепившись руками за дверной косяк, парила в воздухе, не касаясь ногами пола, похожая на распятого Христа или призрак. Лица ее не было видно – она отвернула голову, как будто защищаясь от удара. От этой фотографии мне стало не по себе; я ее узнала, словно сама присутствовала на месте съемки; весь антураж был мне хорошо знаком. Проблема заключалась не только в том, что в момент съемки меня не было на свете, но и в том, что Франческу Вудмен во Франции тогда никто еще не знал, следовательно, я нигде не могла видеть эту фотографию.

Но знала ее хорошо.

Льюис показал мне привезенный из Соединенных Штатов каталог с другими фотографиями. Я рассматривала их, и меня каждый раз охватывало все то же ощущение дежавю. Я не просто видела все это раньше, я это пережила. Память извлекала эти картины из моего сознания. Так бывает, если вдруг наткнешься на старый, давно потерянный фотоальбом, про который напрочь забыл – и про сам альбом, и про то, что он потерян. Листая каталог, я вспоминала день, проведенный в березовой роще, когда Франческа, сняв с деревьев куски коры, понаделала всем нам браслеты и сказала, что теперь мы – лесные королевы. Я узнавала старую запущенную квартиру в ободранных обоях, где мы долгими часами обсуждали, как заниматься с мужчинами любовью. Я снова как наяву видела ее полудетскую, в мраморных прожилках, грудь, когда она с восторгом дебютантки перед первым балом принималась кружиться по комнате. Я помнила каждую часть ее тела – не зря же мы с ней, раздевшись донага, ползали на четвереньках, как две собачки, по лежащему на полу зеркалу, разглядывая сквозь кустистые заросли волос глянцевый лоск своей вагины. Я снова вдыхала запах меха, исходивший от лисенка, которого она сажала на свое обнаженное тело, и невыносимую, смертельно едкую вонь птичьих трупов, которые она приклеивала к стене скотчем.

– Ты должна на это посмотреть, – сказала я Ализе. – Я уверена, что тебе понравится.

Но Ализе спала. Рот у нее был приоткрыт, она слегка всхрапывала; из-под низко надвинутого на голову капюшона выглядывали наушники. Как давно она заснула? Наверное, давно, потому что мы прибыли в пункт назначения.

Я осторожно разбудила юную автостопщицу возле станции метро “Порт-Доре”, как она меня и просила. Я больше не злилась на нее: воспоминания о Франческе Вудмен смягчили мне сердце – так кусок мяса после отбивания молотком становится нежнее. Маленькая сорока вылезла из машины и потянулась за своим скейтбордом, лежавшим на заднем сиденье; из-под спортивных штанов на миг мелькнула полоска, разделяющая ягодицы. Тогда я ее спросила:

– А лично ты на какую женщину хотела бы быть похожей?

– Э-э… Не знаю… – протянула она и вдруг выпалила: – На такую, как вы!

Сначала ее ответ удивил меня, потом растрогал. Очевидно, она заснула во время моего рассказа. Но может быть, хоть что-то – какая-нибудь деталь или даже просто имя Франчески Вудмен – отложилось у нее в голове.

– Ха-ха-ха! – громко рассмеялась она. – Я пошутила!

Я наградила ее широкой улыбкой, скрывая свое разочарование.

– Неужели ты думаешь, что я поверила, будто ты серьезно? – сказала я, надеясь в душе, что больше никогда в жизни не увижу эту маленькую засранку.

И захлопнула дверцу у нее перед носом.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации