Текст книги "Битва за Атлантику. Эскорты кораблей британских ВМС. 1939-1945"

Офицер, командующий даже таким маленьким кораблем, как «Вербена», – человек волею обстоятельств одинокий. Другие офицеры и матросы полагают, что он знает намного больше их (и куда больше, чем в действительности) о планах на будущее. Ему приходится постоянно следить за тем, как бы не сболтнуть чего-то лишнего. Он является гарантом общей дисциплины, последней высшей инстанцией при решении судьбы нарушителей и просителей, поэтому его всегда подозревают в тиранических наклонностях. Офицеры, чувствуя, что его «высокое» положение может их стеснить, помешать легкомысленному времяпрепровождению, всячески дают понять, что его компания во внеслужебные часы нежелательна.

Хантер, обладая искрометным юмором и неиссякающим обаянием, легко заставлял напрочь позабыть о подобных страхах. Вероятно, его опыт барристера дал ему какое-то особое понимание слабостей человеческой природы. Люди относились к нему с абсолютным доверием и без сомнений поверяли все свои тревоги. Если же я тактично решал воздержаться от посещения вечеринки в кают-компании, опасаясь, что буду стеснять присутствующих, Хантер неизменно являлся в мою каюту и убеждал присоединиться к остальным. Впрочем, не припоминаю, чтобы ему пришлось особо усердствовать.

Он был незаменимым в любых ситуациях, даже таких щекотливых, как освобождение правонарушителей из местного полицейского участка. Как-то поздно ночью во время стоянки в Лондондерри мы получили информацию: был взят под стражу один из матросов за обладание предметом, происхождение которого не мог объяснить. Этим предметом оказались массивные и удивительно уродливые мраморные часы. Матрос был арестован полицейскими, когда глубокой ночью брел по темным улицам в сторону базы и волок на себе этот шедевр безымянного часовщика. В полиции он сказал, что приобрел сие творение у неизвестной личности в общественном туалете за сумму в пять шиллингов.

Версия была слишком невероятной, чтобы ей поверил нормальный полицейский, однако Хантер все же был настроен вытащить малого, если, конечно, это окажется в человеческих силах. Мы вдвоем отправились в полицию, но без разрешения инспектора нам его не отдали. Пришлось повторить визит на следующее утро. Я уже не помню, какие аргументы Хантер привел в участке, но они подействовали. Матрос обрел свободу, и обратно на корабль мы возвращались уже втроем – освобожденный узник покорно тащился за нами, сгибаясь под тяжестью 60-фунтовых устрашающего вида часов.

Хантер пришел к нам в мае 1941 года, и мы почти сразу же вышли в море, чтобы встретить идущий домой конвой SC-31 на 42-м градусе западной долготы, то есть где-то в районе Гренландии. Маршрут конвоя пересекал 40-й меридиан в 150 милях к югу от мыса Фарвель, юго-западной оконечности острова. На этот раз мы получили приказ встретить конвой на 2 градуса западнее, чем обычно, потому что в районе 40-го меридиана была замечена патрульная цепь немецких подводных лодок. Не приходится сомневаться, что, если бы кораблей эскорта хватало, адмиралтейство непременно обеспечило бы противолодочный эскорт на всем переходе через Атлантику. Но в то время кораблей было так мало, что даже эскортирование далее 20-го меридиана было введено только в последние три месяца. Немцам нравилась легкая охота. Когда мы сумели обеспечить эскорт до 20-го меридиана, они отвели лодки дальше на запад, где цели были легче уязвимы. В начале 1941 года эскортный флот получил существенное подкрепление сразу из двух источников. С наших стапелей уже вовсю сходили корветы – их находилось в эксплуатации более 80 единиц, и, кроме того, премьер-министр договорился о получении 50 эсминцев от американцев. Последние не были идеальными кораблями эскорта, но на них ходили бравые британские моряки, и это было главное.

Каждый атлантический конвой теперь сопровождал вспомогательный крейсер (переоборудованный из торгового судна) или старый линкор класса R для защиты от надводных рейдеров. До точки встречи с нашей эскортной группой конвой SC-31 должен был довести вспомогательный крейсер «Сэлопиан», но 22 мая он был торпедирован и затонул.

В точку рандеву мы прибыли раньше назначенного времени, но ни коммодор конвоя, ни капитан «Сэлопиана» об этом не знали – мы не нарушили радиомолчание. После гибели «Сэлопиана» коммодор приказал конвою рассеяться. Почему был отдан такой приказ, сказать невозможно. Быть может, коммодор получил предупреждение, что в море на перехват вышли крупные надводные силы противника. Если да, тогда его действия совершенно оправданы.

Права коммодора конвоя и старшего офицера эскорта следует разъяснить. Коммодор ответствен за управление торговыми судами и их безопасность с учетом всех возможных противников. Старший офицер эскорта должен был обезопасить конвой от нападения немецких подводных лодок. Такое разделенное командование на практике себя вполне оправдывало до тех пор, пока реальную угрозу несли только подводные лодки: насколько мне известно, коммодор всегда соглашался с требованием старшего офицера эскорта изменить курс конвоя, если в этом возникала необходимость.

В рассматриваемом случае коммодор конвоя, лишившись своего океанского эскорта и не имея никакой противолодочной защиты, вполне мог ожидать нападения подводных лодок. Возможно, он принял решение рассеять конвой, чтобы разбросать потенциальные мишени по максимальной площади. Как только в группе В-12 стало известно о рассеивании конвоя, коммандер Говард-Джонстон на «Малколме» и еще четыре эсминца на полной скорости направились к конвою, чтобы попытаться исправить ситуацию. За ними шли корветы с максимально доступной для нас скоростью, а уже за нами старались не отстать противолодочные траулеры.

Ночь прошла в отчаянных попытках собрать рассеянный конвой. Казалось невероятным, что суда успели уйти так далеко друг от друга за каких-то 2 часа! Обнаружив одно или два судна, мы провожали их к «отаре», где, как беспокойная овчарка, метался «Малколм», и опять отправлялись на поиски. До полуночи удалось собрать около половины судов и даже навести среди них некое подобие порядка. Немного севернее коммандер Дж. Босток на бывшем американском эсминце «Черчилль» собрал «под крыло» еще десять судов и с помощью траулера повел их к остальным. Вскоре после полуночи был торпедирован крупный голландский танкер «Элуза»: в мгновение он превратился в гигантский пылающий факел. Выбрасываемые в воздух клубы черного дыма медленно сносило ветром в сторону. Из развороченного торпедой борта в море вытекала горящая нефть.

Проведя «Черчилль» с наветренной стороны от полыхающего танкера, коммандер Босток подвел корабль под прямым углом к носу танкера. Затем совершенно хладнокровно, словно на учениях, оставаясь в некотором удалении от судна, которое имело все шансы в любую минуту взорваться, он выбросил спасательный круг с брюками и поднял на борт всех членов команды и даже любимый радиоприемник капитана. Последний перешел к спасателю в качестве подарка.

Все это было бы нелегким делом и на британском эсминце. А на американском подобные действия требовали воистину незаурядного мастерства. Работать на бывших американских эсминцах было чрезвычайно сложно, и тому были вполне очевидные технические причины. По совершенно непонятным соображениям, известным только самим американцам, они сделали оба гребных винта вращающимися в одну сторону. Это никак не влияло на скорость, но управлять таким кораблем было так же сложно, как одновинтовым. Завершив спасательные операции, коммандер Босток вернулся к своим подопечным.

На следующий день рано утром на «Вербену» поступил приказ вернуться к торпедированному судну. Если оно еще на плаву, его следовало взять на буксир и приступить к буксировке до прибытия океанских буксиров. В начале войны мы спасали все, чему еще можно было надеяться вернуть мореходность.

Приблизившись к обломкам судна, мы обнаружили всплывшую немецкую подводную лодку. Очевидно, немцы решили полюбоваться на дело рук своих. Лодка двигалась прямо на нас. Мы заняли места по боевому расписанию и стали ждать. Немец не делал никаких попыток уклониться. Я предположил, что немецкий командир, заметив нас, предпочел принять бой, а не пытаться укрыться на глубине, подвергнув себя неминуемой атаке глубинными бомбами. Думаю, в его положении я бы поступил так же. Подводная лодка на поверхности – трудная мишень. «Вербена» намного крупнее и куда более уязвима. Я передал сообщение на «Малколм»:

«Вступаю в бой с немецкой подводной лодкой, всплывшей возле обломков голландского танкера».

Я слышал, как с «Малколма» сразу же вызвали по радиотелефону «Черчилль»:

«„Вербена“ вступила в бой с немецкой подводной лодкой. Отправляйтесь на помощь. Будьте готовы принять на борт команду».

Когда расстояние сократилось до 2000 ярдов, я приказал открыть огонь. В результате первого выстрела немцев на мостике, должно быть, изрядно окатило водой. Лодка плавно отвернула и начала погружаться. Наш второй снаряд взорвался за ее кормой. Задраив водонепроницаемые двери, мы пошли на таран, но для претворения в жизнь этого опасного маневра нам не хватило скорости. Пройдя точку, в которой лодка начала погружаться, мы сбросили с кормы глубинные бомбы. С одной стороны, это была необходимая формальность – на успех я, в общем-то, не рассчитывал. Но ведь, с другой стороны, нам могло и повезти! Лодка нырнула на скорости, и определить ее глубину было весьма затруднительно. Полагаю, у немцев наверняка возникли проблемы с дифферентом. Чтобы его восстановить, он должен был воспользоваться насосами для перекачки балласта. Иными словами, у нас были неплохие шансы обнаружить лодку с помощью асдика.

Мы быстро установили четкий, устойчивый контакт. Немецкая лодка находилась под «Элузой». Я попытался атаковать, но был вынужден отказаться от этого намерения, опасаясь добить и без того искалеченный танкер. Мы осторожно обошли «Элузу» и только тогда атаковали. Очевидно, лодка получила повреждения, потому что на воде появились и начали быстро расплываться масляные пятна. Лодка двигалась против ветра. Мы приготовились к новой атаке, но лодка, судя по всему, круто развернулась и легла на обратный курс. Мы внезапно потеряли контакт, а когда установили его снова, лодка возвращалась к «Элузе». Вероятно, немец знал, что теряет топливо, и хотел попасть под нефтяное пятно, разносимое ветром на много миль от поврежденного танкера. Мы атаковали еще раз. По определенным признакам я понял, что лодка ушла на большую глубину. А тяжелых глубинных бомб, предназначенных специально для таких случаев, у нас не было. Да и 50 обычных глубинных бомб, имевшихся на борту, были почти израсходованы.

«Черчилль» уже находился на подходе, и я решил подождать, чтобы навести эсминец на цель. К сожалению, на нем была установлена устаревшая модель американского гидролокатора, значительно менее эффективная, чем наша, особенно с глубоководными подлодками. Передав на «Черчилль» расстояние и пеленг, мы выполнили свою миссию. Теперь дело было за ним. Техника подобного взаимодействия была позже отработана и доведена до совершенства. Если два корабля действовали совместно, причем оба были оборудованы радарами, и, значит, существовала возможность точно определять постоянно изменяющееся расстояние, результаты почти всегда оказывались высокими. В то время, о котором я веду повествование, мы сбрасывали с «Вербены» бомбы сериями по 5 единиц. Позднее ее переоборудовали для тяжелых бомб и серии увеличились до 10 единиц – 5 легких и 5 тяжелых. Расчет шел на то, что подлодка будет расплющена взрывами – тяжелые снаряды взрывались под легкими.

После атаки мы потеряли контакт и понадеялись, что потопили подлодку. Однако уверенности в этом не было, поэтому мы оставались на месте до рассвета следующего дня – 24 мая. Затем, так и не прояснив судьбу лодки, зато убедившись, что топливо на исходе, мы тронулись в долгий 40-мильный путь до Рейкьявика.

Вскоре после 10 часов мы перехватили сообщение о гибели «Худа», но тогда еще не знали, как и где это произошло. Через некоторое время мы услышали, что британский крейсер вступил в бой и был взорван немецким линкором «Бисмарк» в Датском проливе между Исландией и Гренландией, то есть в 200 милях от нас. Из сообщений с крейсеров «Суффолк» и «Норфолк» было ясно, что корабли противника пройдут где-то поблизости. Я просемафорил на «Черчилль»:

«Ваши комментарии?»

«Наблюдайте и молитесь», – последовал ответ.

Как раз перед ленчем мы заметили на горизонте большой корабль, идущий в южном направлении. Его корпус был скрыт за линией горизонта, поэтому идентифицировать его было почти невозможно. Я снова запросил «Черчилль»:

«Следует ли доложить о том, что я вижу?»

«Лучше не надо, – ответили нам. – Все равно точная идентификация невозможна. Может возникнуть путаница. Надеюсь, на „Суффолке“ контролируют ситуацию».

Корабль скрылся на юго-востоке, а мы пошли своим курсом и вскоре присоединились к коммандеру «Малколма», который был отправлен на поиски уцелевших с «Худа». Позже коммандер Говард-Джонстон показал мне саквояж, набитый деревянными планками. Это все, что осталось от замечательного британского корабля.

В середине июня мы пошли в Лондондерри на очередную очистку котлов. С каждым идущим домой конвоем мы отправляли по один-два корабля, поскольку в Рейкьявике выполнить эту процедуру не было возможности. И мы пропустили 29 июня успешную охоту, завершившуюся потоплением нашей группой немецкой подводной лодки «U-651».

В Лондондерри нам сказали, что, когда подойдет срок следующей очистки котлов, нас поставят в ремонт. Это означало, что следовало составить и отпечатать в пяти экземплярах дефектную ведомость. На корвете не было ни машинистки, ни машинки, да и печатать толком никто не умел, нам предстояла бесконечная работа, заключающаяся в терзании одним пальцем машинки, позаимствованной на базе.

Нас спасла ефрейтор женской вспомогательной службы ВМС Макинтош, оказавшаяся сущим сокровищем. Она была изобретением неистощимого на выдумки Джека Хантера, который в дополнение к прочим достоинствам обладал еще и талантом имитатора.

Впервые она оказала нам помощь, когда дефектные ведомости были оставлены в офисе капитана (Э). Полчаса спустя туда позвонила ефрейтор Макинтош и велела немедленно отпечатать все документы, касающиеся «Вербены». Мы забрали их на следующее утро, громко расточая благодарности доброй девушке и вслух прикидывая, сколько шоколадок ей придется купить.

Уже на следующий день, окрыленные первым успехом, мы принесли туда же еще несколько писем и документов. Мисс Макинтош снова оказала нам любезность и по телефону распорядилась все отпечатать. И мы поняли, что пресловутая лампа Аладдина, собственно говоря, ничем не лучше, чем наш столь удачно обретенный друг.

Вечером во время ужина меня позвали к телефону. На другом конце провода оказалась очень важная дама – офицер женской вспомогательной службы. Сухо и строго она поинтересовалась, кто такая военнослужащая Макинтош и почему она, командир, никогда не слышала такой фамилии.

Слегка растерявшись, я ответил, что бедная девочка как раз только что утонула. Несчастную затянуло в омут на реке Фойл. Это так печально! Мы все в трауре.

В трубке воцарилось зловещее молчание. Больше я не дождался ни слова. Вернувшись в кают-компанию, я поделился своей неизбывной печалью со старпомом.

– Знаете, номер один, нам придется устроить поминки. Наша боевая подруга Макинтош только что утонула.

Сказано – сделано. А поскольку никакого тела у нас не было, поминки получились очень даже веселыми.

На следующий день меня вызвал капитан Рук-Кине:

– Я хочу услышать ваши объяснения по поводу военнослужащей женской вспомогательной службы Макинтош.

– Да, сэр, мне очень жаль, сэр.

– Жаль, что она утонула или что вообще появилась на свет?

– И то и другое, сэр.

– Базой станет легче управлять, – вздохнул он, – когда вы со своей «Вербеной» отправитесь в ремонт. Уходите и впредь старайтесь обходиться без розыгрышей и глупых шуточек, во всяком случае в моем штабе. И не забудьте передать мои слова своему старпому. Он у вас большой охотник до подобных забав.

– Спасибо, сэр.

Я уже был у двери, когда капитан меня окликнул:

– Райнер!

– Да, сэр.

– Не хочется говорить об этом сейчас, но я должен вас поздравить.

У меня закружилась голова. Неужели адмиралтейство подтвердило гибель подводной лодки, атакованной нами у обломков «Элузы»? Вряд ли. Насколько мне было известно, этот случай все еще оставался в разряде сомнительных.

Новости оказались другими, но не менее хорошими. Мне присвоили «статус соответствия». Это не слишком романтическое поощрение значило очень много для офицера КВДР. Отныне мое положение в командной иерархии военно-морского флота полностью соответствовало моему званию. Больше моя драгоценная «Вербена» не будет «паршивой овцой» среди корветов флота Западных Подходов. Теперь она станет вторым кораблем в группе, и корабли, капитаны которых имеют звание ниже, чем ее капитан, то есть я, будут ниже моей красавицы. Положение «Вербены» упрочилось.

Капитан Рук-Кине вернул меня к действительности:

– У вас хорошо идут дела, Райнер, и это еще одна причина, по которой вы не должны позволять себе подобные шалости.

– Да, сэр. Конечно, сэр.

Совет был, бесспорно, хорош. Но нам всем было далеко до его собственного начальника штаба коммандера Слотера. Вот кто был действительно неутомимым выдумщиком. Видимо, все зависит от того, кого разыгрывают.

В августе мы вместе с группой вернулись в Лондондерри. Ремонт нам предстоял в середине месяца в Грэнджмуте – возле Эдинбурга. Перед отъездом следовало устроить для группы прощальную вечеринку. А это было не так просто. После длительного совещания со старшим помощником мы, улыбаясь во весь рот, поскольку скрыть улыбки не было ну никакой возможности, вместе отправились к торговцу канцтоварами, чтобы заказать приглашения. Оттуда вернулись на ленч в кают-компанию.

Незадолго до этого у нас появился новый офицер – лейтенант Кук. Выслушав наши предложения, он от удивления разинул рот и не сразу вспомнил, что его надо закрыть. Должно быть, он решил, что по ошибке попал на корабль его величества «Дурдом» и теперь лихорадочно соображал, как отсюда выбраться.

– Эдвардс, – сказал я гардемарину, – вы будете изображать женщину.

– Я?!

– Да. Вы будете очень скромной, смущающейся невестой. Да не волнуйтесь вы так. Женскую одежду мы вам достанем. Уиттакер! В субботу утром вы женитесь на мисс Джойс Эдвардс. Торжественный прием по случаю бракосочетания будет устроен на борту «Вербены». Приглашения будут отпечатаны и разосланы сегодня вечером. Номер один позаботится о такси. Мы пригласим всех офицеров группы и персонал штаба капитана (Э).

Между прочим, у нас едва не возникла проблема с такси. Оказалось, что они все уже заказаны для похорон. Однако Хантер и здесь оказался на высоте. Вооружившись своей неотразимой улыбкой, он сумел убедить всех, кого надо, что свадьба важнее похорон, и погребение было отложено до понедельника.

Облаченный в женские одежды, позаимствованные у моей приятельницы из Лондондерри, гардемарин стал прехорошенькой девушкой. А поскольку у хозяйки вещей была немного мальчишеская фигура, ему все пришлось впору.

Команда, разумеется, была в курсе дел и следила за развитием событий со всем вниманием. В назначенное время прибыли две украшенные лентами машины. В одной сидели Уиттакер и «мисс» Эдвардс, в другой – Хантер и Кук. Для себя я выбрал роль фотографа и, соответственно, вооружился фотоаппаратом – коробкой от ботинок, из которого торчал позаимствованный у землемера теодолит. Сие хитрое изобретение было укрыто черной тряпкой.

Капитан (Э) и его штаб прибыли как раз вовремя – когда счастливую новобрачную, так и не сумевшую удержаться на трапе на высоченных каблуках, заносили на борт. Номер один встретил капитана (Э) и повел его дальним путем вокруг машинного отделения, а я, поспешно избавившись от принадлежностей фотографа, рысью обежал машинное отделение с другой стороны и приветствовал высокого гостя официально.

Когда все очутились в кают-компании, игра закончилась, правда еще не совсем. Мы все-таки намеревались проводить молодоженов на поезд. После приема все вышли, чтобы отправиться на станцию, но выяснилось, что сделать это не так просто. Причал оказался забит матросами – с нашего и других кораблей. Расчищать дорогу пришлось с немалым трудом. Перед счастливой парой важно шествовал старпом и бросал в толпу конфетти. В общем, проводы получились замечательные.

На станции тоже было полно народу. Когда поезд тронулся, номер один, где-то раздобывший ключи, запер молодоженов в купе. Поезд начал набирать ход, и тут Джек Хантер, наконец заметивший, что «невеста» проявляет все признаки истерии, сообразил, что у ребят нет с собой денег. Он как-то исхитрился передать им через окно 10 шиллингов. Поезд уехал. Мы думали, что «молодожены» сойдут на ближайшей станции Лизахалли и вернутся, но оказалось, что этот поезд там не останавливается. Он вообще не имел остановок до самого Колерана.

Настало время ужина, а о «счастливых супругах» не было никаких известий.

Было уже около 10 часов вечера, когда нам позвонили с проходной и сообщили, что один из офицеров пытается провести на борт «Вербены» девушку. Выручать бедолаг отправили Джека Хантера.

Выяснилось, что 10 шиллингов хватило заплатить за проезд и две бутылки пива. Больше не осталось ни пенни. В этом и заключалась суть проблемы, поскольку очень скоро «мисс» Эдвардс обнаружила, что без пенни ей никак не обойтись. Облаченный в женское платье гардемарин не мог зайти в заведение с надписью на двери «для джентльменов», а вход в аналогичное заведение для дам был платный. А поскольку пенни не было, ребятам пришлось выходить из поезда, уходить за пределы станции и искать подходящий куст. Когда же искомый куст был обнаружен, поезд ушел. А на маленьких пригородных линиях поезда курсируют не слишком часто.

Короче говоря, вечеринка удалась. Но далеко не все время на берегу мы проводили в фривольных забавах. Нашим основным занятием были тренировки – гидроакустики, артиллеристы, снова гидроакустики. Кроме того, нам приходилось проявлять чудеса ловкости и обходительности, чтобы обеспечить устранение возникших в море поломок или введение некоторых усовершенствований для повышения боеспособности корабля или улучшения условий жизни людей. Кстати, именно люди – матросы, механики, электрики – обычно создавали достаточно проблем, чтобы офицеры не остались без работы.

Большинство нарушителей дисциплины, которые представали пред грозные очи капитана, виновато комкая в руках головной убор и опустив глаза, попадали в неприятности по безалаберности. Они опаздывали на автобус или вообще забывали посмотреть расписание. Иногда встречались нарушители особого рода – им было на все наплевать. Что-то когда-то восстановило этих людей против службы, заставило противопоставить себя остальным. Возможно, это было несправедливое наказание, какое-то старое дело, в котором никто не потрудился разобраться. Иными словами, некое давнее происшествие наложило на них неизгладимый отпечаток. Такие люди обычно старше других и нередко являются лучшими специалистами на корабле. Но они избегают повышения, не желают взваливать на себя ответственность за других, поэтому и ведут себя откровенно вызывающе. В море такие люди бесценны, а на берегу – постоянный источник беспокойства.

На «Вербене» их было двое – матрос и котельный машинист. Перед моим «судейским» столом они появлялись с удручающей регулярностью, причем оба они были дружками неразлейвода. Всякий раз нарушения были идентичными – опоздал из увольнения на столько-то часов столько-то минут. Так получилось, что матрос был настоящим профессионалом, имевшим золотые руки, да и котельный машинист вовсе не слыл бездельником. Они знали, что, если не вернутся вовремя, повредят репутации «Вербены» – об этом я им говорил не раз. А потому прилагали титанические усилия, чтобы вернуться вовремя, однако обстоятельства всякий раз оказывались выше их. Как-то раз котельный машинист был найден ползшим на четвереньках вдоль причала, при этом путеводной нитью ему служил подкрановый рельс, от которого он с похвальной предусмотрительностью не отрывал пальца. Матрос полз вдоль другого рельса.

– Чтобы не потерять друг друга, сэр, они все время пели. Они так рвались на корабль, сэр, что мы не стали запирать их в участке и привезли сюда. Так что, если хотите, можете их получить.

Оценив должным образом лояльность местной полиции и ее готовность к сотрудничеству, мы приняли два бесчувственных тела.

Всему есть предел.

Я дал нарушителям двое суток, чтобы прийти в себя. Мы уже были в море, когда я послал за пресловутой парочкой. Примерив на лицо выражение «рассерженного родителя», я ждал. Это было вскоре после возвращения из Гибралтара.

– Прежде всего, – начал я, – я должен поблагодарить вас за то, что вы все-таки соизволили вернуться на корабль. Вам известно не хуже меня, что от вас во многом зависят возможности команды. Когда мы в море, вы делаете больше, чем любой матрос или кочегар. Но ваша последняя наглая эскапада переполнила чашу моего терпения. Скажите сами, что мне с вами делать? Как до вас достучаться? Полагаю, вы все-таки хотите остаться на корабле, или я ошибаюсь?

– Нет, сэр, что вы, сэр. Мы, конечно, хотим остаться. Мы давно уже не чувствовали себя так хорошо, – хором отрапортовали провинившиеся.

– Вы хотите сказать, что давно не встречали такого идиота, как я, который с вами нянчится и терпит все ваши выходки?

– Нет, сэр, – ответил матрос. – Просто вы ведете себя с нами честно.

– Послушайте, я хочу, чтобы вы оба стали старшими специалистами. Попробуйте, у вас наверняка получится.

Нет, сэр. Спасибо, сэр. Мы лучше как-нибудь в другой раз.

– Но почему? Я говорю уже даже не о дополнительных деньгах. Но у вас наверняка есть девушки – может быть, вы подумываете и о женитьбе. Разве вам не приятно будет похвастать перед невестами, что вы стали старшим матросом и старшим котельным машинистом? Да и девушкам будет приятно.

– Невеста, сэр? – Голос матроса был настолько потрясенным, словно я предложил ему завести ручного слона.

Я знал, что он вовсе не избегает женского общества, поэтому был немного удивлен.

– Да, невеста. Знаете, это одна из маленьких прелестниц на берегу. Разве у вас нет девушек, на которых вы хотели бы жениться?

– Жениться, сэр? Но зачем? Нет, это уж точно не по мне, сэр. Да и зачем покупать книгу, если можно сходить в библиотеку?

И я отступил. Я отказался от дальнейших попыток, сочтя случай безнадежным.

Поэтому я был удивлен, когда перед возвращением в порт ко мне явился улыбающийся Джек Хантер:

– Хорошая новость, сэр. У меня есть двое желающих повысить свою квалификацию. Один хочет попробовать себя на должность старшего матроса, другой – старшего котельного машиниста.

Экзамен прошел в тот же день, и, конечно, оба его сдали.

Должен отметить, что с тех самых пор оба вели себя безупречно и неизменно возвращались на корабль из увольнения за минуту до истечения срока, правда наполненные пивом настолько, что оно едва не лилось из ушей, но я никогда не имел привычки придираться к мелочам.

Спустя месяц или два, вернувшись в порт, я обнаружил в почте новые назначения для обоих. Девенпортский экипаж, где всегда не хватало старших специалистов, перевел их на другой корабль. И хотя наша команда была достаточно сильна, мне очень не хотелось отпускать этих парней. Но задерживать их у меня не было никаких оснований. В последний день их пребывания на борту дверь моей каюты приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулись две смущенные физиономии.

– Мы только хотели попрощаться, сэр.

– Я все помню, парни, и непременно повидался бы с вами до отъезда.

Мы тепло попрощались, после чего они робко вручили мне три фотографии. На двух они позировали в одиночку, а на одной – вместе.

– Мы сфотографировались специально для вас, сэр.

Немного вещей я ценю так же высоко, как эти фотографии.

В начале второй недели августа мы отправились из Лондондерри в Грэнджмут на ремонт. Решив все организационные вопросы, я поспешил к семье в Ливерпуль. Мы провели отличный отпуск в Эмблсайде – в Лейк-Дистрикт.

Но судьба изменчива. За четыре дня до окончания отпуска из Эдинбурга позвонил Хантер:

– Здесь происходит что-то странное, сэр. Не могу объяснить по телефону, но лучше бы вам приехать и лично разобраться во всем.

– Хорошо, номер один, я возвращаюсь.

Мы собрались, отвезли детей домой и вдвоем с женой отправились в Эдинбург.