Текст книги "Ожерелье Дриады"

«Зигя младенец, а собаки младенцев не трогают», – сообразила изумленная Варвара.

Перегруженная машина кое-как тронулась и, заметно проседая на одну сторону, неспешно поехала к Мурому.

Зигги Пуфс подпрыгивал на костлявых коленях у Мамзелькиной (Прасковья сажать его к себе на колени наотрез отказалась) и, искоса поглядывая на Варвару, рассуждал, как сложно сейчас мраку найти приличного водилу и как повезло Арею. Как видно, ему нравилось поддразнивать мечника, напряженно размышлявшего, насколько много ему известно о Варваре и, главное, от кого.

– Истинный водила отличается от просто профессионала тем, что никогда не выдернет свой таз из машины. Не только из-за радикулита, но и из принципа. Даже если надо пройти два с половиной метра, чтобы бросить письмо в ящик, – болтал Пуфс, пощипывая свою бородку.

– Вы это к чему? – резко спросила Варвара. – Работу предлагаете? Или вам смешно, что я еще тысячи километров не проехала?

– Да нет… – смутился Пуфс, чтобы не ссориться с напрягшимся советником, которому вновь захотелось убивать.

– А если нет, так найдите себе тряпочку и помалкивайте в нее! – отрубила Варвара.

Молчащая Прасковья посмотрела на нее с большим интересом.

Пуфс засмеялся, обращая все в шутку, но Арей заметил, как его маленькая ручка сжалась в кулачок.

«Ну вот. Одного врага моя девочка уже заработала. Хотя стоит ли переживать? Союзником он все равно бы не стал», – подумал Арей.

Да и вообще вопрос, стоит ли страшиться мрака и льстиво заигрывать с ним? Другом твоим он не станет и пощадить при случае не пощадит. Хорек рвет прежде всего ту курицу, которая лезет к нему дружить или знакомиться. У других есть шанс улизнуть.

Глава 13
«Одёжя» и внутренний телеграф валькирий

Они больше верят одному слову бородатого, чем клятве безбородого.

Английский путешественник С. Коллинз.

О русских.

В деревеньку Ирка и Матвей забрели случайно, по дороге в Тешу. Шли-шли, а тут на пути деревенька – завалилась между пригорков, притулилась к реке. На краю деревни попался крупный, возмутительно грязный петух с выщипанным хвостом. Посмотрел лихо, выпятил грудь, с вызовом уронил на глаза гребень и… нырнул в дыру в заборе.

Деревенька состояла примерно из тридцати домов. Все дома на одно лицо – в три окна на улицу, деревянные, с крытыми листовым железом крышами, с щербатым штакетником заборов, подпираемых с другой стороны буйно разросшейся сиренью.

Пройдя всю деревню и никого не встретив, Матвей и Ирка подошли к крайнему дому. Матвей поискал глазами, куда можно постучать, и, не обнаружив ничего подходящего, постучал в почтовый ящик. Сразу подниматься на крыльцо было неудобно. Все-таки чужой участок. Охраняется солью и дробью, так сказать.

Сразу за воротами стояло в ряд несколько мисок с раскисшей едой. Рядом лакал из лужи мордатый кот.

На стук в почтовый ящик не отозвался никто, включая почтальона.

– Ау! Хозяева! – гаркнул Матвей во весь голос.

– Тише! – робко сказала Ирка, хватая его за рукав.

– Зачем тише-то, гадкая мерзайка? – радостно встрял Антигон. – Орут, чтоб услышали! Тихо орать – какой смысл?

Он решительно перешагнул через давно завалившийся забор и зашлепал ластами в глубину участка. Когда раскачивающаяся спина Антигона скрылась за сараями, послышался собачий лай, и кикимор появился вновь. На этот раз он улепетывал, преследуемый разнокалиберной собачьей сворой. Мордатый кот залез на липу. Деловито залез, с достоинством, без спешки и суеты.

Свора подняла столько шума, что в крайнем окне мелькнуло лицо. Звякнула щеколда. На крыльцо вышел бодрый дед в трениках и овечьей жилетке. Борода у него была, как трехцветная кошка, – по краям седая, в центре же – желтоватая, с четкой рыжей полосой, в цвет прилагавшихся усов. Увидев хозяина, утихшая было свора забрехала втрое громче, оправдывая сам факт своего существования.

– А ну пошли, пошли! Не выслуживайтесь! – прикрикнул на псов дед и, раздавая собакам пинки, подхватил Антигона на руки.

– Не испугался, малец? Сколько тебе? Годов с пяток будет?

– Семь весной! – соврал Антигон, у которого одному только радикулиту было веков восемь.

– Ну так мы ровесники! В один ноль у нас разницы-то, а ноль-то не считается! Нету числа такого – ноль! – обрадовался дед. – Дачники?

– Туристы, – сказал Багров.

– Тоже хорешее дело. Ваш, что ли, робенок?

– Это наш средненький! – брякнул Матвей.

Ирка негодующе забормотала, хотя для нее эта шутка была уже привычной. В конце концов, многие люди не столько шутят, сколько выдают желаемое за действительное. У озабоченного – весь юмор вечно ниже пояса, пьяница шутит про выпивку, жмот – про деньги, ботаник – про Пруста и Бродского. Вот и Багрова, видно, тянуло стать отцом большого семейства.

Деда наличие у Ирки и Багрова старшеньких и младшеньких детей не удивило. Человек так устроен, что четко ощущает своих ровесников и лет по пять в плюс и в минус. Дальше же, как при стрельбе, идет уже большой разброс.

– Ясненько! – сказал дед. – А я вот Макарыч! Если вы за молоком, через угурод пройдите к Петровне – у нее и корова, и коза.

– Да не, нам молока не надо. А одежду тут можно где-нибудь купить? Свитера там и все такое? – спросил зябнущий Багров.

– Одежя – это в Теше, – сказал дед, оглянувшись куда-то в вершины яблонь, где, должно быть, и пряталась Теша. – Это что ж вы, в поход голодранцами, значит, пошли?

– Ага, – согласилась Ирка и внезапно для себя добавила: – Можно мы у вас переночуем, а завтра дальше пойдем?

Багров изумленно оглянулся на нее. Вроде как проситься на ночлег они не договаривались. Ирка виновато улыбнулась.

Макарыч поставил Антигона рядом с лужей, в которую тот немедленно влез. Ирка вспомнила загадку Фулоны про главное отличие свиньи от кикимора: свинья везде грязь найдет, кикимор же ее еще и устроит.

Макарыч посмотрел на Ирку, на Матвея и задумчиво запустил в бороду пальцы. Багров спешно принял все меры к тому, чтобы казаться порядочным человеком, однако, не зная толком, как должны выглядеть порядочные люди, немного переборщил и надулся, как государственный деятель, которому вручают правительственную награду. Учитывая, что всю последнюю неделю он спал на лапнике, верилось в его значительность плохо.

Антигон, не пытаясь никого обмануть, сидел в луже. Со стороны деревенской улицы к нему деловито направлялись соседские утки. На нос Антигону села большая, красивая стрекоза. Выстрел липкого языка – и кикимор отплюнул крылышко. Второе прилипло к губе как прозрачный и твердый ус. В следующую секунду Антигон совершил головоломный прыжок и отвоевал у уток дождевого червя, утопшего после вчерашнего ливня.

Ирка с испугом уставилась на Макарыча: как он к этому отнесется. Тот отнесся нормально, даже одобрил:

– Ишь, какой у вас малец! Сам собе провизию добыват!.. Ну что ж, ночуйте! Вон и место вам!

Он кивнул на дощатую пристройку со стороны двора, имевшую отдельный вход. По случаю лета единственная рама была выставлена и замещалась желтоватой марлей, пузырящейся от сквозняка.

Спросив разрешения, Багров заглянул. В пристройке сложно, но вкусно пахло печью, сыроватой побелкой и старыми газетами. По углам стояли две ржавые кровати с проволочной сеткой и закругленными железными спинками. Одна из кроватей была не без кокетства застелена – вторая же вообще без матраца. Ирке кровати напомнили о детском санатории, в который Бабаня возила ее когда-то.

На стене висел календарь с центральной улицей города Арзамаса, обсиженный мухами настолько, что даже солнце на календаре казалось проеденным. Рядом на гвозде болталось одноствольное ружье. Опасности для зайцев оно давно не представляло. Курок отсутствовал. Ствол изнутри был чем-то забит. Во всяком случае Багров, как ни пытался, не сумел увидеть сквозь него просвет.

– На этом когда-то поймали Ахилла, – заметила Ирка.

– На чем?

– Ни один мужчина не может, увидев оружие, не потрогать его.

– А ты-то сама можешь? – спросил Багров.

Разговаривая с Иркой, он ощущал внутренний трепет, точно она была призраком, который каждое мгновение может растаять.

– Ну я хотя бы трогаю глазами, – призналась Ирка.

Матвей улыбнулся. В этом ответе была она вся.

– Ну и зачем мы здесь? – спросил он.

– Я устала, – сказала Ирка. – Подумала попросимся – а там, если согласятся, то согласятся. Не против?

– Я-то нет. И все, другие причины отсутствуют? – недоверчиво спросил Багров.

– Почти, – ответила Ирка, предпочитавшая не распространяться, что ее позвало сердце. Для Багрова, как для некромага, сердце было только мышцей, перегонявшей кровь по жилам. Даже любить он изредка ухитрялся головой, что весьма сказывалось на качестве чувства.

Матвей посмотрел на нее без особого доверия, однако приставать с вопросами не стал.

Когда они вышли, хозяин уже вернулся в дом, собачья же свора, как-то пронюхав, что в пришельцах признали своих, вертелась под ногами и попрошайничала, мешая пройти.

– Пойду узнаю, есть ли у деда баня. Если есть – напрошусь ее растопить. А то я так грязен, что на меня даже мухи не садятся, – сказал Матвей задумчиво и пошел.

Ирка подумала, что Багров преувеличил. Мухи, оводы и комары садились на него ничуть не реже. Правда, после укуса они почти мгновенно дохли.

С баней у Матвея не сложилось. Банька у Макарыча была, но он еще с прошлой осени сволок туда старые рамы, два улья и кучу другого хлама. Да и печь, по его словам, тянула угаром. В результате Матвей выпросил у Макарыча кусок хозяйственного мыла с выдавленными на нем цифрами «72», означавшими, как видно, число пошедших на него кошек, и отправился к Сереже.

Река у деревеньки была полосатая – у берега к ней примешивался скрывавшийся в траве ручей с торфяным подмесом. Где-то на грани светлой и темной воды плавал дохлый, ставший уже белым окунь.

Матвей вымылся, выстирал одежду и вновь оделся в мокрое, надеясь, что на теле одежда высохнет быстрее. Дохлого окуня прибило к берегу ниже по течению. Матвей усмехнулся, всмотрелся в него, и окунь вдруг, быстро работая хвостом, поплыл к нему.

– Узнаю некромага! Мне все интересно было: удержишься ты или нет! Мы даже поспорили на три фофана, и я, конечно, выиграла! – внезапно послышался насмешливый голос.

Матвей круто повернулся. За его спиной у раскидистой ивы стояла Гелата. Рядом топтался ее оруженосец, на голову которого, как боярская шапка, нахлобучено было розовое пластмассовое ведро. Подмосковная валькирия оттянула ведро назад и трижды щелкнула его по лбу. Качок скалился. Гелата поморщилась и подула на отшибленный ноготь.

– Так нечестно! Лоб у тебя бронированный. И кто кого, спрашивается, наказал? – спросила она.

Оруженосец самодовольно гоготнул.

– Странные вы все-таки, некромаги. В чем тут чудо – с трупами играться? Жизни-то настоящей ты дать никому не можешь. Даже несчастную амебу заново сотворить вам не по силам, а все тянет на фокусы! – продолжала Гелата. – Знаешь, как вас ловили в древности? Бросали у дороги дохлую лошадь и прятались где-нибудь неподалеку. Нормальные люди спокойно проходили мимо, некромаг же обязательно садился на труп верхом и норовил доскакать до города. Но обычно не доскакивал, потому что хорошие лучники с тридцати шагов не мажут.

– Не было такого! – проворчал Матвей и демонстративно заставил окуня выпрыгнуть из воды.

Окунь сделал метровую свечку.

– Оставь в покое дохлую рыбку! – сказала Гелата. – Я-то ничего, но тут за пригорком Таамаг. Лучше не дразнить! Человек три дня уже ни с кем не дрался и ни на кого не орал – идет на новый мировой рекорд.

Багров подумал, что она права. Он еще не забыл, как долго проходят поставленные Таамаг фингалы. Матвей завернул в лопух дедово мыло и пошел к подмосковной валькирии. Дохлый окунь сразу перевернулся брюхом кверху и закачался на волнах, поднявшихся, когда Багров выходил из реки.

– Мы тут рядом лагерь разбили. Песчаная коса удобная – все байды втащить можно. Вы-то с Иркой где остановились? – спросила Гелата.

Багров показал дом. Подмосковная валькирия тотчас развила бурную деятельность.

– С одеждой-то что решили? А то я свое дам! – заявила она и тотчас, не дожидаясь ответа, стала отправлять оруженосца за рюкзаком.

– Ты, смотри, пока помалкивай! Пусть девочка хоть в порядок себя приведет, чтобы всякие Холы не издевались. А будут спрашивать, куда идешь, – делай глупое лицо с физкультурным уклоном. Это у тебя хорошо получается! – проинструктировала она его.

– Сама иди! – заупрямился оруженосец.

Гелате это «сама иди!» не понравилось.

– Не перетягивай одеяло на себя! А то еще отдадут, и непонятно будет, чего с ним делать, – предупредила она с угрозой.

Качок выразительно посмотрел на нее, ведром зачерпнул из реки воды и неторопливо ушлепал за пригорок, откуда доносились громкие голоса.

– Совсем распоясался! Если и дальше так будет продолжаться, придется попросить Таамаг на неделю взять его на воспитание. Хотя это, конечно, крайняя мера, – озабоченно заметила подмосковная валькирия.

Когда оруженосец вернулся с рюкзаком, Гелата наскоро просмотрела его содержимое и вытянула легкие брюки, носки и брезентовую куртку с железными пуговицами.

– Это стопудово подойдет. Правда, и остальное не мало будет, но остального мне жалко, – честно сказала она, передавая вещи Багрову.

– Ты, значит, знаешь уже, что она не волчица… – утвердительно произнес Матвей.

– Ага.

– Откуда?

Гелата обошлась без ссылок на верблюда. Правда, и подробных пояснений давать не стала – только ткнула пальцем в лоб.

– У валькирий существует внутренний телеграф. Словами не объяснишь, но когда что важное происходит – мы чувствуем. Как она?

– Нормально. Аппетит только… хм… волчий.

– Ну это-то понятно. А ты сам как?

Багров смотрел на Гелату задумчиво. Лгать ей ему не хотелось. Странная штука жизнь! Продавать колбасу не преступление, даже если она из спаниелей, а продавать чувства и слова – преступление. Видимо, объяснение в том, что не все, что подходит желудку, подходит мозгам.

– Сносно, – сказал он. – Хотя, конечно, рад ужасно!

Гелата испытующе посмотрела на него и внезапно улыбнулась.

– Ну раз с рыбкой играешься, значит, и правда, рад, – заметила она утешительно.

У Матвея потеплело на сердце, и с Гелатой поговорил хорошо, без нервозности. Даже не оглянулся на двух помеченных зеленой краской «от умыкания» куриц, любознательно расклевывавших дохлую мышь в поисках протеинов для натуральных деревенских яиц, на которые уже записались в очередь два семейства дачников.

– Когда будете готовы – перебирайтесь к нам. Теперь одним лучше не оставаться, – сказала Гелата напоследок.

– Почему?

– Где-то близко мрак. Мы на военном положении. Наши прочесывают лес, поддерживая постоянную связь. В этих муромских лесах магия действует нестабильно, так что приходится работать буквально на ощупь.

– Откуда ты знаешь?

Гелата вновь клюнула себя ногтем в лоб.

– Эссиорх сообщил! Первой пропала Ната. Через какое-то время Чимоданов, и сорок минут назад Мошкин. Корнелий клянется, что видел издали Арея и с ним какого-то громилу и атаковал их маголодией.

– И что, не попал? – поинтересовался Багров.

Гелата улыбнулась.

– Флейта оказалась… хм… забита рисом. Кулек порвался или что-то такое. Вот за что я люблю копье – оно ничем не забивается. И с предохранителя его снять не забудешь.

– Корнелий – это который вечно всех на дуэль вызывает? На два и по шлепку? – насмешливо уточнил Багров.

– На шесть и по хлопку! – поправила Гелата.

– Он мог и напутать, – сказал Матвей.

– Он – мог. Но и Даф подтверждает, что видела Арея.

У Багрова испортилось настроение. «Раз Корнелий и Дафна тут, значит, и Мефодий тоже где-то поблизости ошивается», – подумал он с досадой.

Гелата быстро вскинула на него глаза.

– Что-то тухлятиной пахнуло! Небось старые обидки завонялись, – сказала она, красноречиво касаясь указательным пальцем своего носа.

– Откуда знаешь?

– Ну я же все-таки валькирия воскрешающего копья! Часто бывает, что время прошло, а обида осталась. Опасная штука эта обида. Главное изжить ее поскорее, пока она не закисла внутри. А то, знаешь ли, пованивает в сердце, точно в холодильнике что-то гниет, – сказала она.

Матвей предпочел отмолчаться. Он не был готов рассуждать сейчас о Мефе.

– А дриада-то где? Нашли? – спросил Багров.

– Нет, но она где-то рядом. Хуже, что и мрак наверняка о ней знает. В общем, если в ближайшие сутки обойдется без хорошей драки, прошу считать меня круглой идиоткой с выдачей официального удостоверения.

Ирка одежде обрадовалась. Хотя она и спокойно относилась к тряпкам как таковым, все же ей не нравилось быть закутанной во что попало, как плененный на Березине француз.

– Ух ты! Ты ее что, в реке наловил? – спросила она, с любопытством вертя железную пуговицу.

– Это Гелаты.

– Если не ее мамы… Смотри: на пуговице якорь! У Бабани похожие пуговицы были, когда она для театра шила, – определила Ирка со знанием дела.

Переодевшись, валькирия ощутила, что жить можно. Даже более того – нужно. Вскоре вошел Багров, раздобывший у деда хлеба и у соседки молока. Молоко было козье. Ирка определила это по особому, чуть горьковатому привкусу.

– Все-таки здорово, что ты есть, – сказала она Багрову.

– Ага. Я и сам этому не нарадуюсь, – произнес Матвей.

– Не исчезай больше.

– Это я-то исчез? Даже за молоком?

Как будто ничего особенного сказано не было, но Ирка испытала к Матвею острое чувство благодарности. Другие умеют слУшать, а Багров – слЫшать.

Глава 14
Ластовый день Джулая

Когда человек желает оправдать себя, уважительные причины находятся сами собой. Поэтому лучше не желать.

Книга Света

Чимоданов дернул леску так сильно, что покусившаяся на овода верховодка подлетела метра на два. Соскочила, ударилась о траву, соскользнула в реку и, ошеломленная, замерла у берега. Прежде чем она осознала, что оказалась на свободе, Петруччо прыгнул животом и накрыл ее в туче брызг.

Верховодку-то он поймал, но промок, замерз и вернулся к костру. У огня сидели все, кроме исчезнувшей днем Наты. Эссиорх время от времени связывался с валькириями, однако те не могли сообщить пока ничего утешительного. Ни Вихровой, ни дриады – пусто.

Весь день они искали Вихрову и поиски прекратили только с наступлением ночи.

– Если бы мы ее с собой не взяли, то!.. – начал рассуждать Корнелий.

– Ненавижу это слово! – оборвал его Эссиорх.

Весь день он прочесывал лес и прошел километров тридцать.

– Какое?

– «Если бы». Данность – то, что дано, и никаких «еслибов» нету! Самооправдание – утешительная конфетка для слабаков! Если кто-то два раза подряд скажет «если бы», а потом еще и окажется, что виноват не он, а кто-то другой, то с таким не то что в разведку, в булочную лучше не ходить!

– Спасибо! – сказал Корнелий и надулся: – Если хочешь на кого-то свалить – пожалуйста! Между прочим, это ты согласился их взять, а не я! Если бы ты ко мне прислушался, если бы хотя бы в деревню ее с Мефом не послал, то…

Улита захохотала, и связной, смутившись, замолк.

Даф молчала. Рука у нее больше не болела, но не потому, что прошла, а потому, что сердце ныло сильнее. Его терзало, что в их отношениях с Мефом были какая-то неполнота, невнятица, временная вялость, а она, Дафна, этого не переносила. Страж света не может любить на одну треть или на одну пятую. Любовь вообще чувство, делению и ограничению не поддающееся и не признающее у себя на пути никаких заборов и преград. Все заборы она сожжет и любой лед растопит.

Но все же любовь должна осознавать, что ее не будут принимать расслабленно и небрежно, как нечто само собой разумеющееся. Солнце, конечно, и тогда будет греть и светить, ибо в этом его сущность, но все же ему приятнее светить на лес и поле, чем на свалку.

«Мне нужно внятно услышать, что я ему необходима. Что он любит меня, как любил прежний Меф, что его чувство ко мне не стерлось вместе с памятью о службе мраку. А если нет, пусть марширует вместе с Ратувогом», – решила Даф.

Она по-прежнему готова была без колебаний подарить ему свою вечность, но все же ей хотелось убедиться, насколько это важно для Мефа. Ценит ли он в ней что-то, кроме кукольных глаз, стройной фигуры и волос? Волосы – если она откажется от крыльев – рано или поздно поседеют, кожа станет морщинистой, красота уйдет. Если Мефу важна только ее физическая оболочка, то стоит ли игра свеч? В конце концов, в «Звездном пельмене», если брать все его московские филиалы, работает по меньшей мере две тысячи девушек, среди которых немало хорошеньких.

Подбрасывая в костер сучья и выкусывая скользнувшую под мякоть большого пальца неуловимую занозу, Мефодий незаметно поглядывал на Дафну. Он ощущал, что от него чего-то ждут. Но чего? Он не был так тонко настроен, как Даф, полутонов не улавливал, но все же понимал, что проблема в нем и если вазу их отношений не убрать с края стола, то она может и свалиться, а осколки собирать всегда хлопотней, чем просто протянуть руку и поправить.

Даф отошла к ночной реке и опустилась на светлеющее дно перевернутой «Вуоксы». Через какое-то время к ней приблизился Меф и остановился рядом. Краем глаза Дафна видела, что он здесь, но не поворачивалась к нему.

– Привет! – произнес Меф.

Даф молчала.

– В общем, ты понимаешь, что я хочу сказать.

– Я предпочитаю услышать, – заметила Дафна.

Меф беспокойно завозился в темноте. Как человек действия, словам он не слишком доверял. Одновременно он ясно осознавал, что в древности люди лгали меньше. У них не было времени на ложь. Каждое слово означало или само действие, или намерение действия. Не было пустых слов, а раз так, то не было и мутной воды, в которой так сложно увидеть истину.

– Красиво тут, – сказал он безнадежно.

Даф смахнула с глаз челку. Про природу она могла почитать и у Пришвина, причем гораздо подробнее. От Мефа ей нужно было услышать другое.

– Сам не знаю, что со мной. Что-то такое творится, непонятное. Точно сижу в мусорке и только изредка из нее выглядываю, – осторожно начал Буслаев.

Даф подняла руку и сдула с нее комара.

– Голос из мусорки? Это уже интересно. Что же сообщит голос из мусорки?

Меф отнесся к укусу спокойно.

– Ну не умею я объяснять!.. Хочу одно сказать – получается другое. Я как здоровенный дворовый пес. Ворвусь в комнату, толкну кого-нибудь носом, на кого-то тявкну, кого-то повалю и потом удивляюсь, почему меня в очередной раз прогнали веником во двор… – продолжал путаться он.

– Про песиков – это к ветеринару! – проговорила Даф.

Она сама не понимала, почему ее тянет дерзить. Особенно сейчас, когда Меф постепенно подходил к самому важному. Наверное, просочившийся в кровь мрак заставлял.

Буслаев наклонился вперед, как человек, который идет против ветра.

– Ты мне нужна, – сказал он, ворочая слова, как камни.

Дафна, хотевшая сдуть очередного комара, забыла это сделать и позволила комару сосать ее кровь дальше.

– Это мужской вариант: «Я тебя люблю»? – уточнила она, стараясь, чтобы счастье в голосе не было таким явным.

– Почему мужской? – растерялся Меф. – То есть да, мужской. В общем, я тебя люблю.

Даф вздохнула.

– В общем, я тебя тоже люблю, – сказала она, подумав про себя, что это было самое бестолковое объяснение в мире.

Ни черного фрака, ни роз, ни краснопяточного амура с натянутой до уха тетивой мощного лука. Зато с комарами, костром и Улитой в десяти метрах, которая вот уже целую минуту безуспешно колотила тупым ключом по банке с тушенкой.

– Где этот Чимоданов? Пусть он откроет ее топором! – нетерпеливо вопила она.

Петруччо не отозвался. Евгеша вспомнил, что минут пять назад он ушел в лес. Прождав какое-то время, стали кричать, потом отправились на поиски. Пока разыскивали Чимоданова, пропал Мошкин. Немного погодя Корнелий и Дафна заметили, как в соснах мелькнули две фигуры, в одной из которых они узнали бывшего начальника русского отдела мрака.

Даф была без флейты. Пока же Корнелий тряс свою, избавляясь от залепившего ее риса, стрелять стало уже не в кого. После безуспешной погони все вновь собрались у костра.

– Допустим, это действительно был Арей. Ну и зачем ему Мошкин, Вихрова и Чимоданов? А почему тогда меня не выкрали? Что у них есть такого, чего нет у меня? – ревниво спросила Улита.

– Кое-что есть, – сказал Эссиорх рассеянно.

Он старался связаться с валькириями.

* * *

Ната, Мошкин и Чимоданов, переглядываясь, стояли перед Пуфсом. Арей сидел в стороне, на камне. Варвара возле него. Зигя, скучая, отковыривал от сосны кору. Нашел жука-пожарника, понюхал его и сунул в рот.

– А я жука съел, мама! – похвастался он.

Пуфс посмотрел на луну, отразившуюся в его темных очках двумя плоскими золотыми блинами. Даже ночью он был в очках.

– А ведь уже полночь! – произнес он, точно намекая на что-то.

– Ластовый день джулая! Ластовый день джулая! – пакостно запел Ромасюсик.

Мошкин понял, что терять им уже нечего. Такого ощущения обреченности у него не было никогда в жизни. Даже сомнения все вдруг ушли. Какие могут быть сомнения, когда ты летишь с крыши головой вниз?

– Мы в лесу! Трейлер сюда не пройдет! – крикнул он, сам не слыша своего крика.

– Какой трейлер? – не сразу поняла Мамзелькина.

– «Вольво», водитель Зы-зы-зуев…

– А, этот! Да не было никакого трейлера! Точнее, и грузовик был, и Зуев такой есть, да не про вашу честь, – хмыкнула Аида Плаховна.

– Как так? – растерялся Мошкин.

Мамзелькина протянула сухую ручку и извлекла свиток. Мошкин, Ната и Чимоданов со страхом наблюдали, как он стремительно раскручивается. И вот уже их фамилии вспыхнули в темноте. Тогда Аида Плаховна сунула руку в рюкзак и, порывшись, извлекла скомканный мужской галстук. Плюнула на него, как и Арей некогда плевал себе на палец, и провела галстуком по свитку. Чимоданов увидел, как буквы его фамилии поплыли.

Вначале уплыло «Чи», затем «мо», прочие же буквы растаяли и смазались, незаметно превратившись в совсем другое, иностранное, ничего не говорящее ему имя.

– То же и с остальными. Немного белил, а затем новая надпись сверху. Несложная работа… – пояснила Мамзелькина. – С каких это пор мрак решает, кому жить, а кому умирать? Сколько надо было мухоморов съесть, чтобы в это поверить?

– Вам просто нужно было, чтобы я за ними следила, да? Клопа вашего вонючего кровью кормить? – не сдерживаясь, крикнула Вихрова.

– И это тоже, – сказал Пуфс. – Но все же важнее было другое: очевидное предательство, какое и свет не сможет оспорить. Такое, чтобы вы все втроем о нем знали и все на него пошли…

– Когда мы предавали? – угрюмо спросил Чимоданов.

– Ну здрасьте! А клещ из Тартара? А согласие быть со светом, но работать на мрак? Разве это не предательство?..

– А вам-то какая выгода?

– Да такая и выгода. Вы забыли вернуть кое-что чужое, – вкрадчиво напомнил карлик.

– Что вернуть? – огрызнулась Ната. – Эйдосы? Они не ваши!

– Твой эйдос, киса, и так нам когда-нибудь достанется. Особо не обманывайся, – небрежно заверил ее Пуфс. – Пока же нам нужно нечто не менее ценное. Бывшие способности Кводнона!

– Вы их не получите! А отнять их нельзя! – упрямо заявила Ната.

– Нельзя отнять чужое, а свое забрать всегда можно. Вы сами их нам отдали своим предательством… Прасковья! – нетерпеливо окликнул Пуфс.

Совсем близко от своего лица Ната увидела широко распахнутые, жуткие глаза наследницы.

– Пощади! – не помня себя, шепнула Вихрова.

– За что тебя щадить-то? Ты для меня ничего не сделала. Где мой Меф?

– Мы плыли в разных байдарках, – поспешно сказала Ната.

Прасковья не ответила. Ее глаза расширились, стали страшными, как у совы. Ната закричала, рванулась, попыталась хотя бы не смотреть в зрачки, но собственные веки уже не подчинялись ей. Мгновение – ее наполнила чернота, она покачнулась и упала, ощутив себя воздушным шаром, в который вогнали иглу.

А Зигя уже подтаскивал к Прасковье Чимоданова и Мошкина. На плечах у гиганта прыгал Пуфс.

– И этих двоих сюда! А ведь, пожалуй, Прасковья теперь станет сильнее Мефа! – услышал Евгеша голос карлика.

* * *

Когда Мошкин очнулся, первым, кого он увидел, был Чимоданов. Тот стоял у сосны, мутузил дерево ободранным кулаком и всхлипывал. Евгеша даже не сразу понял, что это за звук.

– Очухался? – мрачно спросил кто-то.

Мошкин повернул голову и увидел Нату. Вихрова мрачно сидела на земле и, зачерпывая хвою, насыпала ее себе на колени.

– А где Арей? Прасковья? – спросил Мошкин.

– Нету их, – ответила Ната серым и опустелым голосом. – Чего им тут теперь делать? Тю-тю.

Евгеша недоверчиво моргнул. Он попытался призвать шест, но с равным успехом мог бы окликнуть и луну. Чимоданов перестал избивать дерево. Повернулся.

– Ну что, идем, что ли! А то я замерз и жрать охота, – сказал он решительно.

– Куда, к Эссиорху и Буслаеву?

– Да ну их! Нужны они теперь! В Москву уж лучше и по домам, – проговорил Петруччо, махнув рукой.

– Что, пешком в Москву? – не понял Мошкин.

Чимоданов обозвал его дураком.

Евгеша шагал молча. Ната и Петруччо ругались и грызлись, ища виноватого. Получив друг от друга кучу словесных тумаков, сошлись на том, что виноват во всем безответный Мошкин. Часам к восьми утра они вышли на грунтовую дорогу.

Послышался гул грузовика. По грунтовке, грохоча, медленно тащился «Урал»-лесовоз, груженный бревнами. Вихрова выскочила перед машиной и замахала руками, как мельница.

Лесовоз остановился с неохотным скрежетом.

– Чего надо? Подвезти, что ль? – крикнул, выглянув, парень в кепке.

– К железной дороге. На станцию, – сказал Чимоданов.

Ната по привычке выдала лицом атакующую волну. Прежде такой дозы магии хватило бы, чтобы парень, бросив грузовик, на руках донес ее до Красной площади. Сейчас же он только гоготнул и нетерпеливо хлопнул ладонью по гудку.

– Че кривляться-то? На бревна полезайте и держитесь, чтобы не сбросило. До Салавири довезу, а дальше уж на рейсовом автобусе, – решительно сказала кепка.