Текст книги "Вся моя жизнь"

Мы с Вадимом провели в Сен-Тропе много счастливых дней, и всякий раз, возвращаясь на его изысканном катере в гавань после вылазки на островной пикник или катанья на водных лыжах, мы смотрели вверх и на самом краю горного уступа видели то самое старинное кладбище, “город мертвых”, как называла его наша дочь. Однажды Ванесса – ей было лет пять – гуляла с папой по дороге, пролегающей над кладбищем. Она остановилась, посмотрела на высокие, замшелые надгробья и принялась расспрашивать отца о смерти и бессмертии души. Вадим написал об этом в автобиографии, которую он называл “Мемуары дьявола”:

В общем и целом она думала, что какое– то существование после смерти возможно, но боялась, что нет такого места, где мы все могли бы встретиться. Лицо ее посмурнело, по щекам тихо покатились слезы. Потом она вдруг воспряла духом.

– Мы должны умереть одновременно, – сказала она.

Этого я ей обещать не мог, но дал слово, что постараюсь дожить до глубокой старости и подождать ее.

Их всегда связывали глубокие, эмоциональные отношения. Когда он умирал, Ванесса была рядом, ее голова лежала у него на груди. Он дожил до того времени, когда она стала эффектной женщиной, и успел пообщаться с внуком, которого считал Буддой.

После похорон мы поехали к Катрин Шнайдер, выпили вместе, поболтали, посмеялись над тем, насколько всё это было в его духе – мы, его женщины, по-дружески обсуждаем, за что мы его любили. Но почему мы ушли от него, не было сказано ни слова. Перечитывая его книгу “Бардо, Денёв, Фонда”, я нашла одну фразу из какого-то интервью Катрин Денёв, пожалуй, близкую к истине: “Не знаю, может, это он сам нас бросал. Понимаете, можно уйти, своими действиями вынудив уйти другого”.

Его полное имя было Роже Вадим Племянников, и в течение нескольких лет в моем паспорте значилось “Джейн Фонда Племянников”. Эта фамилия якобы восходила к племянникам Чингисхана, великого монгольского завоевателя. Видимо, от них мои дочь и внук унаследовали необычный разрез глаз. Во Франции полагается давать ребенку официально зарегистрированное первое имя. Поэтому за ним закрепилось имя Роже, хотя близкие звали его Вадимом.

Годы становления его личности пришлись на нацистскую оккупацию, что не могло не отразиться на его характере. В книге “Бардо, Денёв, Фонда” он писал о лицемерии политиков и коллаборационизме священников, свидетелем чему он был, а также о героях:

В шестнадцать лет я твердо решил взять от жизни всё самое лучшее. Удовольствия. Море, природу, спорт, “феррари”, друзей и приятелей, искусство, хмельные ночи, женскую красоту, презрительное, наплевательское отношение к общественному мнению. Свои идеи я перенес и на политику – я либерал и не выношу слов “фанатизм” и “нетерпимость”. Я верил в человека как личность, но потерял веру в человечество вообще.

В молодости он время от времени подрабатывал ассистентом режиссера (Марка Аллегре), но предпочитал не связывать себя постоянной работой. “Мы отвергали любую деятельность, из-за которой могли бы лишиться свободы…” – писал он в “Мемуарах дьявола”.

Под свободой он тогда подразумевал свободную любовь, тусовки в Сен-Жермен-де-Пре в дружеской компании, куда входили Андре Жид, Жан Жене, Сальвадор Дали, Эдит Пиаф, Жан Кокто, Альбер Камю и Генри Миллер. Одно время он делил любовницу с Хемингуэем и читал вслух французской писательнице Колетт у нее дома на улице Божоле.

Вадим был верным и бескорыстным другом. Он, ни секунды не сомневаясь, готов был отдать все свои деньги, даже если самому пришлось бы потом туго. Он и женщину свою готов был отдать, если она не возражала.

После того как они с Брижит, его первой женой, разошлись, и у нее начался роман с Жаном-Луи Трентиньяном, ее партнером по фильму “И Бог создал женщину”, Вадим стоял под окнами их квартиры, мучаясь такой сильной ревностью, что едва не покончил с собой. Затем он оправился и поклялся, что больше не позволит “тайному демону [ревности] вновь овладеть моим телом и душой. Я выработал пожизненный иммунитет против этой заразы”. Однако он невольно выдает себя: “ Ты думаешь, что похоронил в себе что-то, но оно живо и тихо пожирает тебя. Терзает тебя. Ты просто не отдаешь себе в этом отчета”. Я вспоминаю, как больно было папе, когда он стоял под окнами Маргарет Саллаван, а она предавалась любви с Джедом Харрисом, и думаю, что Вадим был прав – вроде бы ты подавляешь в себе ярость и ревность, но эти чувства исподволь раздирают душу только сильнее оттого, что их не признаешь.

Вадим презирал ревность, считал это чувство смешным, буржуазным, недостойным ни его самого, ни тех, кого он любил и с кем он дружил. Мне не раз хотелось, чтобы он приложил больше усилий к тому, чтобы спасти наш зашатавшийся брак, чуть больше волновался бы, даже приревновал бы меня к кому-нибудь. Но он вел себя почти пассивно, словно знал, что так было начертано судьбой, – я видела в такой позиции полное безразличие. В книге “Бардо, Денёв, Фонда” есть цитата из интервью Брижит Бардо, касающаяся их брака: “Если бы Вадим был ревнив, возможно, у нас получилось бы лучше”. Людям нужно быть желанными, и они хотят быть нужными.

Если бы я взялась описывать нашу семейную жизнь, Вадим предстал бы жестоким женоненавистником, безответственным проходимцем. С другой стороны, я охарактеризовала бы его как самого обаятельного, эмоционального, поэтичного и нежного человека. Обе версии были бы правдивы.

Спустя месяц после убийства Кеннеди, в день моего рожденья, 21 декабря, Вадим вновь возник на моем горизонте. Оказался в числе гостей на вечеринке, которую устроила для меня Ольга Хорстиг, мой агент. Мы общались почти весь вечер. Он оказался совсем не таким, каким я его помнила. Оригинальничал немного в старомодном стиле, забавно и мило. Я заметила, что если человека демонизируют, а он или она оказывается простым смертным, то возникает желание вознести его на пьедестал совершенства. Что опасно. Всегда лучше уравновешенный, трезвый взгляд. На вечеринке он пел фривольные армейские песенки времен франко-алжирской войны и говорил по-английски с таким очаровательным акцентом, что устоять против его обаяния было невозможно.

Что, по-вашему, всё это не так уж мило? Но вы же не заглядывали в его полные тайн и обещаний зеленые, слегка раскосые глаза над высокими славянскими скулами. Бог мой, он был красив. Красив не безупречно – у него были чересчур крупные зубы и вытянутое лицо, – но в целом казался невероятно привлекательным. Кроме того, он разительно отличался от моего отца – их роднили только высокий рост, темные волосы и стройность.

Всё решилось при первом же возможном случае. Он беседовал с Жаном Андре, своим замечательным художником-постановщиком, на киностудии Eclair, где мы с Аленом Делоном снимались. Я услыхала, что Вадим в буфете, и в ближайшем перерыве бросилась повидаться с ним – я вбежала в буфет прямо с площадки, едва дыша, красная и явно взволнованная, полуодетая, в одной коротенькой ночной сорочке и накинутом поверх нее плаще, который, конечно, распахнулся. Это ему и было надо – увидеть мое возбуждение от встречи с ним. Я – абсолютно наивная, неискушенная девушка двадцати шести лет. Он – на десять лет меня старше, с богатым жизненным опытом.

В тот же день после съемок он проводил меня в отель, и мы занялись страстным сексом прямо на диване, но когда перебрались на кровать, его возбуждение пропало. Я решила, что это я виновата, и мне стало неловко, но я сделала вид, что ничего не случилось, – не хотела его обижать. Сам Вадим, известный ловелас, со мной не смог. Сомнений нет – я неполноценная.

Далее последовали еще три кошмарные недели, мне хотелось умереть, но я ничем не выдала своих чувств, так как боялась, что будет только хуже. Прекратить всё это мне не приходило в голову. Это означало бы капитуляцию. Чтобы стало лучше. Я знаю – в моих силах сделать так, чтобы стало лучше! На самом деле его импотенция в начале нашего романа не оттолкнула меня, а, наоборот, придала мне уверенности в себе: он никакой не супермен, а обычный человек со своими слабостями.

Когда наконец наше проклятье было снято с нас, мы провели в постели сутки и еще одну ночь и с тех пор не расставались, пока я не уехала обратно в Штаты на рекламную кампанию для фильма “Воскресенье в Нью-Йорке”. Вся остальная жизнь застыла. Я практически прекратила принимать пищу – могла проглотить разве что корочку хлеба с колечком камамбера. Если днем я не работала, мы занимались любовью. Потом я целовала его на прощанье, а он с извинениями уходил к своей трехлетней дочери Натали, которая тогда жила с мамой, Аннет Стройберг.

Он был любовником изобретательным, чувственным и нежным. Хоть я и не всё понимала из того, что он мне нашептывал, – а может, благодаря тому, что не всё понимала, – его воркованье звучало словно сигналы с далеких планет. Однако меня покорил не только секс с ним, но и его отношение к дочке. Тот, кто так любит своего ребенка, не может быть плохим человеком.

Несомненно, мое влечение к нему и к его жизни отчасти объяснялось тем, что меня саму в детстве воспитывали в строгости. В нем было некое сдержанное достоинство, которое не соответствовало его славе. Но как же он был популярен! Когда мы в первые годы нашего романа шли по Елисейским полям, люди оглядывались на него, будто на самую звездную знаменитость. Его земная жизнь мне тоже нравилась – он прошел войну, рисковал жизнью, знал многих интересных людей и был совсем не похож на знакомых мне мужчин. Он просыпался по утрам с песнями!

Мы подолгу засиживались в его клубе, где он выпивал и время от времени выходил в боковую комнату, чтобы сделать ставку на какой-нибудь гоночный электромобильчик, и нас всегда возил шофер – но, наверно, неудивительно, что я не заостряла на этом внимание. И потом, когда он объяснил, что у него отобрали права на год за аварию, в которую он попал, сев за руль после приема наркотиков, я не задумалась ни на секунду. Не придала значения и тому, что в тот раз он вез беременную Катрин Денёв и она едва не потеряла его же ребенка. На заре нашей совместной жизни я не заметила ни одного предупреждающего красного флажка – ни его пьянства, ни пристрастия к азартным играм. Позднее, прежде чем пообещать ему поддерживать его “в болезни и здравии”, я также не спросила себя, насколько наши слабые и сильные стороны дополняют друг друга, не сведут ли нас обоих с ума его пороки в сочетании с моей сильнейшей созависимостью (всё терпеть – чтобы стало лучше), превзойдет ли моя эмоциональная недоразвитость его “очаровательные” зависимости. Если бы мне хватило ума задать себе все эти вопросы, я нашла бы и ответы – по крайней мере, знала бы, где их искать. Но я этого не сделала.

Безусловно, я не понимала, что это не тот человек, который научит меня близости, – мне вообще не приходило в голову, что этому надо учиться. Невозможно искать то, не знаю что. Близость – это некое ощущение, и если оно вам неведомо, вы не узнаете, что вам его не хватает. Если вы никогда не испытывали чувства близости, а потом оно вдруг возникнет, не исключено, что вам будет не по себе и вы постараетесь от него избавиться.

Честно говоря, если бы я вновь оказалась перед тем же выбором со всем своим нынешним опытом, я пустилась бы во все те же самые тяжкие. Может, попробовала бы уговорить его записаться в группу анонимных алкоголиков и куда-нибудь еще, где спасают отчаянных игроков. Как настоящий француз, он, скорее всего, отказался бы – только американцы способны открыто признать, что они “лечатся”, – а я продержалась бы годик и всё бросила бы. А может, и нет. Я ни о чем не жалею. Или почти ни о чем.

Я хотела остаться в Париже с Вадимом, поэтому согласилась сниматься у него в “Любовном круге” – к черту ту телеграмму, которую я когда-то отправила ему из Калифорнии. Мы перебрались из моего отеля в маленькую симпатичную квартирку в доме без лифта, здесь же за углом, на улице Сегьер; в то время он много работал над своей лентой. Я знала, что у него есть не только дочь от прежнего брака – трехлетняя Натали, но и маленький сын, которого ему родила двадцатилетняя Катрин Денёв, но решила, что внебрачные дети свидетельствуют о чересчур свободных отношениях в паре, о недостаточной эмоциональной привязанности.

Итак, спустя три месяца моего пребывания во Франции я впервые начала полноценную жизнь с мужчиной, то есть ходила за покупками, наводила в доме порядок, готовила – всегда используя французский язык, в котором я делала большие успехи. К счастью, оказалось, что мне нравится вить гнездышко. К несчастью – что я не умела готовить, страдая при этом расстройством питания, о чем Вадим не догадывался.

Я принялась запоем читать кулинарные книги и изучать рецепты изысканных десертов – не так уж часто пищевые расстройства сочетаются с увлеченностью кулинарией. Я никогда не останавливалась на полпути, поэтому выбирала сложнейшие деликатесы вроде сенегальского куриного супа и торта-безе с мороженым. Эра супермаркетов во Франции еще не наступила, и, чтобы закупить продукты, надо было обойти несколько магазинов – овощной, рыбный, молочный, булочную и так далее.

Однажды я решила приготовить нам на ужин бифштекс из тонкого филейного края. Я видела, как это делала Сьюзен, когда они с папой были женаты. Вроде бы всё довольно просто. Минут пять Вадим ел, потом вдруг в замешательстве замер над тарелкой и спросил:

– Где ты это взяла?

– В мясной лавке, – ответила я.

– Там не было над дверью лошадиной головы?

– Постой-ка, дай подумать…

Боже святый! До меня дошло, что я натворила. Это была конина! Я изжарила свое любимое животное!

Потом в один прекрасный день он объявил, что пригласил на ужин Брижит Бардо. Опа! Я с ней даже не знакома. Я с трудом могла отвлечься от мысли, что вообще-то она была его женой и он обнимал ее. А теперь мне предстоит оказаться с ней в одной комнате, за одним столом! Я рыскала по рынкам, пока не нашла то, что, на мой взгляд, идеально подходило к случаю, – boudin noir, толстую, жирную, черную кровяную колбасу. Я никогда прежде ее не видела, тем более не готовила, но выглядела она как надо… Ну что ж, может, Бардо ею подавится. Но всё прошло прекрасно. Брижит вела себя просто и очень мило, будто бы не имея никаких задних мыслей. Даже похвалила мою стряпню – как выяснилось, она тоже не умела готовить.

Глава 12
Ассистентка фокусника

Ассистентку фокусника узнать легко –

По плавному изгибу ее руки, указывающей на изящную мебель,

Чтобы мы выразили свое восхищение;

Ее чарующая улыбка заставляет нас верить, и

Сила, которая могла бы разрезать ее пополам, гаснет.

Где только нашел фокусник свою ассистентку,

Удивительную красавицу (а мы едва ее замечаем!),

Которая улыбается рядом с ним и загадочно молчит?

Мы думаем: ей-то известно всё; нам кажется,

Что за ее белозубой улыбкой, в ее голове

Таится знание о темном волшебном царстве,

Где голубь и трусливый заика-заяц сидят терпеливо ждут,

Когда чародей их вернет в шерсть и перья реальности.

В этом краю исчезающих бумажников, бесконечных цветных платков

И разорванных в клочья банкнот, которые срастаются сами,

Женщины, распиленные пополам, лежат в колдовском трансе,

Играют с крапленой колодой карт или просто парят в воздухе,

Потому что наше желание верить в них сильнее гравитации.

Чарлз Дарлинг. “После знакомства с ассистенткой фокусника на дружеской вечеринке”

То время, когда Вадим работал над своей лентой “Любовный круг”, было счастливым для нас обоих. Я получала огромное удовольствие от совместного творческого процесса и испытывала колоссальное возбуждение, когда он помогал мне принять нужную в данном эпизоде позу, – а также когда мне удавалось превзойти его ожидания. Я всегда предпочитала, чтобы мной руководили, – не решали бы всё за меня, но давали основные установки, и мне оставалось только вдохнуть жизнь в режиссерские идеи.

Я говорила с таким акцентом, что меня принимали за шведку! Иногда я прикрывалась французским языком, чувствовала себя с ним свободнее, чем с английским. Я начинала говорить медленнее, спокойнее, мой голос становился глубже и выразительнее.

Аннет, бывшая жена Вадима, тогда находилась в Марокко, и трехлетняя Натали жила с нами. Памятуя о том, какую роль в моей жизни сыграла Сьюзен, я старалась как можно серьезнее заниматься малышкой, с которой только недавно познакомилась.

Для Вадима, меня, Натали и ее няни квартира на улице Сегьер была маловата. На более просторное жилье Вадиму денег не хватало, поэтому он обратился к старому знакомому, летчику Полю-Луи Вейлеру, который устроил в отеле “Амбассадор де Оланд”, одном из своих многочисленных владений, райский уголок для друзей и художников, а также для молоденьких красоток, к коим питал слабость. Вейлер предоставил нам апартаменты в своем отеле. Этот величественный памятник архитектуры XVI столетия расположен в одном из старейших районов Парижа, в квартале Маре, на улице Вьей-дю-Тампль. Мне посчастливилось жить там в те годы, когда этот район был еще не таким шикарным и модным.

Древние дома на узкой старинной улице с булыжной мостовой стояли, накренившись, словно добрые друзья тянулись друг к другу. Стены и сводчатые потолки наших комнат на последнем этаже были завешаны географическими картами XVI века. Окно спальни выходило на школу для церковных певчих, и из-за наклона зданий нам под крышей казалось, что они поют прямо у нас в кровати. На втором этаже поселился Ролан Пети, директор балетной труппы “Балет Парижа”, с женой, примой-балериной Рене Жанмер. Один из номеров был постоянно зарезервирован для Чарли Чаплина – правда, я не помню, чтобы хоть раз его там видела. В этом интересном заведении мы прожили несколько лет и создали семью.

Вадим много писал о моих жалобах в последующие годы на то, что он “превратил меня в домашнюю рабыню”, – будто бы в этом выражалась вся моя женская сущность. Готова признать, что в то время я могла высказываться довольно резко, но вряд ли предметом моего негодования было домашнее хозяйство. На самом деле мне всегда нравилось заниматься домом. Для меня важно, в какой обстановке я живу. Грязь и беспорядок мешают мне ясно мыслить, и, когда у нас не было денег на уборщицу, я всё делала сама, лишь бы в доме было чисто. За все годы жизни с Вадимом мне ни разу не пришло в голову попросить его взять на себя часть забот. Я считала это женским делом, хотя зачастую уходила в киностудию и возвращалась затемно, и в то время как он работал дома – или рыбачил, – я вынуждена была трудиться на двух работах.

Мое непротивление объяснялось как нашим сознанием и воспитанием, так и моей верой в то, что самоотверженную жену и хорошую хозяйку он не бросит, – точно так же думала моя мама про моего папу. Вот ведь что происходит: у себя дома мы видим проявление эгоизма в основополагающих принципах демократии! Вадим вовсе не был вредным и не хотел нагружать меня лишней работой. Он просто ничего не замечал. Горы неделями не мытой посуды в раковине его не раздражали. Теперь-то я думаю, может, на это я и сетовала – на его индифферентность.

Гораздо тяжелее писать о других, куда более серьезных проблемах. Вадим и его друзья относились к жизни так, что любые проявления бережливости или ревности, а также желание упорядочить быт расценивались как признаки буржуазности. Боже упаси! Слово “буржуа” стало таким же ужасным ругательством, как “предатель” и “подлец”. Были годы, когда даже Французской компартии приписывались буржуазные тенденции.

Я унаследовала от мамы 150 тысяч долларов. Немалая сумма по тем временам и неплохая подушка безопасности, если с умом распорядиться этими средствами. Вадим никак не мог взять в толк, почему я не решаюсь отдать ему солидную часть своего наследства, чтобы он смог пригласить своего друга и соавтора отдохнуть вместе с нами. Поначалу эта идея мне совсем не понравилась, о чем я и сказала. Потом я почувствовала себя мелочной скупердяйкой. Я отдала ему деньги. Лишь годы спустя я поняла, что Вадим – страстный игрок, и заметила, что снимать кино и отдыхать он предпочитает вблизи гоночных треков и казино. Я ничего не знала о том, что с болезненным привыканием к азартным играм так же трудно бороться, как с алкоголизмом, анорексией и булимией. Львиная доля маминого наследства пропала в казино.

Ревность была так же неприемлема, как расчетливость. Почему половой акт вызывает у женщин столько волнений – это же элементарная физиология? Если один из супругов (хотя, как правило, подразумевался муж) имел секс на стороне, это вовсе не означало измену – “я ведь люблю тебя”. Вадим без конца перемалывал с друзьями тему сексуальной революции шестидесятых, которая якобы доказала, что люди наконец начинают признавать очевидное – нравственные устои среднего класса следует отменить ради половой свободы и гражданского брака. Кстати, мы не венчались… это было бы слишком буржуазно! Возможно, он уже при первой нашей встрече почуял мою податливость и незащищенность в половой сфере. Как бы то ни было, я прогибалась под него, и мне казалось, что я удержу его и буду хорошей женой, только если покажу себя эталоном “антибуржуазности” и дам фору любому по части раскованности, щедрости и всепрощения.

Со временем Вадим стал всё реже возвращаться домой по вечерам. Я готовила ужин, а он не являлся. Часто даже не звонил. В таких случаях я съедала всё за двоих, потом отправлялась за выпечкой и мороженым (далеко не таким вкусным и сытным, как американское мороженое), сжирала всё это, вызывала рвоту и, жутко злая, без сил падала на кровать. Иногда он приходил среди ночи пьяный и заваливался в постель. Иногда его не было до утра. Я проглатывала обиду – вместе с порцией мороженого – и никогда не пререкалась с ним из-за его поведения. Не хотела показаться буржуазной. И не думала, что заслуживаю лучшего.

Затем однажды ночью он привел красивую рыжеволосую женщину и уложил ее в нашу постель рядом со мной. Она оказалась дорогой проституткой из борделя знаменитой мадам Клод. Я и не подумала возразить. Я шла у него на поводу и включилась в командную игру с готовностью и профессионализмом актрисы, каковой и была. Он хочет этого – он это получит, в лучшем виде.

Нас могло быть трое и больше. Порой я даже выступала зачинщицей. Я достигла таких высот в искусстве подавления своих чувств и расчленения собственной личности, что в конце концов убедила себя, будто получаю удовольствие.

Я скажу вам, что́ доставляло мне истинное удовольствие – утренние часы, когда Вадим уходил, а мы с нашей гостьей болтали и наслаждались свежезаваренным кофе. Таким образом я могла привнести в наши отношения что-то человеческое, и это служило противоядием овеществлению. Я просила ее рассказать о себе, старалась вникнуть в ее историю и понять, почему она согласилась делить с нами ложе (себе я подобных вопросов никогда не задавала!), а если это была проститутка – почему она выбрала такой жизненный путь. Многие из этих женщин, как я с ужасом узнала, стали жертвами жестокого обращения и насилия, из-за чего решили, что, кроме секса, им нечего предложить людям. Однако среди них оказалось немало умниц, которые вполне могли бы сделать другую карьеру. Роль девушки по вызову Бри Дэниел в “Клюте”, за которую я получила премию “Оскар”, в немалой степени опирается на мои впечатления от тех многочасовых бесед. С тех пор многие из этих женщин умерли от передозировки наркотиков или покончили с собой. Немногие вышли замуж за крупных бизнесменов, кое-кто – за аристократов. Одна, ставшая моей подругой, недавно призналась, что Вадим ревновал ее ко мне и как-то раз сказал: “ Ты думаешь, Джейн что-то соображает – вовсе нет, она тупица”. Вадим часто испытывал потребность выставить меня дурочкой – можно было подумать, что мой интеллект нарушал его личное пространство. Я всегда полагала, что мужчине приятнее, если люди считают его жену умницей, – разве что он не уверен в собственном интеллектуальном уровне. Или на самом деле не любит ее.

В предательстве по отношению к самой себе – в том, что в моей постели против моего желания оказались другие женщины, тем более если нужда не заставляла их делать это, – как и в своих проблемах с питанием, я винила только себя. Я повидала много женщин, которые, не имея ни денег, ни профессии, готовы были на любые компромиссы радо того, чтобы прокормиться, особенно если у них были дети. Позже, в 2001 году, я прочла книгу “Дитя субботы” (Saturday’s Child[25]25
  Saturday’s child works hard for a living – строчка из английского детского стихотворения: “Рожденный в субботу трудится в поте лица, чтобы заработать себе на хлеб”.


[Закрыть]), автобиографию поэтессы и феминистки Робин Морган – лидера современного движения феминисток и автора феминистского символа, издательницу трилогии “Союз сестер могуч”, “Союз сестер во всём мире” и “Союз сестер вечен”. Она пишет о предательстве по отношению к себе в годы замужества. Она рассказывает о том, как “купилась на все мифы о сексе, которыми пичкали меня парни, – о Блумсбери, сексуальной свободе и о том, что нельзя быть пуританкой; что какие-то вещи надо делать против воли – чем чаще это делаешь, тем больше нравится; об идеальном квартете (две женщины, двое мужчин со всеми возможными перестановками). Я никогда не спрашивала, под чьи потребности и интересы выстроены эти модели…

Для того чтобы пережить это, пытаясь выделить и придавить ощущение скверны, я как бы структурировала собственное сознание”.

До этого я не собиралась делиться с вами личным опытом. Меня и так многие недолюбливают, думала я, незачем предоставлять сплетникам лишний компромат. Но когда я прочла книгу Робин Морган и увидела, на долю каких женщин выпали подобные испытания и как смело, без непристойностей это описано, я приободрилась. Я поняла, что, если другим женщинам и девочкам важно прочесть о моих приключениях, надо честно, как Робин, рассказать о том, как далеко я зашла, где оказалась и что это для меня значило.

Я узнала у своей подруги Глории Стайнем адрес электронной почты Робин и написала ей о том, какое влияние оказала на меня ее откровенность. “Как могло случиться, что сильная и независимая при других обстоятельствах женщина способна была на такое?” – спросила я. “Вы не представляете себе, сколько «сильных и независимых при других обстоятельствах женщин» оказались на это способны”, – ответила она.

Люди знают меня как человека сильного и самостоятельного. Тогда почему в самой интимной сфере, за закрытыми дверями, я добровольно изменяла себе? Очень просто: абстрагируясь от самой себя из-за низкой самооценки (я недостаточно хороша) или в результате насилия, женщина пренебрегает собственными желаниями и слышит только мужчину. Это требует структурирования себя, как пишет Робин Морган, – разъединения разума и сердца, тела и души. Наложите ее молчание на мужское чувство превосходства и неспособность – или нежелание – воспринимать робкие сигналы партнерши, и получите все предпосылки для женского озлобления, причем женщина постарается заглушить свою злость по тем же причинам, по которым она не дает прорваться своему сексуальному голосу.

Вадим был первым мужчиной, которого я полюбила, и вопреки всем трудностям – а отчасти благодаря им – полюбила настолько сильно, что долгое время мое возмущение лишь тихонько булькало где-то на заднем плане. Мне нравилось разнообразие его натуры, я смотрела на мир сквозь многочисленные призмы его калейдоскопа. Он помог мне раскрыть мою сексуальность (а заодно разобраться в чувствах других женщин), дал мне ощущение уверенности (“раз он меня любит, всё будет хорошо”) и вытащил меня из отцовской тени. Теперь я – личность. У меня был “настоящий мужчина”, я вела его хозяйство, была доброй мачехой его дочери и сыну Кристиану, которого Катрин Денёв отпустила к нам пожить. Друзьям Вадима я, кажется, нравилась. Да и с чего бы я им не нравилась? Я никогда не ныла, редко ворчала, работала и зарабатывала, вечером подавала виски, а утром – завтрак, если они у нас оставались, и им было известно, что я участвую в сексуальных бесчинствах Вадима. Помню, однажды, унося пустые стаканы, чтобы вновь наполнить их, я услыхала: “Джейн молодец, она не похожа на других женщин – наш человек”. Я буквально замурлыкала от удовольствия, как в детстве, когда меня спросили, мальчик я или девочка.

В отличие от ассистентки фокусника, героини стихотворного эпиграфа к этой главе, мое действующее “я” понятия не имело, где искать настоящее и что существует другой способ бытия, “тайное царство” воплощенного “я”, подлинного и цельного, в которое можно меня обратить. Я покинула его очень давно. Я остро нуждалась в подобном неведении ради того, чтобы сохранить нашу с Вадимом связь. Словно по взмаху его волшебной палочки я превратилась в идеальную жену эпохи шестидесятых. Я не нуждалась в его деньгах, поэтому экономических причин тому не было. Это был страх разрушить наши отношения, поскольку именно в них я существовала. Если бы меня спросили, кем я была в те годы, мне пришлось бы серьезно поломать голову. Но, как однажды написал кинокритик Филип Лопейт, “там, где не определяется подлинность, плавучим якорем становится игра”. А играть я умела! Выдавала за реальность то, чего не было, горе за радость, надеялась, что рано или поздно у меня всё получится, – так я обретала себя. Зато меня не мотало по волнам.

Я много раз говорила Вадиму о своих переживаниях, но он не понимал, о чем речь, хотя по-своему пытался придать мне уверенности в себе. Он мог лишь расхваливать мою внешность, а с этим всё было достаточно хорошо – казалось бы, ничего больше и не нужно. Но мне, наверное, нужно было стать более напористой и критичной, больше обращать внимания на саму себя, а Вадим, как он – позже, когда я ушла от него и стала более… самой собой – сказал в каком-то интервью, в своих женщинах любил “мягкость”. В те годы я готова была размазаться в кашу, раз он хотел мягкости.

Однажды я составила перечень своих главных недостатков – первыми шли самоуверенность, прижимистость и излишняя критичность. Я тогда же решила, что многолетняя игра в человека щедрого и великодушного могла меня такой и сделать. Я вспомнила курс философии в колледже Вассара и слова Аристотеля: “Изображая справедливость, мы становимся справедливыми, изображая воздержанность – становимся воздержанными, изображая отвагу – отважными”. Мне всегда казалось, что поведение влияет на характер, – отчасти поэтому я так волновалась, когда мне предлагали роли молоденьких дурочек вроде моих героинь из фильмов “Невероятная история” и “Каждую среду”. Если изо дня в день вести себя как существо ограниченное, то и сама превратишься в ограниченную личность и в конце концов потеряешь способность мыслить глубже.

По части отдыха Вадим был докой. Он обожал природу и умел хорошо проводить время на природе, а я стригла с этого купоны. Он обожал море и приморские районы. Мы ездили не только в гламурный Сен-Тропе, но и в Бретань с ее изрезанной береговой линией на севере Франции, и в Аркашон на южном Атлантическом побережье. Мы все вместе с Натали, Кристианом и Натали-старшей (дочь Элен, сестры Вадима) загружались в катер и устраивали пикники где-нибудь на песчаных дюнах, поднимавшихся во время отлива. Натали-старшая, которой было почти на десять лет больше, чем Натали-младшей, часто проводила с нами каникулы.