Текст книги "Неживая вода"

2

Званкин отец частенько приходил домой пьяным. Жену поколачивал, а дочь не трогал. Отчетливо вспоминалось Игнату, как тот, обнимая покосившийся забор, доверчиво изливал душу рыжему и мордатому коту.

– Вот такие дела, Василич, – бормотал мужик, задумчиво покачивая головой. – Одна она у нас, кровиночка. И не нужен никакой наследник, что мне в наследство-то передавать? Вот разве что гармонь дедову да сапоги. Ведь главное – любовь отцовская! – при этом он бил себя кулаком по широкой груди. – Тут она! В сердце огнем пышет! Ее и передаю всю, до капли. Веришь? Девка-то у меня огненная. Потому что любовью моей полнится.

Кот Василич щурил желтые глаза, надменно глядел мимо хозяина и только прядал ухом, вслушиваясь в звон сковородок на кухне: не зазовет ли хозяйка на свежие куриные потроха?

Любил Званку отец. Может, и к лучшему, что до ее гибели не дожил. Спалил его огонь без остатка, и вспыхнуло отцовское сердце, рассыпалось на искры в ревущем пламени пожара.

– Не спится?

От сиплого шепота Игнат подскочил на постели, вгляделся в ночной сумрак. Но это был всего лишь Сенька, приподнявшийся со своего лежака на локте.

– Не спится, – признался Игнат.

– Вот и мне, – вздохнул мальчик и сказал без обиняков: – Думы покоя не дают. Ты ведь, пан, батю моего в тайгу зазвать хочешь?

– С чего решил?

– С того, – буркнул Сенька и подтянул колени к подбородку. – Цацку я твою видал, что ты на шее носишь.

Первым делом Игнат хотел схватиться за ключ, но опомнился – чуял, что он и так тут, кожей чувствовал прикосновение металла.

– Очень уж хитрые на ней узоры, – продолжил Сенька. – В глаза бросаются. Точно такие же, как на часах. Да и на других безделицах. Видел?

Игнат не ответил. Да и что он мог сказать догадливому мальчишке?

Уложив отца отсыпаться, Сенька повел гостя в сарай на заднем дворе – любоваться сокровищами. Сделаны искусно, да только проку от них мало. Было бы серебро или драгоценные камни, а это – безделушки. Игнат выгребал из кучи зеркальные рамы, подносы, пресс-папье и штативы с обломанными держателями. Каждый раз, вертя вещицу в руках, он замирал, ожидая увидеть изображение вещей птицы. Но видел только гравировку латиницей и откладывал в сторону: чужого языка он не знал.

Ночью, улегшись на застеленную маленьким хозяином кровать, Игнат не мог заснуть, а все ворочался, вспоминал. Как раз сейчас поезд увозил на восток плачущую Марьяну, и сердце Игната сжималось тревожно и горько. Встретятся ли они еще?

«Обязательно, – дал себе зарок Игнат. – Вот только воду мертвую добуду…»

И спросил:

– Откуда же вещицы эти? Не из Загорья?

– Нет. – Сенька потряс лохматой головой. – Батя говорил, что границу не пересекал. Есть место заветное. А где – не знаю. – И, помолчав, попросил: – Ты его надолго не забирай, ладно? Дел по горло. Скоро надо огород засевать, да и у тетки Вилены мне жить неохота.

– Не заберу надолго, – пообещал Игнат. – Если твой батя вообще со мной пойдет.

– Куда ему деваться. Кормиться надо, – вздохнул мальчик. – Теперь-то он ни на что не годен. А вот раньше на селе учителем был. И родители его тоже учителями были. Думаешь, отчего у него имя такое чудное – Эрнест?

– А откуда он про то место знает? – перебил Игнат.

Сенька пугливо огляделся: не подслушивают ли? Но за окном лишь взад-вперед качался фонарь, отбрасывая на облупленную стену желтушные блики, да мягко скреблись о крышу ветви черешен.

– От прадеда своего узнал, – подавшись вперед, прошептал мальчик. – Долго эта тайна хранится. Только я мал еще. – Он вздохнул. – Но вот вырасту, тогда возьмет меня батя в заповедное место. А пока тебе скажу… – Сенька подался еще ближе и облизал губы: тайна жгла, просилась наружу. – Прадед батин в чистильщиках служил, – доверился он Игнату. – По грязным зонам ходил и многое видел. Так однажды и клад нашел. Батя рассказывал, тогда диковинок еще больше было, а теперь одна труха осталась.

Сенька замолчал, и Игнат молчал тоже. Сердце билось тревожно и гулко, и в ушах звучал надтреснутый голос деда Ермолы: «Приходили чистильщики, все измеряли что-то да по лесам шастали. Только не дошли они до бурелома…»

Вспомнились и уложенные в крепкую стену деревья, и проволочные заграждения, на которые напоролся Витольдов внедорожник. Должно быть, там и начинались места заповедные. Может, простирались они и дальше, до самых Шуранских земель. Только об этом и сама навь не знала. А знал, выходит, только бывший сельский учитель. Для тех мест и ключик предназначен. Можно ли туда добраться?

И призрачный голос Званки успокаивал:

«Добере-е-ешься…»

Игнат улегся снова, до подбородка натянул побитое молью покрывало, и стал следить, как желтые пятна света скачут по стенам. Так он и заснул, и сны в эту ночь его не тревожили.

Наутро Игнат не сразу сообразил, где находится, и долго лежал на кровати, вглядываясь в облупленный потолок. Казалось: вот-вот войдет к нему светлая и заботливая Марьяна, сядет в ноги, похлопает ладонью по его коленям и скажет насмешливо, но не зло: «Конец света не проспи, Игнаша!»

Но Марьяны не было: в эту самую минуту она, должно быть, выходила на платформу Новой Плиски. Вспоминала ли Игната? Добрым или худым словом? Щеки прихватило жаром стыда, и, вскочив с постели, Игнат побрел умываться во двор. Колонка уже работала вовсю: брызги обдавали скачущего с полотенцем мальчишку, а под тугой струей стоял раздетый до пояса Сенькин отец. Фыркая, поеживаясь от холода, он с остервенением драил лицо, плечи и руки, а потом, широко открыв рот, жадно глотал ледяную воду. Услышав скрип несмазанной двери, мужик распрямился и с неудовольствием посмотрел на Игната. Тот попробовал улыбнуться и сказал дружелюбно:

– Утро доброе, хозяева.

Сенька заулыбался в ответ, а его отец буркнул что-то невразумительное. Потом выхватил из рук сына полотенце и, тяжело ступая, двинулся к дому. Поравнявшись с Игнатом, поднял на парня хмурые глаза.

– Мойся, пан, – с показной вежливостью сказал он и картинно поклонился. – А я пока чайник вскипячу. Горло так сухотой и обложило. Твоими стараниями.

Он покачнулся, толкнул Игната плечом и скрылся в доме. Сенька рассмеялся и подмигнул оторопевшему Игнату.

– Не обращай внимания, дяденька. Похмелиться ему нечем, вот и злится. Ничего. Отойдет.

Игнат принял из рук мальчика полотенце, подождал, пока тот скроется в доме, затем побрел к колонке. Ежился, поливая плечи и голову ледяной водой, пытаясь смыть воспоминания о прошедших днях. Зябко. Свежо. Кожу покусывал утренний морозец. Но ему ли простуды бояться? Ведь на севере рожден, оттого закалка богатырская имеется.

Игнат до красноты растер грудь засаленным полотенцем, но плечи и спину не тронул: слишком свежа была роспись его мучителей.

«Ответят они, Игнаш, – дохнуло в уши налетевшим ветром. – За каждый поступок надо ответ держать».

Он пугливо обернулся. Но не было рядом шепчущей Званки. Только с черных ветвей падали мутные, как брага, капли оттаявших сосулек.

К возвращению Игната рассохшийся стол стыдливо прикрылся клеенчатой скатертью, и немудреная снедь – баранки да мясная нарезка – была разложена по тарелкам.

– Не брезгуй, пан, чем Бог послал. Не знал я, что гости ко мне пожалуют.

Рыжий Эрнест жестом указал Игнату на стул и продолжил шумно прихлебывать чай из огромной и не очень чистой кружки.

– Нахлебником не буду, за постой заплачу, – спокойно ответил Игнат и подозвал крутившегося рядом Сеньку. – Возьми-ка червонец. До рынка сбегай, хлеба и круп купи.

Мальчишка аккуратно убрал бумажку в карман, играючи отдал честь и пробасил:

– Сделаю, дяденька пан!

– Вот правильно, – поддакнул Эрнест. – Нечего тут уши греть! – Подождав, пока сын скроется из виду, повернулся к Игнату и, отставив кружку, спросил: – Так откуда, говоришь, ты в Сосновец пожаловал?

– Из Солони. Слыхал?

– Как не слыхать! – Эрнест недобро ухмыльнулся, показав желтые зубы. – Сразу бы догадаться. Места у вас гиблые, а народ дрянной.

– Какой ни есть, а земляки, – сухо отозвался Игнат и отвел взгляд, сделав вид, что занят размешиванием в кипятке сахара.

Эрнест усмехнулся снова.

– Да ты не обижайся. Я многое повидал, есть с чем сравнивать. Солонь ваша не на хорошем счету. Поговаривают, нечисти недобитой там бродит много. Гнезда их разворошили, вот они в глушь и подались. Не встречал?

– Нет…

– А откуда амулет такой мудреный достал? – сощурился Эрнест. – Только не ври, что на распродаже у заезжего купца выкупил.

Игнат выдержал пытливый взгляд, ответил спокойно:

– Не на распродаже. От бабки мне в наследство перешел.

Эрнест еще какое-то время сверлил его недоверчивым взглядом, потом сдался и кивнул согласно:

– О том и говорю. Не ты, так бабка твоя с нечистым зналась. Только мне своей шкурой рисковать неохота. Случись чего, на кого сына оставлю?

– Так не в первый раз идешь, – перебил Игнат. – Доведи до места заповедного, а дальше я сам справлюсь. Большего не прошу.

– Тогда приезжай, парень, летом, – предложил Эрнест и наклонился над столом, зашептал доверительно: – Сейчас время недоброе, межсезонье. Тайга оживает, болота открываются, грань между мирами истончилась.

Игнат поежился, подумал:

«Видать, не зря такую пору Званка выбрала, да и черт велел к сроку успеть».

А вслух сказал:

– Некогда ждать. До Навьей седмицы поспеть надо.

– А-а… – протянул Эрнест и, осклабившись, откинулся на спинку стула, будто теперь все стало ему понятно. – Так бы сразу и сказал. Тогда не ври, что с чертями не знаешься. В Навью седмицу черти да ведьмы полную силу обретают. Немудрено, что им тайны заповедные к этому сроку понадобились.

– А ты, никак, сам с нечистым встречался? – не остался в долгу Игнат. – Больно осведомлен об их обычаях.

– Может, и встречался, – не стал спорить Эрнест. Помолчал, размышляя. Потом спросил снова: – Значит, не откажешься от задуманного?

– Не откажусь, – твердо ответил Игнат.

– И не боишься?

– Нет.

– Добро!

Эрнест хлопнул себя по коленям, поднялся из-за стола. И сердце Игната тревожно заколотилось, когда он понял: дело решенное.

– Значит, завтра поутру и отправимся, – сказал Эрнест. – Если, конечно, не передумаешь. – Он окинул насмешливым взглядом поднявшегося следом Игната, качнул головой. – Только, боюсь, не передумаешь ты. Прадед Феофил таким же был. Тоже по лесам бродил, искал чего-то, пока сам не сгинул. Такие, как вы, к голосу разума глухи. А сердце и вовсе слушать нечего, оно у вас тоской отравлено. Вижу, что не будет тебе, парень, покоя, если задумку свою не выполнишь. Ведь так?

Игнат не отвечал, молча глядел исподлобья. И чудилось ему, что не маятник отстукивает минуты, а мертвая Званка шепчет, соглашаясь: «Так, так…»

Но больше на эту тему Эрнест не заговаривал: весь последующий день они потратили на сборы.

3

В очередной раз Игнат столкнулся с девушкой, когда набирал кипяток для чая.

Протискиваясь в узком тамбуре, она стрельнула на парня лукавыми зелеными глазами, черные кудряшки подпрыгнули в такт покачиванию вагона. Игнат посторонился, пропуская девушку, но быстрым взглядом охватил ее ладную фигуру, пока она окончательно не скрылась за дверями туалета. Вздохнул, снова переводя взгляд на проржавевший снизу кран, из которого тонкой струйкой текла водица.

Через двое суток пути Игнат уже мечтал сойти, наконец, с постоянно качающегося состава на платформу приграничного Заграда. Именно оттуда, если верить Эрнесту, начинался путь в сердце тайги, в Шуранские земли, куда не ходили и сами пограничники, а только одни чистильщики. И уже в местах заповедных и непролазных можно прикоснуться к тайне вековой давности, оставленной не то чужаками, не то потусторонней силой.

Весь первый день перед глазами Игната стоял образ провожавшего их Сеньки: рыжий мальчонка в безразмерной куртке. Взгляд сосредоточен, брови нахмурены, а губы так и дрожат. Рядом – соседка Вилена, женщина с рыбьими глазами, невыразительными и водянистыми. Голос ее надтреснут и визглив, и как она ни клялась, что в отсутствие отца Сеньке будет житье, как сыру в масле, Игната эти слова не убедили. И он нарочно отвернулся от окна, пытаясь справиться с нахлынувшим чувством вины.

Эрнест в тот день был издерган, но молчалив, и больше не изводил парня расспросами. Да и сам Игнат не навязывался, отсыпался в тепле, с головой укрывшись одеялом и сжав в кулаке ключ.

Новые соседи по вагону появились в глубокой ночи.

Игнатов сон был чуток и беспокоен, а потому он сразу поднял голову от подушки, услышав шаги и возню. Но увидел соседей только утром.

Сползая с верхней полки, Игнат едва не полетел головой вниз, когда в купе внезапно просунулась круглая мордаха и сладкий голосок поинтересовался:

– А нет ли у вас, случайно, сахара?

Игнат тяжело спрыгнул на пол, ударился плечом о полку, скривился и растерянно ответил:

– Сейчас поищу…

И принялся тормошить храпящего, как медведь в берлоге, соседа. Эрнест долго не просыпался, отмахивался, потом приоткрыл один глаз, выдохнул вместе с запахом нечистых зубов:

– Черта им, а не сахар!

Повернулся на другой бок и засопел снова. Игнат почувствовал, как его щеки наливаются румянцем.

– Фи, как некультурно! – прокомментировала девушка, сморщила курносый нос и хлопнула дверью купе. Должно быть, побрела к проводнику на поклон. Игнату осталось только смущенно улыбаться ей вслед.

Позже он узнал, что девушка путешествует не одна. Был с ней дед, моложавый и интеллигентный, в своем пенсне похожий не то на земского врача, не то на учителя. Он говорил мягким, мурлыкающим голосом и часто наведывался в тамбур – покурить и перекинуться с проводником парой слов обо всем на свете, начиная с политики и заканчивая посевной. Было в этом старичке что-то теплое, простое, внушающее доверие. И Игнат подумал, что с большим удовольствием разделил бы купе с этими милыми людьми, чем с угрюмым и неприветливым Эрнестом.

От задумчивости очнулся, когда горячая вода перелилась через край и обожгла Игнату пальцы. Он отдернул руку, и тотчас же в спину ударили. Толчок был несильным, но израненная спина отозвалась резкой болью, и стакан полетел из разжавшихся пальцев. Водой плеснуло на голые ноги. Игнат охнул и разразился короткой бранью. Но, повернув голову, встретился взглядом с расширенными зелеными глазами незнакомки – как в омут провалился, и волна накатила, начисто слизав из памяти и думы о Званке, и вину перед покинутой Марьяной.

– Прости, – растерянно пробормотала красавица. – Я такая неловкая…

Она перевела взгляд на откатившийся под ноги стакан, а затем быстро наклонилась за ним.

– Возьми. – Она со вздохом протянула оброненный стакан, щеки ее порозовели.

– Спасибо, – машинально поблагодарил Игнат и принял стакан из влажных после мытья пальцев.

Некоторое время они так и стояли, во все глаза глядя друг на друга. Девушка первой отвела взгляд, отчего на щеки упали тени густых ресниц, вздохнула и, пробормотав: «Дедуля ждет…» – заспешила прочь, покачивая бедрами при каждом толчке вагона.

Напрочь забыв о чае, Игнат зачарованно двинулся следом, но девушка одарила его быстрым взглядом через плечо и скрылась за дверью купе. В последний раз мелькнула и пропала черная стружка волос.

– Ну и где кипяток-то?

Голос Эрнеста вытряхнул Игната из очередной задумчивости. Парень осознал, что стоит в дверях своего купе и держит в руках пустой стакан. Покраснел, буркнул:

– Сейчас схожу.

– Сиди, ходок. – Эрнест поднялся и хлопнул Игната по плечу. – Сам сделаю.

Игнат не стал перечить, подсел к окну, где в белесой пелене, насколько хватало глаз, простирались сосны. Колеса поезда тревожно отбивали ритм, и сердце Игната беспокоилось тоже. Волновало ли его путешествие или мягкое прикосновение девушки, оставившее после себя память, будто ожог? Игнат посмотрел на свою руку и круговыми движениями потер ладонь.

«И почему я не спросил ее имени?» – обругал себя парень.

Грохнула, отворяясь, дверь.

– Посторонись-ка, парень! Дай место гостю дорогому!

В купе вальяжно ввалился Эрнест, смел к краю стола разложенную закуску. Следом за ним вошел уже знакомый старичок в пенсне, и сердце Игната екнуло.

«Это ее дед», – подумал он и не сдвинулся с места.

– Вот тетеря! – засмеялся Эрнест.

Игнат встрепенулся, глянул косо и поспешил сказать:

– Присаживайтесь, конечно…

– Спасибо дорогим соседушкам, – наклонил голову старичок и сел напротив Игната. – В хорошей компании и время коротать приятно. Разрешите представиться – Прохор.

– Да и не просто Прохор! – многозначительно поднял палец Эрнест. – А Прохор Баев, доктор филологии аж из самой Преславы! Коллеги мы!

Он засмеялся снова, и парень вяло улыбнулся в ответ. Болью кольнуло висок, и грохот колес отозвался неприятным звоном в ушах. Рябью подернулись лица попутчиков, и все происходящее вдруг почудилось нереальным, будто приснилось ему.

«Да что со мной?» – сказал себе Игнат, но не успел удивиться.

– А я не с пустыми руками, – Прохор вытащил из-за пазухи прозрачную бутыль, водрузил на середину стола. – Скрасим вечерок?

– Да ты, я гляжу, наш человек! – крякнул от удовольствия Эрнест и хлопнул старичка по плечу, отчего тот сощурился по-кошачьи. – Игнашка, доставай стаканы!

– Вот только этого не хватало! – буркнул Игнат. – Утром же прибудем!

– Так до утра сам Бог велел! – возразил Эрнест. – Ты никак брезгуешь?

Он выставил на стол так и не наполненные чаем стаканы и начал аккуратно разворачивать нарезку.

– Не брезгуй, сынок, – заулыбался Прохор. – Водка хорошая, столичная. А ты уж за мое здоровье выпей, праздник у меня. Семьдесят лет стукнуло.

– Да как же за такое не выпить! – обрадовался Эрнест и мигом скрутил резную пробку. – Дай Бог тебе еще здоровья, да и внучке твоей тоже!

В животе Игната поднялась щекочущая волна. Он облизал губы и сказал:

– С юбилеем. А что же вы в такую даль едете, а не дома с семьей отмечаете?

Старичок добродушно улыбнулся, показав белые, целые, без единой щербинки, молодые зубы.

– Товарищи ждут, – с охотой пояснил он. – Однокашники. Фольклорный праздник в мою честь устроить хотят. Вот, Леле, внучке своей, науку передаю. Пусть посмотрит, как наши предки весеннее равноденствие встречали.

«Имя-то какое красивое, – подумал Игнат. – Леля…»

Сердце размякло, будто упало в пуховое облако.

– Так выпьем за здоровье наших учителей! – с воодушевлением произнес Эрнест и поднял наполненный стакан. – Долгая лета!

Он опрокинул содержимое стакана в глотку, привычно занюхал рукавом. Прохор понес было стакан к губам, но глянул на Игната с укоризной и качнул головой.

– А ты что же? – ласково осведомился он и отставил стакан. – Уважь старика.

– Давай-давай, парень! – подбодрил его и Эрнест и протянул кусок вареной колбасы. – На вот, закусишь сразу.

«Была не была», – решил Игнат и выплеснул водку в рот.

Горячая волна обожгла горло. Игнат сделал судорожный вздох. Из глаз брызнули слезы, и он механически принял из рук Эрнеста кусок колбасы, быстро сунул в рот.

– Да что ты, в самом деле! В первый раз будто!

Игнат кивнул и, откашлявшись, глухо ответил:

– Да… в первый…

Поднял слезящиеся глаза: лицо Прохора показалось лоснящимся, сытым, округлым, а из-под пенсне недобро блеснули зеленые огоньки. Игнат утерся рукой, и морок пропал. Дед как дед, разве что улыбался насмешливо.

– Ничего! – мягко произнес Прохор. – Спасибо, что уважил. А сами-то куда путь держите?

– В Заград путь держим, – в тон ему ответил Эрнест. – На этот… как его? Симпозиум.

Последнее слово он выговорил не сразу, словно достал из сундука памяти, куда не залезал уже давно. И горделиво обвел присутствующих взглядом, как бы говоря: «Видали? Есть еще порох в пороховницах!»

– Тогда второй тост, – сказал Прохор и наполнил стаканы снова. – За науку!

– За нее! – с готовностью подхватил Эрнест.

Игнат поднялся и удивился, почувствовав, как ослабли его колени. Но тем не менее сказал твердо:

– Нет. Что хотите делайте, а с меня хватит.

Мужики переглянулись.

– Твое право, – не стал спорить Прохор и поднял ладонь, жестом останавливая порывавшегося что-то сказать Эрнеста. – Раз не хочет, так пусть Лельке мой кисет отнесет. Отнесешь? – Он снова повернул к Игнату добродушное лицо.

«Вот так удача!» – промелькнуло в голове. И даже руки задрожали, принимая кисет.

Прохор удовлетворенно улыбнулся и добавил:

– Да скажи, что дед ее в соседнем купе задержится. Посидим тут с коллегой, о жизни покалякаем. Пусть не переживает.

Игнат согласно кивнул и вышел за дверь. Сердце билось взволнованно, сладко ныло в предчувствии встречи. Имя подтаявшим мармеладом перекатывалось на языке:

– Леля. Ле-ля…

Он коротко стукнул в двери и, помедлив для приличия, но так и не получив ответа, просунул голову в купе.

– Я это… от деда Прохора… вот…

Игнат покраснел, и слова не шли. Только оставалось, что во все глаза пялиться на девушку, которая при появлении парня ойкнула и натянула покрывало до пояса. Но Игнат успел разглядеть алебастровые бедра, погруженные в кружево белья, будто в пену. И теплая волна снова омыла Игнатов живот.

– Прости…

Девушка подтянула колени к груди и улыбнулась лукаво:

– Входи уж, соседушка. Все ли увидел?

В ее голосе слышалась насмешка, но Игнат не обиделся и на вопрос не ответил, только вздохнул тяжко, положил на стол кисет.

– Дедушка твой передает. В нашем купе он сейчас.

– Никак собутыльника нашел? – брови девушки сдвинулись, губки надулись и стали похожи на спелые ягоды. Игнат почувствовал, как на лбу выступила испарина. – А ты, значит, с ними не остался? – спросила девушка и подперла кулачком фарфоровую щеку.

Игнат мотнул головой.

– Не…

Она вздохнула, окатила запахом топленого молока.

– Может, тогда мне компанию составишь? Как зовут-то тебя?

– Игнат.

– Я Леля.

Она похлопала ладонью рядом с собой.

– Садись уж, Игнат. В ногах правды нет.

Он плюхнулся, будто серпом колени подрубили. Голова плыла и казалась отяжелевшей.

– А ты, значит, непьющий? – спросила девушка.

Игнат мотнул головой:

– Бабушка говорила, что пьяного человека черт за руку держит, до греха доводит. Зачем мне такое счастье?

– Верно говоришь, – засмеялась Леля, и смех ее показался Игнату чистым, мелодичным, как хрустальные подвески на люстре звякнули. – Ты деду моему это скажи. Может, и послушает. Поговорки он любит. Даром что фольклорист. Ты сказки его читал?

Игнат наморщил лоб, вспоминая, но на ум ничего не приходило, а потому снова качнул головой.

– Жаль, – вздохнула Леля и подалась вперед, положила на плечо Игната маленькую ладонь. – А хочешь, я тебе его книгу подарю? «Волшебные сказки Прохора Баева». С личным автографом! А?

От ее прикосновения веяло жаром, тепло достало до сердца, окутало негой, напитало сладостью. И тут же закружилась голова.

– А есть там сказка про волшебную птицу? – медленно, словно в бреду, проговорил Игнат. – Чей голос так сладок, что услышишь его и забудешь обо всем на свете…

– Всякие есть, – мурлыкнула Леля и придвинулась ближе, ее глаза стали ярче, зеленее, затягивали Игната в зачарованные топи. – И про птиц сладкоголосых, и про мавок, которые парней в болота заманивают. И про волшебного кота, что сидит на железном столбе в заколдованном лесу, где ни птицы не летают, ни звери не ходят, ведь кто сказки его услышит, на того мертвый сон найдет. Да только что тебе до них?

Она обвила его руками, заглянула в лицо, а показалось – в душу.

– Разве я не пленительнее птиц и русалок? Разве мой голос не сладок тебе? А я – не хороша?

Губы, мягкие и желанные, коснулись онемевших губ парня.

– Скажи, – выдохнула томно, – нравлюсь тебе?

Сердце Игната болезненно сжалось. Вспомнился осенний лес, шевелящаяся тьма у горизонта и тихий Званкин голос: «Поцелуй меня. Поцелуй прямо сейчас…»

– Поцелуй, – повторила Леля.

И реальный мир рассыпался на осколки.

Словно не было долгих лет, отмеченных тоской. Не было ни пожаров, ни смерти. Девушка – вот, рядом. Теплая, желанная, живая. Игнат целовал ее, будто пил из живительного источника. И сладкие волны накатывали, баюкали, вычищали сознание, как отлив очищает от песка и ракушек прибрежные валуны.

«Может, это и есть любовь? – подумал Игнат. – Та, что накатывает и сбивает с ног. Настоящая, какая и должна быть любовь к милой Званке…»

– Званка… – выдохнул он, лаская упругие груди.

Девушка хохотнула, запустила под его рубаху ладони. И наткнулась на холод металла. Раздалось шипение испуганной кошки, и Леля отпрянула. Ее лицо пошло рябью, исказилось, как в отражении кривого зеркала. Лунными плошками сверкнули глаза, загривок ощетинился черной шерстью. Игнат отшатнулся, гаркнул:

– Сгинь, нечисть! – и ударил наотмашь.

Утробное урчание раздалось снова и не девичья рука – когтистая лапа махнула перед лицом Игната. Он вскрикнул, откинулся назад, ударился затылком о железный поручень. На глаза будто накинули черное покрывало, и Игнат провалился в пучину тяжелого сна, что подобен смерти.

Но сон длился недолго.

Очнулся парень от пронзительного свистка. Опора под ним качнулась, застучали колеса, постепенно набирая скорость. Гортань стянуло сухостью, и в затылке засела тупая саднящая боль.

Игнат приподнялся на локте, проморгался, помутившимся взглядом выхватывая пустое купе: ни людей, ни вещей. Наморщил лоб, вспоминая минувшие события. Тут ли сидела Званка? Или это была другая девушка, с глазами зелеными, как болотные огни? Он завел руку назад, нащупал на затылке шишку. Видать, здорово приложился. Почему она оттолкнула его?

Чувствуя себя разбитым и таким усталым, будто несколько верст тащился по жаре, Игнат поднялся на ноги. Колени дрожали, но равновесия он не потерял. Отодвинув дверь купе, высунул в вагон взлохмаченную голову, позвал негромко:

– Леля?

Ответа не было, лишь мерно постукивали колеса, да потрескивала лампа под потолком: за окном сгущались сумерки.

С трудом переставляя ноги и хватаясь ладонями за стены, Игнат доковылял до своего купе, со второй попытки отворил непослушную дверь и замер на пороге.

На полу валялись вывернутые наизнанку тулупы. Дорожные сумки были выпотрошены, а вещи – теплые свитера, консервы, термос и прочая кладь – разбросаны по купе. А на нижней полке, уткнувшись лицом в подушку, храпел Эрнест.

Игнат метнулся к нему, едва не споткнувшись о пустую бутыль, затормошил, с усилием оторвал от матраса. Рыжая голова мотнулась, ресницы задрожали, но не поднялись. Эрнест застонал, дохнув перегаром, и послал парня по матушке.

– Да вставай ты, пьянь! – вскричал Игнат.

Более не церемонясь, влепил Эрнесту затрещину. Тот охнул, мотнул головой и наконец-то открыл глаза.

– Где… Прохор? – едва ворочая языком, просипел мужик.

– Это ты мне скажи! Ты с ним тут в последний раз братался да за здоровье пил!

– Пил, – огрызнулся Эрнест. – Пока ты с его внучкой любовь крутил!

Он протер ладонью покрасневшие глаза, обвел осовелым взглядом царящий вокруг беспорядок.

– Что за…

Эрнест прибавил пару ругательств. С кряхтением упав на карачки, он принялся обшаривать разбросанные вещи.

– Кошель, – убитым голосом прохрипел Эрнест. – Где кошель?

Он обыскал все складки, но не было ни кожаного кошеля, ни бумажек, ни зашитых в холщовый мешочек серебряных монет. Холодея, Игнат схватился за висящий на шее шнур, но амулет оказался на месте. Вспомнилось звериное шипение, удар когтистой лапы…

«Она тянулась к ключу, – понял Игнат. – Но не смогла взять…»

И девушка уже не казалась ему ни соблазнительной, ни добродушной. Как не был добродушным ее расчетливый дед, опоивший водкой обоих мужчин. Все это был морок, наваждение. Умелые чары, чтобы усыпить бдительность доверчивых простаков. Подумалось: «А ведь я тоже пригубил из той бутыли. И кто знает, что там было намешано…»

Оставив в купе ругающегося на чем свет стоит Эрнеста, Игнат кинулся к проводнику. Ведь возможно, они еще были здесь. Возможно, их переселили в другой вагон. Но последняя надежда испарилась сразу после ответа проводника.

– Дед с внучкой? – переспросил он. – Да они сошли еще на прошлой станции. – И добавил, усмехнувшись: – Тебе никак девица приглянулась, а адреса не спросил?

– Воры это, дяденька, – упавшим голосом ответил Игнат. – Воры…

И прислонился горячим лбом к засаленной панели вагона. Колеса продолжали отсчитывать версты.